Текст книги "Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир"
Автор книги: Михаил Воробьёв
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Закономерность альтернативы «рабовладение – феодализм» обусловлена не только многими чертами их взаимного сходства, но и тем принципиальным обстоятельством, что при феодализме воспроизводство основных эксплуататорских классов осуществляется внутри данной страны, а это обеспечивает одновременное существование ряда феодальных стран, в том числе и соседей. Именно такая ситуация и сложилась в этом районе Дальнего Востока в IV–VII вв.
Переход от первобытнообщинного строя к феодальному произошел в Ямато не сразу, не непосредственно, а через стадию, включающую неразвитое рабовладение, домашнее патриархальное рабство [62]62
4 Хотя некоторые исследователи считают таких рабов в полном смысле слова производственными, а такое рабовладение – развитым (см. {Коростовцев, 1975, с. 81]).
[Закрыть]. Поскольку переходный период при всей неопределенности его границ занимал в реальной действительности протяженный исторический этап, сложность социальной, этнической и культурной среды отражалась на политической организации. В гл. 5 мы подробно говорили о социальной и этнической организации Ематай и определяли это владение как варварское государство.
Образования такого типа известны во многих частях света. У восточных славян непосредственными предшественниками древнерусского государства стали племенные княжества полупатриархального, полуфеодального характера. Они сложились на племенных землях как межплеменные политические объединения [Мавродин, 1971, с. 99—100]. В Западной Европе такие образования известны под именем варварских королевств, которые в медиевистике оцениваются как переходные, полуфеодальные (дофеодальные) или раннефеодальные.
В таких образованиях (в Западной, Восточной Европе или Японии) основные признаки государства – территориальное деление населения и публичная власть – либо не имелись полностью в наличии, либо были функционально незрелыми. Территориальное деление не слишком отличалось от племенных владений, а функция публичной власти исполнялась примитивными органами, переплетающимися с догосударственной системой управления (военная демократия). Вместо регулярного войска существовали королевская дружина (дружина царицы Химико) и народное ополчение. Функции внутреннего управления несли общины, а королевские, «царские» должностные лица обладали довольно ограниченными правами и нечетко очерченными пределами власти (цари Ямато в III–IV вв.). Производственные отношения в варварских королевствах отличались переходным характером. Рабовладельческие и общинные формы собственности разлагались, а новая, феодальная только зарождалась. Ни рабы, ни общинники не превратились еще в феодально-обязанных, в крепостных.
Еще не сложились настоящие классы (эксплуататоров и экс-плуатируемых), хотя и существовало имущественное и социальное неравенство. Поэтому и раннефеодальное государство тоже еще не сложилось как организация политического господства феодалов [Корсунский, 1963, с. 16, 160]. «Там, где феодальные отношения развивались лишь под влиянием внутренних процессов разложения родоплеменного строя (а также там, где имело место завоевание, но объектом его были племена, не превосходившие по уровню общественного развития завоевателей), становление раннефеодального государства приобретало длительный, затяжной характер (раннефеодальные государства сложились в Англии в VII–XI вв., в Норвегии – в XI–XII вв.). Типы формирования государства в этих странах, разумеется, соответствовали здесь характеру процесса образования феодальной собственности и антагонистических классов феодального общества. Но отсутствие сложившегося государства, в свою очередь, тормозило процесс феодализации. В таких странах органы зарождающегося государства в течение длительного времени сосуществовали с органами военной демократии, которые служили родовым общинникам опорой в их борьбе против феодализирующейся знати и королевской власти» [Корсунский, 1963, с. 183–184].
