Текст книги "Большие каникулы"

Автор книги: Мирча Сынтимбряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

КАК ДЕЛА, БАБУШКА?

ТЕПЕРЬ, КОГДА НАЧАЛИСЬ ВЕСЕННИЕ КАНИКУЛЫ, когда и в самом деле пришла весна, посещение бабушек и дедушек, несомненно, стоит на почетном месте в расписании каждого школьника. И я уверяю вас, что все бабушки всей страны, начиная с сегодняшнего дня, чаще выходят за калитку, по-стариковски, из-под руки вглядываются вдаль.

– Не придет ли сегодня мой внучек?

Или:

– Который из них появится первым?

И я не думаю, что многим бабушкам приходится ждать понапрасну. Не потому, что начались каникулы, и не потому, что пришла весна, а потому что… Но стоит ли перечислять все причины, по которым внуки любят бабушек, а бабушки внуков?

Итак, начиная с сегодняшнего дня на пороге у тысяч бабушек появятся десятки тысяч внуков – ведь молодых побегов всегда больше, чем стволов, – и веселые, раскрасневшиеся, они спросят:

– Как дела, бабушка? Как поживаешь, дедушка?

Ну так вот, об этом-то «как дела», как поживаешь мы и хотим сегодня поговорить.

Бывает, что это «как дела?» говорится только ради красного словца. – Как дела бабушка? Воду носишь? Дрова колешь? М-да… Я только хотел узнать, как ты поживаешь… До свидания, я к тебе еще забегу – посмотреть, как у тебя дела.

Ты поворачиваешься на каблуках – и был таков… Ведь бабушка знает, что ты занят. Иначе, говорит она себе, ты непременно остался бы. Она знает, что во время каникул у школьника много дел: надо поиграть в мяч, погулять с друзьями, порыбачить, покататься на велосипеде… Она радуется, что светит солнце, радуется твоей радости и все же в ее сердце осталось что-то невысказанное, набежала какая-то тень и весна для нее на минутку померкла. Несмотря на все это – можешь быть уверен! – завтра она снова будет смотреть вдоль улицы, козырьком приложив руку к глазам, и ждать тебя. Тебя или другого внучка.

На этот раз, видно, будет дождь, потому что небо обложило. Но ведь уже начались каникулы – и появляется другой внучек. Он тоже начинает разговор с «как дела?», но совсем по-иному. Судите сами.

– Как дела, бабушка? Воду носишь? Дай, я тебе помогу… Принеси мне еще одно ведро, чтобы дело спорилось…

Это нетрудно для довольно большого внучка. Для старого человека, конечно, намного труднее… Не успела бабушка украдкой смахнуть слезу, как внучек принес полные ведра.

– А теперь что ты будешь делать, бабушка? Собираешься на базар? Разреши мне сходить. На дворе дождь. Через пятнадцать минут я вернусь. Все будет в порядке.

Вторую слезу бабушка не смахивает. Да она и не появляется. Разве что так, какой-то туман перед глазами. Бабушка старательно вытирает очки. Но дело, оказывается, не в них… Однако, вот уже хлопает калитка. Бабушка только-только успела надеть очки.

– А сейчас что ты делаешь, бабушка? Готовить обед я не умею, но разреши, я наколю тебе двор – на всю неделю.

Бабушка слушает стук топора. На дворе идет дождь, небо еще не прояснилось. Значит, свет на бабушкином лице – не со двора. Нет, не со двора… А вот и дровишки.

– А теперь как твои дела, бабушка?

Видите? Если хорошенько вдуматься, то совсем другое «как дела?» Если, например, вспомнить, как сказал то же самое вчера первый внучек… «Как дела, бабушка? Воду носишь? М-да… Я только хотел узнать, как ты поживаешь. До свиданья…»

Но бабушка про того и не вспоминает. Совсем забыла… Такие уж бывают иногда бабушки, забывчивые… Теперь она думает совсем о другом.

