Текст книги "Black Sabbath. Симптом Вселенной"

Автор книги: Мик Уолл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

6. Рожденные умереть

Четверка Black Sabbath и без того всегда была нервной, а катастрофически плохие продажи Technical Ecstasy и вовсе перепугали их не на шутку, но им все же удалось хотя бы на время облегчить свои страхи на гастролях по Америке, где большинство осенних и зимних концертов прошли при аншлагах. В этом им в первой части турне неизмеримо помогла разогревающая группа Boston, чей одноименный дебютный альбом и хитовый сингл More Than A Feeling тогда разрывали чарты. Дон Арден, ставший в шестидесятых первопроходцем «пакетных гастролей» – туров с участием сразу нескольких популярных групп, – воспользовался этим опытом, чтобы гарантировать, куда бы ни поехали Sabbath, на разогреве у них играли группы, способные и сами распродать половину зала. Именно поэтому в 1976 году на разогреве Sabbath отметились Boston, Black Oak Arkansas, Томми Болин, Боб Сигер, Тед Ньюджент и Journey, которые уже и сами были практически готовы устраивать хедлайнерские гастроли по США.

Вернувшись в Великобританию в марте 1977 года, чтобы отыграть десять концертов, в том числе четыре аншлаговых шоу в лондонском «Хаммерсмит-Одеоне», группа снова взялась за старое. Когда Тони вернулся домой, кричащие заголовки музыкальной прессы посвящались дебютным альбомам The Damned, The Clash и The Stranglers, а он недовольно взирал на это с вершины своей отрезанной от мира башни. Если уж пресса считает это хорошей музыкой, может быть, и хорошо, что о Sabbath больше ничего не пишут?

– Признаюсь, я такого совершенно не предвидел, – позже сказал мне Айомми. – Панк казался мне очередной преходящей модой музыкальной прессы. В Америке о нем еще не говорили, а эти группы все еще играли по клубам. Мы думали, что им долго нас не догнать.

Гизер, который всегда лучше всех чувствовал новые тренды и больше всех боялся перемен, сразу же понял, какой большой угрозой является это новое поколение рок-групп для Sabbath и насколько ограниченным кажется теперь их будущее.

– Мы не знали, куда дальше двигаться. Мне кажется, панк очень сильно по нам ударил. Услышав Sex Pistols, я подумал: ну все, Sabbath устарели. Несмотря на то что наши песни оказались намного долговечнее их песен, да и вообще сам панк продержался всего года два, они звучали так… свежо. Я вспомнил, какими когда-то были мы. И подумал: ну все, мы потеряли все это, весь этот гнев и энергию. С этим было очень трудно смириться, потому что мы продали миллионы альбомов и пережили ужасную битву с менеджментом.

Двойной удар от панк-рока и Миэна «оставил в нас большую пробоину».

Остальных новые реалии панка настолько запутали, что когда они согласились взять AC/DC на европейские гастроли в апреле, то подумали, что они панки – просто потому, что у музыкантов волосы были короче, а гитарист носил школьную форму. В Sabbath крепко сидел комплекс неполноценности, и они с ужасом наблюдали, как AC/DC буквально уничтожили сцену в первые же двадцать минут концерта в Париже. Они не знали, что группа просто пришла в бешенство из-за плохо работавшей аппаратуры. Они думали, что это все часть шоу. Не помогло даже то, что их певец Бон Скотт, еще один фронтмен, обожавший наркотики и алкоголь в любом порядке и сочетании, часто ходил в гримерку Black Sabbath и тусовался с Оззи. Тони относился к ним с подозрением. Когда после концерта в Гётеборге Гизер в шутку пригрозил Малкольму Янгу игрушечным ножиком-бабочкой, боевитый лидер AC/DC подумал, что нож настоящий, и ударил Гизера в лицо. Поняв свою ошибку, Малкольм тут же извинился, но Гизер устроил истерику и потребовал убрать их с гастролей. Требование было выполнено, а последние четыре концерта отменили.

