Текст книги "Миллионы в пещере"

Автор книги: Мирра Лилина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 22
РОКОВОЙ КРУГ

Деловые люди моей страны приняли меня так, как я того стоил. Стоил же я много, а потому сразу занял видное положение в Ассоциации рыцарей прогресса, АРПе. Я намеревался остаться в Виспутии и подумывал о приобретении дома (дом Цезаря и его слуги были мне противны, они держали меня в плену неприятных воспоминаний), когда оказалось, что мне предстоит вернуться в Ристландию.

Уоджер предложил мне ехать в Ристландию уполномоченным от АРПа.

Я ехал с очень ответственной миссией: должен был заключить с Ристландией секретное соглашение. По этому соглашению АРП одалживал ристландцам деньги, чтоб они на эти деньги купили у нас вооружение – новые мощные ракеты, которые им необходимы. Кроме того, я должен был восстановить старые связи концерна Уоджера с Галленом, на заводах которого производилось оружие по нашим чертежам Предполагалось, что мы поможем ристландцам наладить и у них производство новых ракет.

* * *

В Элленштадте на вокзале меня встречал генерал Фаренваг. Рядом с генералом стоял очень полный человек среднего роста, с обрюзгшим, желтоватого цвета лицом, на котором выделялись мясистый нос и в меру густые, хорошо очерченные брови Из-под бровей смотрели цепким взглядом холодные, как будто неподвижные глаза. В одной руке он держал шляпу, предоставляя ветру развевать его редкие волосы, во второй – огромную, чудовищной . формы дымящуюся деревянную трубку.

К моему вагону спешил изящный и элегантный Гарри Гент. Гарри, размахивая шляпой, бросился ко мне, чуть не столкнув с подножки вагона.

– Тук, рад вас видеть! – кричал он. Потом Гент подвел меня к Фаренвагу.

– Генерал, – сказал Гарри, – знакомьтесь, это господин Тук.

– Тук? – удивился генерал. – Это же Питер Друльк!

– Простите, генерал, но я Тук, – сдержанно и с достоинством сказал я.

– Вы не Питер Друльк? – изумился Фаренваг. – И мы с вами никогда не встречались?

– Я вас вижу впервые, генерал! – и сам поверил в это.

– Чудеса! – сказал генерал. – Чудеса, черт возьми! Я готов прозакладывать свою голову, что вижу перед собой Друлька. У меня же отличная зрительная память. Ну и сходство!

Фаренваг поверил Он не мог не поверить. Прошло то время, когда я, лишившись своих денег, вместе с ними потерял и доверие людей. Тогда мне даже не верили, что я – это я.

Теперь я снова был богат и мог бы утверждать, что я – это не я, а кто-то другой, теперь всему верили.

Что такое доверие? Доверие – это кредит. Весь род людской делится на тех, кто имеет кредит и кто его не имеет. Я имел неограниченный кредит, и Фаренваг не поверил своим глазам не верить мне он не мог.

Фаренваг, чтоб загладить свою неловкость, заторопился познакомить меня с полным человеком, который сразу же привлек мое внимание. Со своей стороны тот как будто вцепился в меня своими холодными бесцветными глазами.

Это был Отто Галлен, отпрыск выдающейся в истории цивилизации семьи. Вот уже много десятилетий эта семья поставляла человечеству дальнобойные пушки, почти весь мир стрелял из пушек Галлена.

В семье Отто Галлена все было связано с пушками. Пушки доставили его деду деньги, пушки сделали его отца первым человеком в государстве, вознесли его на вершину могущества, монархи многих государств толкались в приемной Генриха Галлена. Когда Генрих Галлен пожелал, – это было нужно для его дел, для его пушек, – короновал на престол простого ефрейтора, и тот стал диктатором Ристландии. И тут я возвращаюсь к тому, о чем уже говорил, к доверию.

Конечно, если бы некий ефрейтор объявил себя великим человеком, ему бы не поверили. А если бы он еще объявил себя диктатором, его непременно поместили бы в больницу для душевнобольных. Но когда сам Генрих Галлен сказал, что этот ефрейтор великий человек, ему поверили.

