Текст книги "Миллионы в пещере"

Автор книги: Мирра Лилина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Многоуважаемые господа! – громко сказал я. – Я пересек Изумрудный океан для того, чтоб подарить вам эту великолепную дорогу.

– Бери ее себе, эту дорогу, и уезжай с ней домой! – выкрикнул кто-то и одновременно раздался свист.

Я продолжал. Я говорил о том, что весь мир смотрит на Ристландию как на свою защиту от красных.

Вместе с другими глубоко цивилизованными народами ристландцы самим богом призваны уничтожить красную опасность.

– Мы уже раз это попробовали! – крикнули из толпы, и я невольно заткнул уши – такой раздался пронзительный свист.

Я, как недавно Фидерлен, оглянулся, глазами спрашивая, продолжать ли. Отто Галлен с тем же бесстрастным выражением кивнул мне.

– Продолжайте, – прошептал, как будто прошипел, стоявший со мной рядом Фидерлен.

Потеряв уверенность, я продолжал. Мне хотелось задобрить толпу,войти к ней в доверие, и я сказал:

– Вы – нация воинов, все вы рождаетесь солдатами, унтерами, генералами, кому как удается!

Что тут поднялось! Они кричали, свистели, но потом затихли, на их лицах появилось любопытство.

И вдруг меня как будто что-то подхватило и понесло. От необычности обстановки, от того, что на меня смотрели сотни любопытных глаз, я забыл о том, что мне всегда надо быть начеку, что я нахожусь в чужом веке и более всего мне надо помнить о том, чтоб не выйти из своей роли, не проговориться. Обо всем этом я забыл.

Стал говорить о том, что было в покинутом мною веке.

Кажется, впервые за долгое время я говорил о том, что очень хорошо знал: о том, как передовые страны стали приносить цивилизацию в отсталые и как в этих отсталых странах прежде всего строились дороги. Эти дороги разом приобщили отсталые страны к цивилизации. По этим дорогам ввозилось то, что было не нужно цивилизованным государствам, и вывозилось то, что им было нужно. Именно так развивался в мое время прогресс, и на эти исторические воспоминания и натолкнул меня вид новой дороги и толпа туземцев, перед которой я говорил.

Уже давно Фидерлен потихоньку тянул меня за пиджак, но я был слишком увлечен и не мог остановиться.

Трудно описать, что происходило. Толпа кричала, оглушительно свистела, потрясала кулаками, лес кулаков поднялся над головами людей, и, что самое страшное, эти люди стремились к нам, к грузовику, на котором мы стояли. Их не пускали. Полицейские и любители-хористы оттесняли их, но они напирали и напирали.

Отто Галлен собирался произнести речь. Он стоял у микрофона и держал внизу дымящуюся трубку. Струившийся снизу дым делал его полное, как будто распухшее, бесстрастное лицо похожим на вдыхающего курения идола.

Толпа напирала. Кто-то рядом со мной сказал:

– Не вызвать ли войска?

– Не успеем, – сказал я, испытывая безумный страх.

Отто Галлен все-таки попытался произнести свою речь. Он что-то крикнул в микрофон, но его слова потонули в пронзительном свисте. С той стороны, где был «Веселый Августин», метнулся кегельный шар, он пронесся в сантиметре от головы Галлена.

Тот страшно побледнел и вдруг ткнулся в микрофон. Фидерлен упал на меня, все закачалось, грузовик, как бы для разбега, дал задний ход и рванулся вперед.

Не могу сказать, о чем именно я думал в этот миг: кажется, ни о чем не думал. В смертельном ужасе вскочил на борт машины и, зажмурившись, прыгнул.

Град ругательств встретил меня внизу. Кто-то с силой нахлобучил мне на глаза шляпу, теперь я уже ничего не видел. Меня перебрасывали из стороны в сторону, как куль муки, и отовсюду награждали тумаками. Не знаю, сколько это продолжалось, неожиданно кто-то с силой взял меня под руки, и я понял, что нахожусь среди своих.

Кто-то поправил на мне шляпу, и я увидел рядом с собой откуда-то взявшегося Гарри Гента.

– Какого черта вы прыгнули? – ругался Гарри. – Благодарите бога, что ваша голова по-прежнему на ваших плечах.

Я едва поспевал за Гарри. Ноги не слушались, душила одышка, я не мог произнести ни слова.

Гент втолкнул меня в машину Стэка. Я свалился на мягкие подушки рядом с генералом. Гент сел к шоферу, и машина помчалась.