На дворе сумрачно, и дождь навешивает на окна еще один ряд занавесок. Но в доме, кажется, больше солнца и тепла, чем когда бы то ни было… Бабушка чувствует, как это тепло согревает ей сердце, и даже не слышит, что говорит внучек.

– Ты что-то сказал? – вздрагивает она.

– Да. Что ты будешь делать вечером, бабушка? Пойдем со мной в театр? Я купил два билета…

Теперь бабушка знает, откуда идет свет. В ее доме поселились каникулы. Их принес внучек.

ТРУДНОЕ ЗАДАНИЕ

РАННИЕ ЗИМНИЕ СУМЕРКИ. Последние лучи солнца рассеялись и померкли.

В комнате потемнело. Густые черные тени ложатся на подоконник. Только огонь в печке отбрасывает мягкий, красноватый отсвет на лавку, на которой, поджав под себя ноги, сидят два мальчика, Ион и Кулица. На столе лежат раскрытые тетрадки для сочинений. В начале страницы старательно, круглыми, с нажимом буквами выведено слово «Задание», а под ним: «Расскажите об особенном поступке, совершенном вами этой зимой». Но ручки лежат вдоль страниц, как брошенное оружие.

Мальчики дружно вздыхают. Вытаскивают из миски с подслащенной кукурузой зернышко за зернышком… и снова вздыхают.

– Особенный поступок… хм!

– Трудное задание!

– Особенный поступок… особенный – значит, не обычный, правда ведь? То есть что-то такое… совсем небывалое… Особенное!

Ион шевелит кочергой тлеющие угли и медленно продолжает:

– Я кое-что вспомнил… но это случилось летом, на ку-палке…

– Ну, летом-то легко! А зимой – дело другое. Что можно сделать зимой? Врезаться на санках в сливовое дерево? Поймать воробышка? Поскользнуться на льду?

Услышав слово «лед», второй мальчик вскакивает, как ужаленный:

Погоди! Я придумал! Ведь если лед треснет, человек провалится и утонет?

– Да, только если ты утонешь, то ничего не напишешь.

– А если он треснет под кем-нибудь другим? Например, под каким-нибудь малышом? Разве ты не кинешься к нему, не спасешь его?

– А ты разве спасал?

– А что? Думаешь, испугался бы? Зажги свет, я про это напишу. Разве это не особенный поступок?

– Может, и особенный… Только нынче зимой речка даже и не замерзала.

– М-да… Трудное задание!

Мальчики похрустывают в тишине зернышками кукурузы и тяжело вздыхают.

– Что-нибудь особенное… особенное… – бормочет тот, что держит в руках кочергу и глядит на раскаленные угли. – И вдруг светлеет: – Знаешь что? Я видел волка.

– А он тебя видел? Вот в чем вопрос!

– А то как же? Я тебе расскажу, как дело было. Уж если это не особенный поступок, то я и не знаю… Дело было на холме Поеницы. Сначала я подумал, что это наш пес, Буркуш. Пристал ко мне, как банный лист, ни на минуту не отстает. Я останавливаюсь – и он останавливается. Я иду, он тоже. И вдруг слышу сзади вой – у меня кровь в жилах застыла. Смотрю через плечо – а он мчится прямо на меня, огромными прыжками. Что делать? Оглядываюсь: ни души, и даже дерева нет, на которое можно забраться. Только бочка, что осталась с тех пор, как гнали сливянку. И вот, в ту самую минуту, когда волк был возле меня и я услышал, как он лязгает зубами, я – скок! – и одним прыжком прямо в бочку. Отдышался и стал глядеть в щелку. Волк ходит вокруг, скулит, царапает бочку когтями. И суется мордой в дырку для затычки. А клыки у него вот такие! Просидел я там часа два… Уже почти стемнело, но волк не уходит. Вдруг вижу просовывает хвост в дырку… Тут я его хвать обеими руками и давай вязать: один узел, другой, третий…

– Четвертый…

– Откуда ты знаешь?