В прошлом веке, я помню, один галантный полицейский сказал, что во всяком несчастье ищите женщину, cherchez la femme.

Нынешнему веку недостает галантности. В нынешнем веке, если случаются несчастья, хотя бы вроде такого, как воцарение ефрейтора, ищите не женщину, ищите, кто платил. Если найдете, кто платил, вы легко догадаетесь, за что он платил.

Генрих Галлен платил за то, чтоб стреляли его пушки. Он питал к своим пушкам особенную любовь, даже нежность. Когда в начале этого неспокойного века его пушка прямо с заводского двора выстрелила и попала в столицу соседней Галонии, прямо в здание парламента, Галлен поцеловал раскаленное дуло и назвал пушку именем своей жены – он был сентиментален. А когда у его сына родилась дочь, Отто назвал ее тем же именем, которое носили его мать и пушка.

Когда Ристландию разгромили, а ее армию разоружили, было решено разоружить и Галлена. Но одно дело разоружить армию, а другое – разоружить Галлена. Самого-то его посадили в заключение, но заводы его ведь оставались на свободе, и Галлен снова делал на них пушки. Создалось весьма затруднительное положение. Дело в том, что ни в одном кодексе не нашлось закона, по которому можно было отнять у Галлена его заводы. Они были его собственностью, священной и неприкосновенной. Но раз так, Галлен мог делать на них то, что считал для себя более выгодным. И, несмотря на все уговоры специально приезжавших к нему мирных комиссий, Галлен снова делал свои пушки.

И властям ничего другого не оставалось, как разрешить Галлену, отбывавшему заключение в своем замке, руководить оттуда своими заводами. Домой приезжали к нему его директора, дома он принимал и представителей военного министерства, которые ему заказывали новые, усовершенствованные пушки.

Неизвестно, как долго длилось бы такое не совсем определенное положение Отто Галлена, если бы все не решил схваченный им насморк. Насморк грозил перейти в хронический, и власти были поставлены перед роковым выбором – рисковать здоровьем Галлена или предоставить ему свободу. И Отто Галлен был освобожден.

Но Галлен отказался выходить на свободу до тех пор, пока ему не дадут достаточно денег на перестройку своих заводов.

В стране были срочно повышены налоги, и Галлену дали деньги. Но только в кредит. Эти деньги должны были вернуть его праправнуки, кредит был весьма долгосрочный.

И Отто Галлен согласился считать себя свободным.

Теперь было все так же, как при его отце Генрихе Галлене, и так же, как его отец, Отто Галлен чувствовал себя первым человеком в государстве. Он не ошибался. Иметь много денег и много пушек – этого достаточно, чтоб стать первым человеком в любом истинно цивилизованном государстве.

Естественно, что Отто Галлен, как столь преуспевающий человек, вызывал во мне особый интерес. Преуспевающие люди во все века внушают особый интерес, так как являют собой пример, достойный всеобщего подражания.

В Ристландии меня отлично принимали. Генерал Фаренваг, несмотря на свою занятость, уделял мне много внимания. Гостеприимен был генерал Стэк, мой соотечественник, командовавший расположенными в Ристландии нашими войсками. Генералы были в добрых, дружеских отношениях между собой, причем мне казалось, что Фаренваг относился к Стэку несколько покровительственно.

Гент, с которым я поделился этими наблюдениями, объяснил:

– Очень просто. Фаренваг считает, что за него, битого, дадут двух небитых. Отсюда его высокомерие, хоть он и сознает свою бездарность. Впрочем, зачем ему талант?– взъерошил волосы Гент.– Это во времена Александра Македонского полководцу надо было уметь думать, да еще быть храбрым. А в наши дни! Ведь для того чтобы нажать кнопку и сбросить атомную бомбу, не требуется ни ума, ни таланта, а храбрость и вовсе не нужна – любая старая баба справится.

