Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Мирча Сынтимбряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

СКУЧНАЯ СКАЗКА

ТРУДНО БЫТЬ ДЕДУШКОЙ! Прежде всего – как того требуют рассказчики – нужно все время сидеть у печки (печка – это трибуна дедушек, впрочем, не слишком-то удобная, что бы там о ней ни говорили). Во-вторых, у тебя должен дрожать голос; в-третьих, хоть у тебя и дрожит голос, ты должен все время рассказывать сказки; в-четвертых, у тебя должен быть, по крайней мере, один внук (по правде сказать, это следовало бы упомянуть прежде всего!); в-пятых… Но мне-то что за дело? Я ведь всего-навсего заместитель дедушки. Но никто не принимает моего заявления об уходе. Ибо у меня есть племянник (а по-румынски племянник – все равно что внук: слово-то одно и то же!) Значит, я ему дядя, а это все равно, что дедушка. И вот уже два дня я нахожусь в гостях у его родителей.

– О, как хорошо, что ты приехал, – встретили они меня. – Будет кому рассказывать Мирчулике сказки.

«Что ж, это вполне естественно, – подумал я спокойно и даже радостно. – Если у тебя есть племянник – а племянник все равно что внук – значит, ты должен рассказывать ему сказки.» И в первый же вечер, усевшись у печки, которая гудела от жара, и превозмогая страх, что мой новый костюм может загореться, – я стал рассказывать ему сказки.

Мирчулика сидел, уткнувшись головой мне в колени. Жаль, что мы с ним не сфотографировались так. Я переснял бы эту фотографию для обложки книги, для которой написал пока что лишь заглавие: «Тринадцатилетний дедушка».

Итак, я начал рассказывать. Понимаете, мне хотелось произвести на него хорошее впечатление. Поэтому вы не удивитесь, когда узнаете, что, изрядно поломав голову в поисках собственной самой удачной сказки, я в конце концов начал рассказывать ему сказку… написанную Петре Испиреску.

– В некотором царстве, в некотором государстве… – начал я дрожащим голосом, – жила-была прекрасная и трудолюбивая девушка…

– Жила? А теперь больше не живет?

– Нет, малыш, теперь больше не живет.

Я почувствовал, что сделал промах. Мирчулика так выпятил нижнюю губу, что я испугался, как бы ее не опалило огнем. Потом послышалось шипение, потом еще, и я вздрогнул. Его слезы капали на плиту.

– А почему она больше не живет, эта прекрасная и трудолюбивая девушка? Она что, умерла? – спросил он меня сдавленным голосом.

– Разумеется. Это ведь было очень давно.

– Не хочу, чтобы она умирала! – воскликнул мальчик, и на его личике вдруг изобразилось такое волнение, что я испугался и, на минуту забыв про Петре Испиреску, добавил:

– Ну ладно, тогда не умерла…

– Как я рад… что она не умерла… – облегченно вздохнул Мирчулика. – Рассказывай дальше.

– И у этой прекрасной и трудолюбивой девушки была мачеха…

Мирчулика снова нахмурился:

– Почему мачеха?

– Потому что ее мама умерла…

– Да? Не хочу, чтобы она умирала… Не хочу! Не хо-чу-у-у!

– Хорошо, но пойми же, если бы у нее не умерла мама, у нее не было бы мачехи. Это ведь ясно!

– А зачем ей мачеха?

– Потому что, если бы у нее не было мачехи, некому было бы выгнать ее на улицу…

– Кого?

– Прекрасную и трудолюбивую девушку…

– Выгнать на улицу? Не хочу! – завопил Мирчулика в таком отчаянии, что мне и самому стало жаль прекрасную и трудолюбивую девушку.

Ладно, решил я, расскажу ему другую сказку, их ведь столько… И начал:

– Жила-была девочка. Звали ее Красная Шапочка. А ее бабушка жила в лесу и была очень… ну, как бы тебе сказать… заболела…

– Не хочу, чтобы она болела! – распорядился мальчик.