* * *

Вечерние газеты меня огорчили. Не все, конечно, а те, что были заражены опасным духом. В этих газетах было подробно описано неудавшееся торжество открытия дороги и были помещены фотографии. Фотографы запечатлели три момента: я стою на борту грузовика и, втянув голову в плечи, готовлюсь к прыжку. Я – в воздухе. Я – в нахлобученной шляпе и рядом – волокущий меня Гарри Гент.

Было одно благоприятное обстоятельство – ни на одной фотографии нельзя было разглядеть моего лица.

Утренние газеты напечатали мое негодующее письмо. Я писал, что я – это не я.

Не я становился на борт грузовика, не я прыгал, не меня волочил Гент – все это клевета, я решительно утверждал и настаивал, что я – это не я.

Не в первый раз, размышлял я, читая эти строки, приходится мне утверждать, что я – это не я. И это после того, как мне с таким трудом удалось заставить поверить, что я – это я!

Но главное ведь не то, чтоб быть всегда самим собой, главное – всегда выигрывать.

Глава 25
ГУГО КНУТ ВХОДИТ В НОВУЮ РОЛЬ

Когда заключается сделка, кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. На этом построен мир.

Наш союз с Галленом, казалось, приносит выигрыш, и не малый, обеим сторонам. И это меня тревожило: я знал, придет время, и кто-то из нас непременно проиграет.

Концерн «Атомный рай», где я теперь был вторым после Уоджера лицом, передал Галлену все патенты, какие нужны были для того, чтоб на его заводах производилось атомное оружие. Галлен с нашей помощью сделал и страшную сокрушительную бомбу. И как только она была готова, он вместе с Фаренвагом отвез ее подальше и – взорвал!..

Фаренваг ликовал! Взрыв бомбы показал всему миру, что Ристландия – великая страна, Галлен – великий человек, а Фаренваг – непревзойденный стратег.

Правда, едва газеты успели оповестить мир об этом сенсационном событии, Уоджер взорвал свою бомбу, еще более страшную. Теперь уже Виспутия считалась самым великим государством, а Уоджер – величайшим человеком.

Уоджер – раз! Уоджер – два! – как бы отсчитывал над поверженным Галленом незримый арбитр, и не успел он произнести – три!, как неожиданно в Галонии взорвал свою бомбу новый атомный король – Маранс, и Галония была признана самой великой страной, а Маранс – величайшим из смертных.

Тогда мы с Уоджером взорвали такую бомбу, что, казалось, земля от этого взрыва остановилась! И чтоб не уступать никому первенства, мы взрывали и взрывали бомбы.

Самое страшное было в том, что, пока между нами шло это соревнование, красные далеко всех опередили и нам никак не удавалось их догнать.

Мы возились со своими бомбами на земле, а красные, как будто освободившись от земного притяжения, взлетели высоко в небо, они уже ступили на Луну, их корабли были вблизи Венеры!.. Мы, задирая головы, могли только наблюдать за ними – земля нас крепко держала. И мы взрывали и взрывали бомбы…

Мощные взрывы доносились из Ристландии – это Галлен вырывался вперед.

И тогда Галлен решил, что настало время менять в Ристландии образ правления. Почти вся Ристландия – ее заводы, фабрики, шахты – принадлежала ему и его компаньонам, бомбы он уже взрывал, так что можно было установить в государстве ту форму правления, которая больше всего Галлена устраивала.

Больше всего Галлена устраивало, чтоб во главе государства снова стоял какой-нибудь ефрейтор, а он, Галлен, мог бы ему указывать, как управлять.

Галлен не делился со мной своими планами. Он был самоуверен и властен. В его обращении даже со мной часто проскальзывали начальственные нотки, иногда мне казалось, что он видит во мне, да и во всех виспутинцах, лишь орудие для достижения своих целей. Но однажды, когда мы с Гентом приехали к нему на виллу, у Отто было несвойственное ему благодушное настроение, и он разоткровенничался.

В этот день у Галлена, кроме нас, были еще Фаренваг и несколько высокопоставленных ристландских чиновников.

Мы с Гарри вошли в кабинет Галлена, когда все уже были в сборе, и Отто Галлен, окутывая себя клубами дыма, говорил. Поздоровавшись с нами и предложив нам выпить, Отто продолжал:

– Люди по самой своей природе – монархисты. Даже мироздание они себе представляют по монархическому принципу, поставив во главе его бога, этого диктатора вселенной.