Автор цитаты справедливо придает важное значение синтезу. Однако в исторической науке еще отсутствует четкая и единообразная разработка этого понятия. По одной из более поздних работ допускается: 1) изолированное (и консервативное) развитие общества при отсутствии влияния со стороны, т. е. бессинтезное развитие; 2) синтезированное развитие в двух вариантах; а) при господстве данной страны над соседними землями или при уверенном использовании страной внешних сил; б) при утрате независимости в пользу других стран или союзе с ними [Новосельцев, Пашуто, Черепнин, 1972, с. 5]. В других схемах вариант 2а именуется «полусинтезным», а раскрытие содержания всех трех понятий варьируется. Например, на материале Западной Европы выделяются такие варианты: 1) «уравновешенный», при равной пропорции позднеримских и варварских элементов и гетерогенности аграрных и социальных отношений; 2) «синтетический», с явным превалированием античных начал, при длительном сохранении рабовладельческого уклада, римских форм собственности, элементов римской государственности; 3) «бессинтезный», предполагающий рождение феодализма из недр родоплеменного строя варваров, при слабости крупного землевладения и городов, отсутствии влияния римской государственности [Удальцова, 1971, с. 13–15].
Центральное место в истории отводится бессинтезному пути. Однако на этом пути особенно велика роль факторов политических (тип государства), этнических (зрелость этноса), социальных (состояние общества), даже культурных (целостность культуры).
При существовании разных схем синтеза и при известной неопределенности понятий (влияние, независимость, равная пропорция и т. п.) отдельные авторы по-разному оценивают роль синтеза в – формировании феодального общества даже у довольно хорошо изученных народностей Западной Европы. Так, одни полагают, что у «саксов Британии синтез почти отсутствовал» [Корсунский, 1963, с. 1 —12], другие – что «отсутствовал вовсе» [Неусыхин, 1956, с. 152].
Японские ученые в целом склоняются к бессинтезному варианту развития своей страны [Мацуока, 1970, с. 2] [63]63
5 Это мнение, как правило, разделяют и у нас (см. [Жукев, 1975, с. 18–19]).
[Закрыть]. Правда, не надо забывать, что при этом они имеют в виду позднюю дату начала феодализма в стране – одновременную с крушением Танской империи, когда влияние Китая на Японию резко уменьшилось. Однако в VII–VIII вв. это влияние было наиболее сильным. Поэтому бессинтезный вариант развития японского общества применительно к раннему средневековью приходится принимать с оговорками (к Японии вполне применим и вариант 2а – «уравновешенный», «при уверенном использовании внешних сил») и впредь до разработки теорий синтеза в целом.
Ощущая эту неопределенность, отдельные историки при попытках дать типологию феодализма во всемирном масштабе ставят особняком японский вариант даже в пределах «дальневосточного типа», усматривая, однако, некоторое сходство его с «западноевропейским типом» [Колесницкий, 1974, с. 16], либо вообще выделяют очень обширные регионы [Качановский, 1971, с. 262–263].
Это станет вполне понятно, если мы обратимся к классификации социально-экономических факторов феодализации, расположенных по степени важности: 1. а) развитие производительных сил, б) структура собственности, в) воздействие природной среды; 2. а) эволюция общины, б) рост городов, в) взаимоотношение города и деревни, г) формы эксплуатации, д) классовая борьба (удельный вес пунктов внутри разделов 1–2 может варьироваться); 3. а) демографические отношения, б) миграции, в) воздействие государства, г) эволюция форм государственности, д) внешние завоевания, е) политические перемены, ж) идеологические явления (пункты раздела 3 еще менее стабильны) [Удальцова, 1971, с. 371].
В Японии можно наблюдать позитивное воздействие пунктов 1в, 2а, За, Зж и негативное – пунктов 26, 2в, Зд, что уже само по себе создает в высшей степени специфическую ситуацию. Медленное, «бессинтезное» развитие раннесредневековой Японии способствовало длительному доживанию догосударственного общинного устройства, патриархального и рабовладельческого укладов (их официально признавал и упорядочивал кодекс Тайхорё). Это в известной мере определялось тем, что переход к феодализму не сопровождался коренной ломкой основных форм хозяйственной жизни. В раннем средневековье преобладала та же мелкая крестьянская собственность, хотя и эксплуатируемая теперь государственной властью. В структуре общества поэтому создалось состояние, о котором Энгельс писал, как о крепостном праве раннего средневековья, сохранявшем «много черт древнего рабства» [Энгельс, т. 19, с. 339]. Но в сложной системе укладов определяющим все же явился феодальный уклад. Это прямо вытекает из положения, что самым существенным для феодализма является характер отношений между классом земельных собственников и непосредственными производителями.