На самом же деле, как я это вскоре узнал, у Фаренвага были более основательные причины для того, чтобы относиться свысока к Стэку – при предстоявшем объединении войск Стэк должен был попасть под его начальство. Пока же оба генерала в трогательном для недавних противников согласии готовили совместные маневры.

Генералы любезно пригласили меня присутствовать на маневрах и разрешили захватить с собой Гарри Гента.

Ранним утром мы с Гентом стояли на холме и наблюдали в полевые бинокли за тем, как разворачивались войска. И тут я опять все перепутал»

Я смотрел на вооруженные до зубов части, на какие-то чудовищные машины и был уверен, что это идут наши войска, армия Виспутии.

– Ха-ха-ха! – в ответ на мои восторженные замечания расхохотался Гент, нисколько не заботясь о том, что он этим своим хохотом может нас демаскировать. – Вглядитесь получше, Гиль!

В это время по равнине проходила колонна каких-то ощерившихся на небо чудовищ, возле них я различил людей. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это ристландские солдаты! С самоуверенно-каменными лицами восседали они возле страшных машин, и мне вдруг показалось, что сейчас все это начнется – из штаба выйдет Фаренваг, даст знак, и эти люди с самоуверенно-каменными лицами наведут дула на меня и на Гента, и нас сразу не станет!

– Гарри! – схватил я своего друга за рукав. – Скажите мне, Гарри, кто же кого побил в прошлую войну? Мы их или они нас? – Я совсем забылся, я не замечал, что выдаю себя.

– Гиль, на вас действует жара. Выпейте вот это.– И Гарри ловким движением снял с перекинутого через плечо ремня солдатскую фляжку и, отвинтив крышку-стакан, протянул мне. От холодной воды у меня заныли зубы, но тревога не рассеялась.

В самом деле, во все времена, всегда бывало так – стоило какой-нибудь стране потерпеть поражение, как ее общипывали со всех сторон, и проходило много-много лет, пока она начинала приходить в себя. А тут…

– Да полно, Гарри! – снова забылся я, вытирая пот со взмокшего лба, было очень жарко. – Как же это может быть? Это армия побежденной страны? Вы что-то путаете и другие тоже (или мир сошел с ума? – мелькнуло в моей голове). Вы посмотрите, какая у них силища, Гарри, у этих побежденных! Сколько лет прошло после того, когда их разгромили? – Я совсем забыл об осторожности, я окончательно себя выдал.

А Гент хохотал надо мной. Над моей растерянностью, над моей одышкой. Как он смеялся!

* * *

– Э, нет, – говорил мне Отто Галлен. – На это я не согласен.

Когда я ехал в Ристландию, в эту побежденную страну, я полагал, что ристландцы будут мне покорны, что они будут меня просить. Просить деньги, оружие, помощь, но они не просили, они требовали! И не я Галлену, а Галлен мне ставил все новые и новые условия. Будет ли в конце концов для меня выигрыш, вот чего я не знал. Иногда мне казалось, что Отто Галлен это знал, только не хотел преждевременно оглашать то, в чем он, кажется, был уже уверен.

Однако я не желаю, чтоб читатели вообразили, будто я со своим трезвым умом мог участвовать в заранее проигранном деле. Все было так сложно, так трудно было во всем разобраться в этом удивительном веке! Мы помогали ристландцам набирать силу, но мы ведь обеими ногами стояли на их земле! И без нас они бы не набрали этой силы, которая могла еще против нас и обернуться…

Я снова пришел к тому, от чего хотел оторваться. Но в этом нет моей вины, это круг, из которого попробуйте-ка выбраться!

Глава 23
ШПРЕНГ-СТИМУЛЯТОР

Фаренваг пригласил меня к себе, он хотел показать мне свой сад, о котором шли разного рода слухи.

В жаркое воскресное утро я отправился к генералу.

Фаренваг жил один в большом особняке на самом краю города. Дверь мне открыл лакей и, осведомившись, кто я, сказал, что генерал ждет меня в саду. Фаренваг встретил меня во дворе, он спешил мне навстречу. Он был в рабочем комбинезоне.