– Но объясните мне, Отто,– подхватил Гарри Гент,– почему при таком несовершенстве мира, при том, что все мы должны рано или поздно умереть, человечество наделило своего божественного диктатора гениальностью и полным совершенством? Ведь если признать, что он существует, то, судя по тому, что он творит, он совершеннейший идиот! Иметь такие возможности и так бездарно управлять миром! Любой из нас на его месте оказался бы в миллион раз умнее!

– Что вы! Что вы! – замахали руками Фаренваг и чиновники. Их испугала дерзость Гента.

– Не кощунствуйте, – улыбнулся своими полными бесформенными губами Галлен.

– В наш век, когда взрывается атом, небесный диктатор становится лишь фигурой для представительства, – не унимался Гарри. – Впрочем, как и диктаторы земные… – добавил он.

– Вы заблуждаетесь, господин Гент, – поджал тонкие сухие губы Фаренваг,– нам нужен мудрый муж, умеющий держать страну вот так! – Фаренваг сжал в кулак свою костлявую руку с набухшими склеротическими жилами.

– А что такое мудрость, ум, разум, генерал? – взъерошил волосы Гент.– Мир возник без вмешательства разума. А мозг, этот тончайший инструмент, это изысканное вместилище мудрости, ведь и он создан без участия ума… – смеялся Гент, любуясь произведенным его словами впечатлением – лицо Фаренвага вытяну-лось. – Но оставим в покое мироздание, – распалялся Гент,– обратимся к делам человеческим. Века цивилизации, прогресса, правления мудрейших – вот где ум показал себя во всем блеске. А для чего? В атомной бомбе и заключается результат мирового прогресса и цивилизации? Это и есть высшее воплощение человеческого ума, задумавшего уничтожить мир, созданный без его вмешательства, и тем отомстить за себя? Вот когда разум достиг вершины, когда поистине стал богом, подобно этому старику – богу библии. Тот – р-раз! – и залил землю всемирным потопом. Этот – р-раз!– и взорвет землю! Но тогда не лучше ли без него? А заодно и без прогресса и цивилизации! Без последних достижений великого разума человечество было счастливее. Избавьте людей от прогресса и разума! – кричал Гарри Гент, глаза его лихорадочно блестели, он был очень бледен. – Я хочу жить, вы слышите, я жить хочу, пусть дураком, но только жить!

– Хорошо, Гент, но где же в таком случае выход? – Отто Галлен кривил свои бесформенные губы в усмешке. – Какой рецепт предлагаете вы человечеству?

– Нюхать кокаин! – отрезал Гарри Гент. – Нюхать кокаин!

– Вам не следует так много пить, – развел руками Фаренваг,– пьянство не способствует ясности духа.

Но тут Гента неожиданно поддержал Отто Галлен.

– Не будьте слишком строги к Генту, генерал. Он не так уж неправ. Нам нужен муж, человек, который изо дня в день будет напоминать о прошлом, он должен стать символом нашего возрождения… Но мудрость на первых порах ему не столь уж необходима. Главное – чтобы он импонировал, господа, импонировал!

Отто Галлен заговорил о необходимости как можно сильнее разжечь у ристландцев свойственный им воинственный дух.

– Общества, братства ветеранов, разного рода союзы – всего этого недостаточно. Нужен человек, который изо дня в день будет напоминать людям о прошлой славе… Чтоб вокруг этого человека поднялся шум! Я жду от вас доброго совета, господа, – закончил свою речь Отто Галлен.

В этот вечер были названы имена едва ли не всех министров и генералов. Но никто не казался Отто Галлену подходящим.

И тут неожиданно Гарри Гент бросил:

– Гуго Кнут! – Казалось, Гент протрезвился.– Кнут! Лучшей кандидатуры не сыщете.

– Он, кажется, ефрейтор? – усмехнулся Отто Галлен.

– Он фельдфебель! Это двумя чинами выше! История не должна топтаться на месте… – метался по комнате Гент.

После недолгого обсуждения кандидатура Гуго Кнута была принята.

Но Гуго Кнута нельзя было одного выпускать на арену общественной деятельности, и было решено, что его повсюду будет сопровождать Гент.

* * *

Гарри написал все речи, с которыми должен был выступить Гуго Кнут. При нас Гуго Кнут разучивал эти речи, для репетиций Галлен пригласил режиссера, некогда репетировавшего с ефрейтором его роль великого государственного деятеля. Режиссер говорил, что с ефрейтором у него произошла неудача не по его, режиссера, вине. По своему характеру ефрейтор должен был иметь другое амплуа – он был прирожденным шутом.

