Текст книги "Миллионы в пещере"

Автор книги: Мирра Лилина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 27
Я ВОЗВРАЩАЮСЬ К ЖИЗНИ

Я не умер. Меня не так-то легко уничтожить. Я перехожу из века в век и, поверьте мне, сделаю все, чтоб перейти и в следующий.

Я долго болел. Потом лечился и отдыхал на южном берегу Галонии, когда телеграмма Уоджера заставила меня забыть о своих недугах и предпринять неожиданное путешествие в столицу Галонии, где должны были решиться очень важные дела.

Генерал Фаренваг оповестил весь мир, что он собирается спасать цивилизацию от красных. Для этой цели он потребовал такое количество атомного, ракетного и разного другого вооружения, самолетов, кораблей и подводных лодок, что у некоторых политиков даже зародились подозрения – не задумал ли Фаренваг подобно своему предшественнику присоединить к себе весь земной шар. По расчетам этих политиков, вооруженный столь мощным оружием Фаренваг, прежде чем пойти войной на красных, мог предварительно захватить все дружественно расположенные к нему страны.

Но я и Уоджер, мы были не политиками, а деловыми людьми, и у нас свои планы. По нашим расчетам, если только удастся захватить достаточное количество заказов Фаренвага, наши предприятия будут работать день и ночь, они принесут нам огромные, еще невиданные барыши! Некоторые политики побаивались Фаренвага. Но для нас с Уоджером Фаренваг был прежде всего крупным заказчиком, и если мы чего-либо боялись, так это упустить открывшиеся перед нами великолепные возможности.

Вот почему я торопился в Галонию, куда из всех высокоцивилизованных стран спешили предприниматели, чтоб договориться с Фаренвагом о заказах на самое современное, самое сокрушительное, самое прибыльное оружие.

Я приехал в столицу Галонии под вечер. Здесь я узнал, что Фаренваг задерживается, его ждали через два-три дня. Надо было как-то убить это время.

Пообедав в отеле, я отправился побродить по городу. Мое внимание привлекла афиша – на ней полуметровыми буквами стояло: «Завтра конец света», Такова была тема выступления модного проповедника, создателя новой атомной религии пастора Мак-Кинлея из Виспутии. Я взглянул на часы. Еще можно было успеть, и, не теряя времени, я сел в такси.

Это был неплохой способ скоротать вечер, выступления новоявленного пророка привлекали к себе высший свет, который всегда меня манил своим блеском и недоступной для меня особой изысканностью манер. Возможность провести час-другой в обществе настоящих аристократов показалась мне соблазнительной.

Небольшой ярко освещенный зал был полон. У меня, еще недостаточно окрепшего после недавней болезни, закружилась голова от запаха духов, блеска бриллиантов, сверкания обнаженных женских плеч и спин. Это было поистине захватывающее зрелище! Я сел в свободное кресло в последнем ряду. С трибуны доносился мягкий, вкрадчивый баритон высокого, элегантного, с извивающейся фигурой танцора мужчины, возвещавшего миру новую атомную религию.

В чем суть этой новой религии, я так и не разобрал. Мак-Кинлей долго и монотонно говорил о конце света, о коне Апокалипсиса и о том, что этот конь явится в виде атомной бомбы. Он утверждал, что конец света наступит не позже чем завтра, но, очевидно, сам в этом не был уверен – его проповеди были назначены на все оставшиеся дни месяца.

Я стал разглядывать публику. Потом мне это наскучило, и я задремал. Проснулся от громкого выкрика.

– Обнимем же друг друга! – почему-то кричал Мак-Кинлей.– Обнимем друг друга!

Чьи-то обнаженные женские руки обняли меня сзади и закрыли мне глаза. По тонкому аромату, исходившему от них, я заключил, что не просчитаюсь, если поцелую эти руки. И я не просчитался. Когда я оглянулся, на меня смотрела с пленительной улыбкой Элиз! Ее нежная кожа слегка удлиненного лица, тонкий с маленькой горбинкой нос, далеко расставленные миндалевидные глаза и ярко-красные губы были неотразимы.

– Господин Тук, как я рада вас видеть!

– Я так счастлив… – вернулся, наконец ко мне дар речи.