– Очень рад, господин Тук, – приветствовал меня Фаренваг. – Пока не слишком жарко, я покажу вам мой сад, надеюсь он вам понравится.

– Не сомневаюсь, сад обычно воплощает душу своего хозяина, – любезно отозвался я.

– Вы совершенно правы! – подхватил Фаренваг и засмеялся лающим смехом.

Фаренваг подвел меня к очень высокой каменной стене и толкнул окованную железом калитку. Сад был большой и сумрачный, стоявшие, как солдаты на смотру, строгими рядами деревья образовывали четко очерченные квадраты.

– Видите, Тук, мои деревья разбиты на роты, батальоны и полки! – С этими словами Фаренваг подвел меня к дереву. Я замер от изумления: с ветвей, среди листьев свисали, как зрелые плоды, ручные гранаты!

– Что это? Гранаты? ~ воскликнул я. – Они растут на деревьях?!

– Растут,– самодовольно ухмыльнулся Фаренваг.– Не ожидали?..

– Признаться…

– Взгляните сюда, – не дал мне договорить Фаренваг.

На ветвях соседнего дерева, на новых поскрипывающих ремнях покачивались сверкавшие в лучах солнца своими металлическими частями автоматы самой современной конструкции.

– Заметьте, они с автоматическим прицелом, – с гордостью сказал генерал.

На огромной ели среди игл висели бомбы разной величины – снизу крупные, к верхушке помельче.

Я ходил вслед за моим провожатым по узким вымощенным кирпичом дорожкам этого удивительного сада, и над моей головой в ветвях деревьев покачивались все виды современного оружия. Когда налетал ветер, деревья качались и гулко стучали друг о друга их плоды – пушечные ядра, бомбы, гранаты…

– Как вы добились таких результатов?

– Я прививаю деревьям взрывчатые вещества, – ответил генерал, – порох, аммонал, динамит. Это дает отличный эффект. Но не всегда. Пяти одинаковым деревьям я привил динамит. На четырех деревьях выросли фугасные бомбы, а на пятом, представьте, еловые шишки. А однажды на яблоне выросли обыкновенные яблоки! – пожал плечами генерал. – Природа сопротивляется, но мы ее заставим!

Я не скрывал своего смешанного с изумлением восхищения. Но я испытывал и страх – этот генерал, вооруживший даже деревья, был нашим союзником, другом.-Рискованная дружба, опасный союз.

– Намерены ли вы сохранить какие-нибудь деревья в их естественном виде? – поинтересовался я.

– Нет! – отрезал Фаренваг. – Зачем они? Ни деревьев, ни цветов! В моей оранжерее я привил цветам осколки танковой брони, и цветы стали железными. Розы и георгины уже взрываются и могут наносить противнику значительный урон. Из анютиных глазок вышла отличная шрапнель. Но это только начало! – И генерал рассказал мне о своей лаборатории, в которой он намеревался открыть некое универсальное вещество, шпренг-стимулятор, с его помощью можно будет, решительно все заставить взрываться и наносить противнику урон.

– Человечество давно нуждается в таком универсальном и притом портативном разрушителе – каждый солдат сможет носить его в своем ранце! Представляете, дорогой Тук, какой это даст эффект!

Завтрак на двоих был накрыт в кабинете генерала. Все стены кабинета были заставлены шкафами, за их стеклами я разглядел множество манускриптов разной толщины.

– Это материалы, которые я собирал для моего исследования «Люди и средства их уничтожения». Уже вышел девятнадцатый том моего труда. Готовится к печати двадцатый.

Я был немало удивлен, когда узнал, что и в истории Фаренваг искал шпренг-стимулятор и – что было самое замечательное – уже нашел его!

– Этим шпренг-стимулятором через всю историю проходит стремление людей к взаимному уничтожению и к производству все более совершенного оружия. Стремление усовершенствовать оружие и лежит в основе прогресса, – Фаренваг с торжеством посмотрел на меня своими глубоко сидящими маленькими глазами и остался доволен.

Я по достоинству оценил великое открытие генерала Фаренвага. Я был восхищен.

