Текст книги "Миллионы в пещере"
Автор книги: Мирра Лилина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Глава 8
ГАРРИ ГЕНТ СОВЕРШАЕТ ОШИБКУ
– К Гиппорту, поскорее! – бросил я шоферу, как только захлопнулась за Паркинсом дверка автомобиля. Я еще видел, как ссутулившийся, ставший похожим на мешок, Паркинс остановился у двери своего особняка, и моя машина быстро повернула за угол.
Гиппорт уже спал. Я попросил разбудить его. Да, дело неотложное, и до утра ждать нельзя. Меня проводили в знакомый кабинет, куда вскоре вошел, позевывая и зябко ежась, Гиппорт. Темно-малиновый халат с тяжелыми кистями удлинял его и без того длинную фигуру; он казался почти стариком, со своим заспанным, изжелта-бледным лицом, с большими мешками под глазами. Гиппорту было всего сорок семь.
– Что случилось, Гиль? – запахивая халат и забыв подать мне руку, спросил Гиппорт.
Я рассказал о том, что узнал в будуаре госпожи Ваф. Гиппорт молча слушал. Он еще помолчал, когда я кончил, потянулся за лежавшими на столе очками. В очках он не казался таким сонным и размякшим.
– О том, что в Адонии готовится национализация, нам известно, – сказал Гиппорт. Он снова помолчал, сосредоточенно разглядывая узор на ковре.– А этот Джамил, не принц ли он Али?
– Кажется, вы правы.
– В таком случае это ловкий и энергичный человек. Между прочим, он действительно какой-то принц и каждый раз заявляет претензии на другой престол. У этого парня удивительный нюх на шатающиеся престолы… Но для короля он, пожалуй, слишком энергичен, вы не находите? – Гиппорт глухо засмеялся.
– Бог с ним, с этим принцем, – нетерпеливо отмахнулся я. – Известно, что Уоджер вложил деньги в адонийские акции. Что он намерен предпринять?
– Завтра акции, принадлежащие Уоджеру, будут проданы. Для этого подготовлена благоприятная обстановка. Советую вам воспользоваться ею, Тук.
И Гиппорт рассказал, что завтра на бирже будет пущен слух, подтвержденный и сообщением одной из газет, об открытии новых мощных скважин на территории адонийской нефтяной компании. В четыре часа дня газета опубликует опровержение. Для сбыта акций будет несколько часов.
– Учтите, Гиль, слухи о национализации едва ли успеют просочиться в ближайшие день-два. В этом никто не заинтересован. Так что не сомневайтесь в успехе! – напутствовал меня Гиппорт.
Я торопился к Гарри Генту. Все мои дела на бирже вел Гарри. Он был связан особыми узами с биржевыми маклерами. Лишь Гент мог сбыть пакет моих адонийских акций в столь короткий срок. Было уже три часа ночи. Гарри не оказалось дома. Заспанный старик камердинер долго не узнавал меня и на все вопросы отвечал как будто заученной фразой:
– Господин Гент в отъезде, господин Гент в отъезде.
Я схватил старика за лацкан старой ливреи и с силой тряхнул его.
– Куда, черт возьми, он уехал? Мы час назад расстались у госпожи Ваф.
– Это вы, господин Тук? – проснулся наконец старик. – Это вы? Господин Гент еще не приезжал…
Я решил дождаться моего ветреного приятеля и сел в глубокое мягкое кресло в тесно заставленном кабинете Гарри. Молочно-матовый свет электричества тонул в темной обивке мебели. Мерно тикали на камине часы.
Я взял с письменного стола книгу. Это было жизнеописание одной древней лошадиной фамилии. По утверждению автора, ее родоначальником был тот самый конь, которого Кай Калигула ввел в сенат. Большая часть книги была посвящена доказательству того, что некая знаменитая кобыла Ариадна не принадлежит к этому достославному роду и является самозванкой. Я перелистал эту интересную книгу, посмотрел фотографии лошадей и не нашел в них ничего примечательного – у всех гривы, хвосты: лошади как лошади.
За этим занятием я задремал. Очнулся от шума и возни у двери. Два лакея втаскивали в комнату упиравшегося Гарри. Рядом суетился старик камердинер. Сначала я не мог вспомнить, почему я здесь, но потом вспомнил все сразу, и меня охватил ужас. Гарри мертвецки пьян! Он один мог спасти от краха мои акции – и вот он, мой спаситель!..