– Дэн, вы знакомы с господином Туком?

Я его и не заметил, этого хлыща, майора Дейли-Данна, который так бессовестно разорил Гента. Дейли-Данн не то чтобы постарел, скорее, возмужал за это время. Его артиллерийский мундир как будто был отлит на его высокой статной фигуре. Его подбитая ватой грудь прекрасно сочеталась с высокомерным выражением лица, на котором выделялись холодные красивые голубые глаза и мягкие старомодные русые бакенбарды, прежде их не было у него. Дейли-Данн по рождению был аристократ, и, хотя денег он, кажется, не имел, он все еще был спесив.

Мы холодно поздоровались.

– Вы приехали к Фаренвагу, не правда ли? -спросила меня Элиз.– А Гарри Гент не с вами? Он очень мил, этот Гарри,– без умолку болтала Элиз.

Я слушал и отвечал, и готов был это делать без конца. Элиз очаровала меня.

Я размышлял, нельзя ли будет хоть ненадолго избавиться от Дейли-Данна. Элиз, будто поняв мои мысли, слегка наклонилась ко мне и прошептала прямо в ухо:

– Что вы сегодня вечером делаете, Тук? Дэна вызвали на два дня в Вэлтаун, я, бедняжка, остаюсь совсем одна… – И Элиз совсем слегка сжала на секунду мое ухо своими тонкими губами.

Электрический ток пронзил меня от уха до пяток.

Два дня! Это хороший срок, если, разумеется, не терять напрасно времени.

– Я весь к вашим услугам, – с готовностью отозвался я.

Два дня! Через два дня вернется этот напыщенный индейский петух Дейли-Данн, через два дня собирался приехать истомившийся скукой Гарри Гент. Мне надо было оттеснить Элиз от первого и не допустить к ней второго. Я не мог не сознавать – оба они имели передо мной некоторые преимущества: они были моложе и, пожалуй, красивее, особенно Дейли-Данн. Но разве могли они окружить такую блестящую женщину, как Элиз, настоящей роскошью, среди которой она засияет, как редкий бриллиант в достойной его блеска оправе? Это мог сделать только я. Элиз умница, она не может не оценить все преимущества богатства. Я решил, что у меня есть много шансов на успех и я могу бросить вызов моим соперникам.

Глава 28
Я ЗАДУМЫВАЮ ЖЕНИТЬСЯ

– Поедем в кабаре! – сказала Элиз, когда Дейли-Данн наконец нас оставил: он спешил на аэродром.– Вы когда-нибудь бывали в здешних кабаре?

– С вами на край земли, – сказал я, и мы поехали.

На середине дороги шофер остановил машину, выскочил из нее, поднял капот радиатора, вернулся, взял инструменты и, сказав: «Прошу прощения, небольшая задержка», начал стучать и скрежетать, копаясь в чреве машины.

– Ну вот, этого еще недоставало, – капризно куталась в меховую накидку Элиз. – Мы здесь замерзнем.

Было холодно. Мы вышли из машины и стали прогуливаться, чтобы согреться. Я взял Элиз под руку и крепко прижал ее к себе. Мимо равнодушно проносились машины, шофер все лязгал и гремел своими инструментами. Становилось все холоднее.

Невдалеке темнело небольшое строение. Время от времени оттуда на шоссе падал яркий сноп света, и в нем клубилось и таяло облако вырывавшегося из дверей пара. И тогда до нас доносились музыка, шум голосов.

– А что если мы вместо кабаре пойдем туда? – В голосе Элиз было озорство. – По-моему, это кабачок, там же бывает очень весело! Не раздумывайте, Гиль!

Элиз впервые назвала меня по имени. Схватив меня за рукав, она почти побежала. Я старался не отставать от нее. «Что только не придет в голову женщине, если она хороша собой и знает об этом», – думал я, стараясь справиться со своей одышкой.

В большой, переполненной людьми комнате было жарко и душно. Я в нерешительности остановился и посмотрел на Элиз.

– Сейчас привыкнете,– сказала, беря меня за локоть, Элиз и, гибко лавируя в тесноте столиков, провела меня к столу у стены.