– История человечества – это история войн, – продолжал генерал,

– Этот афоризм заслуживает быть записанным на золотых скрижалях…

– Вы еще услышите немало таких афоризмов, – буркнул генерал. Большими шагами ходил он от одной стены до другой, слегка нагнув голову с нависшим лбом, он в это время напоминал быка, готовящегося броситься на свою жертву. – Скажите мне, чем люди убивали, и я вам скажу, как они жили, что ели и пили и что рисовали. Путь от лука и стрелы до водородной бомбы включает все развитие мировой цивилизации.

– Судите сами, – Фаренваг остановился, как бы давая мне возможность подготовиться к тому, что он скажет. – Раннему уровню развития оружия – шпаге соответствовал и уровень искусства, живописи, например. В те наивные времена еще верили сказкам, художники изображали людей, как будто они боги… А чего стоят люди? Вот чего! – И Фаренваг плюнул в стоявшую в углу инкрустированную снарядную гильзу, служившую плевательницей. – Современные художники отлично показывают, что все вокруг, – генерал широко обвел рукой вокруг себя, – одна дрянь, и жизнь – все дрянь! Вот налетит водородная и все в кучу мусора превратит, да и мусора-то не останется… – Фаренваг засмеялся лающим смехом.

– А архитектура! Когда в распоряжении древних были лишь метавшие камни катапульты, они могли строить свои храмы, Акрополи и даже бани украшать, как дворцы Но когда в любой момент на любой город может упасть водородная, надо строить так – стены, потолок, крыша и больше ни-че-го. Только такая архитектура имеет право на существование в термоядерный век. Атомный век должен иметь атомное искусство!

Было очевидно, что он не потерпит возражений, и я не возражал. Ристландские генералы набрались с нашей помощью уже достаточной силы, чтоб не терпеть никаких возражений, от кого бы они ни исходили, даже от нас.

* * *

Когда я стал рассказывать Генту о шпренг-стимуляторе, Гарри с выражением скуки на лице прервал меня.

– Все это не ново, – махнул он рукой. – Не об этом мечтает Уоджер Он, как и все остальные, мечтает теперь об абсолютном оружии. Абсолютное оружие – это бомба, которая может взорвать весь земной шар! Все дело в том, кому первому удастся ее изготовить. Каждый боится, что другой его опередит. Уоджер опасается, что его опередят Галлен или Хэллон. Ведь кто первый сделает эту абсолютную бомбу, тот сможет…

– Что он сможет, Гарри! – прервал я моего друга.– Не все ли ему будет равно, он или кто-нибудь другой взорвет землю! Ведь тогда уже ничего не будет, ничего!..

– Это не имеет ровно никакого значения, – невозмутимо отозвался Гарри Гент.

Глава 24
«ВЕСЕЛЫЙ АВГУСТИН»

Генерал Стэк пригласил меня участвовать в торжественном открытии новой автомобильной дороги, проложенной нашими войсками вдоль границы Ристландии. На этой границе мы строили большой укрепленный район, в котором должны были разместиться наши многочисленные воинские части и ракетные базы.

Конечно, все это делалось, чтоб обуздать красных, но я подумывал о том, что столь мощные укрепления могут нам пригодиться, если придется обуздывать и самих ристландцев, – этот век изобиловал противоречивыми, казалось бы друг друга исключающими положениями

Военные поселения, вернее – города, строились в долине, носившей поэтическое название Фогельзанг. Были уже построены четыре города, их связала новая дорога. Теперь собирались приступить к строительству пятого города в центре долины. Для этого надо было взорвать гору. На горе стоял ветхий старинный замок. В замке давным-давно никто не жил, но местные жители утверждали, что и гора и замок очень красивы, что с замком связаны исторические воспоминания, легенды и потому они не допустят, чтоб гору взрывали.

