Текст книги "Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир"

Автор книги: Михаил Воробьёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Глава 2. Проблема хронологии

Изучая Японию III–VII вв., мы сталкиваемся с серьезной трудностью – отсутствием сколько-нибудь надежной хронологии. Эта трудность, конечно, связана с малочисленностью аутентичных, летописных и иных памятников письменности более раннего, чем VIII в., происхождения. Именно поэтому некоторые культурно-исторические хронологии относят начало собственно исторического периода, т. е. периода политической истории с надежной хронологией, к 551 г., а время с 250 по 550 г. называют «полуисторическим» [Beardsley, 1950, с. 8].

Вспомнив все сказанное выше об условиях создания «Нихонги» (а также «Кодзики»), легко предвидеть всю их хронологическую шаткость. Одной из дополнительных конкретных причин этой шаткости можно назвать слепое подражание структуре китайских летописей. События давние и трудно ориентируемые во времени уже в VII–VIII вв. датированы составителями задним числом по китайскому лунному календарю, иногда с совершенно легкомысленной точностью. При этом следует напомнить, что документированное знакомство японцев с этим календарем относится лишь к началу VII в. Но китайская летописная традиция требовала, например, приурочивания хотя бы одного события к каждому году правления царя или императора. Японские летописцы по мере сил следовали этому правилу, допуская лишь совершенно неизбежные отклонения, когда речь шла о ранних царях.

В качестве даты основания Японии был принят 660 г. до н. э. Полагают, что при этом руководствовались китайской традицией: 58-й год (синью) 60-годичного цикла считался годом перемен, а «великие перемены», «революции» по этой традиции случаются один раз в 1260 лет (на протяжении двадцати одного 60-годичного цикла). Когда в 604 г. в Ямато ввели календарь, отсчет в глубь времен от 601 г. (ближайшего года синью) и дал дату основания династии [Kemper, 1971]. «Магия чисел» не помешала японским историографам вольно обращаться с практической, текущей китайской хронологией и летописанием: так, одному японскому царю V в. приписан указ суйского императора VII в. Но корейская хронология V–VI вв. использована более осторожно.

Попытки построить хронологию древней японской истории на материале «Нихонги» и «Кодзики» предпринимались давно (табл. 1). В частности, один из вариантов был предложен японским ученым Ёсида Того еще в 1893 г. В своих выкладках Есида уже учитывал датировку событий, нашедших отражение как в японских, так и в корейских источниках (табл. 1).

Таблица 1

Исчисления дат правления царей – Ямато*

*Составлено по [Wedemeyer, 1930; Накада, 1956; Hashimoto, 1956; Mizuno, 1967; Kidder, 1959]. Год смерти означает год конца правления, и наоборот.

При сопоставлении дат смерти 24 японских царей[31]31
  ¹ В древних японских источниках все правители Ямато, начиная с Дзимму, носят одинаковый титул, который позднее (и в исследовательской литературе) стал осмысляться как «император». Этот титул записан всюду одинаково иероглифически, хотя звучал он по-разному: вначале, по-видимому, как «сумэ-раги», «сумэра-но микото», позднее как «тэнно». Мы употребляем чтение «тэн-но» лишь начиная с VII в., а для предшествующего периода употребляем титул «царь» и производные от него (во избежание чрезмерного разрыва в терминологии). Понятно, что реальное значение титула «царь» будет при этом колебаться от вождя до монарха в зависимости от конкретной эпохи. Собственной «фамилии» этого клана не сохранилось, так как повсюду в источниках он выступает как «просто императорский».


[Закрыть] в «Кодзики» и «Нихонги», начиная с царя Судзина и кончая царицей Суйко, выясняется, что совпадение в днях отсутствует вовсе, совпадение в месяцах образует непрерывный ряд только с царя ЁМЭЯ, а до этого встречается лишь в Ингё и Юряку (но в 10 случаях из 24 «Кодзики» вообще не указывают дату смерти). Совпадение в годе– смерти наступает с Анкана, если не считать Бидацу (оба источника расходятся в датах на год), т. е. с 535 г., и весьма приближенно с Ингё, т. е. с 454 г.

