Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Мирча Сынтимбряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

САМОЛЮБИЕ

ЗНАЛИ ЛИ ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ТАКОГО МАЛЬЧИКА, который куриному супу, жаркому и пирожному с орехами предпочел бы какую-то несчастную овощь? Нет, не из тех, которым предписана диета. Санду Бундаке совершенно здоров. Но, может быть, он просто не голоден? Как же! Можете поверить мне на слово: у него живот от голода подвело. Тогда в чем же дело? Никогда не угадаете! Придется сказать. Дело в том, что Санду Бундаке очень самолюбив. Только и всего! Настолько самолюбив, что может три дня ничего не есть, а на четвертый наесться одного луку. И все это просто так… из чистого самолюбия. Санду не допускает, чтобы его бранили несправедливо. Но мама, похоже, не обращает никакого внимания на эту благородную черту сына и бранит его беспрестанно. За всякие мелочи.

Посудите сами.

Несколько дней назад подморозило. Санду налил в бабушкины галоши примерно с палец воды и выставил их на двор. На следующий день бабушка попыталась их надеть. Но не тут-то было! Левая галоша никак не налезала. И правая тоже.

– О, господи, опять ноги опухли! – сокрушалась бабушка.

А Санду смеялся до слез. Посудите сами, разве это не смешно? Но мама его отчитала. Разумеется, Санду обиделся. И не ел целый день… По правде сказать, не ел он только за столом, потому что бабушка его любит и никогда не оставит голодным. Да и Санду «наказывает» лишь маму. У бабушки он ест – только тайком. Так, чтобы мама не знала и страдала, думая, что он голодный, чтобы мучилась и наконец попросила у него прощения. И больше никогда его не бранила… Но пока что мама и не думает просить прощения, а бранит его не переставая.

Хорошо, что есть бабушка. Увидев, что он надулся и не прикасается к аппетитно дымящейся тарелке, она сразу все понимает: «Бедный мальчик! Какой чувствительный!..» И как только обед кончается, притаскивает ему разные вкусные вещи, которые наш «самолюбивый» герой уплетает за обе щеки.

Через некоторое время Санду забывает обиду и начинает есть за столом – до тех пор, пока мама снова не разбранит его за что-нибудь.

И за что же? За какой-нибудь пустяк. Скажем, свяжет он резинкой хвосты двум котятам, крепко-накрепко. Те начинают мяукать, царапаться, лезут на стенку… Конечно, следуют замечания, Санду обижается, и вечером, за ужином, не ест. И на следующее утро не ест ничего… кроме трех блинчиков, пяти котлеток и четырех коржиков с маслом, которые ему приносит бабушка. За обедом он опять не прикасается к еде. И до вечера не ест ничего… кроме двух шницелей, цыплячьей ножки и трех ломтиков кекса, появившихся у него на столике благодаря бабушкиным заботам. К ужину он все забывает и, наверное, поел бы за столом, если бы мама не отчитала его снова. И за что же? Опять за пустяк. Скажем, за то, что он насыпал бабушке под стул ореховых скорлупок.

– Ох, боже мой, стул сломался! – кричит та.

Санду покатывается со смеху. Мама, разумеется, сердится, и наш самолюбивый герой снова не ест… ничего… кроме принесенных бабушкой после ужина нескольких фаршированных перцев, штук восьми блинчиков и трех поджаренных колбасок.

За столом он, разумеется, сидит, надувшись, и чуть не плачет. Ему так жаль самого себя! Мама строго посматривает на него краешком глаза. А у бабушки глаза на мокром месте. Потом, как обычно, он «прощает» маму и снова начинает есть. Но тут же, за столом, мама снова его бранит. Это уже слишком! После того, как он, скрепя сердце, согласился поесть, – его же ругают и прямо за столом? И за что? За то, что он получил четверку по румынскому?! Ладно-о-о!.. К супу он даже не притрагивается.

– Почему ты не ешь? – спрашивает его мама.

– Я не голоден.

Но маму не так-то легко растрогать. Она пилит его весь вечер и в конце концов решает, что ему нечего делать на катке, пока он не выучит уроков и не выполнит письменные задания. Бабушка должна его проверять.