На небольшом, сколоченном из досок возвышении сидел оркестр из трех музыкантов. Руки их со смычками мелькали в каком-то невероятном темпе, под эту стремительную, веселую мелодию кружились и отплясывали пары. Вдруг, взмахнув смычками, музыканты оборвали мелодию, и танцующие, не ожидавшие этого, с разбегу пытались остановиться. Не всем это удалось, они валились друг на друга, хохоча и радуясь.

– Забавно, правда? – щурила свои узкие глаза Элиз. С мороза ее щеки горели, еще более оживляя прекрасное лицо. Простое темное платье как будто подчеркивало ее яркую красоту.

Мы привлекали внимание, на нас смотрели с удивлением. Я видел устремленные на Элиз жадные взоры мужчин и деланно равнодушные взгляды женщин.

Через два столика от нас сидел, перекинув руку через спинку стула, молодой человек в синем свитере и наброшенном на плечи сером пиджаке. Мягкие темно-каштановые волосы падали на его лоб, две четкие полоски темных бровей подчеркивали голубизну глаз.

Молодой человек смотрел на Элиз с откровенным восхищением.

Ужин был скромный, но вино подали недурное. Я поднял свой бокал и сказал, как можно выразительнее взглянув на Элиз:

– За нашу встречу.

В это время музыканты рывком опустили на струны свои смычки, и тотчас же, движением плеча сбросив на стул пиджак, голубоглазый поднялся и, боком пробираясь среди танцующих, направился к нам.

Не глядя на меня, как будто меня здесь и не было, он сказал что-то Элиз. Элиз улыбнулась и, бросая на меня нерешительные взгляды, отрицательно качала головой, что-то тихо объясняя молодому человеку. Я нахмурился, мне это не нравилось. Тогда Элиз сказала мне, что юноша приглашал ее танцевать, но она отказалась.

– Представляете меня танцующей здесь? – Элиз весело смеялась.

У меня настроение было испорчено.

– Но вы его дарили такими улыбками…

– Ревнуете? – легко ударила меня по руке Элиз.– Взгляните на него. Он же совсем еще мальчишка, мне не хотелось его обижать.

Юноша вернулся на свое место и, приняв прежнюю позу, стал снова смотреть на Элиз. Время от времени он перебрасывался словами то с тем, то с другим, видно было, что его здесь все знали.

Я отвернулся и больше на него не смотрел.

Мы ужинали, Элиз была оживлена, она много говорила, а я в это время сблизил под столом наши колени. Я не встретил сопротивления. «Мои дела идут не так уж плохо», – подумал я и повеселел.

Я много пил и, глядя как будто сквозь тонкую дымку на сидевшую против меня Элиз, размышлял: «А что если жениться на ней? Элиз еще довольно молода, ей, наверное, не больше тридцати двух, она очень красива, блестяща, настоящая леди, она сумеет создать респектабельный дом… Почему бы и нет?»

Меня вывели из охватившего оцепенения громкие возгласы.

– Франсуа! Франсуа!

Все стояли и аплодировали, выкрикивая это имя, и когда я тоже поднялся, то увидел, что Франсуа – это был юноша, приглашавший Элиз. Он все еще сидел и улыбался, потом встал, и тогда все стали еще громче и громче аплодировать. Музыканты улыбались и жестами приглашали Франсуа к себе на помост.

– Становись на стол! На стол! – кричали вокруг. – Мишель, здесь Мишель?

Сквозь толпу к музыкантам пробирался одетый в поношенный темный пиджак человек с худым бледным лицом, один глаз его был закрыт черной повязкой, на щеке алел уродливый крупный шрам. Через плечо у него висел нарядный белый аккордеон с перламутровой инкрустацией.

Мишель стал подниматься на помост, потом передумал, поставил стул внизу. Сняв с плеча аккордеон, растянул его в глубоком, мягком аккорде. Франсуа уже стоял на столе.

Еще один аккорд, и Франсуа запел. Запел мягко и тихо, как будто про себя. Я не понимал, о чем он пел, но я видел устремленные на него глаза! Было так тихо, как будто на всем свете только и была одна песня Франсуа. У него был несильный, мягкий баритон, и он больше говорил, чем пел. Этот речитатив вызывал восторг у слушателей. Лицо его было оживлено, он как будто рассказывал и как будто люди узнавали от него что-то очень для них важное, не дыша они слушали его.