Не удивительно, что, обращаясь к хронологии древней Японии, В. Г. Астон еще в конце прошлого века пришел к следующим неутешительным выводам [Aston, 1889, с. 73]. Древнейшей приемлемой датой японской истории, подтверждаемой иноземными источниками, следует считать 461 г. Но даже записи событий, относящихся к Vb., часто удревнены на два 60-годичных цикла. С осторожностью следует относиться и к некоторым событиям VI в.

В период между двумя мировыми войнами проблемами японской хронологии в Европе усиленно занимались европейские ученые, в частности Гаспардон [Gaspardon, 1938] и А. Ведемейер [Wedemeyer, 1927, 1930]. А. Ведемейер составил сводную таблицу традиционных дат (табл. 2).

Простой взгляд на таблицу обнаруживает целую серию неточностей, подрывающих доверие к хронологии японских источников. Срок царствования десяти из 18 первых царей выше 50 лет. Фантастичен и возраст царей. Из первых 16 царей восемь (или десять) якобы прожили 100 лет и более. Но даже эти цифры по-разному исчисляются обоими источниками.

Поэтому А. Ведемейер взял за основу исчисления 60-годичный цикл, привлек корейские и китайские источники и построил новую хронологию царствований. По этой хронологии, цари с Дзимму до Тюая царствовали с 17 г. до н. э. по 362 г. н. э., Дзингу – в 363–389 гг., Одзин – в 390–406 гг., цари с Нинтоку по Юряку – в 409–479 гг. Пользуясь этой хронологией, Ведемейер написал исследование по древней истории Японии [Wedemeyer, 1930]. XOTJS позднее некоторые японские ученые взяли эту хронологию за основу, всеобщего признания она не получила.

Большее признание получила хронологическая схема, составленная А. Ведемейером для V в. Он использовал записи о японских царях в китайском источнике «Сун шу» и попытался отождествить последних с царями, упоминаемыми в японских источниках, (табл. 3). Это отождествление в целом было принято историками с большим интересом, поскольку родственные отношения между четырьмя последними царями воспроизведены в источниках обеих: стран одинаково.

В послевоенное время работы по изучению ранней японской хронологии развернулись на новом, более высоком уровне (см. [Groot, 1948; Kim, 1972; Marugame, 1972]).

Таблица 2

Хронологические вехи, относящиеся к ранним японским царям*

* [Wedemeyer, 1930. с. 6]. Таблица приводится с некоторыми сокращениями.

** Расхождение в источниках основных и соответственно вычисленных дат.

*** С отмеченного года даты относятся к нашей эре.

**** Возможно, 411. Неясность в одном источнике – «Нихонги».

Накада Каору предлагает следующие любопытные соображения о древней японской хронологии [Накада, 1956, с. 179–185]. Девять царствований, от Дзимму до Судзина, непомерно растянуты в угоду известной нам теории древнекитайских натурфилософов о так называемой революции синью. Но хотя Дзимму и следующие за ним правители кажутся мифическими, трудно, по его мнению, допустить, что могли появиться и существовать мифы, не имеющие в своей основе реальных фактов. Руководствуясь этими соображениями, Накада Каору сделал два допущения: он отнес время смерти Судзина к 129 г. и признал 249 г. годом похода Дзингу в Корею. Свой выбор даты смерти Судзина он не обосновал сколько– нибудь убедительно. Отталкиваясь от этих дат, он по-своему заполняет как 120-летний период между этими датами, так и предшествующий и последующий периоды. При этом Накада Каору

Таблица 3

Японские цари V в. (по «Сун шу» и японским источникам)*

*[Wedemeyer, 1930, с. 99, 105].