Закономерность победы того или иного уклада (или указанного характера отношений) объясняется следующим образом. Удельный вес какой-то группы населения в производстве сам по себе еще не определяет формацию. Важно отношение, создаваемое ею в производстве и принимающее облик предельного отношения. В докапиталистических классовых обществах предельное отношение выражается в различных формах внеэкономического принуждения. Если в таком сложившемся обществе в решающей сфере производства обнаруживается рабовладельческий уклад, то независимо от его удельного веса он становится системообразующим для всех форм господства. Феодализм от рабовладельческого строя – отличается отсутствием в решающей отрасли производства в обществе рабовладельческого уклада [Очерки…, 1970, с. 257–258].
В том, каким сложился характер этих отношений в раннесредневековой Японии, проявилась общеисторическая закономерность. Историческая наука установила, что под раннефеодальным укладом понимается преимущественно государственная форма эксплуатации свободного и полузависимого населения. Преобладание государственной формы эксплуатации определило характер политического устройства, основанного еще на территориальных началах. Поэтому для ранней формы феодализма характерно преобладание публичной зависимости населения от государственной власти, которая присваивает массу прибавочного продукта в форме дани-налогов [Колесницкий, 1974, с. 6, 13, 15; Новосельцев, Пашуто, Черепнин, 1972, с. 322]. «Эта форма, в основе которой лежит то же самое основное отношение [т. е. общая собственность на землю], сама может реализовываться самым различным образом. Например, ей нисколько не противоречит то обстоятельство, что, как в большинстве основных азиатских форм, объединяющее единое начало, стоящее над всеми этими мелкими общинами, выступает как высший собственник или единственный собственник, в силу чего действительные общины выступают лишь как наследственные владельцы» [Маркс, т. 46, ч. 1, с. 1463].
«Японское феодальное государство основывалось на государственной феодальной собственности на землю» [Всемирная история, 1957, с. 54]. Это положение, покоящееся на исторической разработке Ф. Энгельса и реальном историческом материале, иногда без всяких на то оснований ставится под сомнение исключительно потому, что считается краеугольным камнем теории азиатского способа производства (см. [Качановский, 1971, с. 122, 124, 263]). Однако дальнейшее изучение вопроса позволило Н. И. Конраду утверждать, что феодализм в Японии «сначала прошел общий для всей Восточной Азии путь надельной системы» [Конрад, 1974(1), с. 373], которая являлась естественным следствием принципа государственной верховной собственности на землю[64]64
6 Можно было бы не упоминать про осмысление надельной системы как «варианта государственного социализма», развенчанное у нас еще в 30-х годах [Волков, 1938], если бы такая формулировка не повторялась иногда и теперь [Leonard, 1969, с. 18].
[Закрыть]. По утверждению Н. И. Конрада, эта система обусловлена: 1) силой и устойчивостью общины, которую было трудно уничтожить, но возможно поставить под контроль государства – единственного собственника земли; 2) относительной слабостью правящего класса, неспособного еще в лице отдельных представителей взять контроль над подопечными; 3) влиянием Китая и Кореи, где господствовала надельная система [Конрад, 1974 (I), с. 373].
Надельная система была исторически обречена – в Японии она просуществовала в разных формах до начала X в., но она явилась закономерным этапом аграрной и социальной систем раннефеодальной Японии.