– Да она не сильно болела. Кажется, у нее был просто грипп – то есть, нет… – Заметив, что Мирчулика не согласен на грипп, я быстро переменил диагноз, – не грипп, а что-то вроде насморка, она чихала и хлюпала носом… Вот и все…

– А почему она хлюпала носом? Это так нужно, чтобы она хлюпала носом?

– Да, потому что иначе девочка не пошла бы в лес, чтобы отнести бабушке горячего чаю, и не встретилась бы с волком, и волк ее не съел бы, – взорвался я, выведенный из себя.

– Очень хорошо, пусть волк ее не съест, – Мирчулика захлопал в ладоши. – Рассказывай дальше!

На этот раз слезы потекли у меня.

– Мирчулика, родненький, поверь, так нельзя, чтобы волк ее не ел. Честное слово, нельзя. Самое большее – ну, пусть он не так уж сильно наточит зубы, или притворится… м-да… притворится, что не видит ее и пройдет мимо… Но нет, он должен ее увидеть…

– Хорошо, пусть он ее увидит.

– Но если увидит, то и съест.

– Тогда пусть не увидит…

Ужасная история! Я чувствовал, что у меня трещит голова. Что делать? – маялся я, весь взмокший от пота. Рассказать ему про двух заблудившихся мальчиков? Нет, об этом и речи быть не может. Тогда про раненную козочку? Тоже нельзя.

– Вот что, Мирчулика. Я расскажу тебе такую сказку, какую ты любишь. Только завтра вечером… Сейчас у меня дела. Договорились?

Мальчик недовольно пробормотал что-то, но пошел спать. Я тоже отправился к себе в комнату. И целую ночь глаз не смыкал. На следующий день я не прикоснулся к еде. Все ходил вокруг письменного стола, так что у меня закружилась голова, и наконец под вечер моя сказка была готова. Я позвал Мирчулику, мы уселись у печки и, повязав голову смоченным платоком, я начал:

– Жила-была, и теперь еще живет, девушка по имени Иляна-Косынзяна. И Змей даже не думал ее уносить… А прекрасный царевич Фэт-Фрумос искал ее повсюду, но так как ее вовсе на похищали, то он и не мог ее найти… Фэт-Фрумос обошел весь свет, только дома ее не искал! Он мог бы просто позвонить ей по телефону, но ему и в голову не приходило, что Иляна дома. И вот в один прекрасный день встретился он со Змеем. И Змей попросил отрубить ему голову. А Фэт-Фрумос ни в какую. Наоборот, дал ему семь порошков от головной боли – для всех семи голов, если они когда-нибудь заболят. Да еще и адрес врача – и пошел себе дальше. И встретился он с колдуньей… Колдунья была добрая, дала ему горшочек с живой водой и говорит:

– Знай, Фэт-Фрумос, что она тебе никогда не пригодится, потому что тебя никто никогда не убьет!

Накормила его, напоила.

А на дорогу дала ему еще и совок для горячих углей, чтоб коня накормить, если тот проголодается.

Вот идет Фэт-Фрумос дальше и встречается с Бабой-Ягой. Это была очень симпатичная старушка, разговорчивая, как все старые женщины…

– Не видала ли ты Иляну-Косынзяну? – спрашивает ее Фэт-Фрумос.

– Нет, парень. Наверное, она дома.

– Вернулся Фэт-Фрумос домой, а Иляна-Косынзяна сидит и плачет горькими слезами: у нее пироги подгорели.

– Ничего! – воскликнул Фэт-Фрумос. – Я как раз такие и люблю – подгорелые.

Мирчулика не прервал меня ни разу. Мое сердце стучало победоносно. Я чувствовал, что могу выдержать конкурс на пост дедушки. Я понижал голос, потом нагнетал его дрожью и тщетно искал бороду, чтобы погладить ее, как полагается дедушке. Наконец, на самой высокой ноте, я закончил:

– И сыграли они свадьбу, и живут еще и сегодня, потому что не умерли… Ну? – спросил я с сияющим лицом. – Понравилась тебе сказка?