– Так это же рассказывал дед Панделе, когда кукурузу лущили.

– Жаль… это был особенный поступок… Ребята от зависти лопнули бы.

– Я ведь тебе сказал, что зимой не бывает особенных поступков.

– Ох! Трудное задание!

Кукурузных зерен стало меньше, зато вздохи участились.

– Придумал! – вскочил Кулица. – Случай со свиньей. А, ты не знаешь? Давай расскажу. Послушай, какой особенный поступок! Прихожу я к дяде Митруцу. А он как раз свинью зарезал, такую здоровенную, с буйвола. Вот приготовил он солому, чтобы ее опалить, и зажег, а свинья вдруг вскакивает, вся в горящей соломе, и бегом со двора, а сама хрюкает… Тут я… я…

– Ну что?

– Тут я прыгаю на свинью, хватаю ее за уши…

– Прыгаешь прямо в пламя?

– Прямо в пламя! И так, верхом… прямиком к речке!

Ну как? Разве это не особенный поступок? Ведь могло все село загореться.

– Может… только дядя Митруц никогда не палит свиней, а ошпаривает их. А из щетины щетки делает.

– Верно. Трудное задание!

– Я же говорю, зимой не бывает особенных поступков. Вот если бы мы были на северном полюсе – дело другое. Каждый день встречаться с двумя-тремя белыми медведями, сталкиваться с китом, мчаться на собачьих упряжках по льдинам, которые трещат под тобой…

– Заблудиться полярной ночью, в снежную метель, сражаться с волками, стрелять из ружья…

– Чтобы патроны кончились и ты дрался ножом…

– Зубами, когтями… и все-таки добиться своей цели…

– Вот это был бы особенный поступок!

– А здесь? Речка не замерзает, волков нет…

Мальчики закрывают глаза и представляют себя полярниками. Они карабкаются по вздыбленным льдинам, сгибаются под бешеными порывами ветра, слепнут от холодных снежных пластырей…

И вдруг вскрикивают в один голос:

– Ягнята! Ягнята со Стежэрища…

Отблеск пламени несколько секунд весело пляшет на бусинках их обнаженных в улыбке зубов.

Как это они забыли? Ведь это и есть особенный поступок!.. Да, там, в горах, в овчарне… В тот день они вышли из Мусариу по хорошей погоде и отправились по тропинке, через гору. И вдруг началась метель – словно разверзлись хляби небесные. В воздухе, казалось, хлопали десятки утыканных иголками холстов, а ветер… ветер бил, щипал, щелкал их, как резинкой от рогаток, снег завивался, вихрился, штопором сверлил им плечи и грудь. Хорошо, что они были тепло одеты. И вдруг откуда-то слева послышалось блеянье. Чабан гнал овец к овчарне. Он кричал и колотил их палкой, но ослепшие овцы сбивались в кучу, голова к голове.

– Эй, Кулица, – услышали они голос чабана, – у меня две овцы объягнились. Унесите ягнят в село, здесь они пропадут.

У входа в овчарню лежали две овечки. Снег набился к ним в шерсть и покрыл ее ледяным щитом. Между ними, на утонувшем в снегу тулупе чабана, темнели два крошечных комочка, серые и жесткие, как кошма.

В минуту Кулица скинул с себя кожушок. Ион – полушубок… Оба сбросили шапки… Завернули в них дрожавших ягнят и кинулись в село, что лежало в долине Полянки. Когда они прибежали домой, их уши болезненно потрескивали, а челюсти не разжимались. Больше они ничего не чувствовали. Ягнят посадили на печку… Да, прямо на печку. Они еще были живы… Через несколько минут из серых и жестких ягнята стали черными и кудрявыми и тоненько заблеяли.

– Ты и напиши… Ведь это ты сбросил кожух.

– А ты полушубок…

– А ты дал мне свой шарф.

Они смеются, довольные.

– В конце концов, можно написать обоим…

И вдруг веселый блеск зубов гаснет.