Переход к надельной системе (и к оформлению раннефеодального государства) в Японии принял, как мы знаем, характер переворота (реформ Тайка), так как, во-первых, полусвободные потомки корейских и китайских переселенцев и другие категории несвободных (бэмины) видели в надельной системе свое освобождение и экономическую независимость, а во-вторых, царский род Ямато только таким путем мог рассчитывать на гегемонию в будущей системе, или, как иногда говорят, «на возврат к власти» см. [Конрад (I), 1974, с. 273]).
Относительная слабость правящего класса в целом и переход к новому устройству путем переворота резко усилили центральную власть. «Вследствие такого состава народа только из мелких общин, экономические интересы которых были, правда, одинаковые, но именно поэтому и не общие, условием дальнейшего существования нации становится государственная власть, возникшая не из их среды…» [Энгельс, т. 19, с. 496]. Это «единое начало» часто перерастает в деспотическую власть. Изолированность их одинаковых интересов, одинаковый уровень социальных отношений по всей стране возводят общественную власть во всесильное верховное начало, вторгающееся во все стороны жизни подданных. Земельная собственность общины превращается в предлог для фискальных вымогательств. Общественный фонд земель сосредоточивается в руках властей. Государственная власть строится иерархически вследствие большого объема одинаковых дел и социальной стереотипности любой части страны. Власть деспота принимает сакральный характер, так как деспот концентрирует в себе реальные общественные связи, земледельческий труд, разобщающий производителей, и всесильный правящий слой – такова структура восточных обществ аграрной бюрократии [Виткин, 1969, с. 121–122].
Однако не следует преувеличивать деспотический характер императорской власти в ранней Японии (см. [Сиодзава, 1958]). Недаром 50-летний период организации новой политической структуры завершился созданием кодекса Тайхорё, т. е. победой правового принципа управления (отсюда и термин «правовое государство»– «рицурё кокка»). Правовой же принцип классового подавления отличается от прочих сочетанием психологических способов воздействия с физическим, причем первым отводится наиболее важная роль. Лишь когда правовая норма не достигает цели, вступают в действие административные и судебные органы государства [Королев, Мушкина, 1963, с. 25–26].
Ф. Энгельс указывает, что по отношению к базису политическая власть может действовать в двойном направлении: «Либо она действует в духе и направлении закономерного экономического развития. Тогда между ней и этим развитием не возникает никакого конфликта, и экономическое развитие ускоряется. Либо же политическая власть действует наперекор этому развитию, и тогда, за немногими исключениями, она, как правило, падает под давлением экономического развития» [Энгельс, т. 20, с. 188]. На первом этапе государство, охраняя прогрессивные производственные отношения, играет прогрессивную роль, даже осуществляя сугубо классовые функции (но последние на этом этапе получают сравнительно небольшой размах). Функция массового подавления может быть направлена частично даже против эксплуататорских классов, связанных с предшествующей стадией. Охраняя новую систему производственных отношений, государство выражает интересы большинства населения. Положение средневековой Японии подтверждает справедливость этого высказывания.
Кодекс Тайхорё регулировал многие стороны экономической, общественной и культурной жизни, и в этом проявилась его общесоциальная функция. Кроме прямого вмешательства непосредственно в экономические отношения (надельная и налоговые системы) новое государство вмешивалось в нее косвенно – регулируя инфраструктуру (транспорт, ирригационное хозяйство). В общественной сфере новое государство осуществляло свою социализаторскую функцию, т. е. формирование человека как социального существа, обладающего определенными физическими, психическими, профессиональными качествами, необходимыми для определенной структуры общества [Каск, 1969, с. 19]. Хотя социализаторская функция японского государства была подчинена интересам класса феодалов, она до известной степени была вынуждена ограничивать интересы господствующего класса: «Чтобы возможно было угнетать какой-либо класс, необходимо обеспечить условия, при которых он мог бы влачить, по крайней мере, свое рабское существование» [Маркс, т. 4, с. 435].
