Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Мирча Сынтимбряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

ДЕМОСФЕН

ПОЧЕМУ ЭТО МАЛЬЧИКИ зовут Тодирицу… Демосфеном? Ведь между ними нет ничего общего. Да и что может быть общего между спокойным и бледным, похожим на девочку, пятиклассником и – пылким афинским оратором, который жил почти 2 300 лет назад и в страстных речах призывал народ лучше умереть, чем подчиниться унизительной македонской тирании? Вот, посмотрите на его портрет в учебнике истории: насупленный, с мускулистой шеей, с густой бородой, высокий, он протягивает руки к толпе…

Нет, дело ясное, ничего общего не найти, как ни старайся.

И все же что-то общее есть… Сейчас вы в этом убедитесь.

Произошло это несколько месяцев тому назад.

Шел урок истории. Учитель, как всегда горячо и увлеченно рассказывал о борьбе афинского народа против захватчика Филиппа Македонского, южного соседа Афин, о хитрых происках македонцев и о великом ораторе Демосфене, который доказал Народному собранию, что призрак, маячивший перед ними, был не венцом счастья, а тяжелым медным ярмом, которое Филипп собирался надеть на знаменитый город… Но, слушая громовой голос оратора, никто и не подозревал, какой трудный путь он прошел к своей цели. В детстве он заикался, голос у него был слабый, писклявый. Но Демосфен все это преодолел. Он выходил на берег моря и, чтобы укрепить голос, часами декламировал стихи, стараясь перекрыть шум волн, с вечным гулом разбивающихся о скалы; он говорил целыми часами, набив рот галькой, чтобы укрепить мускулы языка и преодолеть заикание. Он окружал себя мечами, чтобы, когда разгорячится во время будущих выступлений, не делать слишком резких, беспорядочных движений. Он брил себе голову, чтобы не соблазняться выходом в город, где все носили пышные шевелюры и на бритоголового указывали бы пальцем…

Учитель кончил объяснять.

– Откройте книги, – сказал он. – Дома вы прочитаете по учебнику следующие страницы…

В классе пронесся шелест перелистываемых страниц. Но Тодирица даже не пошевелился. Зачем ему учебник? Он знает все со слов учителя. Ведь история – такой интересный предмет!.. А учитель рассказывает так здорово!.. Он может повторить все наизусть, слово в слово!

Из школы Тодирица пошел прямо к Янку: тот жил на одной с ним улице и сейчас болел. Мальчик показал другу, что им задали:

– По арифметике делимость, по румынскому – склонение существительных, а по истории очень легкий урок… про Те-мослена… то есть, нет, Тенесфема… что-то в этом роде, про одного заику, который стал оратором… как он орал на берегу моря, набив рот галькой… и окружив себя мечами… Жаль, что тебя не было в школе. Такой интересный урок!

И Тодирица долго не умолкал, рассказывая про Темослена или Тенесфема, или что-то в этом роде…

Потом он забыл про оратора – и вспомнил о нем только в конце недели, заглянув в расписание. Быстро сделав письменные задания по арифметике и румынскому, Тодирица расположился у окна и стал считать трамваи, появлявшиеся на углу улицы.

– Разве вам на завтра ничего не задали? – спросила его бабушка.

– Только писать, – ответил Тодирица. – А по истории такой легкий урок… Я выучил его в классе… Хочешь, расскажу? Это было в Греции… В тысячу… или нет, пятьсот… котором-то году. Один заика… его звали Семислен… поссорился с соседом, который хотел надеть на него медное ярмо; и, чтобы было легче говорить, он набил рот галькой и обрил себе голову.

– А если бы не обрил, не смог бы говорить? – удивленно спросила бабушка.

– Конечно, не смог бы. Так написано в античной истории.

– Да? Ну тогда, наверное, так оно и есть… Меня ведь тогда еще не было…

Вечером к нему пристал братишка Рика:

– Бабушка сказала, что ты знаешь сказку. Расскажи мне, Тодирица!