На следующий день Санду вытаскивает несколько книг, открывает тетрадь и начинает черкать что-то карандашом. Нарисовав четыре пары коньков, он встает из-за стола.

– Готово, я кончил.

– Покажи, что ты там написал!

– А… что написал? Нам задали очень мало. Я напишу потом. Бабушка, бабуся, родная, отпусти меня на каток! Я за пять минут все напишу… потом!

– Нет, нельзя, напиши сейчас.

– Бабушка, милая, ну, пусти… ну хоть на полчаса… хоть на четверть… на пять минут!

– Сначала напиши.

Санду ищет глазами коньки. Но их нет на месте. Он шарит под кроватью, в шкафу, под диваном, повсюду.

– Бабушка, где мои коньки?

Но бабушка неумолима:

– Сначала напиши!

Санду рассердился. Он садится за стол и, подперев одной рукой голову, другой гневно выводит… все те же коньки! Страница, другая, третья заполняются коньками. Потом он вдруг расцветает, кидается в кладовку и кричит оттуда:

– Бабушка, бабушка, скорее! Бочка с капустой треснула.

Бабушка испуганно бежит в кладовку.

Но Санду шмыг мимо нее, поворачивает снаружи ключ и начинает смеяться:

– Ха-ха-ха, я тебя перехитрил!

– Санду, пусти! Санду, голубчик, открой!

– Где коньки? Скажи, где коньки, тогда открою.

– Господи, да напиши ты свои задания, что скажет мама?!

– Где коньки? Сейчас я хочу на каток! Где они, скажи?

Минут через пять бабушка сдается:

– Поищи за сковородой в духовке…

В одно мгновение Санду находит коньки, потом открывает кладовку и исчезает. Возвращается он только вечером. За ужином мама его отчитывает. Санду возмущенно встает из-за стола:

– Не буду больше есть!

Вечером, лежа в постели, он, как обычно, ждет бабуину. Его мучает голод… Ведь он катался на коньках целых три часа! Но бабушка не появляется. На следующее утро Санду опять отказывается от еды и так, голодный, уходит в школу. Он уверен, что бабушка положила ему в ранец хотя бы булку с маслом.

Но в ранце ничего нет…

Ладно… Он объявит войну и бабушке. За обедом он опять не прикасается к еде, хотя эго совсем не легко: от голоду у него кружится голова, а жаркое такое румяное и так вкусно пахнет! Но он оставляет его стынуть в тарелке…

После обеда, часа в четыре, Санду отыскал на кухне пару луковиц и сжевал их целиком, вместе с зелеными перьями. За ужином он опять не ел. Но голод терзал его страшно. Он готов был проглотить и перья из подушки. Мальчик поднялся и на цыпочках прокрался в кухню. В авоське оказалось три луковицы – он съел их так, без ничего…

Утром он опять тайком поел луку и ушел в школу. Во время обеда Санду уже на ногах не держался. Надувшись, он сидел на диване. Сначала подали суп. Нет, он не будет ничего есть!.. Потому появилось жаркое. Санду почувствовал, что у него судорожно сжалось горло, ноги задрожали… но он не сдавался. Нет, нет… Лучше умереть! Наконец мама принесла еще одно блюдо.

– Будешь есть луковый соус? – спросила она его, как ни в чем не бывало.

Санду почувствовал, что теряет сознание. Он встал с дивана и повернулся к столу:

– Буду… Но что-нибудь другое… что-нибудь другое, мамочка! Прошу тебя, что угодно, только не луковый соус…

ПОИСТИНЕ БОГАТЫЙ СЛОВАРНЫЙ ЗАПАС

ВЫРАЖЕНИЕ «СЛОВАРНЫЙ ЗАПАС» навсегда связано для меня с волнующими переживаниями моего доброго друга, Тасе Ст. Ал. Григоре.

Кто смог бы измерить всю горечь и досаду, которые омрачали самые светлые порывы и стремления маленького школьника? – И все – из-за этих двух слов… несчастных слов!..

Что ж, это правда, у Тасе не было «словарного запаса». Почему? Это вопрос трудный. И может быть, мне так никогда и не удалось бы сказать по этому деликатному вопросу ни слова, если бы я не увидел, как он читает.