– Да, только это случилось прошлой зимой… Нет, два года тому назад, когда был буран…

– А сейчас – что же нам написать? Трудное задание!

Угли тлеют в печи, в теплой комнате уже давно стало совсем темно. Только на белых страницах еще видны ручки, что лежат, как покинутое оружие.

– Знаешь что? – прерывает тишину тот, что сидит у печки. – Давай полистаем план нашего отряда.

Они включают свет и начинают листать страницы тетради: «Обязуемся собрать тонну золы…»

– Я уже собрал килограммов сто…

– Ну и что в этом особенного? Я тоже собрал килограммов семьдесят…

«Уберечь все пятьдесят саженцев от зайцев и других грызунов».

– Мы их все укутали.

– Ну и что? Разве это особенный поступок?

«Разбивать лед на улицах села, чтобы люди и животные не падали».

– Давай дальше.

«Помочь ставить щиты для снегозадержания на полях». «Очистить от лишайника все сливовые деревья в школьном саду».

– Ну и что? Мы разбивали лед, помогали ставить щиты, очищали сливовые деревья… Только разве это такие уж особенные поступки?

– А разве нет? Разве лучше, чтобы люди ломали себе ноги? Чтобы сливовые деревья засохли? Чтобы саженцы погибли?

– Нет, нет… Только все это мы делаем каждую зиму… В этом нет ничего особенного.

– И правда! Трудное задание!

Мальчики молчат и доедают последние зернышки кукурузы. Мерно тикают часы. Громкоговоритель на улице разносит веселую песню.

– Наверное, уже семь часов. Радиостанция заработала. Как время летит!

– А мы ничего не написали…

«Говорит местный радиоузел, – послышался голос диктора. – Выдающиеся поступки пионеров. Первый отряд, во главе с пионером Кулицей Нягу, сдал в сборный центр пятьсот пятьдесят килограмм золы на удобрения. Звено пионера Иона Нягу очистило от лишайника более ста фруктовых деревьев в школьном саду. В январе месяце было поставлено более восьмидесяти метров щитов для снегозадержания на полях. С опытной овцеводческой станции нам сообщили, что две тонкорунные овцы, спасенные пионерами во время бурана, принесли в эти дни первых в нашем селе тонкорунных ягнят. Скоро овечки с жесткой и редкой шерстью…»

Через час, войдя в комнату, мама увидела, что мальчики склонились над тетрадями.

– Ну как, дети, трудное задание?

Они переглядываются и весело смеются:

– Нет, мама, легкое. Только писать надо много, так много! Посмотри: уже три страницы исписано, мелким почерком. А сколько еще надо рассказать!

ПИСЬМО ИЗ ХУНЕДОАРЫ

ЧЕЛОВЕК ПОЛОЖИЛ ПРОЧИТАННОЕ ПИСЬМО на стол, провел рукой по дрогнувшим векам и взялся за ручку. Написав несколько слов на лежащем перед ним белом листе, он остановился… долго, не торопясь, протирал стекла очков – ему показалось, что все вокруг покрыто туманом – и… отложил их в сторону. Человек за столом знал, что виноваты не очки. Что-то другое волной поднималось из его переполненного сердца.

Весной в Западных горах ледники дымятся, скрытые на дне ущелий, и там, над ущельями, встает туман. Читая письмо, старый учитель почувствовал, что безграничная радость исходит, как такой вот туман, из самых глубоких тайников его сердца… Его ученики поднимались в воздух, взлетали, как орлы… Это они-то, воробышки прежних времен!