Мальчик малость поломался, но потом согласился.

– Ну слушай. Давным-давно жил-был один человек и звали его… Томи… Тимосфен… И он не мог говорить, потому что был немой… То есть, не то что немой, а так – заика… И вот он целый день то ходил на пляж, то брил себе голову, то колол себя мечами… пока не заговорил… И говорил он день-деньской…

– А потом? – спросил Рика. – Что потом?

– Потом – ничего.

– Совсем-совсем ничего? Ну, у нас в садике сказки поинтереснее.

Тодирица рассердился:

– Дурачок, что ты понимаешь? Это ведь история… Античная история!

На следующий день Тодирицу вызвали к доске. Он шел, уверенный в себе, его глаза весело сияли. Он даже не открыл учебника, но прекрасно знает урок со слов учителя. Не он ли рассказал его Янку и бабушке, и Рике?

После первых вопросов лицо Тодирицы вытянулось. Широко открыв глаза, он бессмысленно разглядывал разноцветную карту, перекладывал указку из руки в руку и топтался перед доской… Вопросы метко падали один за другим:

– Покажи Македонию. Какое это было государство? Какой предлог отыскали македонцы, чтобы захватить Грецию? Кто организовал македонскую армию?

По измученному лицу Тодирицы ручьем стекал пот. Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

– Ну, Тодирица, а какого афинского оратора ты знаешь?

В мозгу мальчика, казалось, вспыхнула молния – и он заговорил. Слова слетали у него с губ одно за другим, как из рогатки:

Да… да… я знаю… все знаю… Это был… этот… Тенес… Темос… Семослен… который глотал мечи… да, помню… там еще был южный сосед… который… который был заика… Подождите: заика был он сам, Тенес… Темос… Семос… Лемостен… то есть нет, я знаю… Демо… Демос… Демосфен!

И Тодирица, обливаясь потом, неловко топчась на месте и пытаясь покрыть хлынувшую с парт волну смеха, злой на весь свет и больше всего на самого себя, заикался, заикался, совсем как вышеупомянутый Демосфен…

С той поры его так и прозвали.

ПОВТОРЕНИЕ

ПОВТОРЕНИЕ! НАЧИНАЕТСЯ ПОВТОРЕНИЕ пройденного за целый год.

Не знаю, как звучат эти слова в сердцах остальных, но Григуцу-то я знаю прекрасно, и могу вас заверить, что в его сердце эти слова раздаются без восклицательного знака. Почему? Неужели Григуца – полный белокурый мальчик, похожий на спелую тыкву, еще не уронившую цвета, – так беспечен? Ни в коем случае. Потому что он хорошо учится и все знает? «Где там!..» – был бы на это самый подходящий ответ. Тогда в чем же дело?

Позвольте мне воспользоваться сравнением. Скажем, погода стоит теплая piясная. Легкий ветерок едва колышет листья тополей. Но стрелка барометра ползет к слову «переменно» или даже «гроза». Вы видите, что погода ясная, но допускаете – так безо всяких – что будет гроза.

То же самое – и у Григуцы с повторением. Он им займется, во что бы то ни стало, но… попозже. А пока на небе его школьной жизни «ясно».

«Пока что, – размышляет Григуца, – глупо отказываться от всего только потому, что через два месяца, то есть через шестьдесят дней, то есть через тысячу четыреста сорок часов… начнется повторение! Не посидеть немного с удочкой на берегу Криша? Не поиграть с козлятами лесника? Не полазить по шалашам на склоне Гоша? Они так похожи на казематы, только сплетены из прутьев и покрыты соломой. Ты маскируешься, пробираешься опушкой леса, прячешься за деревьями… „Враг“ уже в пятидесяти метрах (пасется, и на его шее позванивает колокольчик). Ох, трудно прятаться ни от кого! Трудно, но интересно. Да, на свете немало прекрасных вещей, которые делают траву зеленее, щавель вкуснее, а ясное небо еще яснее!