Мирчулика пристально посмотрел на меня и презрительно чмокнул губами:

– Скучная сказка. Скуч-на-я!

И с презрением отвернулся от меня.

Ох и трудно же быть дедушкой!

СЛУЧАЙ С ПЕТУХОМ

ПО-ВИДИМОМУ, В ЭТО ИЮЛЬСКОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ петух встал не с той ноги. Потому что, как только он кончил свое «кукареку» и выпрыгнул из курятника, раздалось его ворчание:

– Разве это птичий двор? Это же просто помойка! Еще вчера после обеда я попросил индюка подмести его. Он, бедняга, так старался. И теперь еще мускулы болят. А двор опять – пожалуйста! Уже несколько дней ногой ступить нельзя, такая вокруг грязища…

Его гребешок метал искры гнева. Куры смотрели на него испуганно и старались не попадаться ему на глаза. Про себя они соглашались с ним: да, молодой хозяин слишком распоясался… Неделю тому назад он приехал к деду и бабке, и с тех пор двор, их тихое царство, каждый день переживал настоящее светопреставление. Правда, бабушка просила внучка не шалить, а дед даже несколько раз прикрикнул на него.

– Ну уж, дедовский приказ!.. – усмехнулся внучек. – Нет, здесь, в деревне, можно делать, что угодно: ни тебе администратора, ни домового комитета. Каникулы!

– Что? Разве я не прав? – снова закричал петух. – Конечно, вы молчите, боитесь прогневать молодого хозяина, знаю я вас, прибавил он с презрением. – Если бы он потребовал, вы в состоянии были бы снести ему квадратное яйцо, упакованное в целлофан или сваренное и разрезанное на части… Ну что ж, дело ваше!

Так он ворчал, меряя двор большими шагами.

– Посмотрите, какое болото! Наш молодой хозяин опрокинул бочку с дождевой водой. Вода текла, как в арифметической задаче, гектолитрами. А мне нужен сухой двор! Или молодой хозяин думает, что я претендую на место утенка?

Петух все больше мрачнел.

– Хорошо, что он хоть больше не шумит, – прокудахтали друг другу на ухо две курицы.

Но как раз в это время петух закричал так громко, что я советую вам, прежде чем читать продолжение этой истории, заткнуть уши ватой.

– Позавчера, помните? Наш молодой хозяин был охотником. Охота длилась с утра до позднего вечера. Посмотрите, повсюду валяются стрелы из щепы и дранки, с которыми он охотился на… гиппопотама, ибо от двух до четырех я был гиппопотамом, сами знаете… а там, посмотрите, снаряды, которыми он хотел меня сразить… Всех калибров: картошины, редиски, тыквы, огурцы разбросаны по всему двору. А вчера наш молодой хозяин был каменщиком. Что он там строил, не знаю. Зато все превратилось в развалины.

Он остановился, насупившись.

– Сегодня, готов поспорить, он захочет быть вождем краснокожих и для украшения ему понадобятся наши перья… Но я… – здесь голос его задрожал – Я больше не могу… Прощайте, курочки, я иду на кухню. Чем живой гиппопотам, лучше уж мертвый петух.

Не успели куры поднять тревогу, как петух бросился в дверь кухни и одним прыжком очутился в кастрюле, кипевшей на плите.

«Смотрите-ка, до чего чисто в кастрюле!» – была его первая мысль. И в духовке было чисто. Окружавшие его картофелины были такие румяные, ароматные и так аккуратно уложены в два ряда! Когда же наконец он оказался на блюде, посередине стола, удивлению петуха не было границ. Скатерть была белая, тарелки блестели, стаканы сверкали. «Какая разница! – размышлял петух, кажется, начиная уже жалеть о своем поступке. – А если молодой хозяин все же одумался?»

Но вдруг прямо перед ним уселся за стол молодой хозяин. Грязными пальцами он ухватил лежавшее на блюде крылышко, несколько минут поводил им, как гармошкой, по губам, потом бросил на ковер кошке. Пять пальцев его левой руки отпечатались на скатерти, в то время как пальцы правой руки впились в стакан. Еще через минуту одна рука рылась в груде жареного картофеля, а другая лезла в стакан с водой.

