Текст книги "Гибель Марса"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

  – Пойдут двое, – сказал Федор Березин. – Ты и ты, – он почему-то показал на меня.

  – Хорошо, – согласился я к неудовольствию Катажины Фигуры и к вещей радости Лехи Круглова.

  Он сразу губу и раскатал и даже с готовностью нашел в своих бездонных карманах еще один фонарик.

  – По дороге не идите, – посоветовал Федор. – Заметят.

  – Росса придержи, – предупредил я Катажину, глядя на ее мокрые глаза и мстительно припоминая, что совсем недавно она была готова убить меня из-за какого-то пустяка, а теперь выказывала все знаки сильно душевного расстройства. Поди теперь, пойми женщин? Не пропадет, злорадно подумал я, Леха на что?

  Не успели мы с юмоном сделать два шага, как они словно растворились в темноте. Федор Березин предусмотрительно увел всех под деревья.

  Я знал, почему он выбрал меня. Во-первых, из-за чоппера и альдабе, а во-вторых, он мне доверял. Из оружия, кроме моего пистолета, у нас был штурмовой автомат, который довольно уверенно держал в руках юмон.

  Два первых дома выходили прямо на дорогу. За ними между соснами угадывались еще дома и длинные строения – фермы. А надо всем этим возвышались три или четыре рукотворные башни або с черными конусами крыш, чудом сохранившиеся до наших времен, построенные неизвестно когда и неизвестно кем – скорее всего, древними марсианами. Все было темным, мрачным, непонятным и безжизненным. Комары назойливо гудели на все лады, бестолково тыкаясь в лицо. В опавших листьях шуршали шитики, выискивая насекомых. Да и неведомые животные, похожие на летучих мышей, бесшумно перепархивали с дерева на дерево.

  Мы запутались в придорожных кустах и пока продирались, мне казалось, что нас слышно на другом краю поселка. Трава была сухой, и ее стебли громко щелкали по джинсам. К тому же мы подняли столько пыли, что мне до смерти захотелось чихнуть. И я бы чихнул, но в этот момент Сорок пятый, который шел впереди, предостерегающе поднял руку. Я тут же забыл о чихе и замер, как аист на одной ноге, не обращая внимание на комаров, которые облепили меня с головы до ног, а потом услышал тонкий скулящий звук гесиона. Звук то пропадал, то снова возникал в темноте, и казалось, что его источник где-то далеко-далеко – там в темноте, куда убегала светлая дорога. Голодный, скулящий зов гесиона. Некоторые принимали его на веру за плачь женщины или ребенка, и шли, и пропадали, и их никогда не находили.

  – Слышал? – тихо спросил я.

  – Что слышал? – повернулся Сорок пятый.

  – Даже не знаю, – ответил я после паузы.

  Небо было чистым, и слабый свет звезд, падая на Марс, помогал сносно ориентироваться. Мы постояли, прислушиваясь к тишине, а потом двинулись вперед очень осторожно – ощупывая руками пространство перед собой.

  Это нас и спасло. В какой-то момент юмон исчез, и я понял, что он присел. Я очень осторожно приблизился и спросил:

  – Что случилось?

  Он взял мою руку, потянул куда-то вниз, и я ощутил узкий длинный цилиндр, торчащий из земли.

  – Сигналка, – прошептал он. – И там тоже, – он показал по обе стороны от себя. – Не слышал, чтобы камены такие сигналки ставили. Самое интересное, что они почти все сработали.

  Действительно, попахивало порохом. В одном месте в центре выжженной трава была воронка, словно сюда попала граната. Только тогда я догадался. что юмон видит в темноте как кошка. Еще бы – юмон не был бы юмоном, если бы не видел в темноте. Как я забыл о его свойствах. Я сразу почувствовал себе уверенней, и коробки домов уже не казались угрожающими. Да и скулеж гесиона не был таким зловещим. Прочем, мне показалось, что гесион удаляется в горы.

  В стене темнела дыра от снаряда, а из этой дыры тянуло сладковатым трупным запахом.