– Тебе понравится… Это исключительная книга, поистине исключительная! – говорил, поглаживая книжку в оранжевом переплете, его друг Андрей, любивший «трудные» выражения.

Тасе взял поистине исключительную книгу и уселся во дворе, за каменным столиком, под навесом из шиповника.

«Впереди отлого уходил вниз буровато-коричневый глинистый берег; позади расстилался темный лесок…»

Он прочел вслух еще несколько слов, потом послышалось бормотанье человека, бесстрашно прыгающего через целые абзацы… Дойдя до первого диалога, Тасе немного оживился.

«Я предполагаю, что фундамент… – проговорил архитектор с едва уловимой дрожью в голосе.»

– Не нравится мне… – мрачно порешил Тасе, и какое-то время снова раздавался лишь шелест страниц, через которые он перескакивал с молниеносной быстротой.

«…Благоуханный воздух был прозрачен и тих…»Ну и что с того? «…Верхушки деревьев дрогнули, тронутые легким дуновением…»Кому это надо? Он снова ухватился за диалог:

«Смею надеяться, ты удовлетворен успехом своего проекта?»

Вскоре я уже не мог различить ничего, кроме странного звука, долетавшего до моих ушей. Еще более приглушенный шелест страниц свидетельствовал о том, что читатель перескакивает теперь через целые главы.

«…Вдали мелькал красный огонек… Конец…»

– Хм… конец?!

Удивленный этим непредвиденным обстоятельством, он в сердцах захлопнул книгу. Через деревянный забор его окликнул Андрей:

– Ну, понравилось?

– Нет! Ничего не происходит… и слишком много трудных слов!

– Каких трудных?

– Вот, смотри сам: благоуханный… куранты… обстоятельства… безразличный…

– Почему же ты их не выучил?

– Зачем это? Учить я сегодня уже учил – уроки… А теперь я читаю…

– Вот видишь, поэтому у тебя и нет словарного запаса… Послушай, Тасе, когда встречается такое вот трудное слово, нужно остановиться, выписать его, запомнить… Так все люди читают.

Андрей раскрыл наугад оранжевую книгу. Быстро пробежав несколько предложений, он остановился и подчеркнул ногтем какое-то слово:

–  Небытие… небытие…Что это такое? Я не знаю. Тогда записываю это слово в записную книжку и запоминаю… Дальше: коробиться…Я записываю: ко-ро-биться.И так далее… Будешь запоминать три-четыре новых слова в день – вот тебе и словарный запас. А книга эта – исключительная, поистине исключительная, так и знай!

Тасе не стал проверять слова приятеля: слишком уж ему эта книга не нравилась. И с той поры он надолго решил, что «поистине исключительная» означает что-то очень плохое, серое и скучное.

Через несколько дней Тасе снова уселся читать – снова на дворе и опять за тем же каменным столиком. Но читал он другую книгу. И совсем по-другому. Услышав из-за забора его монотонное гудение, вы могли подумать, что там, над каменным столиком, кружится шмель. Но какой-то странный шмель, потому что время от времени словно бы устав кружиться, он начинал – правда, не без усилий – расшифровывать отдельные слова:

– Э-э-э… Павильон… павильон…Э-э-э… кандидат… кандидат…Э-э-э… актуальный… ак-ту-аль… ны-ы-ый… просторечие… про-сто-ре-чие…

– Что ты читаешь? – с недоумением спросил его Андрей.

– «Черный снег».

– Но это же отвратительная книга. Поистине отвратительная! Поверь!

– Поистине… как?

– Отвратительная!

– От-вра-ти-тель-на-я, – повторил по слогам Тасе, занося слово в записную книжку.

– Что ты там делаешь?

– Записываю… все эти… как их? – выражения… По твоему же совету… А вечером зубрю. Вот смотри, только отсюда, с двадцати пяти страниц, я выписал сто двадцать этих… слов и выражений. Смотри!.. Хорошая книга!