И с белого листа, что лежал перед ним, казалось, вставало, как на экране, обретая четкие очертания, воспоминание о Стяву Медведе из четвертого класса – его бывшем ученике, который сейчас писал ему из Хунедоары…

Он ехал учить детей в село бондарей-горцев, домишки которых, казалось, были разметаны вилами по каменистым холмам Бихарии. Стоял сентябрь. Война кончилась всего год назад…

За горами еще только поспевала черешня. Сопровождавший его горец шел рядом с крошечной лошадкой и всю дорогу молчал. Страна лежала в развалинах, повсюду царила засуха и голод… Кадки, которые они делали, никому не требовались. Ведь они все равно пустовали бы. Горец заговорил, лишь когда они дошли до школы – простой бревенчатой избы. Тут, спустив со спины лошадки чемодан, он сказал:

– Господин учитель, вы все равно здесь долго не проживете… Сделайте доброе дело… Я отблагодарю вас, чем смогу… У меня единственный сын, в четвертом классе… Его зовут Медведь, Стяву Медведь. У нас уж так повелось: коли останется одно дитя, его снова крестят и нарекают Медведем. Чтобы сильным рос… Прошу вас, как отец, господин учитель, не бейте его… парнишка в грамоте не силен… да ведь у меня он один! Парень смирный, послушный, пусть хоть он жизнь посветлее увидит. Дайте ему свидетельство! Да не заставляйте его учиться, он все равно не сможет… А уж я вам услужу, чем смогу… Черники принесу, как поспеет, малины… Другого у нас ничего нет. Прощайте, господин учитель…

Учитель вспоминал… С сыном его он познакомился в тот же день. Парнишка был высокий, с копной белых как куделя волос и большими глазами под прозрачно-голубыми веками, которые пугливо взметывались, как крылья голубки.

Он вызвал его к доске.

Все дети вдруг зашумели, заговорили озабоченно:

– Его не вызывайте… Он у нас пуганый – с тех пор, как его барин наказал, у которого он потерял овец…

Мальчик стоял и улыбался. Его улыбку нельзя забыть, она была похожа на тайный плач, которого он стыдился.

– Покажи-ка мне твою тетрадь, Медведь!

Мальчик подошел к столу, вытащил из матерчатой сумки тетрадь и протянул учителю. Почерк у него был мелкий и словно спотыкающийся, каждая строчка спускалась вниз или забегала вверх, как тропинка, вдоль пропасти.

Мальчик заговорил по-прежнему с улыбкой, напоминающей плач:

– Я знаю все, что написано в книге. Спросите меня, я расскажу… Только писать не могу научиться…

Учитель рассматривал тетради. Совсем близко какой-то бондарь стучал по ели топором. Когда раздался скрип падающего дерева, учителю послышался печальный, глухой голос:

– Дайте ему свидетельство, господин учитель…

В ту ночь учитель не спал. Он сидел, разложив перед собой тетради мальчика и, рассматривая странные, словно страдающие головокружением буквы, пытался найти корень зла. Он понимал, что рука мальчика скользит по листу слепо, как летает, тыкаясь по углам, летучая мышь… Первые слова еще можно было прочитать, но дальше… буквы шли ко дну или тянулись вверх, словно руки утопающего. Страница была для мальчика лесом, в котором он двигался с завязанными глазами, натыкаясь на каждое дерево… Но это только на письме. Вообще же он двигался прямо.

И в памяти учителя все снова и снова всплывали глухие, как мольба, слова:

– Дайте ему свидетельство, господин учитель… Пусть хоть он жизнь посветлее увидит…

– «Что делать? Что должен сделать в таком случае учитель-коммунист?»– спрашивал он себя, безнадежно глядя на лежавшие перед ним тетради и словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь замутненную воду.

«Все!» – ответил себе учитель.

Он вспоминал сейчас зори той зимы 1946 года… Село было погребено под снегом. Дети не ходили в школу. Он попросил у секретаря партийной организации коня и керосиновую лампу и стал ходить из дома в дом… Трое из четырех не умели читать. Зимой горцы испокон веков сидели по домам и выделывали свой «товар». Но в ту зиму почти в каждом доме открылось что-то вроде первого класса. Учитель вспомнил слова секретаря, его горькую улыбку:

– Нас, горцев, буржуи отправили прямо в университет. Мы учили историю в Цебя, в Местякэне, в Лупень [5]5
  Исторические местности, связанные с румынским национально-освободительным и революционным движением (Прим. перев.).