Именно в такой закуклившейся атмосфере Тони Айомми отчаянно искал способы вернуть группе прежнюю значимость. Technical Ecstasy в куда большей степени, чем все предыдущие работы, был, как насмешливо выразился Оззи, «альбомом Тони». Тони впервые получил полную свободу действий, мог делать все, что угодно. Результатом стал худший, в коммерческом плане, альбом Sabbath. Вместо того чтобы усомниться в себе – этого ему не позволил сделать кокаин, – он стал винить других. Всех остальных. Лейблы, которые плохо рекламировали альбом, радиостанции, которые подняли недостаточно громкую шумиху. А больше всего он обвинял музыкальную прессу, которая, как считал Тони (в определенной степени справедливо), систематически подрывала репутацию Sabbath в течение многих лет и в конце концов довела ее до самой низкой точки.

Единственным, кому удалось избежать его гнева, оказался клавишник Джеральд Вудрофф, бывший участник бирмингемского джаз-фьюжнового коллектива Matibu, которого пригласили сыграть в качестве сессионного музыканта. Джеральд, которого обычно звали Джезз, стал первым из двух клавишников Sabbath, которые гастролировали и записывались как участники группы, но, по сути, были подручными рабочими, которые играли на заднем плане, прячась за занавесом или усилителями. Лишь через несколько лет Джеффу Николлсу, сменившему Джезза, все же дали «официальное» место на сцене. Еще одной их общей чертой была готовность сидеть всю ночь с Тони и работать над материалом. Остальные уже давно махнули на это рукой, но теперь Тони нашел более сговорчивого «партнера по работе», с которым можно было что-нибудь сочинить. Впрочем, ни Вудрофф, ни Николлс не были обозначены соавторами многих песен, сочиненных совместно с гитаристом.

Даже непосредственных конкурентов вроде Led Zeppelin и Deep Purple, которых музыкальная пресса тоже не особо жаловала, все равно уважали больше, чем Black Sabbath. Сидя в одиночестве в гостиничных номерах после концертов, напиваясь апельсиновым соком и «лакируя» его горками кокаина, словно «Лицо со шрамом» от хеви-метала, окруженный исключительно предателями, глупцами и притворщиками, Тони был в тяжелых раздумьях о судьбе Sabbath. Где они ошиблись, что нужно сделать сейчас, чтобы направить «корабль» в нужном направлении, как вернуть хоть немного доверия прессы и серьезных критиков? Как не дать Sabbath стать еще смешнее, чем сейчас?

Не помогало делу и то, что Оззи тоже находился в свободном полете.

– На этом этапе мы уже все на х*й с ума посходили! Могли не спать целыми сутками. Несколько раз я поджигал себя, когда засыпал пьяный с зажженной сигаретой. Просыпаюсь, а у меня грудь горит.

Бывало и так, что Оззи просыпался в луже собственной мочи, если вообще просыпался. Чаще всего какой-нибудь техник подбирал его там, где он лежал, закидывал на плечо и нес в кровать. Тони, всегда считавший Оззи клоуном, всерьез начал думать, что он стал еще и обузой. Хуже того, он стал обвинять в спаде продаж лично Оззи, сравнивая его (не в его пользу, конечно) с Робертом Плантом, небеспроблемным, но по-прежнему золотым богом-фронтменом Led Zeppelin, и Дэвидом Ковердейлом из Deep Purple, еще одним красавчиком-вокалистом с мощным голосом, который не позволял наркотикам лишить его человеческого достоинства – по крайней мере, на публике.

Тони, который всегда относился к Оззи как к неизбежному злу – терпел его глупые выходки, пока звезда группы восходила все выше, становилось все более обидно, что в его группе, Black Sabbath, поет клоун. По крайней мере Билл, чьи проблемы с алкоголем и наркотиками были не меньше, чем у Оззи, всегда выдавал то, что от него требовалось, и на сцене, и в студии. Кроме того, Билл был мишенью для множества «розыгрышей» Тони. Например, во время записи Technical Ecstasy Тони и один из техников спрятали под кроватью Билла большой кусок сыра горгонзола. Билл редко менял одежду, да и горничных впускал в свою комнату в лучшем случае раз в неделю, так что через несколько дней запах стал настолько ужасным, что Билла можно было унюхать, когда он даже еще не вышел из-за угла. В другой раз Тони сказал техникам переодеть упившегося до беспамятства Билла в Гитлера, заклеив ему волосы изолентой – а потом обнаружилось, что, не выдирая волосы, изоленту можно из них удалить только одним-единственным способом – состричь их все под корень. Однажды Тони вообще сказал отнести спящего Билла на озеро, положить в лодку и оттолкнуть ее от берега, а потом просто ушел. Билл был безнадежным пьяницей и кокаинщиком, но при этом «смешным». И очень редко не попадал в ритм.