Развивая социализаторскую деятельность, раннефеодальное государство в Японии осуществляло и, по выражению В. И. Ленина, «функции попа», т. е. регулирование неантагонистических классовых противоречий, установление единого для всех мировоззрения (религии). Последнее не могло возникнуть стихийно в обществе, разделенном на классы, но и не могло быть навязано одной лишь силой всем классам и группам. Так, по Ф. Энгельсу, «в лице государства перед нами выступает первая идеологическая сила над человеком» [Энгельс, т. 21, с. 311]. Идеологическая же функция в чистом виде – это деятельность государства, направленная на внедрение в сознание людей системы политических, нравственных, религиозных, философских взглядов, определяющих отношение этих людей к существующему правопорядку [Каск, 1969, с. 39].
Социально-экономическое (общественное) развитие Ямато оказывало чрезвычайно сильное, иногда определяющее влияние на этническое и культурное. Расширение запашки, подъем целины и переселение на новые земли в Тогоку и в другие районы способствовали этническому смешению. Значение укрепления общественных и государственных институтов для этнических отношений подчеркивается часто (см., например, [Корсунский, 1966, с. 25]). Так, совпадение государственных границ с этническими, как правило, способствует этнической консолидации [Мавродин, 1971, с. 163]. Известно, что процесс формирования народностей осложнялся иерархичностью политической структуры, сопряженной с острыми противоречиями между центробежными и центростремительными тенденциями. Эта структура предопределяла конкретные рамки интенсивной консолидации. В одних случаях большую интенсивность приобрели процессы, охватившие целую группу племен в рамках крупных государств, в других – оказались интенсивными консолидации нескольких племен в рамках небольших политических образований [Бромлей, 1973, с. 139–140]. Для развития народа и государства Ямато характерно развертывание процессов консолидации в довольно значительном по размерам государстве, чьи границы совпадали с этническими. Для этнической истории существенное, хотя еще неясное в деталях значение имело создание хозяйственной общности на базе феодализма [Беркович, 1965, с. 185].
В Ямато на предфеодальной и раннефеодальной стадиях складывание хозяйственной (рисоводческой) общности, несомненно, укрепляло общность этническую, объединяя в ней всех рисоводов (в том числе и потенциальных – иммигрантов-ремесленников) и исключая из нее всех нерисоводов по традиции, например эмиси.
Идеологическая функция перебрасывает мостик к культурной жизни населения. Известно, что социальное и культурное находится в единстве с точки зрения собственно отношений, образующих социальную систему, и средств регулирования этих отношений. Ведь культура – функция общественной жизни людей. Она дает средства организации и координации действий объединенных в различные социальные группы индивидуумов. Достигается это путем установления определенных правил в различных сферах деятельности [Маркарян, 1969, с. 67–69].
Как показано в гл. 6, государственное начало сыграло видную роль в формировании раннеклассической японской культуры. Углубление сначала имущественной, а потом классовой дифференциации в обществе Ямато привело к выделению в однородной прежде культуре верхушечной. Государству оставалось подвергнуть институтизации культуру господствующего класса. Эта институтизация означала одновременно и осуществление социализаторской (право, конфуцианство) и идеологической (буддизм) функций государства.
Воздействие общественной структуры Ямато на окружающий мир трудно выявить. Для решения этой задачи особое значение приобретают письменные источники. Однако японские в этом отношении мало полезны, хотя и по разным причинам: когда речь заходит о континенте, сведения о японском влиянии вытесняются сообщениями о континентальном воздействии; когда дело касается соседей Ямато по архипелагу, источники просто умалчивают об этом процессе. Несомненно, однако, что непрекращающееся наступление Ямато на северные районы Хонсю, безусловно, сопровождалось многосторонним, хотя и неясным во всех подробностях воздействием на многие сферы жизни эмиси, или айнов. Для корейского, особенно китайского общества активность социально– экономической сферы Ямато вовне имела в основном информационное значение.