[Закрыть]. Мы прошли все дороги страны, уча географию. А геологию изучали, работая в наших горах, где столько золота, серебра, соли… Мы, горцы, прошли высшую школу. Только в первый класс не ходили. Видите те огни, что мелькают у Фериче? У нас их называют «мороками». Люди поджигают кору черешневого дерева, чтобы отогнать вурдалаков, волков, зло… Но теперь вурдалаков выгоним мы, коммунисты… И тогда не будут больше сохнуть ни люди, ни деревья.

– Не мучайтесь вы, господин учитель… Не может он… Уж как его бил учитель, который до вас был. Коли он злом не взял, то и вы добром не сможете… – говорил отец.

Учитель сидел у них дома.

Хозяин подбрасывал в печь еловых веток, чтобы в комнате стало светлей. Мальчик виновато и грустно улыбался. Стоило ему взять в руку перо, – и сразу же, после двух-трех, слов, строка лавиной сползала по всей странице.

– Дайте ему свидетельство, господин учитель.

Но учитель не слышал. Он потел вместе с учеником, склонившись над тетрадью. Здесь нужно все разобрать по частям и потом сложить снова…

– Открой дверь, дядя, жарко…

Мальчик смотрел на него и улыбался своей странной, как плач, улыбкой.

Учитель вспоминал… Часы… десятки, сотни часов рука двенадцатилетнего мальчика, как слепая, двигалась по бумаге, пытаясь вывести самый простой знак. Ожидая, когда ученик правильно выпишет буквы, учитель сотни раз повторял одно и то же слово…

Но зима 1946 года прошла… Когда весной начал таять снег и расцвели подснежники и первоцвет, мальчик впервые улыбнулся по-настоящему. И показал учителю первые правильно написанные строчки. Долгие месяцы рука мальчика двигалась, как раздавленная улитка, а теперь она начала наконец выводить буквы одну возле другой.

Стяву Медведь кончил четвертый класс одним из лучших. Потом он уехал в Хунедоару… Прошли годы. В западных горах много раз дымились захваченные весной ледники. Как и сейчас – этой прекрасной весной, охватившей всю страну…

Учитель включает свет. Перед ним лежит последнее письмо главного старшего сталевара Стяву Медведя…

«Поэтому я прошу Вас прибыть на собрание, на котором будут обсуждать мое заявление о вступлении в партию. Я сказал об этом товарищам из партбюро, и они согласились. Вы знаете меня с детства, знаете мою семью… Я очень хочу, чтобы вы были рядом со мной…»

Учитель дрожащей рукой проводит по глазам. И не может сдержать слез.

– Орлята мои… Взлетают, подымаются ввысь!

СОСЕД

ПРОСНУВШИСЬ УТРОМ, ВИКТОР как обычно подбросил вверх одеяло и хотел вскочить с постели, но ударился лбом об стенку. Только тут, потирая набитую шишку, он вспомнил: накануне они переехали сюда из старого дома, а там кровать была поставлена совсем по-другому. Еще полусонный, мальчик направился к окну и отодвинул в сторону занавеску. Солнце как раз вставало, и Виктору показалось странным, что оно поднимается по левую сторону от шоссе, а не по правую, как в Петрошань. Странным показалось ему и то, что под их окном простирался огромный зеленый сад. Мало того, вместо людского муравейника, передвигавшего вагонетки к промывной башне, видно было бесконечное голубое небо да ряд выстроившихся вдоль шоссе новых и светлых домов.

– Мы – в Урикань, в новом городе! – обрадовался мальчик. – Какие здесь белые дома! – подумал он. – Интересно, а наш дом – какой? – И в нетерпении выбежал из комнаты. В коридоре он увидел идущие вверх ступеньки.

«Это лестница на второй этаж! – воскликнул он про себя, потому что никогда не жил в многоэтажном доме, и это показалось ему чем-то особенным. Во всяком случае, чем-то совсем необычным.