А повторение? Повторение – это абстракция, как сказал бы человек, знающий это слово, и эта абстракция не могла заставить Григуцу бросить свои привычные занятия и засесть за книжки – ни в апреле, ни в мае.

Но, как бы абстрактно оно ни было, повторение все же приближалось, и в один прекрасный день начала июня получило форму тетрадного листа, заполненного совершенно конкретными цифрами.»

«Значит, – считает Григуца, – не завтра, не послезавтра… а послепослезавтра! Три дня и две ночи – и наступит повторение, а потом – выведение годовых отметок.» И на этот раз слова звучат в сердце мальчика с большим восклицательным знаком.

Другой бы на его месте просто растерялся, но не таков Григуца.

Придя домой, мальчик вынимает из ранца «Географию». «Сколько в ней страниц? Двести восемнадцать! На каждой странице сорок строк, в каждой строке восемь слов. Это значит – шестьдесят девять тысяч семьсот шестьдесят слов – то есть, за три дня я могу прочитать ее семь раз! А если исключить иллюстрации и карты, остается сто девяносто страниц, то есть шестьдесят тысяч восемьсот слов. За секунду я читаю два слова, за три минуты – триста шестьдесят слов, за три часа – двадцать одну тысячу шестьсот слов, за три дня – пятьсот восемнадцать тысяч четыреста слов. Пятьсот восемнадцать тысяч четыреста слов! – повторяет он, пораженный. – То есть, прочитываю книгу восемь с половиной раз». И Григуца продолжает делить дни на часы, часы на минуты, минуты – на секунды, считать страницы, строчки, слова…

Потом он берет ножницы, наскоро вырезает из картона прямоугольник и пишет на нем крупными буквами:

КАЛЕНДАРЬ СЕКУНД

Повторение пройденного по географии 256 200 секунд

Григуца вешает календарь на стенку и смотрит на него, довольный. Да, времени у него хоть отбавляй. С одним условием – не терять ни секунды. Ни одной секунды! Нужно все упростить. Исключить все, что возможно…

«Например, эти черешни, – думает он за столом. – Класть косточки в блюдце, сколько потерянного времени!» Мама не разрешает их глотать. Но теперь, каждый раз, как мама отворачивается, Григуца глотает черешни вместе с косточками. Так он выигрывает несколько секунд.

«Да, так я и сделаю, – думает он. – Откажусь от всего, от чего можно. Например, не буду вечером раздеваться. Буду спать одетым. Так я выиграю несколько сот секунд вечером и несколько сот – утром. Зарядку я буду делать, но… читая. Лежать на спине, двигать ногами – и держать в руках книгу. Вот вам еще сотня секунд… Да, можно не чистить вечером зубы… Даже совсем не умываться по вечерам… и по утрам тоже. Наумываюсь потом, в летние каникулы…»

В двенадцать часов ночи план сражения по всем предметам был готов, а «Календарь секунд» раскрашен. Мальчик хотел было выключить свет, но раздумал: «Спать мне всего лишь каких-то два-три часа, зачем же еще зажигать его снова утром? Так я выиграю несколько секунд». И он улегся одетый.

На следующий день Григуца проснулся оторопелый. Мама тянула его за ноги и испуганно говорила:

– Что с тобой, Григуца, ты заболел? Почему ты заснул одетый, не погасил свет? Пора вставать, уже десять часов.

– Десять? Ух ты! А я-то хотел встать в четыре, поэтому и свет не погасил.

«Нет, так не пойдет, – размышлял мальчик. – Нужно экономить время по-другому. Не на секундах, а на чтении. Какой смысл читать каждое слово и особенно – каждую фразу? Все нужно сокращать. Все превращать в формулы, как в алгебре. По географии, например, слишком много болтовни. Главное – помнить собственные имена, названия гор, озер, рек, городов… Вот что важно. Я выпишу все это в тетрадь и сведу к формулам.»