исходит из предположения, что 11 царей (от Суйнина до Юряку) правили каждый в среднем по 30 лет. Это дает в итоге 330 лет против 409 лет, по «Нихонги». «Потерю» же 79 лет из 409 он пытается «оправдать» ссылками на общую непомерную протяженность правления первых четырех царей из указанных одиннадцати (от Суйнина до Тюая), и на более мелкие, но частые временные пробелы в других царствованиях. Наряду с «потерей» 79 лет в схеме Накада допущен и общий сдвиг во времени всего 330-летнего периода, особенно заметный для начальной стадии (см. табл. 1). Но Накада Каору пошел дальше и внес дальнейшие уточнения в сроки правлений, ориентируясь на даты событий, отраженных как в японских, так и в корейских источниках (см. табл. 4). Все параллели, кроме последней, подтверждают, как кажется, мнение о «потере» в «Нихонги» целых 60-годичных циклов как об одной из причин хронологических разрывов.

Таблица 4

События, зафиксированные одновременно японской и китайской летописями *

* Для удобства сравнения имена и страны из «Нихонги» даны в корейском чтении.

Главными уязвимыми пунктами схемы Накада являются чрезмерная приверженность к округленному 30-летнему сроку каждого правления и выбор двух абсолютных хронологических вех, к которым привязывается весь 330-летний период.

Выкладки Накада Каору не удовлетворили многих. Хасимот» Масукити в основу своих расчетов положил обширные и скрупулезные подсчеты средней продолжительности правления как японских императоров и сёгунов, так и государей Китая, Кореи, древних Греции и Рима, России, западноевропейских держав, учитывая при этом эпоху, национальные традиции, характер наследования (прямой, непрямой) и т. п. В итоге он счел 20-летний срок правления* наиболее приемлемым в качестве основы для исчисления времени правления пяти государей древней Японии от Судзина до Тюая_ Привязку дат их царствований он осуществляет на базе сопоставления времени их воцарения или смерти, зафиксированного в японских источниках в виде циклических знаков, с абсолютными значениями последних по китайским летописям. По мере приближения к нашим дням расчеты Хасимото все уверенней корректируются фактическими сведениями источников [Hashimoto, 1956, с. 626–688] (см. табл. 1).

Существуют и другие схемы, основанные как на исчислении средней продолжительности правлений, так и на других методиках. Примером первой можно считать выкладки Ясумото Битэн, использовавшего вычислительную технику и определившего среднюю продолжительность правления древних и «легендарных» царей Японии в 10,3 года. При этом время правления Дзимму у него пришлось на 271–311 гг. (см. [Арутюнов, 1975, с. 11]).

Все эти рассуждения и вычисления не лишены остроумия и логического основания, если, конечно, принять за истинное число самих царей. Но и в разобранных случаях более надежна суммарная цифра продолжительности серии царствований, чем установление конкретных дат правления каждого царя. Большинство событий летописей, приуроченных к традиционной хронологии, все равно не удается привязать к новой.

Эта решающая трудность, по всей вероятности, проистекает из прискорбной множественности погрешностей самого разного рода и происхождения, которая в совокупности привела к создавшейся ситуации. В основе неясности хронологии нет системы, не заложено какой-либо одной ошибки (в пропуске или добавлении одного или нескольких 60-годичных циклов, царствования или группы царствований и т. п.). Уже в VIII в. имеющийся лоскутный материал, по-видимому часто не записанный и еще чаще не привязанный ни к какой дате, был искусственно и произвольно, ретроспективно размещен во времени. Только этим можно объяснить отсутствие или несовпадение в двух почти одновременно завершенных источниках даже основных дат жизни, смерти и царствования, возраста правителей, царей и императоров. С каждым годом, проходившим после этого, уменьшалась возможность восстановления купюр, уточнения ошибок и пропусков в датах. Вероятно, поэтому при написании политической истории Японии за эти века практически пользуются традиционной хронологией или же вовсе не указывают дат, а отмечают год правления того или иного царя (так поступаем и мы).

Глава 3. Окружающий мир

Корея

Географическая изоляция Японских островов – явление бесспорное и для истории страны первостепенное. В исследовательском отношении оно приобретает до известной степени значение негативное: признание этого факта как бы снимает внешнюю – для народа, его истории и культуры – среду, выводит страну из русла мировой истории и обращает взор исследователя исключительно на внутренние события. Пытаясь преодолеть подобную тенденцию, мы посвятили специальную главу окружающему Японию миру.