Он как раз собирался подняться по лестнице, когда увидел на дверях через площадку табличку и понял, что там живет сосед. „Франчиск Кристя“ – прочитал он по слогам. Значит, соседа зовут Франчиск. Виктор будет звать его дядя Фери! Какой он? Молодой или старый? Есть у него велосипед? А патефон или радио? Умеет ли он играть в шахматы? Есть у него дети? И кем он работает?

„Нет, детей у него нет“, – понял мальчик, убедившись, что в комнате целый день тихо.

Однако часа в три он услышал, что там кто-то насвистывает. „Сейчас я с ним познакомлюсь“, – подумал Виктор и выбежал в коридор. Скоро сосед вышел. Это был молодой, высокий человек, с черными глазами и усиками. На нем был тренировочный костюм вишневого цвета, на ногах – футбольные ботинки, а в руках мяч.

– Папа, наш сосед – футболист! – крикнул Виктор, врываясь в комнату, где его отец как раз снимал свою шахтерскую робу.

– Да, и к тому же – очень хороший. Вы еще не познакомились?

Мальчик обрадовался. Он тоже играл в футбол. И тоже ходил на матчи. И он стал мечтать о том, как они познакомятся, поговорят о футболе и даже вместе погоняют мяч. Но сосед в тот день больше не показался.

Назавтра мальчик увидел его только под вечер. Он как раз хотел спросить, кем, по его мнению, лучше быть – вратарем или нападающим, как вдруг остановился в недоумении. На этот раз сосед был одет в черный костюм и белую рубашку, а под мышкой нес скрипичный футляр.

– Значит, он не футболист», – подумал мальчик. И подождав, когда сосед отойдет, крикнул в окно комнаты, где отец читал газету:

– Папа, наш сосед – артист!

– Да, и очень хороший, – ответил отец. – Вы все еще не познакомились?

Виктор обрадовался еще больше. В Петрошань он несколько раз был с отцом на концертах и мечтал играть на трамбоне или барабане в шахтерском духовом оркестре. Мальчик с нетерпением ждал, когда же наконец можно будет поговорить с соседом. Может быть, тот даст ему маленький барабанчик – из тех, на каких играют ученики? Или хотя бы флейту…

Но они встретились лишь на следующий день, вечером. Виктор опять хотел было остановить соседа, но, рассмотрев его, прирос к месту. Сосед был одет, как все, а под мышкой нес большую чертежную доску и целую кипу книг.

«Значит, он – не артист», – подумал мальчик и помчался на кухню.

– Папа, нам сосед, наверное, студент в Петрошань.

– Да, и очень хороший. Как я вижу, вы все еще не познакомились…

Виктор был страшно рад. «Раз он студент, – думал мальчик, – он покажет мне свои книги и картинки. И расскажет много интересного… Студенты столько знают!»

Лежа в постели, Виктор никак не мог заснуть. «Как же новый сосед может быть и артистом, и футболистом, и студентом? – спрашивал он себя. – Что, у него три специальности? Целых три? И все сразу?»

Проснулся он чуть свет. Отец собирался на работу.

– Папочка, скажи, у дяди Фери три специальности?

– Нет. Всего одна: он шахтер.

Мальчик вышел в коридор и тут увидел соседа в прорезиненной блузе, в шахтерском шлеме и с лампой.

– Значит, он – шахтер, – прошептал мальчик.

– Да, и очень хороший, – засмеялся отец, выходя из комнаты. – Именно поэтому он и может играть в футбол, играть на скрипке и, кроме того, учиться…

Виктор был вне себя от радости. Ведь он тоже хочет стать шахтером! Но и футболистом, и студентом, и артистом… как новый сосед!

И увидев, что его отец вместе с дядей Фери уже выходят за ворота, он подбежал к забору и крикнул им вслед, как принято среди шахтеров:

– Желаю удачи!

Потом вернулся домой, снова лег и заснул как сурок.