Если говорить о Гизере, то он по-прежнему отлично играл, писал отличные тексты и делал то, что ему, блин, говорят. А вот Оззи…

Пол Кларк, который как раз в то время начал работать на группу – сначала водителем, потом тур-менеджером, – вспоминает, что «Тони всегда говорил мне держаться от Оззи подальше». Кларк познакомился с Айомми в 1973 году, работая вышибалой в ночном клубе «Рам-Раннер»; он «всю жизнь провел то в тюрьме, то на воле, понимаешь, о чем я? Детские колонии, прочая подобная херня. Вот как все было. Но работа в Sabbath меня исправила, я даже сумел сделать карьеру. Я многому научился и многое вложил в эту работу». Впрочем, и невозмутимый Кларк очень удивился, когда Айомми предупредил его насчет вокалиста группы.

– Оззи просил меня подвезти его или еще что-нибудь такое. «Нет, не делай для него ничего, – говорил Тони. – Ты с ним с ума сойдешь». Но я относился ко всем одинаково. Я помню, что Оззи, если я его возил и кто-нибудь в другой машине выводил нас из себя, говорил: «Когда он остановится, я ему на капот насру!» Он вылезал из машины, и я такой: «Не надо, Оз». А он: «Нет, я на него насру!» Срать Оззи мог реально в любой момент. Ох*енно смешно.

– Поскольку я не играл на инструментах, – сказал Оззи, – я чувствовал себя просто певцом. То есть человеком, который бо́льшую часть времени не нужен.

Ситуация лишь усугублялась тем, что Тони теперь полностью контролировал все дела – и на сцене, и за ее пределами.

– Ну, и начинались всякие ссоры: «я думал, что я лучше него, он думал, что он лучше меня, он думал, что он лучше него». На самом деле я не лучше, чем Билл, а Билл не лучше, чем я. Никто из нас не лучше, чем кто-либо другой. Пока у нас был пакетик порошка, брикетик травки, бутылка бухла в багажнике, машина, которую можно водить, и гостиничный номер, в котором можно запереться и принимать дурь всю ночь, мы были счастливы.

Все. За исключением Тони.

В конце концов Оззи уже не смог терпеть дальше. В общем-то, терпеть уже не мог никто, но Оззи, который всегда ужасно боялся Тони, всегда вздрагивал, когда Тони просто подходил к нему, сбежал первым. Конец 1977 года оказался для Оззи особенно тяжелым. Его отец Джек умирал от рака. Группа казалась чем-то эфемерным. Брак с Тельмой разваливался. На гастролях Оззи себя не контролировал, и в обычной жизни ему не везло. Выходя на улицу, как всегда окруженный толпой старых друзей и прихлебателей, он чувствовал себя цирковым уродцем, на которого либо таращатся, либо накидываются, а единственным известным ему способом с этим справиться было нюхать еще больше кокаина, пить больше спиртного, курить больше травки и спать с новыми «шлюхами». Можно все.

– Я перепробовал все, – рассказывал он мне. – Единственное, на что я так и не подсел, – герыч. Я несколько раз пробовал, но меня просто вырубало, а для этого мне вполне хватало бухла и пилюль. Наверное, мне повезло, потому что иначе мне бы уже точно давно настал конец.

Но конец, можно сказать, нашел его сам. Вернувшись в студию «Рокфилд» близ Монмута впервые за семь лет после записи Paranoid, группа должна была сочинять и репетировать новый материал для следующего альбома, который собиралась записывать (опять-таки из-за налогов) в Торонто в следующем году, но настроение в репетиционном зале было поганым как никогда. Тони понимал, что именно сейчас особенно необходимо выдать по-настоящему хороший материал, но у него это никак не получалось. Даже у Гизера, которому обычно вполне хватало косяка и чего-нибудь алкогольного, чтобы настроиться, дела не шли. Тони счел это неприемлемым. Он уже привык к тому, что Оззи и Билл бесполезны, но Гизер был соавтором его песен, собратом-гитаристом, единственным в группе, кто обязан был понимать, чего, черт возьми, хочет добиться Тони. И Тони прогнал его.