Хотя на первый взгляд события на материке в III–VII вв. вряд ли могли оказать существенное влияние на положение на Японских островах – вследствие трудности связей, взаимной незаинтересованности и неравенства уровней развития, – такой вывод преждевременен и во многом ошибочен. Немногочисленные письменные источники и более обильные археологические материалы свидетельствуют о взаимном интересе и о несомненном воздействии континентальной политики и культуры на жизнь Японского – архипелага. Безусловно, привязанность к континенту архипелага была меньше, чем, например, Корейского полуострова, но сама эта привязанность имела для Японии большее значение, чем изоляция, столь часто отмечаемая. Этот факт оправдывает наше внимание к делам на континенте [ср. Ishida, 1968].

Вплоть до конца VI – начала VII в. все происходящее на Корейском полуострове имело для японцев значительно большее значение, чем события в самом Китае. Поэтому прежде всего обратимся к корейским делам и рассмотрим их сквозь призму этнического, общественно-политического и культурного развития.

Этногенез корейцев известен довольно плохо. В древнейшем прошлом какую-то роль в нем сыграли палеоазиаты. В неолите сложились две локальные этнические области. Южная, более древняя, была связана с протоиндонезийским, малайским миром, что– подтверждается общностью сюжетов о рождении героев из яйца, культа черепахи и барабанов. Северная, более поздняя, уходила корнями в протоалтайский, тунгусо-маньчжурский мир; свидетельство этому – мифы о Чумоне и Тонмёне (героях-основателях Когурё и Пуё), сюжет о героях табунщиках и стрелках. С переходом к культуре металла (середина I тысячелетия до н. э.) сформировались специфические черты этих культурно-этнических областей и одновременно наметились пути к их сближению. Северная область развивалась в постоянном контакте с соседними племенами. Маньчжурии и Северного Китая, что способствовало интенсивному смешению, образованию скотоводческо-земледельческого хозяйства и ранней государственности (древний Чосон). Южная область вела более изолированное существование, мало контактируясь с северной и совсем не контактируясь со своей «прародиной». Поэтому этническое развитие на юге приняло более спокойный, возможно, застойный характер, общественно-политическое – отставало от се-вера, зато здесь распространилось рисосеяние. Но именно на этой базе сложилась культура, комплекс основных элементов которой проник в Японию и создал там предпосылки для появления культуры яёи.

С рубежа нашей эры картина этнической истории Корейского полуострова становится яснее благодаря сведениям китайских источников. Корейский полуостров в это время был заселен местными племенами. По среднему течению р. Амноккан (Ялу) и в северо-западной части полуострова жили когурё (кит. гаогюйли); к северу от них, в Маньчжурии, – пуё (кит. фуюй), а к северо-западу– мальгаль (кит. мохэ); к югу от когурё – окчо (кит. воц– зюй); на центральном участке, ближе к Желтому морю, – мэк (кит. мо); в северо-восточных прибрежных районах – ымну (кит. илоу); в центральных районах, примыкающих к Японскому морю, – е (кит. вэй); в юго-восточной части полуострова – чинхан (кит. чэньхань); в южной – пёнхан (кит. бяньхань); в юго-запад– гной– махан (кит. махань). Все они находились на разных этапах этнической истории; их общество проходило разные стадии разложения первобытнообщинного строя, хотя до сложения подлинного троецарствия (Когурё, Пэкче, Силла), появление которого летописная традиция относит к I в. до н. э., было еще далеко.

Несмотря на то что эти племена сохраняли этническую (и лингвистическую) специфику, процесс этнического смешения (включая и интеграцию пришлых тунгусо-маньчжурских, «китайских» элементов) неуклонно вел к созданию единой этнической общности. Из китайских источников мы узнаем, что предок когурё пришел из пуё, как и предок пэкче, а предки шести общин Силлы – из древнего Чосона. Язык пэкчийцев был сходен с когурёским, а язык силланцев был понятен знающему язык пэкчийцев; язык самих когурёсцев был похож на язык пуё, язык окчо – на язык когурё.