  Действовать надо было тихо и осторожно. Слева дом окружал колючий кустарник. Здесь тоже были понатыканы сигналки, которые были сработанными через одну. Юмон даже обнаружил противопехотную мину – как раз сбоку от калитки. Можно было догадаться, кого или чего боялись камены. Но это что-то или кто-то сумел пробраться со стороны дороги, которая, казалось бы, должна была охраняться лучше всего.

  Во дворе мы натолкнулись на свежий труп. Камен убегал. Его поймали, и кто-то большой и сильный оторвал ему руки. Трава обильно была залита кровью. Черные, запекшиеся сгустки указывали, откуда и куда тащили труп, чтобы подвесить его на конек сарая. Оружие оказалось бесполезным – ствол автомата был согнут под прямым углом, а рожок – пуст. Тот, в кого стрелял камен перед тем, как его убили, не боялся человеческого оружия. Мало того, он не боялся разнести вдребезги БМП, которая прикрывала въезд в поселок – башенка с двумя спаренными стволами валялась под рябиной в палисаднике дома.

  Похоже было, что колонна, проходя, оставила здесь заслон, а вечером на него напал гесион.

  Я вошел, ступая на ребро туфель. Но как ни старался, гильзы, которыми сплошь был усыпан пол, выдали мое присутствие. Судя по всему, здесь велся долгий бой. А может, боя и не было, а была паника и безотчетный страх перед гесионом. Дыра в стене при ближайшем рассмотрении оказалась проделанной не снарядом, а чем-то иным, бревном, что ли? В нее мог преспокойно пролезть крупный мужчина.

  Впервые о существах внеземного, то есть и внемарсианского происхождения заговорили буквально накануне нынешних событий. Это не было даже еще сенсацией. Мол, кто-то пропал на пикнике в районе Большого Атласа, а кто-то был отправлен в сумасшедший дом. Все походило на досужие домыслы желтой прессы, к которой я и "Петербургские ведомости" себя не причисляли. Отсюда до самой огромной горы Марса – целого высокогорного континента, было никак не меньше пяти тысяч километров. Да и само название – гесион – возникло как синоним морских чудовищ, которых в глубокой земной древности насылали на города Греции. Все это смахивало на сказку для обывателей. Правда, и до Рифовой долины было далековато, и кто знает, что там завелось, после того как долину наполнили водой. Может, оно сидело миллионы лет и ждало этой воды, напилось и пошло гулять по планете.

  Ночь, как и вообще все ночи на Марсе, пока не всходил Танаис, была темна, хоть глаза выколи. Звезды мерцали и от этого казались ярче. Октября выдался относительно теплым, и трупы разлагались быстро. Внутри дома стоял такой смрад, что меня едва не стошнило. Хорошо, что я не ел почти сутки.

  За столом в большой комнате сидел мертвый старик. Смерть настигла его за трапезой. Во рту у него так и остался торчать здоровенный кусок хлеба. Его убили камены. В голове у старика зияла огромная дырка от пули. Я прижимал платок к лицу. Теперь мне пригодился фонарик, который дал мне Леха в обмен на Катажину. Но у фонарика был слишком узкий луч, и я не мог сразу мог оценить ситуацию в той или иной комнате. В первых двух из них и на кухне, кроме мертвого старика, никого не было. Зато наверху мне почудился странный шорох. Кто-то, почуяв мое присутствие, метнулся к окну. Я даже представил, как он стоит и выглядывает в него, прикидывая, сигануть вниз или нет.

  В этот момент, не звякнув ни единой гильзой и не скрипнув ни единой половицей, вошел Сорок пятый и жестом спросил у меня, что происходит. Впрочем, он и так понял – ведь я стоял перед деревянной лестницей, чтобы подняться на второй этаж.

  Он опередил. Трудно было не оценить его героизм – даже если он и умел видеть, как кошка, он не был бессмертным. А это не лучший аргумент в данной ситуации.

  Камен сидели в углу и дрожал как осиновый лист. У него даже не было сил поднять оружие, которое валялось рядом. Впрочем, оно было бесполезным против того, кого он боялся.

  – Что это было? – спросил я, отшвыривая автомат подальше в сторону.

  – Не-не-не з-з-знаю... – выдавил он из себя.

  – Ну да... не знаю! – засмеялся юмон. – Гесион это был! Ге-си-он!!!