Франсуа кончил, и его наградили такими аплодисментами, какие не часто достаются и настоящему артисту.

Все кричали, все о чем-то просили певца, он слушал, улыбаясь, потом поднял руку и, когда стало тихо, снова запел.

Почему-то мне стало не по себе от этой песни. Мне казалось, что я понимаю ее слова.

– Дайте ухо, – притянула мое ухо к своим губам Элиз и стала очень тихо переводить мне то, что пел Франсуа.

Он пел о просыпающихся на заре улицах, о том, как заря окрашивает воду реки, на заре просыпается город, который он безмерно любит. Этот город знал много горя и много мужества… И еще он пел о том, что Галония больше никогда не допустит, чтоб улицы ее городов попирали сапогами враги. Никогда!

– Никогда! – подхватили все громко и слитно. – Никогда! – грозно повторили они.

Все это мне было очень неприятно. Я же знал, чем такое кончается, сейчас они меня узнают и, чего доброго, начнут кричать – вон, домой!..

– Пойдемте отсюда, Элиз, – попросил я тихо.

– Ну что вы, это так интересно. – Элиз с горящими от любопытства глазами смотрела на певца.

Теперь он пел о любви. Он пришел с войны, которая разлучила его с любимой. На войне он потерял все – погибли от рук врагов его мать и сестра, сгорел его дом.

Он пришел к своей любимой больным и израненным. Но в дар ей он принес самое большое сокровище – свою любовь. К ней и к своей стране. За них он готов отдать единственное, что у него осталось, – свою жизнь. За нее и за свою страну…

Как они бурно выражали свой восторг, как они кричали! Как блестели их глаза! Стоявший рядом со мной пожилой человек с густыми черными бровями и черной с легкой проседью бородой, вытянув вверх свои руки мастерового, изо всех сил аплодировал, все время крича: «Франсуа! Еще, еще, Франсуа!»

А Франсуа, прижимая руки к сердцу, церемонно раскланивался, как бы подражая настоящему артисту, и при этом весело смеялся. Вдруг он легко спрыгнул на пол и стал пробираться к нам. Он остановился возле Элиз, откинул рукой упавшие на лицо волосы и что-то сказал. Все подхватили это слово. Элиз поднялась в нерешительности. Он повторил. И все повторили. И я понял, что он сказал: он просил Элиз его поцеловать. Вдруг черный, бородатый стал всех расталкивать, и вокруг Элиз и певца стало пусто. Тогда бородатый поставил всех в круг, все это заняло у него меньше мгновения, и, схватившись за руки, закружился хоровод, все время выкрикивая: «Поцелуйте его!»

Франсуа встал на одно колено и запел. И столько было мольбы и столько торжества в его голосе и вокруг так согласно и громко ему подпевали, что я окончательно вышел из себя.

– Поцелуйте же его, черт возьми! – крикнул я. – Скорее целуйте его и идемте отсюда!

Элиз наклонилась и поцеловала юношу, кажется в губы, я старался не смотреть на них. Прорвав цепь хоровода, я схватил ее за руку и повлек к двери. Музыка заиграла что-то бравурное, но она потонула в хохоте. Они смеялись. «Они, наверное, надо мной смеются»,– подумал я, ощущая холод в груди и стараясь не оглядываться.

Нас ждала машина.

– Это все политика, народ заражен, – говорил я, когда мы уже приближались к городу.– Эти песенки к хорошему не приводят. Как они эти песни встречают! – вспоминал я недавнее, и знакомый холод сжимал мне грудь.

Я не пытался скрывать моего дурного настроения, Элиз, казалось, чувствовала себя виноватой и старалась своим подчеркнутым вниманием заставить меня забыть о неприятных минутах, пережитых в придорожном кабачке.

Глава 29
Я ЖЕНЮСЬ!

– Мы закончим ужин в более приличной обстановке, – язвительно предложил я Элиз и, не дожидаясь ее ответа, велел шоферу ехать в отель, где я остановился.

Мы направились в ресторан, откуда доносились призывные звуки не менее дюжины саксофонов.