В свете сказанного естественно, что политическое объединение Корейского полуострова в середине VII в. было подготовлено созиданием единой корейской этнической общности [Джарылгасинова, 1979, с. 108–114; 1972, с. 171–178; Первобытное…, 1978, с. 121].

Корея как единое политическое целое появилась на дальневосточной исторической арене лишь во второй половине VII в., а весь предшествующий период оказался заполнен борьбой противоборствующих сил: местных и иноземных, племенных и государственных, выступавших как носители разных этнических, социальных и культурных традиций. Этот процесс, однако, обладал одной отличительной чертой – неуклонной тенденцией к консолидации этих традиций.

В 108 г. до н. э. западноханьские войска разгромили древний Чосон, располагавшийся в Восточной Маньчжурии и Северной Корее. На завоеванной территории были образованы четыре китайские префектуры, размещение, судьба и даже само существование которых вызвали впоследствии нескончаемые споры, не утихшие до сих пор. По всей вероятности, префектура Лолан распространялась на бассейн р. Чхончхонган и Тэдонган, префектура Сюаньту – на среднее течение р. Амноккан и ее притоки, префектура Линьтунь – на центральный участок восточного побережья, префектура Чжэньфань – на междуречье Ханган и Кымган. Лишь– некоторые префектуры имели фиксированные уезды, причем названия большинства этих уездов и их расположение (которое могло бы конкретизировать положение самих префектур) остались неизвестными. Более того, почти наверняка префектуры не имели четких административных границ, особенно на северо-востоке, востоке и юге. В них просто включалось все пространство до известных в то время естественных пределов, т. е. до моря. Не удивительно, что кризис в Ханьской империи заставил сократить расходы на экспансию и на управление полупризрачными префектурами. В результате в 82 до н. э. Чжэньфань была ликвидирована, а в 75 г. до н. э. Линьтунь слилась с реорганизованными префектурами Сюаньту и Лолан. Итак, префектуры, наиболее отдаленные от метрополии, вовсе исчезли, по-видимому, не без участия– местных племене и хан [История Кореи, 1960; Gardiner,. 1969].

После падения Западной Хан и в период узурпации Ван Мана (9—23 гг.) в Лолане, до этого сравнительно процветающем, дела пошли хуже. Поселенцы оказались отрезанными от метрополии народностями ухуань и сяньби, а южнокорейские племена хан усилили свои набеги на территорию префектуры, захватывая в плен китайских поселенцев.

Неуверенность в завтрашнем дне порождала в Лолане авантюристические настроения. Так, в 25 г. некий Ван Дяо убил губернатора Лолана, назначенного центральным правительством, и провозгласил себя диктатором. Лишь в 30 г., когда новая династия – Восточная Хань – справилась с самыми неотложными делами в метрополии, она смогла послать сюда военный отряд, и Ван Дяо» погиб от рук собственных приспешников. При Ван Дяо племена Северо-Восточной и Восточной Кореи – окчо и е – вышли из-под контроля администрации Лолана, и новая династия вынуждена была признать их вождей «заграничными вассалами», предложив; им получать инвеституру на правление в Лолане.

Мелкие образования постоянно враждовали друг с другом, и это облегчило их поглощение владением Когурё, которое еще в 12 г. н. э. восстало против власти Ван Мана и самоопределилось на территории в верхнем и среднем течении Амноккан и его притоках.

Префектура Сюаньту, с ним соседствовавшая, немало терпела от набегов Когурё, и в 106 г. ее ставку перенесли к Ляодуну.