  – А-а-а... – на высокой ноте завыл камен, на карачках перебираясь в другой угол.

  Его вой был жалким подобием воя гесиона.

  – Заткнись! – сказал я. – В поселке есть еще кто-нибудь?

  Камен отрицательно замотал головой и снова завыл. Был он совсем мальчишка – тщедушный и жалкий особенно рядом с мускулистым юмоном. Меня так и подмывало спросить, зачем он подался в камены? Не из-за идейных же соображений? Ведь здоровья явно не хватало. Но оказалось, я ошибался.

  – Доброволец, – безапелляционно сказал юмон, тыкая камена стволом автомата, чтобы он замолчал. – Из чокнутый. Такие никогда не раскаиваются. Толку от него никакого. Лучше сразу застрелить.

  Полицейские юмоны под завязку были напиханы различными законами и инструкциями. Эти законы и инструкции заменяли им совесть. В данном случае перед нами был враг, который пришел, чтобы уничтожить марсиан. Время было военное, а Столицу мира была разрушена.

  Камен подобострастно улыбнулся. Крыша у него, видать, уже съехала. Их так и подбирали опытные вдохновители – по спортивным клубам и секциям, заставляя играть в скаутов, туристов и суперлюдей. Они ненавидели мир, в котором жили, и по большому счету сами не знали, чего хотят. Этот возраст надо было пережить, но большинство так и оставались инфантильными до самой своей смерти.

  – Возьмем его с собой, – сказал я, делая шаг к лестнице.

  Не оставлять же мальчишку. Сорок пятый кисло ухмыльнулся. Это значило, что при первом удобном случае он, не задумываясь, убьет камена и скажет, что при попытке к бегству.

  Не успел я ступить на лестницу, как навстречу мне из темноты первого этажа ударила очередь. Пули летели веером. Хорошо, я не включил фонарик и нащупывал дорогу правой рукой. В свете зеленовато-фосфорического облака калачарки я увидел силуэт камена, который, упершись ногами в пол, стрелял с бедра. Это было последним мгновением его жизни. Впрочем, он все равно ничего не понял. Его просто не стало. Он испарился вместе с одеждой, штурмовым автоматом и всеми теми пулями, которые успел выпустить. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугался. Однако на этот приступ слабости длился всего лишь доли секунды. Кажется, я научился тратить ровно столько энергии, сколько нужно было в конкретный момент.

  Сорок пятый, который прикрывал тылы, скатился вниз и еще раз обследовал первый этаж. Видно, камен прятался в подполе и выжидал, чтобы устроить засаду. Если бы он был умнее, он бы бежал отсюда без оглядки.

  После этого юмон вернулся и ударил камена.

  – Ты зачем наврал?

  – Я-я-я не з-з-знаю, – корячась от боли, выдавил из себя камен. – Я здесь давно сижу.

  – Может, еще кто-нибудь есть? – зло спросил Сорок пятый и ударил еще раз.

  Он знал, куда бить, потому что камен не потерял сознание, а взвыл, словно ошпаренный. Юмон заткнул ему рот какой-то тряпкой, валявшейся на полу, и дождался, когда камен замолкнет. После этого он выдернул изо рта тряпку и замахнулся.

  – Говори, собака!

  Камен скорчился, как эмбрион, подставляя под удары только спину. Его так учили. Натаскивали до уровня рефлексов. Он был худ и тщедушен. Из-под ворота торчали жалкие ключицы.

  – Оставь, – сказал я. – Он ничего не знает. А если и знал, то все забыл от страха. Пошли за нашими.

  По пути мы заглянули в соседний дом. Он оказался пуст. Камены сбежали, оставив после себя раздавленные бычки и кучки кала в углу большой комнаты. На втором этаже мы обнаружили два женских трупа. Женщин изнасиловали, а потом зарезали.

  – Ты тоже их?! – Сорок пятый тряхнул за воротник камена, которого мы таскали за собой в качестве живого щита.

  Камен отворачивался и подгибал ноги. Но Сорок пятый был настолько силен, что держал его навесу. Правда, для этого ему пришлось приподнять его за голову. Вдруг в камене что-то хрустну, как в игровом автомате, и он обвис, словно тряпка.