Крестьяне не давали рыть тоннель и через вторую гору, хотя на ней не было никакого замка. Из недр горы били целебные источники, к этим источникам съезжались со всех окрестных мест, вообще ристландцы питали особую нежность к этому клочку своей земли. По воскресеньям сюда приезжали семьями, хотя здесь не было ни кабаре, ни даже порядочного кафе. То кафе, которое там было, не могло бы устроить нас с вами, но местным обитателям оно почему-то нравилось. Это был простой деревянный домик с вывеской «Веселый Августин. Здесь можно варить кофе». И приезжающие в долину семьи сами варили себе в этом кафе свой кофе, ели свои бутерброды и, по-видимому, были очень довольны. И еще кегельбан! До позднего вечера отцы семейств, сняв пиджаки, сражались в кегли, забывая о времени и обо всем мире.

Окаймленная невысокими холмами долина, гора со старинным замком, приткнувшийся к ее подножию «Веселый Августин»– на всей земле не найдется лучшего места, утверждали эти наивные ристландцы.

Генерал Стэк решил устроить торжество по случаю открытия дороги – чтоб стать на дружескую ногу с местными парнями, чтоб они не шумели, когда мы взорвем их гору и пошлем к черту их замок, эту «старую дырявую калошу, доверху наполненную глупыми легендами», – это были подлинные слова генерала.

Накануне церемонии открытия дороги, вечером, я вместе со Стэком отправился в Фогельзанг. После ужина в деревенской гостинице, где я остановился, Стэк пригласил меня проехать утром, до начала торжества, по новой дороге.

– Это поднимет ваш дух, Тук, – говорил мне генерал. – Вы увидите, какими силами мы здесь располагаем, и поверите мне, что мы сможем, если будет нужно, прижать хвост этому битому индюку, – так Стэк называл Фаренвага.

– Как бы он сам не наступил на чей-нибудь хвост, – усмехнулся я. – Мне так и кажется, что он только момента ждет. Как вы думаете?

Но Стэк сделал вид, что не слышал, и распрощался со мной.

Я долго не мог заснуть из-за привязавшейся ко мне мысли: где я слышал название Фогельзанг? Долина Фогельзанг… Фогельзанг… Так и не вспомнив, заснул.

Утро было солнечное, ясное. Окна моего номера выходили на восток, и комнаты были залиты слепящими лучами яркого солнца.

Гостиница стояла на холме, из ее окон открывался широкий вид на долину, на холмы, на вьющуюся поодаль белую, блестевшую, как река в лучах утреннего солнца, бетонированную дорогу. Все было весьма живописно и подходило к имени – Фогельзанг. «Но ведь где-то я уже слышал это название!» -с раздражением подумал я, чувствуя, что не избавлюсь от этого, пока не вспомню.

Хорошенькая горничная в сверкавшем белизной переднике и маленькой наколке, с румяным и полным лицом, приветливо пожелав мне доброго утра, спросила, что принести мне на завтрак и не желает ли господин парного молока. Генерал Стэк, когда здесь бывает, помимо сливок, непременно требует парного молока.

– Терпеть не могу парное молоко, – отозвался я. – Оно пахнет хлевом и еще… еще мылом, – сказал я и, обрадовавшись, ударил себя по лбу – госпожа Ахтмайер, Фогельзанг, госпожа Ахтмайер!

– Что вы сказали? – удивилась горничная.

– Ничего, ничего, дайте мне кофе со сливками и еще сдобные булочки. – И я не удержался, чтоб не ущипнуть ее ярко вспыхнувшую щечку.

Так вот откуда я знаю об этих местах! Фогельзанг – так звали деревню, где родилась милейшая госпожа Ахтмайер. Фогельзанг – край, полный пения птиц, да еще такого пения, что даже Михель с его оловянными глазами не устоял от любви.

Мне недолго оставалось предаваться воспоминаниям: генерал Стэк прислал за мной, он ждал меня в машине.

Дорога шла вдоль гряды холмов, по которым сбегали рощи. Иногда над рощей возвышалось строение с башнями, бойницами. Замки… Они напоминали о далеком прошлом… Так и представлялось, что сейчас повиснет в воздухе и ляжет над глубоким рвом тяжелый кованый мост, со скрипом распахнутся железные ворота и из них выскочит и ринется вслед за нашей машиной ватага закованных в броню рыцарей во главе с каким-нибудь ристландским Ланселотом. И хотя я знал, что ничего такого произойти не может,– я же пребывал в трезвом, практическом веке, – смотреть на эти остатки старины было неприятно.