Китайские владения в Корее при Восточной Хань сократились до сравнительно небольшой территории, прижатой к провинции Ляодун, но в целом положение в Лолане несколько стабилизировалось. В 132 г. Лолан сумел даже отобрать у Когурё утраченные ранее районы префектуры Сюаньту, но неуклонное ослабление центральной власти в Северном Китае во второй половине II в. снова привело китайские колонии на полуострове к изоляции. В 189–190 гг. военачальник Дун Чжо захватил контроль над Лояном – столицей Восточной Хань. По всему Китаю против него восстали полководцы. Дун Чжо решил закрепить за собой окраины и послал в них своих людей. Таким путем власть в Ляодуне перешла в руки Гун Суньду – сына мелкого чиновника из Сюаньту (190–204). В смутные годы он не только распространил свою, власть на обе указанные административные единицы, превратив их в свои вотчины, заставил Когурё и Пуё (кит. Фуюй) признать свой авторитет, но даже послал флот на Шаньдун.

Его сын и наследник Гун Сунькан (205–220) послал в Лолан войска, поскольку местная администрация оказалась не в силах отразить вылазки южноханских племен и китайские поселенцы разбегались, боясь попасть в плен. Войска Гун Сунькана, по-видимому, имели какой-то успех, потому что в междуречье Тэдонган– Имджинган была создана префектура Дайфан с центром где-то около современного Сеула.

Смерть Гун Сунькана совпала с образованием династии Вэй, созданной в Северном Китае полководцем Цао Пи (220–265), но еще в 207 г. Цао Цао – отец основателя династии Вэй – добился от Гун Сунькана признания своего вассального положения. Поэтому на вакантный пост губернатора Лолана назначили Гун Сунь– гуна – брата Гун Сунькана, которого в 228 г., однако, сверг подросший Гун Суньюань – сын Гун Сунькана.

К этому времени фамилия Гунов потеряла влияние на когурёские дела, а сам Гун Суньюань затеял неосторожную интригу. Он заключил с царством У союз против Вэй, но Вэй сначала подорвала этот союз, а потом, в 237 г., послала войска в Маньчжурию л Корею, чтобы распространить свой контроль на вотчину Гунов. В 238 г. ставка Гун Суньюаня в Ляодуне была взята, сам он убит, а его силы рассеяны. Особый десант высадился в Лолане и Дайфане и овладел положением. В отношении местных племен хан династия Вэй повела двойственную политику: с одной стороны, она жаловала вождям почетные титулы и подарки, а с другой – предприняла такой административный нажим, который из-за «несходства в толковании» (по выражению китайской летописи) повел к восстаниям. Очевидно, племена хан уже не желали мириться с гнетом, они убили губернатора Дайфана, но восстание было подавлено.

Период с 238 по 245 г. прошел под знаком возрождения китайского авторитета в Маньчжурии и Корее. Однако в отличие отханьского проникновения оно происходило в условиях консолидации местных племен, нашедшей свое наиболее яркое выражение в образовании Когурё – первого бесспорного государства на полуострове.

Согласно китайским летописям, когурёсцы (кит. гаогюйли) на рубеже новой эры переселились на среднее течение р. Ялу с верховьев Сунгари из владений племени пуё. В начале нашей эры когурёсцы были включены в одноименный уезд преф. Сюаньту, а их вождь получил титул китайского владетеля – хоу1. В 12 г. н. э. им было велено выступить в поход против сюнну, и тогда когурёсцы восстали и убили китайского губернатора. Самое примечательное то, что китайцы, по-видимому, не смогли справиться с восставшими. Во всяком случае, когда в 33 г. когурёсцы впервые отправили посольство к Восточной Хань, их правитель косил титут вана (короля).

Похоже, впрочем, что этот правитель выполнял функции вождя союза пяти племен, боровшихся между собой за лидерство внутри союза. Родовая знать пользовалась большим влиянием в раннем Когурё. По «Вэй чжи», в середине III в. знатные, или тэга (кит. дацзя), «не обрабатывают землю, тех же, что садятся есть, свыше 10 000 ртов. Низшие семьи издалека приносят рис и прочее зерно, рыбу, соль и подносят их» [Кюнер, 1961, с. 232]. Поскольку территория когурёсцев отличалась гористостью и мало подходила для земледелия, а рыболовство не могло обеспечить всех нужд, они рано стали совершать набеги на соседние земли. Не ограничиваясь эпизодическими набегами на е и пуё, когурёсцы к середине I в. распространили свой контроль на земледельческие поселки окчо, живших к югу от р. Тумынь, вытеснив оттуда китайцев. В середине III в. они все еще взимали с окчо дань тканями, рыбой, солью и рабами.