– В группе было такое настроение – «кто-то обязательно должен уйти», – пожимая плечами, рассказывал Гизер много лет спустя. – Сначала ушел я. Они все встретились, потом Билл пришел ко мне домой и сказал, что я уволен. Причины не назвали. Просто – я больше не в группе, остальные считают, что мне неинтересно работать, так что я должен уйти. Я, конечно, немного разозлился, но, знаешь, спорить не хотел. Да и не особенно-то я огорчился, если честно. Я к тому времени уже потерял интерес.

А потом, недели через три или четыре, мне снова позвонил Билл и сказал, что группа хочет со мной встретиться в «Холидей-Инн» в Бирмингеме. Я подумал: это еще что, блин, такое? Ну, я пошел, встретился с ними, а они говорят: мы хотим, чтобы ты вернулся, я тогда ничем не занимался, так что сказал – ну ладно. В группе просто были брожения. Настроение такое – кто-то должен уйти, но кто? Первым оказался я. В общем, я вернулся в группу, и, естественно, чувства у всех были не лучшие. Как бы все ни старались это скрыть, настроение было паршивое.

Через неделю в Уэльсе их посетил бухгалтер Колин Ньюман, работавший на Дона.

– Я знал, что рано или поздно нас ждет что-то очень плохое, – сказал Оззи, – потому что мы никогда не платили налогов. Патрик Миэн просто говорил: «Не беспокойтесь об этом, я разберусь». И он разбирался, понимаешь? А потом мы ушли от Патрика, Колин Ньюман приехал в Монмут и четыре е*аных часа рассказывал нам про все эти тонкости и прочее. В общем, он сказал: «Слушайте, вы не платили налогов вообще никогда. Надо заплатить налоги». Билл после этого разозлился и спросил: «А ты не мог бы все это повторить?» А я говорю: «О, да ну на х*й, Билл! Это безнадежно!» Я просто встал и ушел. Я был пьянее всех, но доехал на машине от Монмута в Уэльсе до самого Стаффордшира. У меня даже прав не было. Надо было просто свалить подальше…

Тони был взбешен. Как посмел он, самый низкий по положению, просто сбежать и оставить группу в дерьме? Гизер и Билл, впрочем, боялись куда больше. Оззи был певцом группы. Как выразился Гизер: «Нельзя просто пойти в магазин и купить нового». Означал ли отъезд Оззи распад группы? Тони был несгибаем.

– Если прижать Тони к стене, то он накинется на тебя, он боец, – вспоминает Пол Кларк. – Он примерно так ко всему отнесся: ну и х*й с ним, найдем нового певца. И это он и попытался сделать.

Певец, к которому обратился Тони, стал фигурой весьма неожиданной – но именно таких Тони постоянно подбирал в следующие двадцать лет, когда приходилось искать для Sabbath очередного вокалиста. Вместо того чтобы найти кого-нибудь, чей голос легко подошел бы к отлично известному материалу, он выбрал человека, настолько не похожего на Оззи – и по характеру, и голосом, – насколько возможно. На этот раз – бывшего фронтмена Savoy Brown Дейва Уокера. Дейв пел хорошо, но очень стандартно и приблюзованно, в характерном стиле своего поколения: грубовато, с хрипотцой и вибрато и очень энергично. Это идеальный голос, чтобы петь что-нибудь вроде «О-о-о, крошка». Но вот исполнение, скажем, Iron Man или Children Of The Grave, – задача для него почти непосильная.