Оттолкнув лакеев, я подхватил моего друга и бросил его на диван. Гарри, раскинув руки, крепко, беспробудно спал. Сняв с него ботинки, я потребовал уксус, нашатырный спирт. Потом долго растирал ему виски и уши – Гарри спал. Надежды на спасение акций рушились с каждой минутой.
«Все пропало», – с тоской подумал я, глядя на безмятежно спавшего друга. Вдруг Гарри приоткрыл глаза, в них на миг мелькнуло сознание.
– Это вы, Гиль? – произнес Гарри и, отвернувшись от меня, подложил под голову руку и снова уснул.
Не помню, сколько я простоял над ним. Пока оставалась хоть тень надежды на то, что Гарри придет в себя, не мог уйти.
Я брызгал на него водой, упорно, несмотря на то что он отворачивался, держал у его носа пузырек, издававший острейший запах. Наконец Гарри проснулся. Он сел на диван и, пяля на меня лишенные смысла глаза, силился понять, почему я здесь.
– Вставайте, Гарри, вставайте, ради самого бога!
Я взял его за ноги и рывком стянул с дивана. Он упал на пол, поднялся и молча стал надевать ботинки.
Я коротко посвятил Гарри в события. Главное – надо быстро пустить в ход биржевую машину и в течение нескольких часов избавиться от акций прогорающих айландцев.
– Вы поняли меня, Гарри?!
Гарри медленно поднял на меня мутные глаза:
– Когда, вы говорите, выйдет газета с этой новостью? В двенадцать?
Гарри вскинул руку, чтоб посмотреть на часы, но часов на руке не было.
– Ну вот, опять, – пробормотал он.
Он стал шарить по карманам. Потом вывернул их. Из одного выпал скомканный носовой платок, из другого упал на ковер ключ.
– Ну вот, часы, золотой портсигар, бумажник… Сколько в нем было? Черт с ним, но где это все произошло?
Я терял терпение:
– Гарри, ради самого бога, вы занимаетесь какими-то пустяками, а дело идет о миллионах…
– Знаете что, Гиль, поезжайте домой, или в контору, или куда вам нужно и ни о чем не заботьтесь. Все будет сделано, все!
Я уехал.
* * *
Каждые полчаса я связывался с Гентом по телефону. Судя по его бодрому, энергичному голосу от недавнего оцепенения не осталось и следа. Гарри был возбужден, как всегда, когда он играл, где бы то ни было – в бильярдной или на бирже.
– Все хорошо, Гиль, все идет как нельзя лучше…
– Курс?
– Растет…
В голосе Гарри мне послышалось непонятное огорчение. Я же был заинтересован, чтоб курс сбываемых мною акций рос! Чем же недоволен Гарри?
В четыре часа по радио было объявлено о национализации адонийских нефтепроводов! Я представил себе, что творится на бирже!
– Гарри! – кричал я в телефонную трубку. – Успели вы избавиться от акций? Что? Что вы говорите?
Нет, я решительно отказывался верить тому, что неслось из трубки.
– Гарри, это вы или кто-нибудь другой? Ничего не понимаю…
Неправда, я уже понял. Все понял. Только боялся признаться себе в этом. Я положил телефонную трубку на стол и сосредоточенно смотрел на нее. В трубке что-то кричало, раздавался треск, она, кажется, начала мелко дрожать или, может быть, это дрожал я?
Зазвенел другой телефон. Все еще не спуская глаз с лежавшей на столе трубки, я глухо, не узнавая своего голоса, отозвался:
– Это опять вы, Гарри?
Он повторил мне то, что уже говорил. Я молчал. Потом почему-то положил лежавшую на столе трубку в ящик письменного стола и сказал Генту:
– Гарри, вы меня слышите? Возьмите револьвер и застрелитесь. Все равно застрелю вас как собаку.
Темная пелена надвигалась на меня. Она была все ближе, ближе… Я потерял сознание.
* * *
Нестерпимо болела голова у правого виска. С трудом выпростав из-под одеяла руку, пощупал голову. Она была забинтована. Я застонал, и тотчас же надо мной склонился Перси.
– Вам лучше, господин Тук? Выпейте вот это…
И прежде чем я успел опомниться, он влил мне в рот какую-то гадость.
– Перси, где Гент?
– Господин Гент в соседней комнате.
– Позовите его и оставьте нас наедине.
В комнату на цыпочках вошел Гарри.
– Гиль…
– Мне не нужны ваши излияния, Гент. Вы мне скажите, кто уплатил вам за то, чтоб вы сделали такую подлость?