После падения ефрейтора режиссера отовсюду выгнали, но теперь его снова стали приглашать. Гуго Кнут был у режиссера не единственным.

– Фельдфебель? – критически посмотрел на Кнута режиссер. – Это, кажется, выше ефрейтора… Давайте, голубчик, становитесь в позу.

Режиссер долго придавал Гуго нужное положение. Потом он отошел на несколько шагов, склонил голову набок и, прищурив глаза, долго присматривался к Гуго.

– Ах, какая обида! Уж очень толст и грузен, и живот отвисает, но в общем ничего…

– Вот оно!-торжествующе сказал режиссер.– Внимание! – И он опустил на лоб Гуго клок редких спутанных волос. – Похож? Вы только посмотрите, как похож! К будущей репетиции, господин Кнут, чтоб вы отпустили себе небольшие усики.

– Начали! – громко хлопал в ладоши режиссер. – Еще громче! Еще, еще, громче!

Гуго исступленно вопил.

Через пять дней Гуго нас поражал необыкновенным сходством… Глаза его сверкали тем же стеклянным взглядом фанатика, исступленный крик срывался на самой высокой ноте и переходил в хриплый шепот, чтоб, нарастая, снова перейти в крик.

– Поразительное сходство, – говорил Гарри Гент, некогда видавший диктатора.– Ай да Гуго! – кричал он. – С ним теперь будет одно удовольствие представления устраивать.

– А что! – самодовольно говорил режиссер, на ходу потирая руки. – Ефрейтор или фельдфебель, из любого я берусь сделать диктатора. Главное – режиссура. А сыграть роль – это уж не так трудно, господа.

Отто Галлен стал возлагать большие надежды на агитационную поездку по Ристландии преображенного Гуго Кнута.

Выступления Гуго Кнута сопровождались большим шумом. Чтоб сохранить традицию, он выступал преимущественно в пивных. В пивных собирались старинные завсегдатаи, они вспоминали свою буйную молодость, кричали и, напившись, разбивали о головы друг друга тяжелые пивные кружки.

Газеты восторженно описывали эти собрания, называли их патриотическими демонстрациями, предвестниками возрождения и помещали портреты Гуго Кнута. Через некоторое время газеты уже стали называть Гуго воплощением истинного духа расы, ее гордостью, надеждой, наследником и еще многим другим.

Наиболее интересной была статья, опубликованная в независимом органе «Кружка друзей мирового аншлюса». Автор статьи, отставной майор Фушке, доказывал, что аншлюс не может ограничиться, как это уже было раньше, включением в состав Ристландии всего нескольких стран. Фушке утверждал, что все полушарие, на котором расположена Ристландия, является ее естественным жизненным пространством и присоединение этого полушария будет не завоеванием, не экспансией, а лишь восстановлением естественно географических границ. Майор Фушке очень критиковал привалившегося диктатора за либерализм, мягкую политику и нерешительность. Можно было догадаться, что, будь на его месте майор Фушке, история пошла бы иначе, и Ристландия была бы наконец доведена до намеченных для нее Фушке естественно географических границ. «Только тот, кто возьмет на себя миссию аншлюса земного шара, сможет назвать себя нашим вождем», – утверждал Фушке.

Когда об этом спросили Гуго Кнута во время одного из его выступлений в пивной Рауфа, он, не моргнув глазом, ответил, что он, Гуго Кнут, берется присоединить к себе весь земной шар. Вероятно, эту безрассудную фразу подсказал ему вошедший в азарт Гарри Гент, сам Гуго Кнут на такое не отважился бы. Так или иначе ему, а не

Гарри Генту пришлось расплачиваться за столь бесстрашную заявку – его избили.

Мы решили выпускать Гуго Кнута к широкой аудитории, теперь он выступал не только в пивных, но и в больших спортивных и танцевальных залах.

Первые же выступления Гуго заставили Гарри Гента затребовать постоянную вооруженную охрану. Этой охраны оказалось недостаточно, после того, как Гуго Кнут храбро пригрозил всему земному шару. Тогда Гарри Гент вызвал Штакльгросса и его парней.

Поездку Гуго Кнута нельзя было назвать триумфальной именно из-за этого – то в него швыряли тухлые яйца, гнилую картошку, то так кричали, что он и слова не мог произнести. Слишком часто Штакльгросс, обнажив шашку, кидался со своими парнями на публику, чтоб заставить ее наконец вести себя так, как это было предусмотрено устроителями. Но тем не менее речи Гуго Кнута произносились не напрасно. Кое-кому они напоминали об иных временах и внушали надежды, что не все потеряно…

Уже генерал Фаренваг открыто заявил, что ристландцы вольны заменить ефрейтора прошлого фельдфебелем будущего – так назвал Фаренваг Гуго Кнута.