Когда Григуца приступал к работе, его сердце билось от волнения.

«Например, Западные горы: Заранд, Металлические, Траскэу, Джилэу, Бихор, Кодру… трудно запомнить! Но если от каждого названия взять только первый слог? За-ме-трас-джи-би-ко? Здорово? Значит это Западные горы: Заметрасджибико. А теперь притоки Серета: Сучава, Молдова, Бистрица, Тротуш, Путна, то есть Сумолбитропу. Плавни Дуная или нефтяные области – все, что угодно! Все можно сократить и свести к формуле. Вот это экономия времени!» – радовался Григуца, лихорадочно извлекая слоги, соединяя их и сокращая.

За три часа мальчик кончил учебник. Весь он был запечатлен на клочке бумаги. Там можно было найти ответы на все вопросы. Теперь Григуца повторял – наугад, вслух, с ударением на каждом слоге.

«Добро!» – поздравил он себя, довольный.

Мама возилась с чем-то во дворе. Вдруг из окна Григуцы до нее донеслись странные звуки. Казалось, что это слова… но таких слов она не слыхала ни разу в жизни! Потом раздалось какое-то бормотание, потом опять эти бессмысленные слова, разделяемые на слоги:

– Заметрасджибико… Сумолбитропу… Гренепосука… Сок-римур…

Удивленная, мама подошла к окну. Григуца, прикрыв глаза и весь уйдя в себя, кружил вокруг стола с листом бумаги в руке.

– Пэпуэсыбу… Кофруктие… Кофруктие…

Время от времени он открывал глаза, заглядывал в бумажку и снова начинал кружить.

«Что это делает Григуца? – в недоумении спрашивала себя мама. – Учит иностранный язык? Но что за язык? II почему сейчас?..»

Мама подошла к окну как раз в тот момент, когда Григуца, позабыв обо всем на свете, повторял:

– Кофруктие… Пэпуэсыбу…

– Какие фрукты, Григуца? Какие папуасы?

– Никакие не фрукты.

– А что ты там говоришь?

Григуца усмехнулся с превосходством.

– Учу географию…

Мама ушла. Но через несколько минут вернулась к окну:

– Григуца… Вы географию Румынии проходите?

– Конечно, мама. А что?

– А то, что все это не слишком похоже на наш язык… Что это такое ты говорил: Бру… бра-бросэк?

– Брабросэк? А, это двадцать первый урок.

– Как это так?

– Да очень просто. Золотоносные местности: Брад, Абруд, Рошия, Сэкэрымб. Это мой метод. Вот увидишь, я буду первым по географии, всех обставлю!

Через два дня в восемь часов утра все дети сидели на своих местах. Вошел учитель, и Григуца оказался среди первых вызванных. Услышав вопрос, он сел за парту, закрыл глаза и быстро задвигал губами. В тишине послышалось довольно отчетливое:

– Ко-фрук-ти-е… Пэ-пуэ-сы-бу… За-ме-трас-джи-би-ко…

Потом он записал что-то на листочек, и опять забормотал.

Наконец, поднял руку:

– Я готов. Горы между Олтом и Праховой и Западные горы. – Григуца закрыл глаза, пробормотал что-то еще и затараторил, как пулемет: Козия, Фрунц, Гицу, Йе… йе… Йезер, Пэ… Пэпуша, Пьятра Краюлуй – вот и все. То есть нет, есть еще Бу…

Учитель кивнул головой в знак одобрения.

Но Григуца, весь напрягшись, смотрел на потолок. Пот ручьями стекал по его лбу:

– Бу… бу… бу-у-у…

– Бучеджь! – подсказал ему, наконец, учитель.

– Бучеджь! – подтвердил Григуца.