  – Готов, – безжалостно констатировал Сорок пятый, отпуская камена, который, как мешок с костями, рухнул на пол.

  – Не оставляй его здесь, – сказал я, подумав, что это будет нечестно по отношению к женщинам.

  Мы открыли окон и выбросили труп камена наружу.

  Юмон остался в поселке, а я вернулся и застал следующую картину. Федор Березин уже ждал на дороге, встревоженный криками и стрельбой. Леха заговаривал Катажине зубы, привставая на цыпочках, одновременно обмахивал ее веткой, чтобы якобы отгонять комаров. Если бы меня так обмахивали, я бы точно не устоял. Катажина, смеясь, отвечала:

  – У вас слишком большой живот.

  – Это не живот, – возражал Леха, – это комок нервов.

  Глаза у Катажины сияли. Мне показалось, что знаю женщин, как пять своих пальцев. Во-первых, никто из моих знакомых не мог устоять перед Лехиным обаянием и еще кое-чем, разве что Татьяна Лаврова, которая меня обожала, а во-вторых, было ясно, что Леха в данном случае изменил своим принципам – ведь до сих пор ему нравились одни Тани. Причины были неизвестны. Может быть, он изжил в себе былые привычки. А может быть, виной всему был сам Марс, предрасполагающий, как известно, к войне, изменам и коварству.

  Я бы им обоим все простил, но, видать, они так увлеклись, что привязали Росса к дереву. Бедный Росс едва не оборвал поводок, завидев меня.

  – Он все время рвался за тобой, – равнодушно объяснила Катажина, поглядывая на сверху вниз на Лехину макушки и не без кокетства кутаясь в вишневую шаль.

  Собак она не любила. Я это знал и это же останавливало меня в стремлении жениться ней. Как бы Росс при этом себя чувствовал? Нет, предавать друга я не собирался даже ради божественно-красивого тела Катажины, которое, впрочем, доставалось мне при первом желании. Может быть, нас связывал только секс? Я надеялся, что не только. Хотя это надо было еще проверить.

  – А мы его не пустили, – добавил Леха, всем своим видом показывая, что частичка сердца Катажины теперь принадлежит и ему.

  Я с презрением посмотрел на них и произнес по складам:

  – Жи-во-де-ры! – а потом присел перед Россом, разогнал комаров, которые облепили его, и прошептал ему на ухо: – Я тебя одного люблю.

  Я забыл, что у Катажины тонкий слух, но мне было плевать, что она подумает.

  – Ах!.. так... – многозначительно произнесла Катажина ревниво, впрочем, отцепляясь от Лехи, который присосался на ней, как клещ, и перебираясь на мою руку.

  Росс облизал мне физиономию и не отходил ни на шаг в течение всей дороги, пока мы двигались к поселку. Терся, заглядывая в глаза, разве только что не мурлыкал.

  С другой стороны на мне висела Катажина.

  – А я?.. А я! Ведь я же лучше! – дергала за руку, все видом показывая, что раскаивается в своей мимолетной слабости.

  – Это еще доказать надо, – отмахивался я, полагая все же, что женская любовь отличается от собачьей, потому что собачья любовь бескорыстна и преданна.

  – Холодно мне... холодно... – вспыхнула она, но почему-то так и осталась висеть на моей руке, только замолчала и стала подозрительно всхлипывать, желая быстрее помириться.

  В целях безопасности мы вселились одну из башен або. Всего их оказалось пять. Две стояли у болотистой равнины. Видать, древние марсиане сторожили этот путь. Две – на краю поселка. А пятая – перед горой, за лугом. Ее-то мы и выбрали. К тому же она сохранилась лучше. Все четыре этажа были целы. На третьем даже был массивный очаг с часами над огнем, а в окнах, как ни странно – стекла. Толстенные стены, которые могли выдержать длительную осаду, изнутри были аккуратно побелены, и вообще, похоже, камены сюда просто не добрались.