– Ай да Гуго! – хохотал Гент, размахивая газетой с портретом Гуго Кнута. – Фельдфебель будущего, каково!

А Гуго давал интервью, принимал парады, и в мэрии стоя прослушали речь Гуго Кнута.

Для этого случая Гарри Гент, не затрудняя себя, дал Кнуту разучить одну из наиболее воинственных речей ефрейтора. Некоторые узнали эту речь, другие думали, что она произносится впервые, но и те и другие громкими криками выражали свое одобрение.

Это можно было бы считать успехом, но на следующий же день все заводы, и фабрики, и электростанции, и все остальное, что находилось в районе Кессельбурга, все забастовало.

И так повелось: где бы ни появлялся фельдфебель будущего, как его теперь все называли, – всюду начинали бастовать.

Зато генерал Фаренваг приходил во все больший восторг от Гуго Кнута, от самой идеи фельдфебеля будущего.

– Пусть бастуют! – говорил он. Одни бастуют, а другие пойдут за нами.

* * *

Заводы Галлена работали на полную мощность. С их конвейеров сходили тысячи танков, пушек, бомбардировщиков. Время от времени Галлен взрывал свою страшную бомбу.

Каждый день на рассвете страна просыпалась от громкого стука барабанов – это на улицах и площадях, на плацах и полигонах начинались воинские учения. Под этот барабанный грохот рожали женщины будущих солдат и бывшие солдаты отдавали душу богу. Перед смертью они кричали молитву, чтоб перекричать стук барабанов, и умирали в тревоге, что бог их так и не расслышал. Небо было черным от застилавших его самолетов, и только после того как они пролетали, был слышен их страшный рев, в котором терялись и пропадали разрывы снарядов, – это на всех полигонах стреляли пушки.

Новорожденные младенцы мужского пола сразу зачислялись в полки, им тут же присваивались чины. И в Кессельбурге Марта Аленбах родила полковника танковых войск. Ее соседки страшно завидовали, им не удавалось родить ребенка в звании выше капитана. А госпожа Гизелькан рожала одних унтеров. У нее их было уже пять, вся надежда была на шестого, но и он родился унтером.

Глава 26
ВОССТАВШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ

Однажды утром, когда я пришел в мою контору, мне доложили, что меня дожидаются двое – мужчина и женщина, они просят принять их по важному делу.

Шурша старинной шелковой юбкой, распространяя острый запах парного молока и дешевого мыла, в дверь протиснулась моя старая знакомая госпожа Ахтмайер.

От неожиданности я встал.

– Господин Друльк, хотя вы же теперь господин Тук, это я, это я! – повторяла госпожа Ахтмайер, одной рукой она махала, приветствуя меня, другой она кого-то за собой тащила.

Высоко подняв ногу, порог переступил сухопарый мужчина с подстриженной ежиком головой в полинявшем военном мундире. На его сухом, обветренном со впалыми щеками и частой сеткой морщин лице неестественно выделялись очень светлые, как будто оловянные глаза. Они были выпучены и неподвижны, как пуговицы. Седые усы пиками торчали кверху.

Я почувствовал слабость в коленях и поспешил сесть – передо мной был не кто иной, как Михель, Михель Ахтмайер! Но он же умер! – подумал я, мой лоб и спина покрылись липким, холодным потом. К счастью, госпожа Ахтмайер не дала мне и минуты на размышления, она затараторила, как только переступила порог.

– Господин Тук! Какое счастье, это же Михель! Михель, поздоровайся с господином Туком, садись, Михель.– Госпожа Ахтмайер чувствовала себя в моей конторе совершенно свободно.

– Чем обязан? – пытался я вставить слово, но было невозможно хоть на миг остановить трескотню госпожи Ахтмайер.

– Михель вернулся, да, дорогой господин Тук, представьте, его увезли в Виспутию, и он долго болел, и это просто чудо, что он вернулся… А тут он узнал… Но Михель сам вам обо всем расскажет… Как только я ему о вас рассказала, как вы купили его фотографии и так им интересовались, он сказал, что непременно хочет вас видеть. А потом он нашел себя в каких-то списках, оказывается, он в армии, но это он сам вам расскажет, как же он может быть в армии, если он считался умершим! – рассмеялась госпожа Ахтмайер. – Это теперь мы узнали, что он жив, но он вам все сам расскажет.