Тони было все равно. Дейв тогда жил в Сан-Франциско, куда его «вынесло» после короткого, безуспешного периода в Fleetwood Mac, но он был еще одним своим парнем из Бирмингема, которого Тони и Билл знали еще со времен Mythology. Он был чуть старше остальных – в январе ему исполнялось 33, – и всегда с уважением относился к Тони, который когда-то помог ему получить место в Savoy Brown. Айомми знал, что проблем с ним не будет. Уж точно не столько, сколько их было с Оззи. Более того, он мог сразу прилететь обратно в Англию. И – он умел сочинять. Один короткий, бормочущий телефонный звонок от Тони, и Дейв присоединился к группе.

Но если Уокеру представлялось, что он нашел себе работу мечты в суперзвездной рок-группе, то его ждал большой сюрприз. Он приехал в Монмут в ужасно холодный и дождливый день незадолго до Рождества 1977 года, и увиденное его явно не воодушевило. Тони, похоже, был рад его видеть – наконец пришел хоть кто-то, с кем можно вместе сочинять и кто рад этим заниматься. Но Тони был весьма неразговорчив. Нужно было самостоятельно угадывать его чувства. Дейв, конечно, вполне мог с этим ужиться – за Тони говорила его гитара. Певец быстро занялся работой над новым материалом, в том числе тремя песнями, которые в результате записали для следующего альбома Sabbath. Гизер, который никогда раньше не встречался с Дейвом, был молчалив и отстранен – судя по всему, думал Дейв, потому, что его не очень радовала перспектива появления в группе нового поэта. Ну а Билл… Билл в те дни разговаривал только с Биллом, и то только когда был достаточно для этого трезв. Вспоминая те репетиции много лет спустя, Дейв считал, что главным компонентом той гнетущей атмосферы было отсутствие Оззи. И без того шаткая структура казалась еще более странной и непрочной. Он вспоминает, что как-то днем Оззи пришел выпить с ними в пабе.

– Мне было его очень жаль, потому что в то время он, по-моему, пережил ужасные события. Я тогда думал, что Оззи и сам не понимает до конца, что делает. Он не был уверен, правильно ли поступил, когда ушел из Black Sabbath.

Работа с оставшейся группой была такой, «словно ты пришел домой и не понимаешь, куда попал».

Может быть, и так. Но это не помешало ему «написать хренову тонну» текстов за время работы. Еще были сделаны новые фотографии группы – вместо официальных пресс-релизов.

Оззи быстро отреагировал, в том же месяце дав слезливое интервью Тони Стюарту из NME. Примостившись у трескучего камина в роскошной гостиной своего стаффордширского особняка, он рассказал удивленному журналисту, что если бы не ушел из Sabbath, то «умер бы через два-три года, а мне кажется, что нет ничего достойного того, чтобы лишиться за это жизни». Он говорил, что находится в «двухлетнем запое» и чувствует себя очень виноватым, что подвел фанатов, «потому что для тех, кто когда-то любил Sabbath, теперь все будет иначе». Но у него не было выбора. «Я бы не сказал, что группа испортила мне жизнь. Но у нас было много личных конфликтов». Он признал, что ему не нравится Technical Ecstasy, но вместе с тем играть на гастролях одни и те же старые песни каждый вечер скучно. Он проводил параллели между ранними классическими композициями Sabbath и новой волной панк-групп. «Я не говорю, что мы предшественники панка, но в какой-то степени мы были народной группой, такой, как сейчас панки. Я не хочу так играть, но мне нравится новая волна, потому что необязательно быть нейрохирургом, чтобы ее слушать. Это простая, приземленная музыка, которую можно настучать даже на жестяной крышке». Оззи решил, что прежде всего Sabbath уничтожил музыкальный бизнес. «Бизнес, – объявил он, – похож на спелое красное яблоко, за которым прячется огромный краб». А еще он сделал пророческое, как выяснилось, объявление, что собирает собственную группу, которую назовет Blizzard Of Ozz. «Я готов работать дальше, – пожимал он плечами, – но в комфортных условиях. Я больше не позволю делать из себя проститутку».

В январе 1978 года «новые» Sabbath отметили новый год, выступив вживую на местном бирмингемском пятничном дневном телешоу Look Hear, где ведущей работала Тойя Уилкокс; они исполнили War Pigs и новую песню Junior’s Eyes, сочиненную с Дейвом Уокером. Друзья и сотрудники из офиса Дона и представители лейбла сказали, что все вышло замечательно, и предсказывали новому составу большие перспективы. Сам Дон, впрочем, был не так доволен. Но он хотел потянуть время, прежде чем сделать свой ход, и этот ход оказался решающим.