  Владелец башни, видать, был эстетом или стихотворцем, потому что на каждом этаже в убранстве комнат было что-то особенное: на первом находится целый арсенал с первоклассными "ремингтонами" и карабинами различных моделей, а также фирменные спиннинги для любого типа ловли. На втором – вполне современная кухня. На третьем, кроме упомянутого очага, пианино, секретера с гнутыми ножками, широкого охотничьего дивана – шкаф во всю стену, набитый книгами снизу доверху.

  Пока Сорок пятый юмон с Федором Березиным закрывали входную дверь тяжелым дубовым брусом, а Леха зажигал свечи да и вообще как-то странно суетился, поглядывая на меня.

  – А где сумка? – спросил я.

  – Какая сумка? – дебильно оглянулся по углам Леха и сытно икнул.

  Вид у него был такой, словно он плотно пообедал.

  – Сумка с водкой и колбасой, – напомнил я.

  – Наверное, потерял, – беспечно признался Леха и снова икнул.

  Перспектива возвращаться и где-то в темноте искать сумку никого не устраивала. Даже Сорок пятый кисло улыбнулся.

  – Придется поспать на голодный желудок, – сунув голову в проем лестницы, сообщил Федор Березин и полез на широкий диван, тактично предоставляя нам возможность препираться дальше.

  – А зачем тогда зажигаешь, – спросил я у Лехи, улавливая от него знакомый запах алкоголя и купат, – если жрать нечего?

  – Для комфорту! – заявил Леха, икая в третий раз.

  – Ну что, пойдем и мы, – уныло повернулся я к Катажине, совершенно забыв о чудесных способностях Росса.

  Он давно уже ходил верховым чутьем и вдруг ткнулся носом в половики под секретером и несколькими движениями носа, выкопал мою любимую, огромную, как чемодан, сумку. Обычно я с ней ездил за продуктами в супермаркет, набивая три холодильника месячным запасом еды.

  Тогда наконец все стали показывать на меня пальцем. При этом они очень обидно хохотали. Хороши друзья. Даже юмон позволил себе зубоскалить – совсем от рук отбился!

  Оказывается, это была шутка. Розыгрыш. По-моему, даже Катажина оказалась в курсе дела. Я мог бы и сам догадаться – ведь Леха Круглов не самоубийца, он по определению не мог сожрать столько колбасы, рулетов, окороков и прочих съестных припасов, которые были в моем кухонном холодильнике, иначе бы просто лопнул. Впрочем, мы с Катажиной были недалеки от истины – Леха не то что объелся, он еле дышал, даже жил, и единственное, что мог делать – осоловевши икать, тихо хихикать и, конечно, волочиться за Катажиной.

  – Ладно, – великодушно сказал я, – вы здесь сварганьте что-нибудь, а мы сейчас придем.

  Я победоносно глянул на Леху, чтобы он не очень радовался, и мы с Катажиной и Россом поднялись на самый верхний этаж и обнаружили, что он превращен в спальню: огромная, грубосколоченная кровать была застелена периной и толстенным пледом, а на полу лежали волчьи шкуры, привезенные с Земли, потому что волков на Марсе с роду не было. Потолок подпирали вековые дубовые балки. А в углу, напротив камина, стоял вполне современный шифоньер, в котором висели куртки защитной окраски и длинные плащи.

  Вид широкой постели привел Катажину в соответствующее расположение духа. Она разлеглась так, чтобы не очень скрывать свои длинные красивые ноги. Да и вообще, на платье сбоку оказался длинный разрез, который я и не заметил.

  – Ты интересный, как пять копеек! – заявила она мне.

  – А ты!.. – защищался я. – А ты!..

  – Что я?! – спросила она.

  – Ты – лакрус дектус!

  – Чего-о-о?!

  – Черная вдова!

  – Боже мой! – отшатнулась она.

  – Видать, тебя Леха распалил все-таки! – сказал я, и бросил ей одну из курток. – Оденься.

  – Придурок! – вспыхнула она и прикрыла ноги. – Идиот! Психопат! Нашел к кому ревновать!

  – А что не понравился!

  – Может, и понравился, не муж все-таки!

  – Это точно! – согласился я.

  – Постой... – сказала она.

  – Ну?.. – обернулся я, собираясь спуститься вниз.

  – Что-то у нас с тобой не ладится?..

  – А чего ладить-то?

  – Нечего? – спросила она со хриплыми нотками в голосе.