Петух почувствовал, что у него перед глазами все потемнело… Как вдруг послышался голос молодого хозяина. Он кричал в сторону кухни:

– Бабушка, второе! Поскорее! После обеда я буду вождем краснокожих! У каждой курицы вырву по пять перьев, а у петуха десять!

Тут петух не утерпел. Он снялся с блюда и вылетел в окошко.

– Нет, ни за что! – вопил он. – Ни жареным не могу больше оставаться в этом доме!

Я встретил его в витрине холодильника в привокзальном ресторане. Петух немного поостыл, но все еще кипел от негодования и собирался поехать в горы – полечить нервы.

Я взял его с собой.

БЕСПОЗВОНОЧНОЕ МЛЕКОПИТАЮЩЕЕ

СКОРО ИСПОЛНИТСЯ ПЯТЬ ЛЕТ с тех пор, как в мирном здании школьного музея природоведения поселился волк. То есть, конечно, чучело волка. И так как он не умещался на полках витрин рядом с совами и зайцами, его поставили на маленький столик посередине музея. Огромный, взъерошенный, бегущий, приоткрыв пасть, страшный хищник, роковым образом превратившийся благодаря произведенной над ним операции в травоядного, как говорится – и на этот раз кстати, – высунув язык, рвался к уроку зоологии. Впрочем, ждать ему пришлось недолго, потому что в расписании стояло два часа зоологии в неделю, а в школе было три класса, проходивших зоологию. Так что кроме воскресений наш волк каждый день встречался с маленькими зоологами. И тогда, я прекрасно помню, этот экспонат за номером 1643 был их гордостью. Сначала дети гладили его по шее и по спине, потом, заметив, что он совсем ручной, становились смелее. Некоторые начали пересчитывать его клыки, другие, не столь отважные, испытывать прочность хвоста, наконец, многим захотелось поближе узнать тайны изготовления чучела. Карманный нож в умелой руке открыл путь к его внутренностям, набитым морской травой… Я не мог бы описать всех опытов наших любознательных школьников на волчьей шкуре за эти годы, если бы не лежащие передо мной бумаги, которые сами по себе говорят о необычайной метаморфозе, происшедшей со страшным позвоночным. Это небольшие контрольные работы на тему: «Опишите экспонат Ж? 1643 из школьного музея». Вот они – в хронологическом порядке:

1965 год (через год после появления волка в музее):

« Экспонат, который мы видим, – млекопитающее, вероятно, позвоночное, с очень небольшим количеством волос на спине и без хвоста. Не могу сказать, чем оно питается. В его желудке обнаружено немного морской травы, несколько гвоздей и даже одна перчатка. (Может быть, это волк, проглотивший Красную Шапочку?) Во всяком случае, такого животного нет на картинках в учебнике зоологии».

1966 год (по прошествии еще года):

«Совершенно лишенное перьев, волосяного покрова ли кожи, без зубов, с двумя ногами и с сильно развитой грудной клеткой по обе стороны спинных позвонков, животное кажется птицей. Етикетки нет. Ничего подобного не встречается ни в одном зоологическом атласе».

1967 год:

«Принимая во внимание наличие очень длинного спинного хребта, оканчивающегося сплющенным черепом, который не может принадлежать птице, так как не имеет клюва, считаю, что перед нами необычной формы змея. Никогда не видел чего-либо подобного в других музеях…»

1968 год:

«Это – беспозвоночное животное, однако не моллюск, так как имеются некоторые хрящи. Думаю, что ничего подобного больше нет в фауне нашей страны».

1969 год:

…Но за этот год не сохранилось ни одной работы. Да и как же иначе? В воображаемой контрольной работе уже нельзя было бы написать, как раньше: «Не имеется ни в учебнике, ни в других музеях, ни в фауне нашей страны». А просто: «Не имеется».И все.