Представительный кельнер, похожий на лорда или сенатора, проводил нас к столику и застыл в ожидании приказаний. С особой тщательностью я заказал ужин, вино. Как только кельнер исчез, на том месте, где он только что стоял, появился какой-то юнец, он приглашал Элиз танцевать.

С досадой я подумал о том, что сейчас юнец уведет от меня Элиз и я, как старый папаша, буду в одиночестве тянуть виски, пока он будет с ней любезничать. Но Элиз не пошла с ним. Она обожгла меня своей улыбкой, в которой, мне показалось, было нечто большее, чем простая любезность. Я вспомнил податливые колени под столом в кабачке и решил, что могу быть смелее. Я продолжал хмуриться и тайком наслаждался беспокойством, которое испытывала из-за этого Элиз. Светская выучка помогала ей скрывать свои чувства, но я все видел.

– Почему вы хмуритесь, Гиль?-наконец спросила Элиз.

– Мне надоел шум. Я мечтаю об уединении.

– Вы хотите сказать, что это я вам надоела? – рассмеялась Элиз. – Вы хотите побыть в одиночестве? – Элиз обращала все в шутку, но, кажется, испытывала неловкость.

– Я хочу уединиться с вами, – прямо высказал я ей то, что думал.

Легкая краска разлилась по ее едва обнаженным плечам, по шее, покрыла ее щеки. Элиз встала и просто сказала:

– Ну что же, Гиль, мы можем поужинать у вас в номере, не правда ли?

«Всегда ли она так покорна?» – подумал я, следуя за ней.

Мы опять пили. В Элиз не было чопорности, она давала себя целовать легко и просто. Но, целуясь, она создавала какую-то невидимую границу, перейти которую было невозможно.

Я одновременно восхищался ею и досадовал. Элиз оказалась далеко не так податлива, как можно было предполагать. Тем более утверждался я в своем намерении на ней жениться.

Было за полночь, когда Элиз поднялась и, поправляя на себе платье и прическу, собралась уходить. И тогда я сказал:

– А что если вам остаться у меня?

– Остаться? – немного растерялась Элиз и села на стоявший у двери стул. – Если только навсегда, Гиль, – сказала она без улыбки и сплела на коленях свои немного большие для женщины руки. – Если бы вы знали, Гиль, как я устала. Как я мечтаю о тихой гавани, где будет мир, спокойствие и верный друг, который ищет того же…

Я подошел к ней.

– Вы это серьезно, Гиль? – подняла она на меня свои ставшие грустными глаза.

– Совершенно серьезно, – я поцеловал ее руку. – Мы с вами будем, кажется, недурной парой. Только скажите, что у вас с Дейли-Данном?

Не отнимая у меня руки, Элиз пересела со стула на стоявший в глубине комнаты диван. Я сел рядом с ней.

– Погасите свет,– сказала она.-Так будет удобнее разговаривать.

Я думал, что Элиз этой подчеркнутой интимностью хочет увести меня от разговора, но $ ошибся.

– Все начистоту, Гиль. И вы и я. Согласны?

– Да, да! – я терял терпение.

– Мне тридцать шесть, Гиль. А когда я овдовела, мне было всего двадцать…

– М-да,– я был несколько разочарован, я думал, что Элиз моложе.

– Мне удалось сохранить мою репутацию и, думаю, что никогда вы обо мне ничего не услышите, что могло бы вас задеть… – говорила Элиз так, как будто то, что она будет моей женой, уже решено.– Дейли-Данн? Он давно хочет, чтоб мы поженились. Но я этого не хочу. Он моложе меня на два года. Он беспечен и далеко не богат. А я хочу, чтоб обо мне кто-нибудь заботился, хочу быть спокойной за свое будущее. Хочу иметь настоящий дом и все, что нужно.

– Вы очень откровенны, Элиз.

– Да. Это потому, что я вас уважаю, Гиль. И ценю в вас умного человека. Вы бы мне не поверили, если бы я стала уверять, что влюбилась в вас… Мне тридцать шесть… У меня давно нет иллюзий. Так же, как и у вас.

– Вы мне очень нравитесь, Элиз. – Я стиснул ее руку.

– Вы мне нравитесь, Гиль,– в тон мне сказала Элиз и рассмеялась. Притянув к себе мою голову, она крепко поцеловала меня в губы.