И с этого момента Тасе решил, что «поистине отвратительный» значит что-то хорошее, полезное и невероятно интересное, и несколько дней не расставался с «поистине отвратительной» книгой даже ночью. А перед сном зубрил нараспев:

–  Павильон, кандидат, апартеид, дифицит.Три-четыре в день? Да я и сто могу выучить! Дипломат, телескоп, гороскоп…Я им покажу словарный запас!.. катафалк, СОС, молокосос…Так! Теперь закрыть книжку и повторять наизусть: абсурд, подспудно, кандидат, диссертант, апартеид…

И когда на ветках шиповника облетели все листочки, а ягоды налились багровой сладостью, Тасе нехватало уже всех четырех карманов для накопившихся записных книжек с трудными выражениями. Каждый вечер он листал их и зубрил нараспев.

Но результаты, подлинные результаты сказывались в его речи.

– Тасе, дай мне откусить от твоего яблока, – просил его, например, Андрей.

– Нет, не так… – строго отвечал Тасе. – Это не гигиенично. Дай нож, я его подшлифую. Вот так!.. Теперь разделю на две составные… Ну что, разве это не великодушно! Прямо благоухают во рту! Джонатаны, не что-нибудь!

– Да, хороши, – соглашался с полным ртом Андрей.

– Как это хороши? Поистине отвратительны!.. У моей тетушки такой ревностный сад. Яблоки там растут всевозможные: побольше, поменьше, поактуальнее… Эти – самые витиеватые и самые сладкие… Да что там говорить: поистине отвр атительные.

– Совсем они не отвратительные!

– Ты просто придираешься. В другой раз не дам…

– Чего ты рассердился? Яблоки исключительные, поистине исключительные!

– Как тебе не стыдно! Сам чуть язык не проглотил, а говорит… Непризнательный, бессознательный, неосновательный!..

Школьные друзья разделились на два лагеря. «У него есть словарный запас», – решили одни и искренне восхищались, когда Тасе подлетал к ним на перемене, крича во все горло:

– Братцы, ура, по зоологии я написал поистине отвратительно!.. Десятка обеспечена… Хоть я и не презентую…

Но большинство пожимало плечами: «Разве это словарный запас?»

– У тебя бедный словарный запас, – сказал ему через несколько дней учитель зоологии, вручая контрольную работу, испещренную большими вопросительными знаками. Послушай сам: «Полевая мышь живет на скошенных полях и питается пережитками. Поэтому ее следует беззащитно искоренять, так как она очень жизнеопасна и беспристрастна…»Как это – питается пережитками?

– Пережитками, товарищ учитель, – это значит остатками жита, пшеницы значит. И приносит непредвиденный ущерб, потому что очень жизнеопасна и беспристрастна. Как бы это сказать…

– Как это – жизнеопасна?

– То есть – опасна для урожая… и беспристрастна, значит, ничего не боится…

– Откуда ты взял все эти слова?

– Вот отсюда!

Он вытаскивает из кармана одну из записных книжек. – Здесь весь мой труд! – И, переворачивая страницы и даже не глядя на них, он декламирует: – Катафалк, кандидат, алчный, червленный, превратный… бракодел, нелицеприятный…

– А ну погоди! Что значит червленный?

– Вы надо мной смеетесь! Червленный – это в котором червяк завелся. Яблоко червленное.

– А бракодел? Что значит бракодел?

– Который по делам браков работает, браки заключает.

– А нелицеприятный?

– Очень просто: некрасивый значит.

Теперь класс уже не делится на два лагеря. Смеются все без исключения. То есть нет, я ошибаюсь. Все-таки в нем два лагеря: по другую сторону стоит Тасе и горько плачет… И его слезы, «потешно» (безутешно) и «неустанно» (беспрестанно) текут на записную книжку, призванную доказать наличие у него «словарного запаса»…

В последующие дни Тасе больше не появлялся во дворе, возле круглого каменного столика. Ягоды шиповника опали, прихваченные инеем, или были склеваны щеглами… Однажды я встретил мальчика на улице, и мне показалось, что его карманы больше не оттопыривают записные книжки. А потом я увидел его еще раз. Он снова читал, но теперь – спокойно, страницу за страницей. Время от времени он останавливался и открывал толстую книгу, на обложке которой крупными синими буквами было написано: «Словарь».

Заметив меня, он спросил:

– Что такое комплот?

– Заговор, тайный сговор против кого-нибудь…

– А не компот?

– Нет.