– Теперь покажи все это на карте, – сказал учитель.

Григуца взял указку и неверным шагом направился к карте. Несколько секунд он смотрел на нее, потом ткнул указкой в Восточные горы… передвинул ее на юг… снова поднял к Восточным горам…

– Здесь, – промолвил он еле слышно.

– М-да! Переходи ко второму вопросу.

– Западные горы, – пробормотал Григуца. – З-з… Залэу… то есть нет, Заранд… Металлические… Джи… Би… Бистрица! Ко… ко… Констанца… то есть нет, Козин…

– Покажи на карте, – предложил учитель.

Григуца смотрел на карту, но его взгляд блуждал где-то между Мурешем и Сомешем. Едва поднятая указка тут же опустилась, вместе с рукой повиснув вдоль тела.

Григуца вернулся на свое место страшно удрученный. Удручало его не то, что другие отвечали хорошо, а то, что сам он не смог ответить. Может быть, он ошибся в расчетах? Может, у него получилось больше секунд, чем их было на самом деле? Или он неправильно сосчитал страницы? Или слишком сократил? Может быть, нужно было по два слога из каждого слова… Но если два, то почему бы и не три – то есть на целые слова? «Не надо было мне исключать карты, это меня и запутало, – думал мальчик. – По физике я буду учить и схемы, и без всяких сокращений, а то получится, как на географии…» К концу урока он разорвал на мелкие клочки листок, на котором, как ему еще недавно казалось, была записана в сокращении вся география.

Когда выходили из класса, к нему подошел Петрика Вифоряну:

– Григуца, после обеда пойдем купаться?

– Купаться? Сейчас, когда выводят годовые оценки?

– Всего на часок, Григуца.

Григуца уже собирался перевести час в секунды, когда Петрика добавил:

– Сначала позанимаемся. Выучим пять-шесть уроков, потом выкупаемся, потом еще пять-шесть… Приходи ко мне, будем вместе заниматься.

Вернувшись домой, Григуца торопливо вбежал к себе в комнату. Здесь он сел за стол и уставился на «Календарь секунд». Потом встал и начал разглядывать его еще пристальнее. Наконец, взял карандаш и написал с нажимом: ПОТЕРЯННЫХ. Да, так оно вернее: «Календарь потерянных секунд». Он бросился на кровать и заснул, как убитый. И проснулся, лишь когда в окно постучали. Это Петрика Вифоряну звал его:

– Григуца, пошли учить физику!

Р. П. Т. Т

КОМУ НЕ ЗНАКОМЫ ЭТИ ИНИЦИАЛЫ? Их можно видеть на вывеске любого почтового отделения: Румынская почта-телеграф-телефон. И снизу – для сведения граждан – перечислены все виды услуг, которые оказывает каждый инициал и все вместе взятые: письма, телеграммы, бандероли, посылки, поздравления – одним словом, всевозможные пересылки. Сотни и тысячи почтальонов и телеграфистов стараются как можно скорее связать на расстоянии отправителя и получателя. И есть ли хоть один человек, который – в качестве отправителя или получателя – не пользовался когда-либо этими великолепными службами РПТТ, плодом цивилизации и прогресса?

Но существует форма РПТТ, не известная широкой публике – без вывески, без окошечка. Речь идет об особом почтовом отделении школы. Где помещается это отделение? В классе, на первой, второй или любой другой парте. Когда оно работает? Во время уроков. Что пересылает? Записки. Без конверта, без марки, просто сложенный вчетверо клочок бумаги, – такое письмо не примет для пересылки ни одно обычное почтовое отделение. Оно долго пролежит на дне любого почтового ящика, не привлекая к себе внимания почтальонов.

Но на нашей почте записке принадлежит почетное место… Именно поэтому мне и хочется рассказать вам об ее короткой, но бурной жизни.