Я уже терял надежду, что госпожа Ахтмайер когда-нибудь кончит говорить, но в это время безучастно сидевший Михель повернул свое лицо с оловянными глазами к жене и с неожиданно властными нотками в голосе сказал:

– Замолчи наконец, Эльвира, замолчи.

И Эльвира сразу же умолкла.

Михель взглянул на меня своими оловянными глазами и, открыв рот, полный гнилых корешков, пошевелил усами. Мне почему-то стало страшно.

– Вы Тук? – задал он мне неожиданно вопрос.

– Да, я Тук. Что вам от меня угодно, господин Ахтмайер?

Михель снова открыл рот и пошевелил усами.

Я вцепился в ручки кресла.

– Вы покупали мои фотографии и документы? И фотографии моего соседа Эрнста Герхардта? Эрнста при мне прикончили. Мина угодила ему в живот – и все кишки наружу, – Михель обеими руками показал, как это было, когда кишки наружу. – Я ему еще их впихивал обратно в живот, а он открыл глаза и говорит: «Иди, – говорит, – Михель, и скажи моей Анне, чтоб она корову не продавала». А я вернулся: ни Анны, ни коровы.

А Эрнст беспокоился. «Иди, – говорит, – Михель, и передай моей Анне…»

Михель не сводил с меня оловянного взгляда.

– И наследство у Эльвиры тоже… – Михель махнул рукой в сторону жены. – Дома нет, деревни нет… разбомбили… Дали бы вы за это деньги, а то как же? Жить-то как? В ту войну обещали, что будут и деньги, и сало, и земля, каждый помещиком будет. Так ничего не дали, и еще то, что было, забрали… Как же? А тут Эльвира, жена моя, говорит, что вы скупали фотографии, документы всякие. Я и пошел себя разыскивать и разыскал. А Гуго Кнут, мы с ним два месяца в одной роте были, Кнут мне и говорит: «Эй, Михель! Ты у меня в списках состоишь». Я, значит, снова унтером, а где мундир, жалованье?

– Дать вам денег, господин Ахтмайер?

– Э, нет! – погрозил мне пальцем и пошевелил усами Михель.– Вы ей дом в Фогельзанге отдайте. Выдайте мне все, что в ту войну обещали, – дом, землю, коров, свиней, чтоб я был, как наш сосед Мюллер, у него есть все, и мне столько же дайте. А то, что же это: ничего не даете, и вот опять в армию, и чтоб опять на войну. Э, нет! – улыбнулся своей зловещей улыбкой мой собеседник.

– Знаете что, господин Ахтмайер, я вам пока вот что дам, – с этими словами я вынул из кармана бумажник.

– Что вы дадите? – смотрел на меня все тем же неподвижным взглядом Михель.

– Да вот это и дам, – стал я отсчитывать деньги.

– Что дадите?

– Да он же не видит, это деньги, Михель! – вмешалась госпожа Ахтмайер. – Господин Тук дает нам деньги, Михель не видит, он же контужен на войне и ослеп, но врачи говорят, что он еще прозреет, но только неизвестно когда, а пока он же не видит…

– А что мне ваши деньги! – сказал Михель. – Дадите пустяки, а вы дайте то, что мне полагается, что обещали. Ведь опять воевать будем, а еще за прошлую войну не расплатились, я ослеп, а ничего мне не дали… Вы дайте за прошлую и вперед дайте, за ту войну, что сейчас готовится, а то как же? Опять идти мерзнуть, в грязи валяться, кишки из меня выпустят, и все даром? Пусть из вас кишки выпускают. А я не пойду.

– Вы успокойтесь, – сказал я и хотел нажать под столом кнопку звонка, но тут Михель схватил тяжелое пресс-папье.

– Оставьте пресс-папье!

– Так он же ничего не видит! – крикнула госпожа Ахтмайер. – Михель, не пугай господина Тука…

– Пусть он распорядится, чтоб все мне дали, а то я из него сейчас все кишки выпущу, как выпустили из Эрнста…

И прежде чем я успел о чем-нибудь подумать, Михель встал и швырнул в меня пресс-папье.

– Михель! – раздался пронзительный вопль госпожи Ахтмайер. Последнее, что я слышал, был ее крик: – Прозрел! Прозрел! Он попал в него! Он видит!

Что-то густое, мокрое залепило мне глаза, и я полетел куда-то со стремительной быстротой.