– Ага…

Да! Мальчик работал со словарем, спрашивал, отыскивал смысл каждого нового слова, каждого нового выражения. И лишь два выражения – и то из старых: «поистине исключительный» и «поистине отвратительный» – остались для него непонятными. Но это не помешало Тасе Ст. Ал. Григоре произнести благодарственное слово артистам, посетившим школу в конце октября. Ему так понравился спектакль, что троим приятелям пришлось силой удерживать его на стуле, когда артисты вышли кланяться маленьким зрителям.

– Браво! Бис! Бис!.. Поистине отвратительно!

– Что ты там болтаешь? Как это отвратительно? Это же было прекрасно!

– Бис! Мало сказать «прекрасно»: отвратительно! Пойду поблагодарю их… Товарищ, товарищ, я благодарю вас от имени всего класса. Это был… поистине отвратительный вечер!

Какой тут поднялся гвалт! И какие тумаки получил Тасе – я просто не могу описать. И может быть, не столько этот гвалт, сколько эти тумаки наконец помогли ему понять, что «отвратительно» отнюдь не значит «хорошо»…

Где сумел Тасе за пять минут раздобыть огромный букет хризантем, я сказать не могу. Знаю только, что при выходе он встретил артистов, весь пунцовый от возбуждения и смущения:

– Извините, я ошибся… как бы это вам объяснить… тут все дело в моем словарном запасе… Мне так понравилось… Это был исключительный, поистине исключительный вечер!

И все вокруг захлопали…

Но на следующий день в школьном саду не оказалось ни одной хризантемы…

ТАК ЛИ УЖ ТРУДНА ГЕОМЕТРИЯ?

СИМПАТИЧНЫЕ БУКАШКИ ЭТИ СВЕРЧКИ! Нынче летом я научился выживать их из норок. Подразню, подразню соломинкой, вот они и выползают на свет, такие сердитые… Симпатяги! У меня несколько штук и сейчас живет. Я привез их из лагеря и держу в специальной коробке. Стрекочут, сердце радуется. Будто мы переехали в деревню. Но наши соседи придерживаются другого мнения. И мама, разумеется, тоже.

– Миту, – спрашивает она меня ежедневно, – откуда здесь, на седьмом этаже, взяться сверчкам?

Я молчу, потому что знаю: мои сверчки надежно упрятаны. Я поместил их в коробку и подвесил ее к потолку на балконе. Об этом знает только Фане, мой друг. Он приходит ко мне каждый день, и мы любуемся ими на балконе, в то время, как мама обрызгивает все кругом гексахлораном. Сегодня я приготовил Фане потрясающий сюрприз. Идя в школу, захватил с собой несколько сверчков в коробке из-под крема. Я специально немного опоздал; когда я вошел в класс, урок уже начался. Смотрю, Фане сидит на первой парте. Я сажусь, как обычно, на четвертую. Мне виден только его затылок. Даже ногой не дотянуться до него под партой. А сверчки шуршат, шуршат в коробке… Симпатяги! Но как показать их Фане?

Учитель начинает объяснять что-то, подойдя к доске и повернувшись к классу спиной. Я делаю из бумаги катышок, нацеливаюсь и бросаю. Фане шупает свой чуб, но не оборачивается. Смотрит на доску. Второй катышок попадает ему прямо за ворот. Он почесывается, но все равно не оборачивается. Я делаю катышок побольше, собираюсь бросить его и… Что такое? Будто что-то щелкнуло меня по носу.

Напишу ему записку: «Приходи смотреть сверчков. Я сижу один. Мой сосед по парте заболел».

Сворачиваю записку и толкаю в бок Нику. Тот оборачивается:

– Отстань!

Сухарь какой! Я пытаюсь пробиться справа, через Налу. Он качает головой:

– Смотри на доску!

Ну и товарищи, какие-то чурбаны бесчувственные! Подумаешь – записку передать!

Я отказываюсь от своего плана. Смотрю на доску; там множество углов и треугольников, несколько кругов: АВ, А ₁, В ₁, амалое, бмалое… [4]4
  Так буквы обозваны в переводе в бумажной книжке. Прим. верстальщика fb2.


[Закрыть]Что бы все это значило?

– АВ равно СД – говорит учитель.