В конце I в. когурёсцы перешли к набегам на земли китайской префектуры Сюаньту. Китайский ответный рейд в 121 г. не имел успеха. Напротив, когурёсцы вторглись в Ляодун, войдя в соглашение с народностью сяньби. Они захватили столицу префектуры Сюаньту, однако были остановлены с помощью войск Пуё. Впрочем, обе стороны не имели сил продолжать войну. И Восточная Хань и Когурё раздирались внутренними противоречиями, но лучше налаженная государственная машина ханьского Китая, несмотря ни на что, продолжала действовать. Король Когурё заключил мир с Китаем и возвратил пленных. Китайцы постепенно вернули часть Сюаньту, в 169 г. отбили набег когурёсцев на эту префектуру, в конце II в. когурёсцы признали себя вассалами Гун Суньду и даже послали ему на помощь войска.

Внутренние неурядицы в самом начале III в. переросли в Когурё в открытую войну за пост короля, причем за каждого из претендентов стояли разные племена союза. Воспользовавшись этим, Гун Сунькан вторгся и опустошил Когурё. Но хотя когурёский король и вынужден был в 209 г. перенести столицу в Хвандо на р. Ялу, племенной союз не распался; сохранилось и когурёское влияние на окчо, е, мэк. Поэтому поражение не лишило когурёсцев активности. В 233 г. они совершили рейд в Ляодун, где укрылись побежденные в междоусобице когурёские роды, в 235 г. вошли в кратковременный союз с южнокитайской династией У, а в 238 г. уже выступили на стороне вэйских войск, действовавших против сторонников У в Ляодуне. Но дальнейшие набеги Когурё на западные земли вызвали в 244–245 гг. опустошительное китайско– сяньбийское вторжение. На этот раз китайцам удалось, покорив окчо и других данников Когурё, ослабить когурёсцев экономически и вывести их из игры на полстолетия (246 г.).

После участия в войне против Когурё на стороне Китая в 244–245 гг. сяньбийцам было разрешено поселиться в северных пределах Ляодуна, но последующее движение сяньбийцев на запад, совпавшее с ослаблением китайской династии Цзинь, прервало связи между Китаем и Кореей и отдало Ляодун в руки сяньбийцев, которые создали на этих пространствах царство Янь – по имени древнего китайского княжества.

Активизировали свою деятельность и южнокорейские племена. В 246 г. племена махан напали на одну из крепостей Дайфана, но вэйские войска нанесли им поражение. Китайская летописная традиция именно к этому году относит образование государства Пэкче (при короле Кои), В III–IV вв. в юго-восточной части полуострова сложились племенные союзы пёнхан, кая (кара). Столица Силлы – Кымсон – подвергалась нападению соперничающего образования Исого.

Для Кореи IV век приобрел то же значение, что для Запада V столетие; это был период перехода от древности к средневековью. Для Корейского полуострова он ознаменовался сменой сил, действующих на его арене. Вместо китайских префектур и противостоящих ему местных племенных объединений на нее вступили три аборигенных государства, сяньбийское государство Янь и японское Ямато.

В самом начале IV в. активизирует свою деятельность и Когурё. Эта активность связывается с Мичжонваном (300–330) – первым когурёским королем, фигурирующим и в китайских и в корейских летописях (под именем Ыгбуль, кит. Ифули), и проявилась она прежде всего в набегах на китайские префектуры Лолан и Дайфан, уже ряд лет лишенные поддержки метрополии. Считается, что Лолан пал в 313 г., а часть поселенцев (примерна Ч&) Даже перебралась в Янь. Однако администрация префектур^ судя по эпиграфическим находкам, продолжала функционировать по крайней мере до середины IV в. Как бы то ни было, с этога времени и по 552 г. Когурё играло доминирующую роль на полуострове.