Вообще история меня тяготит. Я считаю, что она излишня. Если бы можно было избавить мир от груза исторических воспоминаний, все было бы гораздо легче и проще.

Я убежден – лишите народы истории, пусть они как будто вчера только на земле появились, и они станут гораздо покладистее.

Все эти мешающие деловым отношениям разговоры о суверенитете, о национальной гордости, они же опираются на исторические воспоминания, традиции…

Вот мы предлагаем многим странам свою помощь, деньги, хотим разместить у них как можно больше своих войск, чтоб защищать их от красных, внешних и внутренних, а они сомневаются, медлят, отказываются. Почему? Они боятся потерять свою самостоятельность, суверенность. Их томят исторические воспоминания… У них мало денег, но они убеждены, что то, что они называют национальным величием, важнее денег. А величие, оно же создается не за один день, оно же создается веками! Вот я и говорю, отнимите у народов их слишком длинную историю, и они будут покладистее.

В этот ранний час шоссе было пустынно, и машина все набирала и набирала скорость. Я обратил внимание, что по сторонам дороги не было видно строений.

– Здесь было густое население, – как будто подслушал мои мысли генерал Стэк. – Все вокруг, все деревни мы снесли. Пусть вас не вводит в заблуждение этот пейзаж. Здесь и под землей, и на земле, и в воздухе всюду наша техника. И какая техника!

Исчезли холмы и рощи. О том, что здесь были деревья, напоминали пни – леса были вырублены. До са-мого горизонта тянулся низкий частокол пней, на смену им надвигались заброшенные невспаханные поля.

Я вспомнил госпожу Ахтмайер с ее птицами. Птицам в этих местах теперь делать было нечего, они здесь были ни к чему. И только я об этом подумал, как отдаленное гудение предупредило нас, что мы приближаемся к аэродрому. Это гудение сопровождало нас позже повсюду, от него некуда было спрятаться.

Мы въехали в Найсвиль, «город будущего», как называл его Стэк. По образцу Найсвиля строились все города укрепленного района. По сторонам очень широкой улицы тянулись серые гладкие здания с плоскими крышами. Они были совершенно одинаковыми, и, если бы не большие номера, висевшие на углу каждого дома, их невозможно было отличить друг от друга. Множество баров с неоновыми вывесками. Вперемежку с вывесками висели красные фонари… Жизнь здесь била ключом.

– Но зачем такие широкие улицы? – спросил я Стэка и заметил, что на улице нет тротуаров.

– Тротуары? – удивился генерал. – Разве эти улицы для людей? Люди могут ходить и задними дворами, если у них нет своих машин. Улицы для танков, для артиллерии, для самолетов, наконец. Взгляните, на эту мостовую может сесть тяжелый бомбардировщик. И взлететь отсюда ему будет удобно. Не правда ли? -с гордостью оглядывался Стэк, он притронулся к плечу шофера, чтоб тот ехал медленнее.

– На этом месте, – продолжал Стэк, – стояла какая-то деревня.

– Фогельзанг, – подсказал шофер.

– Да, да, Фогельзанг, – подтвердил генерал,– мы эту деревню снесли, а на улице, по которой мы с вами едем, был сквер, на котором росли огромные столетние дубы. Крестьяне из-за этого сквера очень волновались, не позволяли рубить деревья. Но кому нужен сквер? Местных жителей мы отсюда убрали, а наши ребята целуют своих девиц и на открытом месте, – Стэк добродушно рассмеялся.

Остальные города, которые показал мне Стэк, повторяли Найсвиль. В это утро я видел не один город. Я видел своими глазами то, что в этом веке придумали, чтоб, не слишком затрудняясь, всего одним выстрелом сносить целые города. Выстрел – город, еще один – второй, в три-четыре выстрела можно было разделаться с государством средних размеров.