Зато я увидел другую бумагу. Она принадлежала новому школьному завхозу и гласила: «…так как экспонат № 1643 (представляющий, в соответствие с инвентарем, чучело волка), был, по всей вероятности, уничтожен мышами, которые сгрызли его целиком, вместе с этикеткой, просим срочно послать к нам группу дератизаторов.»

Дератизаторы прибыли, но не нашли ни одного грызуна. Только чучело мышки в витрине.

Завхоз задумался.

– Значит, мышей нет… Тогда кто же мог уничтожить экспонат? Кто? Скажите, вы ведь уже давно в этой школе.

Новый завхоз мучается этим вопросом и по сей день и не отказался от мысли вызвать еще одну бригаду дератизаторов. Более опытную.

Я молчу, потому что мне стыдно сказать ему правду. Может, он бы мне и не поверил…

Да и трудно поверить: ученики ведь не уничтожают общественное имущество! Я бы и сам не поверил, если бы не эти бумаги: за 1965 год, за 1966, за 1967… Ладно, я их разорву… Вот, пожалуйста! Но чтобы больше ничего подобного не было! Это грустно и в то же время смешно. Слыханное ли дело? Беспозвоночное млекопитающее?! Хм!

ТВОРЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

ОФИЦИАЛЬНО КАНИКУЛЫ НАЧАЛИСЬ 24 часа тому назад. Но для него, для Эмиля, они начнутся лишь через 2 часа и… 18 минут. Как только поезд тронется с Северного вокзала. Два часа и 18 минут? Но это же так много! Особенно – если вы живете на расстоянии пистолетного выстрела от вокзала и если, Сверх того, все уже приготовлено накануне: чемодан, авоська с едой, листок, на котором записан адрес, – словно он не мог бы назвать его даже спросонья, разбужденный среди ночи: Долина источников, шестая остановка, Большая улица, второй дом слева, возле школы, каменный колодец, скамейка и старое ореховое дерево, на котором прибита жестяная табличка с номером 264. И словно на вокзале его не будет ждать его друг, Костел Биджикэ, его добрый товарищ, с которым он познакомился год тому назад на море, в лагере в Нэводарь. Он хранил все его письма, и все они кончались словами: « Дорогой Эмиль, приезжай ко мне сразу же, как только начнутся каникулы! А недели через две-три мы вместе вернемся в Бухарест. Хорошо? Твой друг Костел».

И вот, это время наконец наступило! То есть не совсем: остается еще 2 часа 17 минут… Ох! Мальчик не находит себе места. Что сделать, чтобы время летело быстрее? Пересчитать проходящие трамваи? Решить несколько ребусов? Порисовать? И вдруг его взгляд падает на тетрадь по румынскому языку. Не прошло и двух дней с тех пор, как учитель сказал:

– Первая работа после каникул будет на тему: « Как я провел лето».

Ура! Зачем ждать до осени? Времени у него хоть отбавляй: до отхода поезда 2 часа 13 минут. За час сочинение будет готово. Заглавие появляется в одну минуту. Потом… потом Эмиль останавливается.

Он никогда еще не был в деревне. Никогда! Ну и что же? Ведь он столько читал о ней в книгах и в газетах! А потом – разве он не проезжал мимо разных деревень поездом или на машине? И он принялся писать:

«Прежде всего я прибыл на Северный вокзал. Там стоял жуткий шум, люди спешили кто куда, репродукторы сообщали о прибытии и отходе поездов».

– Хватит, – решил он, – ведь я не просижу на вокзале все летние каникулы!

И он продолжал: «Вскоре поезд тронулся. Дорога пролетела, как во сне, и мы благополучно прибыли в деревню Долина источников».

– Теперь нужно описать природу, как это принято! «Небо было голубое. Трава зеленая».

Он перечитал и недовольно хмыкнул:

– Получилось, как в первом классе. Разве на небе и в траве ничего нет? Займемся-ка сначала травой… Что там может быть? Гусята? А почему бы и нет?

Он написал: « В зеленой траве копошились маленькие пушистые гусята, которые…»

– Что делают гусята? Крякают? Нет, это утки крякают… Ржут? Нет! Мычат? Блеют? Что же делают гуси? – вопрошал вслух мальчик, но нужного слова не находил.