– Какое АВ? Я ничего не понимаю. Трудная же эта геометрия! С самого начала трудная: углы, линии, равные отрезки, неравные отрезки, прямые, обратные… и все друг на друга похожи! Я листаю учебник: весь он словно бы написан нашим учителем: углы, треугольники, круги, АВ, СД, А ₁, B ₁…

…Вдруг обнаруживаю, что Фане сидит возле меня.

– Почему ты опоздал? – шопотом спрашивает он. – Я все время бомбил тебя бумажками.

– А я – тебя…

– Принес сверчков? Какие они? Покажи мне одного…

– Итак, АВ равно СД. Поняли? – спрашивает учитель.

– Да-а-а-а! – отвечает класс.

– Что за АВ, Фане? Где это АВ?

– Ну ладно, тогда я больше не дам тебе красок… – сердито отворачивается мой друг, потом начинает снова: – Ну покажи, Миту, прошу тебя, хотя бы одного…

Вот пристал!

– Провалиться мне на этом месте, если я еще когда-нибудь дам тебе краски!

– Подожди, чего ты… Не могу же я тащить коробку из правого кармана левой рукой?

– Так вытащи правой!

– Тоже не могу!

– Почему?

– Потому что правой я записываю. Не видишь? Учитель смотрит.

– Из правого кармана, говоришь?

Он запускает руку и ухватывает коробку… Открывает ее:

– Какие славные! Какие славные!

В самом деле, они и черные симпатичные. Но покрашенные – просто чудо! Представьте себе белого сверчка с красными точечками! Или – в белых полосках, как у зебры, или с красной головкой и зелеными ножками… Как я их крашу? Очень просто: акварельными красками.

И вдруг я вижу, что Фане кладет коробку в карман. В свой нагрудный карман…

– Что ты делаешь, Фане? Дай мне коробку!

Фане смотрит на доску и бормочет:

– Значит… так! АВ равно СД.

– Отдай сейчас же коробку…

Но Фане невинно спрашивает:

– Где здесь АВ, Миту?

– Отдай коробку!

– А ну, помолчи! Не видишь, что ли, я не нахожу АВ?

– Он подносит к губам треугольник и шепчет: – И потом, ведь краски-то мои, и кисточки мои, и идея моя…

– А сверчки – мои…

С грехом пополам он соглашается отдать мне трех сверчков, и то – желтых. Эти желтые даже совсем и не смешные… Ну погоди, дай мне только купить краски…

Учитель вытирает запачканные мелом руки и возвращается к своему столу.

– Ну, что мы сегодня узнали?

Ребята поднимают руки. И в тот же момент раздается продолжительное стрекотание. Фане подносит руку к нагрудному карману и желтеет – как мои сверчки. Потом краснеет и сразу же – белеет, как его сверчки.

– Миту, сверчки… сверчки… – потерянно бормочет он.

– Что, Фане?

– Коробка раскрылась. Их нет…

Он лихорадочно ищет.

– Почему отрезок АВ равен отрезку СД? – спрашивает учитель. – Можешь ты нам сказать, Фане?

Фане встает. Раздается стрекотание. Учитель подходит к нам. Я смотрю на Фане. По его груди ползут – как видно ослепленные светом – штук пять сверчков. Как цветные пуговки.

Я чувствую, что задыхаюсь… что я весь взмок. Вытаскиваю платок и вытираю лоб. Но из платка вылезают другие сверчки. К счастью, как раз в это время раздается звонок. Впрочем, какое там – к счастью!.. Через два часа об этом узнала вся школа. В тот же вечер, в восемь двадцать к нам пришел классный руководитель. В восемь двадцать пять у нас, на седьмом этаже, больше не стрекотал ни один сверчок…

Прошла неделя. Я сижу на первой парте, рядом с Фане. И уже начинаю разбираться в отрезках. И лишь время от времени посреди урока раздается стрекотание: как видно, один из сверчков поселился где-то в классе. И – словно нарочно! – на него находит как раз на уроке геометрии! Ах, поймать бы его!

Мы ищем его каждый вечер – я и Фане. Мы слышали, что если сверчок найдет теплый уголок, он может жить там до самого декабря. Неужели это правда? Вот паршивая букашка!