Через две недели, 20 января, прямо в день семилетия старшей дочери Оззи, Джессики, умер его отец. Оззи позже рассказывал писателю Дэвиду Гансу, что в последние дни его отца перевели из главной палаты в подсобное помещение, где обычно держат метлы и ведра. «Его вид слишком пугал остальных пациентов, так что его положили в кровать, похожую на колыбельку, гигантскую колыбельку. Его перевязали… как боксера, руки, блин, перебинтованы, и капельницу с глюкозой поставили. Он был настолько под кайфом, что ничего не соображал. Знаешь, что самое потрясающее он мне сказал? Я однажды признался отцу, что принимаю наркотики. И спросил его: перед смертью ты будешь принимать сильнодействующие лекарства? А он говорит: обещаю, что буду принимать. Он был на морфии. Вообще не осознавал, что происходит, потому что боль, наверное, была адская. Операцию сделали во вторник, а умер он в четверг… Я так еще по-настоящему и не смирился с этим. Двадцатого января я схожу с ума, словно оборотень. Я плачу и смеюсь целый день, потому что это одновременно день рождения дочки и день смерти отца. Веду себя как чокнутый».

Через месяц после этого Оззи вернулся в Sabbath, и они отправились в Торонто записывать новый альбом. Деньги победили – как и всегда, когда речь шла об Оззи и Sabbath. Дон устроил им выволочку, объяснив, что они не получат таких же авансов от лейблов или концертных промоутеров, если у них в группе фронтменом, как он выразился (довольно резко, но нельзя сказать, чтобы совсем неверно), «хер знает кто». Особенно учитывая, что Оззи хочет вернуться.

– Я вообще, сука, не знал, чего хочу. Я одно только понимал: если у меня что-нибудь еще не взлетит, я быстро обеднею, но у меня такой п*здец творился, что я точно знал, что не взлетит. Так что, когда они сказали «О, мы тут едем в Канаду, хочешь с нами, или как?», я подумал: ну, а что мне еще делать?

Впрочем, недовольны были все. В первую очередь Дейв Уокер; ему указали на дверь, но он надеялся, что потраченное время хотя бы компенсируют, указав его авторство в песнях нового альбома. Дон зарубил и эту идею – «Людей интересовал только Оззи, поющий песни Оззи», – сказал он мне, демонстрируя двоемыслие, такое типичное для прожженных музыкальных профессионалов, и «забыв», что Оззи почти не писал песен. Дейв Уокер превратился лишь в короткую сноску в истории Black Sabbath. И это стало истинным пророчеством того, что ждет группу дальше, – и в ближайшем, и в отдаленном будущем. Итория Sabbath была длинной и болезненной, но переписывалась так часто, что сейчас четверка основателей соглашается друг с другом лишь по поводу самых очевидных вещей, и то в зависимости от того, кто платит. Такое отношение началось с альбома, положившего конец Black Sabbath: пластинке, которую с весьма уместной иронией (особенно в ретроспективе) называли Never Say Die.

Дон Арден – автор знаменитой максимы музыкального бизнеса, которая звучит так: «Какашку до блеска не отполируешь». Нигде ее истинность не была так очевидна, как на провальном альбоме Never Say Die. Даже Тони Айомми позже признавался, что этот альбом «не нравился никому в группе». Сборник полусырых идей, пропущенных через призму кокаина, алкоголя, травки и общей расхлябанности. Они считали, что для того, чтобы осовременить звучание Sabbath и сделать его более подходящим под новую, передовую панковскую музыкальную идеологию, достаточно будет просто ускорить риффы. Примером этому стали ужасающие треки вроде Johnny Blade («самый суровый парень в городе») и Hard Road, который звучит скорее как воспоминание о блюзовом прошлом шестидесятых, чем олицетворение панковского настоящего.