Может, потому, что спешил, может, из-за шума трамваев…

– Постойте! Нашел! – просиял Эмиль, и не долго думая, записал: …«которые шумели. По голубому небу летали аисты, которые…»

– А аисты что делали? Что они делают, когда летят по голубому небу? Чирикают? Вроде бы, нет… Гогочут? Ухают? Ни в коем случае! Тогда что же?

Его взгляд упал на предыдущее предложение. Ура! Нашел! И он продолжал: «…летали аисты, которые шумели».

Дальше. Что-нибудь про собаку! « Собака Костела…»Он снова остановился.

– Как говорят, когда пес радуется? Что он делает, когда виляет хвостом? Скулит? Прыгает на одной ножке? Да, трудновато… Но ведь есть такое слово, наверняка есть! – мучился мальчик, глядя на часы…

И вдруг успокоился. Ведь он уже нашел нужное слово! И он написал: « Собака Костела шумела».Прекрасно!

– Теперь надо еще одно… Наседка с цыплятами! Бывают в деревне куры? – Бывают! И что они делают? Кудахчут? Или кувахчут? Кажется, но не точно… А цыплята? Пищат? Что-то в этом роде… Но ему уже некогда было проверять. Как же быть? Да очень просто!

И он написал: « Наседка с цыплятами шумела».

Прекрасно, теперь заключение. Он вспомнил фразу, которая ему очень полюбилась и которую он запомнил слово в слово.

Это очень понравится учительнице!

Он начал с красной строки и написал: «Повсюду царила глубокая и поэтическая тишина. Было слышно, как растет трава».Точка. Чемодан и… бегом на вокзал. Оставалось еще 15 минут.

На столе лежала открытая тетрадь.

«В зеленой траве копошились маленькие пушистые гусята, которые шумели. По голубому небу летали аисты, которые шумели. Собака Костела шумела. Наседка с цыплятами шумела. Повсюду царила глубокая поэтическая тишина. Было слышно, как растет трава».

На вокзале стоял невообразимый шум, люди спешили кто куда, репродукторы сообщали о прибытии и отходе поездов.

Эмиль был счастлив.

«Точно как в моем сочинении! – радовался он. – Вот что значит творческое воображение! Все предугадал! – поздравлял он себя, сидя у окна вагона. – Сейчас, могу держать пари, поезд тронется – точно как в моем сочинении…»

И – так оно и случилось.

ИЩЕМ ОШИБКУ!

ГОТОВЯСЬ К НАЧАЛУ НОВОГО ТРИМЕСТРА, старый учитель наводил порядок в своем ящике. Там лежали стопками всевозможные тетради: с сочинениями, с грамматическими упражнениями, с диктантами…

В тишине учительской он не спеша перелистывал их, рассматривал одну за другой, бросал взгляд на какое-нибудь заглавие, перечитывал какую-нибудь страничку или даже целую работу. Там оказалось немало тетрадок, в которые красный карандаш даже и не заглядывал, и старый учитель радовался им, как свежему, еще нетронутому снегу. В этих работах не было ошибок. Но были и другие, исчерканные красным карандашом вдоль и поперек и, видя это, старый учитель глубоко вздыхал:

– Когда же выведутся эти ошибки? Вот вам – целая страница без единой точки, без единой заглавной буквы! Слова льются потоком, словно из крана, который забыли закрыть, и останавливаются лишь в чернильной луже. На другой – буквы прыгают в каждом слове, и строчки напоминают забор с вырванными планками. Хозяин этой тетради, казалось, ведет неутомимую войну с грамматикой, а фразы у него получаются какие-то нелепые… как человек в пальто, но с босыми ногами…