– Гиль…
– Утверждаю – вы были трезвы тогда, помню…
– Но, Гиль, когда мне показали газету с сообщением об открытии новых скважин, я не поверил самому себе. Ведь когда мы с вами разговаривали, я был еще не совсем… я и решил, что перепутал. И стал скупать, скупать… Это промах, глупый промах, даже пьяному надо верить себе больше, чем газетам…
– Весь пакет, принадлежавший Уоджеру, теперь в моих руках?
– Не только Уоджера, – вздохнул Гент. – Мне удалось скупить большое количество акций, принадлежавших Динглу и Паркинсу… Я хорошо тогда поработал…
– Динглу и Паркинсу!.. Будь они прокляты и вы вместе с ними, Гарри! – Я застонал в бессильной ярости.
* * *
Через несколько дней пришел наконец в себя и, все еще оставаясь в постели, решил заняться делами. Попросил Перси дать мне папку, в которой находилась подробная информация о положении на фабриках Вилькинса. Среди служащих старого упрямца я обзавелся доверенными людьми, которые регулярно составляли для меня ценную информацию.
– Могу ли вам посоветовать, господин Тук, отложить эту папку еще на несколько дней и воспользоваться свободным временем, чтоб заняться личными делами? – обратился ко мне с неожиданным предложением мой секретарь.
– Что вы, мой друг, называете личными делами? Фабрики Вилькинса тоже мое личное дело, раз собираюсь их купить. Вне личных дел, мой друг, находится лишь то, что нельзя купить. Но все, что может стать моим, все, что продается и покупается, относится к делам личным…
Мне нравилось время от времени просвещать моего молодого секретаря. Это было как бы вознаграждением за уроки, которые преподал мне этот юнец, терпеливо разъясняя то непонятное, что встретило меня в нынешнем веке…
– Понимаю, но дело теперь идет о ваших наследниках.
– О моих наследниках? – рывком я сел на кровати. – О каких наследниках?
– Помните, мы послали объявление о розыске кого-нибудь из потомков вашего кузена, Элли Тука… Получены письма…
Да, я совершенно забыл об этом.
– Ну что ж, мой друг, приятно, что я больше не одинок и что труды всей моей жизни попадут в родственные руки, – говорил я, чувствуя, как слезы умиления готовы брызнуть из моих глаз. – Кто же этот Тук? Кто откликнулся на зов крови? Дайте мне, Перси, его письмо… Может быть, он прислал свою фотографию?
Перси открыл пошире дверь в кабинет, отдернул портьеру, и я увидел мешки, стоящие у двери. Их было восемь. Восемь мешков с письмами и эта пачка на столе, все это от моих наследников, от Туков!
– Все это прислано за два дня… С вечерней почтой прибыло еще два мешка, они в коридоре… Я успел прочесть только пятьдесят писем, они отложены отдельно… В каждом конверте обнаружил документ от мэра и свидетельство пастора, многие прислали* справку о лояльности, некоторые приложили отпечатки своих пальцев, – рассказывал Перси.
Среди этих пятидесяти писем тридцать четыре были от сыновей Элли Тука, тридцать три от законных и одно от побочного. Была одна дочь, Элен Тук, остальные письма от племянников, одно от отца, четыре от внуков. Несколько писем было от людей, могущих указать местопребывание потомков Элли Тука. Одна телеграмма гласила:
«Не ищите потомков. Я, Элли Тук, жив. Вылетаю Вэлтаун. Высылайте дорогу десять тысяч на имя Христофора Бенка. Элли Тук». И далее адрес.
Письма моих наследников были заполнены родственными излияниями, выражением тревоги о моем здоровье и просьбами непременно прислать денег. Один из корреспондентов хотел на мои деньги вставить зубы, взамен выбитых в драке, другой просил небольшую сумму на постройку дома и покупку автомобиля, какой-то скромный юноша просил деньги на яхту, за это он обещал пригласить меня на его свадьбу. Но бог с ними со всеми.
Интереснее этих назойливых просьб были мелькавшие в письмах сведения.
Вот письмо из Виспутии. Самозванный Тук утверждает, что он мой племянник. Этот господин сопроводил свою просьбу о деньгах короткой биографией. Ему двадцать девять лет. В течение семи лет он служил в полиции, а потом за какой-то проступок его оттуда выгнали. Некоторое время он был безработным.