Начался урок. Сидя за столом, учитель четко разъясняет, что прямое дополнение действительного глагола становится подлежащим, когда глагол переходит в страдательный залог. Для облегчения он пишет на доске пример. Это облегчает и появление записки: ведь учитель поворачивается к классу спиной.

Вы слышите шелест вырываемого из тетради листа? Нет? Тем лучше! Учитель его тоже не слышит. Итак, составляется текст:

«Оч. оч. срочно. Иону Замфиреску, первая парта. Почему ты не даешь мне цимбальную струну, ведь я дал подшипниковое колесо Вирджилу, который должен был дать тебе колпачок от авторучки и две марки. Знай, что я рассердился на тебя. Жду ответа.

На память от меня:

 
Синие чернила,
Черная доска,
У меня на сердце Зеленая тоска».
 

Записка готова! Следует подпись – во всех четырех уголках листка – и отправка.

– Эй, передай эту записку Ионеску и скажи, чтобы он передал ее Попеску, а тот пусть отдаст Замфиреску…

Никакого ответа? Прекрасно! Это значит, что Ионеску отказался от приема. Он в настоящий момент занят переходными глаголами, которые могут иметь два дополнения.

Прочитав пример из учебника, учитель снова поворачивается к доске. Отправитель ворчит, недовольный заминкой… Так рождается новая записка.

– Эй, Ионеску, это для тебя, оч. оч. оч. срочно.

«Письмо. По-твоему, это – дружба? Ладно. Попробуй еще прийти ко мне за цветными карандашами! Дудки! Мой друг познается в беде. Жду ответа».

Но ответа нет. Отправитель не обескуражен. Он пытается добраться до получателя другим, окольным путем. Просто надо обладать изобретательностью и терпением – подождать, пока учитель снова повернется к доске и начнет объяснять, что не нужно путать прямое дополнение с подлежащим, которое тоже отвечает на вопрос «что?». Спешно составляется новая записка:

«Дорогой Ионика, как поживаешь? Не рассердился ли ты на меня на прошлом уроке, когда я послал тебе записку для Петрики, чтобы он отдал ее Фанике? Отвечай срочно, на обороте. Загадка: Что бежит через реку, да не двигается? Жду ответа».

Но ответа опять нет. Новая помеха в цепи? У отправителя лопается терпение. Он рвется отправлять, отправлять, отправлять! Он просто перебросит записку на первую парту! Точность такого способа передачи почтовых отправлений не велика, можно ошибиться – и получателем окажется другой; в таком случае приходится прибегать к новым заходам – разумеется, письменным:

«Оч. оч. оч. срочно. Посмотри: возле оч. срочной записки лежит другая, оч. оч. срочная. Подтолкни оч. оч. срочную и передай назад эту оч. оч. оч. срочную».

На доске прямое дополнение переходит в глагольную форму и изменяется по видам. Только записки лежат без движения.

Новая попытка. На этот раз гнев отправителя оказывается плохим советчиком. Записка падает прямо на учительский стол – как раз в тот момент, когда учитель задает вопросы, на которые отвечает косвенное дополнение: кем? чем? о чем? кому? Хм… Кому? Ответ простой – учителю стоит лишь открыть записку, лежащую прямо на классном журнале. И вот он ее открывает и читает:

«Я вижу, ты зазнался! Дело твое, но я с тобой больше не разговариваю. На память:

 
Мне горючая слеза
Набегает на глаза.
Жду ответа,
Как соловей лета».
 

На этот раз ответ приходит быстро: «Пожалуй-ка к доске!»

Результат? – Его записывают в журнал. На память. И вдобавок, налагают штраф за отсутствие марки. По баллу за каждую записку! Получается четверка. Потому что в счет этого тарифа отправляется еще одна записка:

«Прошу вас зайти в школу для беседы об успеваемости вашего сына».

И подпись: « Классный руководитель».

Видите? И здесь есть руководитель. Как в любом почтовом отделении!