  – Ну не знаю... – остановился я. – Странно все выходит.

  – Дурак! Люблю я тебя, – сообщила она.

  – О-па! – воскликнул я. – В кои веки слышу такие речи.

  – Не веришь?

  – Да уж... – покачал я головой, – особенно после сегодняшних нежностей.

  – А ты поверь. Я тебе самой верной женой буду.

  – Ты что, предложением мне делаешь? – удивился я.

  – Ну да, – она села на постели, растрепанная, раскрасневшаяся и одновременно прекрасная, – а то сам никак не догадаешься.

  – А драться будешь? – полюбопытствовал я.

  – Буду! – упрямо тряхнула она волосами так, что они разлетелись во все стороны.

  – Ну хорошо, я подумаю. Но не особенно надейся.

  – Только не долго, – попросила она, спрыгивая с постели и вешаясь мне на шею.

  Вот ты и попался, подумал я, глядя в ее бездонные глаза цвета земного неба и одновременно ощущая под тканью платья ее божественную талию. Надо ли упоминать, что кожа у Катажины была гладкая, как бархат, а ноги – настолько обалденными, что в лучшие моменты жизни я не мог оторвать от них глаз, забывая обо всех других женщинах и желая только одного – затащить Катажину в постель и насладиться ее телом. Правда, последний раз опыт получился не очень приятным, да и не понятно, на что я, собственно, надеялся в дальнейшем. Надо было выбирать. А как известно, ожидание праздника лучше самого праздника.

  Когда мы спустились, все уже налакались, кроме юмона, и Леха приступил к одному из своих любимых занятий – набиванию брюха, одновременно вращая над огнем вертел с курицей. Надо ли говорить, что пищеварение у Лехи было ускоренного вида, поэтому он вечно ходил голодным, словно внутри себя кормил многочисленных друзей.

  Росс присел рядом. С нетерпеливо горящими глазами, какие только бывают у эрделей, пододвигался все ближе и ближе. И вообще стал жить по Павлову, роняя из пасти слюни и суетливо перебирая передними лапами. Но из чужих рук брал не хотел, а ждал, когда я соизволю на правах хозяина накормить его.

  Горели свечи, и было жарко. Разговор, конечно, зашел о гесионах.

  – Я слышал, что они распространяются по мере затопления древних русел рек, – важно сказал Леха, наливая водку.

  – Скоро и до нас доберутся, – высказался Федор Березин с чувством превосходства.

  – Исключено! – скромно заметил юмон.

  – Это почему? – спросили мы хором, а Леха Круглов даже пролил водку мимо стакана.

  – Потому что есть программа искоренения местной фауны.

  – Но это же не местная фауна, – заметил я.

  – Какая разница! – как бы мимоходом бросил юмон, макая сосиску в горчицу.

  – И то правда, – согласились мы и выпили.

  Федор Березин стал буянить.

  – Я русский офицер! – кричал он в темноту ночи, распахивая окно. – Слышите! Гесионы! Черти полосатые! Я русский офицер! Приходите, искоренимся!

  Мы с Лехой едва оттащили его за ноги, опасаясь, что на крики действительно сбегутся все гесионы со всей округи.

  – Не наливайте ему больше, – сказал я, чувствуя одышку в груди, потому что Федор Березин был здоров, что твой буйвол – вцепился руками и зубами в подоконник и вытянул из нас всю душу, пока мы его отцепляли.

  – Пошли к черту, черти полосатые! – ругался Федор Березин, отползая под секретер, где у него была лежка на половиках.

  Мы с укором смотрели, как он, подобно собаке, крутится, устраиваясь удобнее и поднимая клубы пыли.

  – Напиться не дают нормально... гады!

  – Ну и ладно... – произнес Леха, наливая еще водки. – Нам больше достанется.

  Стало скучновато. Леха попробовал рассказать байку, но она, что говорится, не пошла. Леху даже не вдохновляло присутствие Катажины. Он стал кунять носом. Сорок пятый принес дров, и мы разожгли самый жаркий огонь, который когда-либо горел в этой башне. На ее стенах заплясали тени и отблески пламени.