«Вы не представляете, дорогой дядя, – писал он, – как я струсил, когда меня вышибли из полиции. Я же тогда не знал, что вы, слава богу, живы и можете содержать меня и моих трех детей, их мать умерла. Я уже подумывал о петле, как это сделал мой сосед, он четыре года не имел работы, и от него ушла его жена. И вдруг мне подвернулась очень выгодная и, главное, постоянная работа – я нанялся штрейкбрехером. Все время происходят забастовки и то тут, то там надо заменять бунтовщиков. Теперь безработица мне не угрожает».
Вот еще одно письмо, его автор не навязывается ко мне в родню. Письмо человека солидного, хороших правил, которому, однако, не посчастливилось разбогатеть.
«Уважаемый мистер X! – писал мне мой корреспондент, по случайности оказавшийся уроженцем моего родного города Эллса. – Из вашего объявления о розысках потомков Элли Тука я понял, что вы человек состоятельный – для чего еще можно искать потомков, как не для того, чтобы завещать им наследство? Искренне сожалею о том, что не могу быть вам полезен в ваших розысках. Зато я могу предложить вам очень выгодно поместить деньги, предназначенные потомкам Элли Тука, что послужит для их (потомков) пользы. Я предлагаю вам стать моим компаньоном и вместе открыть фабрику по производству пуговиц для армии. Этот товар не залежится, в нашем городе скоро не останется молодых людей в штатских костюмах.
С этим надо торопиться, потому что заказы могут разобрать.
У нас только и говорят повсюду, что о вечном мире с красными. И это правильно – они теперь очень сильны, да и, кажется, не собираются нападать на нас. Зачем же нам рисковать? Но пока, раз уже подворачивается такое выгодное дело, как пуговицы, нельзя его упускать и надо с ним торопиться.
Жду вашего ответа.
Преданный вам Филипп Крон».
Я долго сидел в оцепенении. Вот оно – вечный мир с красными… Филиппу Крону нравится эта идея…
Я прочел еще несколько писем – во всех было одно и то же – мои наследники жаждали денег.
– Перси, с меня довольно, – откинулся я в изнеможении на подушки. – Они все просят денег?
– Все. Только Кин Тук, ваш побочный сын, просит лишь отцовское благословение.
– Мой побочный сын? – я в отчаянии махнул рукой. – Перси, что делать? Неужели я должен отказаться от мысли найти моих наследников?
Я долго смотрел на мешки с письмами. Кто знает, может быть, на дне одного из них лежит скромное письмо от правнука Элли Тука…
Глава 9
МЕРТВЫЙ ПРИЧАЛ
Крах моих денег в Адонии был только началом… О, я попал в ужасный век! В былые времена, если человеку посчастливилось хорошо устроиться в колонии, он, поехав туда налегке, возвращался богачом! Колонии, это же было золотое дно! А теперь…
А теперь нас отовсюду вытесняли, мне не хочется употребить грубое выражение – гнали. Вытесняли нас и из Эклогии. Айландский парламент решил впустить в Эклогию виспутинские войска, но в это время оттуда выгнали войска Айландии, а заодно и друга Паркинса, айландского генерала, тридцать лет командовавшего королевским легионом. И виспутинские войска в Эклогию не вошли…
А через неделю был порван контракт с нами, с компанией Дингла. Прошло немало времени, пока удалось этот контракт возобновить, но на каких невыгодных для нас условиях!
Эти легковерные люди, мои айландские компаньоны, некогда заверили, что девяносто девять лет нефть Эклогии будет принадлежать нам. О слепцы! Не прошло и года – и вот он, новый договор: мы отдаем половину прибыли, а через пять лет мы должны навсегда убраться с этой нефтеносной земли, хранящей в своих глубинах нетронутые миллионы!
Будущие поколения будут судить о нас по тому, насколько мы увеличили свои капиталы, и я хочу оправдаться перед ними, перед нашими потомками.
Вы, люди иных поколений, разве можете себе представить, что происходило в этом растревоженном мире, где каждая страна, даже самая бедная, требовала полной независимости и ни на что другое не соглашалась!
Разве в таких условиях можно было вести дела и делать деньги? Во всем мире кричали, что надо покончить с колониализмом и что этого требует прогресс.
Во все времена прогресс доставлял кому-нибудь неприятности. В этом веке он доставлял их мне. Прогресс грозил мне разорением. Но я готов был идти на уступки. Эклогия требовала независимости? Объявите ее! Но проследите, чтоб независимость не мешала делам, чтоб мы могли вооружать, помогать, завозить, вывозить.
Внушали тревогу и мои дела в Айландии.