Когурё в это время было озабочено защитой своих западных границ. В 319 г. оно вступило в коалицию с китайскими властями Ляодуна и некоторыми другими племенами Корейского полуострова. Коалиция выступила против царства Янь, но потерпела крах. Ляодун и часть земель Когурё попали в руки фамилии Муюн»?

В поисках союзника против сяньбийского Янь когурёсцы в 330 г. отправили посольство ко двору династии Поздняя Чжао в Северном Китае, и в 338–339 гг. оба государства напали на Янь. Исход войны был печален для Когурё: сяньбийцы в 342–343 гг. нанесли ему жестокое поражение и разграбили его столицу на р. Ялу – (вандо. Единственным положительным следствием минувшего десятилетия явился для когурёсцев приток беглецов из Янь.

Ликвидация китайских префектур происходила в условиях со– лерничества между Когурё и Пэкче за обладание освобождаемыми землями. В междуречье Ханган – Кымган в начале IV в. зародилось, а к середине IV в. сформировалось государство Пэкче. Его происхождение не совсем ясно. По-видимому, переселенцы из разгромленного Пуё перехватили у местного князька (царя Цинь) инициативу в движении за объединение племени махан (королевский род Пэкче носил фамилию Пуё). Выход Пэкче на политическую арену ознаменовался крупными успехами: в 369 г. Пэкче окончательно присоединило общины махан и одержало первую победу над Когурё, в 371 г. взяло Пхеньян и перенесло свою столицу из Вире на север – в Хансон, захватив всю территорию Дайфана, в 377 г. вторично осадило Пхеньян. Но на этом успехи Пэкче кончились. 369 год можно считать годом начала трехсотлетнего периода войн между Когурё и Пэкче. Другие этим годом датируют завоевание народности махан (или даже всего полуострова) конииками-пуе [Ledyard, 1975, с. 234–235].

Поскольку Пэкче было сравнительно небольшим государством, ему было трудно выдерживать натиск Когурё. И действительно, медленно, но верно Когурё оттесняло Пэкче на юг. Пэкче судорожно искало союзников и в 372 г. отправило посольство ко двору династии Восточная Цзинь, официально заявив о своем существовании. Поскольку Когурё считалось заграничным вассалом предшествующей династии Западная Цзинь, завоевавшей в 370 г. Янь и планировавшей поход на юг в глубь полуострова, пэкчийский владетель не получил немедленной и реальной помощи, но это посольство положило начало тесным связям Пэкче с китайскими государствами.

Однако Пэкче нуждалось в срочной поддержке, и тогда его взоры обратились к Японии. Хотя «Нихонги» и «Самкук саги» возводят дипломатические отношения между корейскими владениями и Японией к I в. до н. э., весь этот период для обеих сторон в политическом отношении носит легендарный характер. Даже завоевание Силлы японской царицей Дзингу в 200 г. кажется мифом уже хотя бы потому только, что, когда в ближайшие годы владетель Пэкче пожелал отправить посольство в Японию, никто из мелких правителей юга не знал дороги на острова. Владетель Тансуна на р. Нактонган, который, кажется, был центром древней "торговли с Японией, уверял, что не имел дел с этой страной, хотя и слышал о ней. С другой стороны, послы японцев с начала нашей эры ездили в Лолан через Корею, а корейцы торговали с японцами железом.?

Режим Ямато, сложившийся в конце III – начале IV в. в Центральной Японии, в середине IV в. распространил свой контроль на о-в Кюсю. Похоже, Пэкче около 367 г. послало туда своего представителя. Уже в 369 г. совместные усилия войск Пэкче и Японии привели к изгнанию когурёсцев с части бассейна р. Нак– тонган. Пэкче расширило свою территорию и было защищено японскими гарнизонами от Силлы. В течение последующих 20 лет Пэкче поддерживало активные дружеские связи с Восточной Цзинь и с Японией.