  Минут через двадцать Федор Березин проспался, вылез из-под секретера и, как ни в чем ни бывало, позевывая, присоединился к нам. Леха быстренько налил. Федор, лихо подкрутил усы, быстренько выпил, крякнул и ему снова захотелось выпендриться – он снова завел песню о гесионах. Стал храбриться, что разорвет их голыми руками, затопчет, изничтожит всеми известными ему средствами, и в том же духе.

  Я знал, что многообещающее начало не сулит ничего хорошего, скорее всего большую драку, и подтолкнул Катажину в бок.

  Катажина попросила:

  – Расскажи, почему тебя зовут Мама ту-ту?

  – Мата ту-ту? – переспросил Федор Березин, силясь понять, о чем идет речь. – А... Ну да. Когда я был маленьким... – начал он, закусывая соленым огурцом.

  – Ты и сейчас маленький, – легкомысленно заметил я, наливая себе и Катажине водки и намекая, что он ведет себя не сообразно чину и возрасту.

  Федор Березин поморщился.

  – Совсем крошка? – уточнил Леха.

  – Еще в школу ходил? – переспросила Катажина.

  – Да... в десятый класс! – Федор Березин начал терять терпение.

  – Ха-ха-ха... – не удержался юмон.

  – Чего ты ржешь?! – возмутился Федор Березин. – Чего ты ржешь! Все равно маленький!

  – Ну в общем, конечно, – согласился я.

  – Не расскажу ничего! – обиделся Федор Березин.

  Где-то в лесу перекликались шитики, да один раз почудилось, что гесион подал голос. Мы помолчали, прислушиваясь. Я стал дремать, прижимаясь к теплому катажининому боку. Иногда мне ее не хватало. Но последние годы я все чаще свыкался с одиночеством. Любить все же лучше на расстоянии.

  – Был маленьким, а дальше что? – Я почувствовал, как Катажина подмигнула мне.

  – Ну в общем... – начал Федор Березин с трагическими нотками в голосе. – Был такой случай: я в десятом классе учился, но уже был такой же здоровым и крупным, как сейчас

  – Шкаф, одним словом? – заметил Леха.

  – Скорее переростком, – уточнил Сорок пятый.

  – Слушай! – возмутился Федор Березин. – Я тебе в морду дам!!!

  – Ладно, мальчики! – остановила его Катажина легким прикосновением. – Что дальше?

  – Да ничего!..

  – Ну говори!

  – Пусть он заткнется!

  – Хорошо, я помолчу, – пообещал юмон.

  – Жили мы в Гореловке – наконец воодушевился Федор Березин. – Туалет на улице, умывальник тоже. Даже душ – в огороде. Однажды встаю, а бежать в клозет облом. Я и сел на горшок брата – он, кстати, большим писателем заделался. Пишет о каких-то лунных вариантах, пожарах в метрополиях и прочее, в общем про землян. А у нас в поселке двери с роду никто не закрывал. Веник снаружи поставишь – и все дела – то есть, хозяин дома. Только натужился, входит... постальонша. Что делать? Не вскакивать же голышом? Соседям расскажет – сраму не оберешься. Все знают, что я летчиком собирался стать. Я морду скорчил, вроде как даун, и бубню: – Мама ту-ту... мама ту-ту... – и слюни пускаю, пусть на брата думает, с которым, кстати, мы очень похожи.

  – И что дальше? – спросил юмон, у которого с юмором было не все в порядке.

  Федор Березин терпеливо вздохнул.

  – А дальше... в школе меня так и прозвали: "Мама ту-ту..." Мало того, все пять лет в учебке меня звали Мама ту-ту. Только когда героя получил, вроде, как забывать стали. И то кто-то из друзей завернет в полк, все начинается заново.

  Минут десять башня або сотрясалась от смеха. Я даже выглянул в окно, словно мы могли кого-то разбудить, но поселок по-прежнему был мертв: под звездный, мерцающим светом серебрились крыши, да Танаис – младший брат Фобоса, готовый рухнуть на Марс то ли через сорок миллионов, то ли через сто миллионов лет, сиял подобно огромной звезде, а на фоне осенней травы темнели купы деревьев и кустов.

  – А зачем ты всем рассказывал? – удивился Леха.