Культура как определенный результат человеческой деятельности и как способ этой деятельности, выраженный в действиях и поступках, имеет наибольшее значение для этнического размежевания. При этом наиболее этничный слой культуры в узком значении слова, т. е. без языка, определяется двумя основными категориями: коллективностью и традиционностью. Это так называемая бытовая культура. В пределах территории феодальной народ-ности культурная однородность выше, чем на той же территории в первобытное время, даже при известной потере культурного единообразия за счет появления антагонистических классов с собственной культурной спецификой [Бромлей, 1973, с. 30, 71, 142].
В интересующее нас время на фоне отсутствия единства мировой цивилизации сложилась дальневосточная историко-культурная общность, частью которой впервые в VIII в. осознала себя Япония. В один и тот же, 552 г. на севере Китая возникла тюркская держава, а в Японии принято буддийское учение. Это, конечно, совпадение, но политические неурядицы в Восточной Азии действительно вызвали приток в Японию корейских и китайских эмигрантов– носителей новых политических и религиозных идей, культурных навыков, научных знаний, художественных вкусов. Незримыми узами разной прочности Япония оказалась связанной с тремя культурными центрами на материке: с корейским, китайским, индийским. Корея стала посредником в китайско-японских связях, а в III – середине VI в. заняла ведущее положение в связях японского архипелага с континентом [Ван Лида, 1975]. Буддизм и отчасти конфуцианство были приняты на вооружение носителями нарождающейся идеологии, противостоящей родовой знати с ее традициями. В V в. появляется, а в VI в. распространяется китайская письменность.
Культурное развитие населения Японских островов отличалось в III–VII вв. активизацией роли внешней культурной среды. Воздействие этой среды по-разному сказалось на отдельных сторонах духовной, научной, художественной жизни населения: создавая «дни сферы интересов, перекраивая другие, влияя на третьи. Это закономерно: восприятие культуры, идеологии вследствие их значительной автономной силы всегда происходит в стране-восприемнике выборочно, а воспринятое легко подвергается переосмыслению. Исследователями отмечено, что длительное социально-политическое взаимодействие между этническими целостностями в рамках одного региона превращает социальные общности в носителей одной и той же культуры [Очерки…, 1970, с. 266].
В данном случае можно говорить условно о трех лагерях: китайском, корейском, японском – в рамках дальневосточного культурного региона. Общение этих лагерей не привело к созданию единой культуры по целому ряду причин (если не иметь в виду создание самого дальневосточного культурного региона). Применительно к Японии одной из важнейших в серии причин оказалась особая сложность путей и методов контактов, о которой мы говорили выше. Однако эта сложность не помешала созданию в рамках архипелага целостного культурного ареала с довольно равномерным распределением элементов культуры континентальной [Nash, Schaw, 1965].
Средневековое миросозерцание отличалось цельностью и недифференцированностью, а средневековая культура охватывала неизмеримо более широкий круг категорий, нежели в новое время. И те и другие были пронизаны религиозностью [Гуревич, 1972, с. 8, 12]. Это обстоятельство облегчило создание феномена, получившего наименование «раннебуддийской культуры» и отличающегося большим сходством своих проявлений на обширном регионе материкового и островного Дальнего Востока. Это сходство – в действительности не столь полное, как кажется на первый взгляд, – создавалось близостью общих истоков и изначальных форм проявления. Влияние религиозных представлений распространялось в Японии и на средства выражения. В математике видели не просто точную науку, но средство через число познать волю богов (появились математические формулы для предсказания исцеления или смерти больного). Астрономия основной задачей ставила выяснение воли сверхъестественных сил по планетам и звездам. Искусство рассматривалось как средство постижения божества и т. д.