Так, листая тетрадь за тетрадью, старый учитель вдруг почувствовал, что очень устал, и, сам того не заметив, сдвинул очки на лоб. Буквы сразу вдруг уменьшились, страницы, как по волшебству, побелели, ошибки, подчеркнутые красным карандашом, исчезли бесследно… В самом деле, ни одна ошибка не бросалась больше кровавым пятном в глаза старого учителя! Забыв, что у него на глазах уже нет очков, он начал с удивлением рассматривать тетрадь за тетрадью, но все они казались белыми, нетронутыми, как свежевыпавший снег, и необычайная радость охватила его. Так и не поняв, что, собственно, произошло, старый учитель погрузился в сладкие грезы…

– Вот хорошо, если бы теперь всегда так было! – бормотал он про себя. – С завтрашнего же дня, с первого дня третьего триместра! Чтоб не было больше ни одной орфографической ошибки, ни в одной тетради!.. Когда же это наконец произойдет? Когда?

…Сидя без очков перед тетрадями, словно окутанными туманом, старый учитель глубоко задумался, и ему вдруг показалось, что он на самом деле дождался этого счастливого времени… Ему казалось, что прошли не минуты, не дни, не месяцы, а целые годы с тех пор, как он не видел ни одной ошибки, и что на все тетради, абсолютно на все, уже давно лег снег безошибочного правописания. Ему казалось, что он уже вот-вот выйдет на пенсию… Оставалось походить в школу еще несколько дней, и – как испытанный охотник, собираясь навсегда повесить свое ружье на крючок, хочет убить хотя бы еще одного, самого обыкновенного зайца, чтобы сделать из него чучело, – ему тоже захотелось, прежде чем навсегда запереть ящик с красным карандашом, исправить еще хотя бы одну ошибку, одну-единственную! Любую! И потом выставить ее в музее с надписью: «Это – последняя школьная орфографическая ошибка на всей территории страны. Мечта многих поколений учителей исполнилась».

Старый учитель вздрогнул… Ведь когда-то у него было несколько учеников, делавших множество ошибок. Он прикрыл глаза, и перед ним предстала такая страничка:

«У Лизы нове плате она одет в сосновый бор Сосовый бор шумит Лиса ревет цветы».

Ошибки, подчеркнутые красным карандашом, копошились в тетрадке, как божьи коровки на солнцепеке, а иногда выползали и на обложку: «Титрадъ для диктантаф учника Ионеску…»

Ионеску! Как старый учитель боролся с его манерой писать! Поспешно, необдуманно, заплетающимся почерком… Неужели он тоже исправился? Это было бы великолепно! Ведь если даже Ионеску больше не делает ошибок, тогда… тогда мечта старого учителя в самом деле исполнилась! Тогда…

От радости он не мог закончить свою мысль…

Надо пойти к Ионеску и попросить его показать свою тетрадь, – решил вдруг старый учитель и, встав из-за стола, почувствовал себя бодрым и легким, как пушинка.

Он зашел в книжный магазин, купил новый красный карандаш, заботливо очинил его и, взволнованный, направился прямо к дому Ионеску. Он застал его за письменной работой.

– Ионеску, не обижайся, пожалуйста… Я не хотел бы тебя огорчать. Но… не случается ли тебе еще и сейчас написать фразу без единой запятой и без точки?

– Нет, товарищ преподаватель, я уже давно так не пишу.

– Ты больше не делаешь ни одной орфографической ошибки?

– Я не понимаю. Повторите, пожалуйста. Что это такое, орфографическая ошибка?

– Я повторю, мой дорогой, и могу даже привести тебе на память пример, и не один. Вот, смотри: «листя падают» или: «самый чилавек высокий» или например: «нове» вместо «новое», «Лиса» вместо «Лиза» или «Титрадь для диктантаф учника Ионеску».

– Вы шутите, товарищ преподаватель, я не верю, что так мог написать какой-нибудь школьник.

– Я тоже теперь не верю. Но раньше верил, честное слово!

– Ну что ж? Если так, пойдемте в школьный радиоузел. Можно дать объявление: « Того из школьников, у кого имеется какая-нибудь орфографическая ошибка, хоть самая маленькая, просят вручить ее учителю для сдачи в музей».Ведь она вам нужна для музея, верно? – «Срок сдачи – один год»…

– Почему год, Ионеску?