Они репетировали с девяти утра в заброшенном неотапливаемом кинотеатре, стояли и джемовали, одетые в пальто и шарфы, отчаянно пытаясь вдохнуть жизнь в похожие на похоронные марши, очень стандартные рок-песни вроде Shock Wave и Air Dance. Затем шли на обед, где практически друг с другом не разговаривали, а потом переходили дорогу и на студии «Саунд-Интерчейндж» записывали то, что удалось придумать. Словно лишний раз подчеркивая спад в карьере, по словам Тони, «студия оказалась полным дерьмом». Он винил в этом себя. Он вообще выбрал эту студию только потому, что ему кто-то сказал, что там недавно записывались The Rolling Stones. «Но звук там был мертвым, как гвоздь в колоде».

Они попытались свернуть ковры, чтобы хоть как-то оживить душную акустику, но когда и это не сработало, они просто стали торопливо записываться, надеясь поскорее со всем этим разделаться. Не все было так плохо. Несколько песен, в том числе Over To You, Junior’s Eyes и Swinging The Chain, сочинили с Дейвом Уокером. Оззи «отказался» петь тексты Уокера, так что Гизеру пришлось второпях переписывать Over To You, а петь Swinging The Chain заставили Билла. С Junior’s Eyes же группа просто обманула Оззи, сказав, что переписали текст, хотя на самом деле ничего не сделали. Так или иначе, у них был какой-никакой музыкальный каркас, чтобы на нем что-нибудь построить. Еще одна песня эпохи Уокера, Breakout, стала инструменталом, колорита которому придала целая фаланга саксофонов, – так было легче, чем придумывать что-нибудь более серьезное. Весь проект, по словам Тони, «был обречен с самого начала».

– Тут вот что произошло: мы стали писать музыку не по тем причинам, что надо. Мы устали, – вспоминает Оззи. – Наркотики и алкоголь сделали свое дело, и я хочу сказать, что все, что я позже говорил о Тони, в какой-то степени несправедливо – мы все были не в себе и ждали, что он вытащит нас из этой жопы. Он целыми днями пропадал в студии, хотя ему было не лучше нашего. Но, так или иначе, мы полностью возложили ответственность за альбом на него, а если альбом выходил плохим и не нравился нам, мы втайне винили во всем его.

Гизер соглашается с ним.

– Это было ужасно. Я ненавидел этот альбом. Я его ненавижу. До сих пор не выношу это гребаное говно, потому что оно насквозь фальшивое и ложное.

Единственным светлым пятном оказался заглавный трек, лихорадочное рубилово, которое в самом деле неплохо бы смотрелось в альбоме Sex Pistols. Там даже гитарного соло не было – только замечательный верткий рифф, который пришел, сделал свое дело и ушел обратно, изрядно впечатлив зрителя. Когда группу убедили выпустить Never Say Die на сингле, песня стала их первым британским хитом со времен Paranoid восьмилетней давности. В мае они даже снова побывали на студии Top Of The Pops, чтобы исполнить песню под фонограмму. К тому времени они были в середине 29-концертного британского тура, включавшего пять выступлений в Лондоне и четыре в Бирмингеме. Альбом добрался в чартах до двенадцатого места – судя по всему, фанаты на родине по-прежнему их любили, как бы четверка ни старались запятнать легенду.

Тем не менее, по словам Гизера, «атмосфера была ужасная. Оззи на самом деле оставался в группе только потому, что ему больше деваться было некуда. Никому из нас не нравились песни, которые мы играли, но ничего лучше не получалось. Мы все равно записались, выпустили альбом ради альбома, а потом поехали на гастроли. Гастроли были отличными, но мы играли на них с Van Halen, и Оззи это вообще добило. Он думал, что Van Halen в десять раз лучше, чем мы».

За кулисами они пытались веселиться. Пол Кларк вспоминает одну шутку – попытка убедить Гизера, что его водитель и личный техник, получивший из-за огромного носа прозвище Конкорд, – «просто вонючий фермер. Он был отличным парнем, но мы постоянно над ним прикалывались, говорили Гизеру: „Б*я, он воняет! Он что, обосрался?“ А Гизер такой: я ничего не чувствую, отвалите от меня». Однажды Пол и Тони, решив повторить свой розыгрыш с Биллом, сунули большой кусок горгонзолы в радиатор машины Гизера. Гизер, который тогда жил в престижном городке Клоус-Топ в Мидлендсе, каждый день просил Конкорда отвезти его домой.