  – Так весело же... – признался Федор Березин, – где еще, как не в казарме, байки травить.

  – Ну насмешил, – сказала Катажина, вытирая слезы и одновременно отодвигаясь от Лехи, который под шумок не прекратил ухаживаний.

  Все сводилось к исследованиям Катажининой талии. Мне было наплевать, потому что Леху могли остановить только какие-то чрезвычайные обстоятельства, например, четвертование или вивисекция всех членов одновременно. И то, я думаю, не помогло бы.

  Вдруг Леха стал трясти головой и ковыряться в ухе, словно туда залез таракан.

  – Что с тобой? – спросил я, решив, что Катажина незаметно пресекла его ухаживания, то есть врезала по уху.

  Но оказалось все проще – сломалась его знаменита "ракушка". Пришлось Лехе срочно искать в своих волшебных карманах агрегат, похожий на шприц, и с его помощью высасывать из уха "ракушку". Леха повертел ее, повертел, достал из бездонных карманов новую и вставил в ухо.

  – Да что за черт? – удивился он, снова тряся головой.

  – А в чем проблема? – спросили мы с Федором Березиным.

  – Да жужжит и жужжит, зараза. Лопочет! Ничего не пойму. Новости забивает.

  – А где юмон? – как бы между делом спросил Федор Березин. Он все сразу понял. – Где это козлик?

  Насколько я помнил, Сорок пятый смотался как раз в тот момент, когда мы стали смеяться. Водку он не пил, а армейский юмор его интересовал меньше всего.

  Юмон появился как ни в чем ни была и уселся на свое место.

  – Ты где был? – спросил я.

  – По нужде ходил, – ответил он, не моргнув глазом.

  – Врешь! – сказал Федор Березин. И в его голосе прозвучали металлические нотки. – Врешь ведь?!

  Юмон молча уставился на нас своими бесцветными глазами. Ежик у него на голове отрос, и редкие волосики лежали на черепе, словно тощий блин на скороде.

  – Ну?! – произнес я. – Колись!

  – Шеф!!! – вдруг заорал Сорок пятый. – Шеф!!! Простите наглеца!!!

  Мы навалились на него втроем и обыскали.

  – Вот он! – торжествующе крикнул Федор Березин, вытаскивая из-под воротника рубашки как-то лепесток. – Передатчик!

  – А ну дай-дай! – потребовал Леха.

  Он любил всякие новинки и разбирался в них, как в любимых женщинах.

  – Старье, – сообщил он, разглядывая чип величиной с ноготь и соответствующего цвета – телесного.

  Такой чип приклеивался к одежде или телу, получал энергию от него и увеличивал радиус действия нейтринного передатчика, который в данном случае был встроен в юмоне в качестве мозгового имплантанта.

  – Я все объясню! Я все объясню! – нервно повторял юмон.

  – А чего объяснять?! – удивились мы, немного расслабляясь.

  Вдруг юмон изловчился, вырвал чип у Лехи и проглотил его.

  Минуты две мы месили его, как тесто. Широкий охотничий диван благополучно подогнул ножки. Импровизированный стол из огромного пня откатился в угол. Под ногами звякали пустые бутылки. Наконец устав больше от того, что мешали друг другу, мы оставили юмона в покое и, тяжело дыша, расступились кружком. Катажина все это время с философским спокойствием курила и наблюдала за нами.

  – На кого работаешь? – спросил я, наклоняясь над Сорок пятым.

  Несмотря на наши усилия, мы его только слегка помяли. Камены были приспособлены и не к таким переделкам. Так что для него это была только разминка.

  – На наших, – с готовностью сообщил он, облизывая разбитые губы.

  – Надо ему рожки отбить, – посоветовал Лука, облокачиваясь на очаг и переводя дыхание. – Это не передатчик, это усилитель. Правильно?

  – Правильно, – согласился юмон и легко сел, словно его и не били. – Я и брать не хотел. Да заставили.

  – Смотри, еще разжалобишь, – заметил Федор Березин, возвращая пень на место и присаживаясь на него.

  – Ну и что, связь была? – спросил я, потом что это было самым важным. Если нас засекли, то надо было срочно уходить.