«Она и того так целовала»,– вспомнил я голубоглазого певца и слегка отстранился. В душу мою закралось одно сомнение: Элиз говорила о доме, о друге, но она и звука не проронила о нашем будущем ребенке.

– Элиз…

– Да, дорогой?

– Я с вами тоже буду откровенен.

– Да, конечно.

– Вы имели детей, Элиз?

– Нет, никогда. Я же рано овдовела.

– А вы можете родить ребенка?

– Да, конечно, а почему бы и нет?

– Видите ли, Элиз, я, как вы знаете, богат. И одинок. Если я умру, все останется вам, А вы выйдете замуж. Хотя бы за этого хлыща, за Дейли-Данна. Могу ли я согласиться, чтобы все, что я имею, перешло к нему или к кому-нибудь другому? Мне нужен наследник, сын. Вы поняли меня, Элиз?

– Конечно, поняла. Все это так естественно.

– Но, Элиз, вам тридцать шесть, и вы еще не рожали. Меня это беспокоит. Я думаю, вас не затруднит, если завтра мы с вами отправимся к сведущему врачу и он подтвердит, что вы можете иметь детей. Согласны, Элиз? А от врача прямо венчаться. Согласны? – привлек я ее к себе.

Она помолчала недолго, потом сказала:

– Вы очень предусмотрительны, Гиль. Ну что ж, если вам это так нужно… В конце концов все это пустяки.

* * *

Сон не приходил ко мне. Одна за другой сменялись картины пережитого за день. Мак-Кинлей с его речью-проповедью, я ощущал к нему что-то похожее на ревность, мне казалось, что, если бы я вовремя занялся этим, я бы сам додумался до того, что как откровение возвестил этот элегантный пастор. Не я ли некогда разъяснял Динглу, что чудо нашего века, атомная бомба, божественного происхождения? Еще один шаг, и я бы дошел до того, что придумал Мак-Кинлей про коня Апокалипсиса. Потом перед моими глазами возник придорожный кабачок и лица людей, я услышал голос певца и мелодии его песен.

Я бы запретил такие песни. И сборища также запретил бы. И снова я видел Мак-Кинлея, теперь он ехал на огромном коне. Конь громко ржал и вставал на дыбы, стараясь сбросить своего седока, а Мак-Кинлей кричал что-то о бомбе…

На лбу у меня выступили капли холодного пота. Стараясь не разбудить спавшую рядом Элиз, я осторожно просунул руку под подушку, куда обычно клал на ночь свой носовой платок. Рука моя нащупала что-то мягкое, заросшее мехом. Я выдернул руку, не сумев сдержать крика.

– Что с вами? – вскинулась Элиз. Она смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами. – Что случилось?

– Мышь!.. – тыкал я пальцем в подушку. – Там мышь!

С детства я смертельно боялся этих тварей, и теперь мысль, что мышь забралась в мою постель, да еще когда я не один, была для меня непереносима.

Элиз включила свет и с некоторой опаской приподняла подушку.

– Так вот что вас так напугало!

В руках она держала что-то продолговатое, покрытое свалявшимся серым мехом.

– Это заячья лапка. Я с ней никогда не расстаюсь. Все дамы нашего круга носят теперь с собой такие лапки. Заячьи лапы оберегают от всех бед… Не смейтесь, Гиль. Я в это верю. Это талисман. Если бы я в это не верила, я бы сошла с ума от страха.

Элиз погасила свет, и мы снова улеглись.

– И это помогает? – заинтересовался я.

– Должно помочь. Все так верят. Когда это произойдет, больше не на что будет надеяться, кроме как на заячьи лапки.

– Но что же должно произойти?

– Ах, Гиль, ведь красные бросят на нас страшную бомбу!.. Раз мы бросим на них, они нам тем же ответят. Что спасет нас, скажите, что? Стало страшно жить, Гиль.

Я так и не заснул. Элиз спала. Было еще рано, когда я разбудил ее, пора было ехать устраивать наши дела.

Они устроились как нельзя лучше. Короткий разговор с доктором медицины профессором Делангом рассеял мои сомнения. Через час Элиз стала моей женой.