– На следующий день, – продолжал Пол, – Гизер приезжает, закрывая платком нос. И у него на зеркале заднего вида висит целая куча этих ароматических висюлек. Буквально несколько десятков. Он говорит: «Увольте его! Найдите мне другого водителя! Я в машине даже дышать не могу!» Мы с Тони чуть не померли, пытаясь не расхохотаться.

Впрочем, как всегда, Билл настрадался от «юмора» Тони больше всего. Перед майским концертом в «Гомон-театре» в Ипсвиче Билл облачился в свои новые «панковские шмотки» – камуфляжные брюки и куртку, купленные в армейском магазине поблизости. Он спросил Тони, что тот думает о его новом концертном костюме, и Тони ответил: «Говно полное». Билл взмолился: «Да ладно тебе, Тони». Тони покачал головой: «Просто ужасно». А потом схватил ведро с водой и окатил Билла. «Как мне теперь на сцену идти?» – закричал Билл, но Тони уже рядом не было – он шел по коридору, шатаясь от хохота…

Впрочем, куда менее забавный случай произошел в Глазго, когда Тони узнал, что на концерт пришел «старый друг» из Melody Maker, Аллан Джонс. Тони так и не простил влиятельного журналиста за ту давнюю резкую статью. Он решил, что пора отомстить. Пол пригласил Джонса за кулисы, «чтобы поздороваться»; Тони в этот момент как раз снимал дорогие часы. Джонс протянул ему руку, а Тони ответил, как он позже выразился, «неплохо просчитанным хуком слева» в челюсть. Естественно, происшествие наделало шуму в Melody Maker и других газетах, и группа еще сильнее испортила себе репутацию среди воинствующей панк-аудитории, но Тони было наплевать. Это же не музыкальный, а личный вопрос.

Вспоминая их предыдущую встречу, Тони объяснил, что встретил Джонса на вокзале, а потом отвез его домой в Лестершир и угостил его ужином.

– Все было нормально, – сказал Тони. Только вот потом Джонс совершил смертельный, по мнению гитариста, грех: стал критиковать и высмеивать его образ жизни.

– Он думал, что я живу в пещере. Стал ругать меня за то, что я коллекционирую антиквариат и картины.

Джонс смеялся над его растущей коллекцией картин, «для которой у большинства людей даже места бы дома не нашлось». Последней каплей, по словам Айомми, стало то, что Джонс стал подтрунивать над его большими немецкими овчарками, которые якобы «напали на него». Вскоре, занюхивая очередную чудовищную дорожку кокаина, Тони решил, что Джонс поплатится за все. И в Глазго в мае 1978 года так и случилось. А потом Тони решил, что поплатиться должны все. И к концу того года они поплатились. Началось все с Оззи, а продолжилось – остальными музыкантами группы и всеми, кто попадался под горячую руку…

К концу года от Black Sabbath осталась лишь выжженная оболочка. Они почти весь год гастролировали с Van Halen, новой группой с лейбла Warner Bros, которые угрожали стабильности Sabbath куда сильнее, чем все лучшие панк-группы, вместе взятые. Семидесятые двигались к своей бесславной кончине, и быстрые как молния Van Halen были лучшим доказательством смены поколений. Фронтмен Дэвид Ли Рот был еще одним клоуном с ограниченными вокальными данными и убедительным образом человека с улицы, но он был на семь лет моложе Оззи и в десять раз атлетичнее: Рот занимался единоборствами и альпинизмом, так что временами казалось, что он просто летает по сцене. Их гитарист, Эдди Ван Хален, впечатлял еще больше. Его манера игры совершенно отличалась от классического блюзового стиля Айомми – Эдди вывел рок-гитару на совершенно новый уровень, популяризировав технику, которая стала доминирующей в роке восьмидесятых: шрединг. Настоящий виртуоз, Эдди имел в своем арсенале множество свежих трюков, в том числе тэппинг (хотя сам он его так и не называл), все эти трюки оказали огромное влияние на целые поколения будущих гитаристов, от восьмидесятых до сегодняшнего дня.