– Правда. Я думаю, это слишком короткий срок. Ну, скажем, два года! Но и так – мне не верится, что есть какая-нибудь надежда. Орфографические ошибки исчезли навсегда из наших тетрадей. Так же, как, скажем, в школьном дворе не может быть слонов. Разве только в других школах! Я думаю, нужно расклеить объявления на столбах, на улицах, в витринах… Не может быть, чтобы во всем городе ни у кого не оказалось ни одной ошибки. Я вам помогу…

На следующий день старый учитель купил коробку красных карандашей, тщательно их отточил и начал ждать. Но напрасно. Никто не постучал в его дверь. Под вечер он вышел в город. Объявления, написанные Ионеску, висели на своих местах:

«Ищем орфографическую ошибку, за хорошее вознаграждение. Можно напрокат».

– Давайте дадим объявление в газету, – предложил тогда Ионеску. – Газету читают всюду. Где-нибудь, в каком-нибудь уголке страны должен же найтись школьник, который вам поможет, пришлет ошибку для музея. Мы сделаем с нее фотокопию и потом отдадим назад.

Объявление появлялось в газете несколько дней подряд. Старый учитель отточил еще несколько коробок красных карандашей и ждал, затаив дыхание. Наконец безграничная радость охватила его. Ошибка не появлялась! Он уже собирался поместить в музей свой карандаш с надписью: «С этим оружием в давние времена охотились на орфографические ошибки, из породы давно исчезнувших с лица земли Легкомыслия, Спешки и Небрежности»…Как вдруг зазвонил телефон.

Это был Ионеску.

– Товарищ преподаватель, кажется, я нашел одну… Да, в провинции… Запишите адрес. И поспешите. Вечером туда идет скорый поезд.

Старый учитель вылетел на самолете. Сердце стучало у него в груди, чуть не разрывая ее, когда он нажимал на кнопку звонка.

Дверь открыл мальчик.

– Мой дорогой, – воскликнул старый учитель. – Где ошибка?! Где?! Покажи мне ее!.. У меня еще остался этот кусочек красного карандаша, все остальные я изгрыз от волнения в самолете… Поправлю ее и – в музей! Вот, я приготовил и этикетку: «Это – последняя орфографическая ошибка во всех школах страны. Мечта…»

Мальчик вежливо прервал его, пригласив в дом; потом, предложив учителю стул, смущенно заговорил:

– Мне очень жаль… Мне так хотелось вам помочь… но… я ошибся.

– Как это так? У тебя нет ни одной ошибки?

– Есть. Но не в тетради, а на промокашке.

– На промокашке?

– Да. Вот, посмотрите!

Это тетрадь моего младшего брата. Но я убедился – уже после того, как позвонил, – что на промокашке все слова кажутся написанными неправильно.

Но только на промокашке. Потому что там они написаны шиворот-навыворот… знаете…

– А кроме этого – ни одной ошибки?

– Ни одной! Только на промокашке…

…В этот момент очки сползли со лба старого учителя на свое место, на нос. Конечно, от удивления. И в тот же момент учитель очнулся. Он сидел перед битком набитым ящиком. В лежащей перед ним тетради карандашные пометки казались кровавыми пятнами. Старый учитель прочитал:

«Титрадъ для диктантаф учника Ионеску, трим. II».

– Ионеску! – воскликнул он. – Ведь ты говорил, что больше не делаешь ошибок. А тут…

Мальчик, как раз вошедший в учительскую, пристально посмотрел на тетрадь и ответил почти обиженно:

– Но ведь это же старая, товарищ учитель. Видите? С каких еще пор… За второй триместр…

…Старый учитель все еще мечтает о том времени, когда орфографические ошибки в ученических тетрадях будут так же редки, как слоны на школьных дворах, а красный карандаш станет музейный экспонатом. Прекрасная мечта! А что, если она воплотится в действительность? С завтрашнего же дня, с первого дня третьего триместра… И тогда – если вы тоже соскучитесь по орфографическим ошибкам – смотрите на промокашки… Там, и только там имеют право на существование слова и фразы, написанные шиворот-навыворот.