И здесь я чувствовал себя все хуже, все неувереннее. Тщетно старался оградиться от неприятных впечатлений, уйти от тревожных мыслей и настраиваться на бодрый, даже веселый лад. Среди улицы на меня надвигалась огромная надпись – разве мог я ее не видеть? Стал задергивать в машине занавески и даже закрывать глаза. Но пренеприятные слова обо мне, которые айландцы писали огромными буквами на стенах своих домов, я видел и с закрытыми глазами.
Вы знаете Библию? Помните в книге Даниила описание пира последнего вавилонского царя Валтасара? Во время этого пира на стене явились три слова – Мене – Текел – Фарес… Эти слова предвещали гибель Вавилону…
На стенах Вэлтауна я прочел слова не менее страшные, они тоже предвещали гибель мне, всем нам, если только мы вовремя не выбьем из рук противников занесенный над нами меч.
Как можно быть спокойным за себя, за свое будущее, за свои деньги, если почти на половине земного шара с такими, как я, все покончили! Безвестные люди, нищие набрались храбрости! Разве можно строить планы и рассчитывать на успех, если в наши дела вмешиваются эти люди?
Вы видели когда-нибудь мертвый порт? Это очень страшно. Ужас охватил меня в вэлтаунском порту, когда в пасмурный летний день, под низко нависшим небом увидел застывшие суда – ни возгласа, ни шороха… Казалось, что отовсюду подстерегает что-то страшное и неожиданное…
Сколько потерял я денег на этом мертвом причале!
Решение самому поговорить с людьми, которые осмеливаются распоряжаться тем, что принадлежит мне, одному мне, возникло внезапно. Я никому не сказал о том, что отправляюсь в порт, где стояли танкеры с нефтью, прибывшие на мой нефтеочистительный завод.
…Комитет забастовщиков помещался в маленьком одноэтажном домике, затерявшемся среди огромных кип всяческих товаров. В небольшой пустынной комнате с выкрашенными масляной краской голыми стенами и низким потолком, за простым непокрытым столом сидел очень высокий широкоплечий человек и просматривал бумаги. Он был так высок, что казалось, если встанет, ему придется пригнуть голову, чтоб не удариться о темный, местами облупившийся потолок. Когда за мной прикрылась дверь, человек поднял голову и стал выжидательно смотреть на меня.
Я приготовился заявить свои требования и претензии. Хотел потребовать от этих людей ответа: какое им дело – для кого и для чего предназначены грузы! За работу им платят! Разве не хотят есть они сами и их дети? Или голодные будут заниматься политикой?
Но я ничего этого не сказал. Удивляясь самому себе, я заговорил о том, что произошла ошибка – суда, прибывшие с грузом для моего завода, привезли не военные материалы, а мирную продукцию, забастовка не должна их касаться…
– Если вы говорите о транспорте кофе, так он уже выгружен. Вам не дали знать об этом? – прервал меня широкоплечий.
– Кофе? Нет, я говорю о нефтеналивных судах…
– О нефтеналивных? О нефти?!
Он громко и весело рассмеялся.
– Нефть – это, по-вашему, мирная продукция? А куда, разрешите вас спросить, идет эта ваша мирная продукция?
В его больших зеленоватых глазах вспыхивали и гасли веселые искры, он надо мной потешался.
Я понимал, что не могу ударить кулаком по столу и поставить свои условия. Собственно, почему? Кто он, этот человек, позволяющий себе издеваться надо мной? Что он имеет? Но я ничего этого не сказал и заговорил совсем о другом.
– Я вас прошу, господин… господин…
– Картрайт, – подсказал он мне.
– Господин Картрайт, я вас прошу вспомнить, что из нефти делают керосин… парафин.
– Им еще полы натирают…
Эти слова произнес неслышно вошедший в комнату плотный, коренастый человек.
– Не будем спорить, господин…
– Тук,– подсказал я.
– Не будем спорить,– повторил Картрайт. – Сейчас сюда придут товарищи, вы им расскажете, для чего употребляется ваша нефть. Если вы их убедите, ну что ж, пусть идут работать…
Комната заполнялась людьми. Но стоит ли описывать, что было дальше? Меня выслушали в полной тишине. Потом тот, коренастый, что сказал о натирке полов, выступил вперед. Он говорил, что незачем напрасно тратить время – он и его товарищи знают, что такое нефть и для чего она нужна и что будет лучше всего, если танкеры уйдут из порта, так как если они здесь задержатся, нефть будет выпущена в реку. Потом заговорили все сразу. Говорили так, как будто не мне, а им принадлежат суда с нефтью и не только суда, а все, вся Айландия! Самозванцы…