Таков был этот век.

* * *

На расчищенной площадке у подножия горы, рядом с «Веселым Августином» стоял увитый зеленью с флагами по углам грузовик. Перед ним простиралась широкая лента новой дороги. Предполагалось, что по обе стороны грузовика, на дороге и на горе, разместится население ближайших еще не снесенных деревень и строившие дорогу рабочие. Но кроме расположившихся поодаль прямо на траве небольших групп, в которых преобладали, как более любопытные, женщины, некоторые держали на коленях детей; кроме этих редких групп, никого не было. Были еще многочисленные наряды полиции и несколько рот из «Национального общества любителей хорового пения». Из кафе «Веселый Августин» доносился стук шаров – там, как всегда, играли в кегли.

Через некоторое время медленно, как будто нехотя, стали стекаться со всех сторон люди. Они шли группами и поодиночке, среди них были строители, были и крестьяне из ближайших деревень.

Мне предстояло произнести здесь главную речь. Я, как представитель Виспутии, должен был передать дорогу, подарить ее представителю Ристландии Отто Галлену.

Гремел оркестр. Ветер развевал флаги. В «Веселом Августине» слышался стук шаров – там продолжали играть. Народу было все еще мало, и мы решили подождать, может, прибавится.

– Хорошо, если б запели что-нибудь местное, национальное, это поднимет дух и придаст колорит, – сказал я Стэку. – Ведь тут дежурят любители хорового пения, певцы…

– Верно, верно, – обрадовался Стэк, он явно беспокоился за успех торжества.

Стэк подозвал долговязого юношу с повязкой распорядителя на рукаве. Когда он приблизился, оказалось, что он не юноша, а существо неопределенного возраста и пола, на его рябом пухлом лице, усеянном прыщами, не было и следа какой-нибудь растительности. Это был командующий обществом любителей хорового пения. Стэк передал мое пожелание. Долговязый стал переступать с ноги на ногу, но с места не сдвинулся. Наконец он признался, что среди его певцов никто не умеет петь. Голос у долговязого оказался высокий, женский.

– Назвались бы тогда как-нибудь иначе. Почему певцы? – раздраженно пожал плечами Стэк. – Идите!

– Слушаюсь, – пропищал долговязый.

Стэк отвернулся, на лице его была брезгливая гримаса. Пора было начинать. Я взобрался на грузовик, за мной последовал Отто Галлен, все это время он стоял у заднего колеса грузовика и, молчаливо попыхивая своей чудовищной трубкой, выпускал густые клубы дыма, как будто желая дымовой завесой отгородиться от того, что происходило на площадке.

Кроме меня и Галлена, на грузовике было еще несколько штатских, Стэка с нами не было, он сидел немного поодаль в своей машине. Он объяснил мне, что праздник должен носить чисто гражданский, штатский характер, что будут фоторепортеры и не следует, чтоб мелькали военные мундиры.

Начальник строительства дороги, мой соотечественник, полковник Фидерлен был также одет в штатское. Пальто неловко сидело на его длинной фигуре с военной выправкой. И сам он чувствовал себя неловко, особенно мучили его манжеты рубашки, они почему-то далеко вылезали из рукавов пальто, и он их непрерывно поправлял.

Запихивая выбившийся манжет, Фидерлен подошел к стоявшему на крыше шоферской кабины микрофону и возвестил начало праздника. Грянул оркестр.

Фидерлен сказал несколько слов о том, что дорога еще больше укрепит дружбу между виспутинцами и местными жителями.

– Не нужна нам эта дорога! – крикнул кто-то из толпы. Толпа сдержанно зашумела.

Фидерлен растерянно оглянулся. Галлен стоял спокойный, бесстрастный, он кивнул Фидерлену, и тот, на что-то решившись, внезапно закончил свою речь, успев только сказать, что для передачи дороги ристландскому народу специально прибыл из Виспутии господин Тук.

Раздались жидкие аплодисменты – это старались любители хорового пения.

Я подошел к микрофону и, откашлявшись, начал.