В раннефеодальном государстве церковь впервые создала идеологическое обоснование политической власти. Еще клановые культы наделяли вождей и царьков сакральным ореолом. Но неудача таких вождей и королей расценивалась как утрата ими магической власти и основание для их смены. Поэтому в Западной Европе варварские народы заменили родовую религию христианством [Корсунский, 1963, с. 164]. В древней Японии синтоизм также наделял царей сакральной властью, которая, однако, не спасала носителей этой власти от преждевременной смерти и лишения прерогатив власти. Буддизм же оказался как раз той идеологией, которая давала царям известную надежду избежать этих неприятных осложнений. Кроме того, упорядоченная схема мира, разработанная буддизмом, распространялась японскими правителями и на земную, прежде всего политическую, жизнь. Однако в отличие от континентальных стран буддизм на Японских островах на первых порах занял скромное положение по сравнению с синтоизмом, и это определило специфику его влияния на другие сферы жизни.
Поскольку в средние века различные сферы общественной духовной жизни слабо дифференцированы, право приобретает значение показателя универсального регулятора общественных отношений. Однако в раннесредневековом Китае нормы права далеко не полностью обеспечивали функционирование общества и государственного управления, порядок обеспечивался поведением, этическими нормами [Гуревич, 1972, с. 139–140]. Хотя идея и образцы письменного права пришли в Японию из Китая, именно на островах они воплотились в кодексе Тайхорё, реально регулировавшем почти все значительные стороны жизни, тогда как старая традиция была оттеснена в область быта, а новые этические нормы, тоже заимствованные с материка, только-только набирали силу. Это придало японскому средневековому праву, по крайней мере на ближайшие 200 лет, такую универсальность и значительность, которой в то время не знало право других стран дальневосточного региона. Разумеется, воплощение такого права стало возможным благодаря существованию сильного раннефеодального государства, но вызревание достаточно высокой правовой мысли– достижение духовной культуры.
В художественной жизни интересно отметить характерное пренебрежение к единичному как к объекту воспроизведения, а заодно и к понятию авторства как индивидуального творчества. Подлинной ценностью наделялось не единичное, а традиционное, повторяющееся, поскольку и природа демонстрирует лишь повторение природных циклов (см. [Гуревич, 1972, с. 87]). Отсюда тенденция к безликой обобщенности в художественных произведениях, к копированию как средству осуществления первостепенной задачи – воспроизведения в научном и художественном творчестве созданных ранее образов и выработанных канонов. Эта тенденция стала укрепляться уже в раннесредневековой Японии.
Существенной стороной культурной жизни раннесредневековой Японии стало участие в ней государства. Выше мы говорили о роли государства в развитии религии, права. Однако оно оказывало известное влияние и на другие сферы культуры. Некоторые японские ученые даже придают этому влиянию чуть ли не решающее значение. Их рассуждения сводятся к следующему. Почти на протяжении всей древности не прекращалась мощная диффузия континентальной культуры. По общей закономерности, когда менее культурный народ заимствует более высокую культуру, неизбежно наступает некий смутный период. Но японский народ в этой ситуации почему-то не оказался, а контакт с иноземной культурой не вызвал шока, хотя с того момента, как он узнал, принял, освоил и превратил пришлую культуру в собственную, не прошло и полстолетия. В этом, утверждают они, проявились стойкая самобытность и энергия японцев, а также руководящая роль государства в культурной жизни страны. Об этом говорят императорские указы, мобилизовавшие все силы государства на культурное строительство. Поэтому древняя культура Японии полностью приняла государственный, или национальный, облик. С точки зрения рассмотренной концепции древняя культура Японии выступает как одна из причин существования государства, ведь создание культуры стало фактически государственным делом [Тамура, 1956, с 9—11].
Однако соприкосновение с континентальной культурой в III–VII вв. не было ни внезапным, ни однократным. Приток иностранных новшеств носил пульсирующий характер. Это давало японцам возможность спокойно «переварить» новинки и исключало наступление шокового состояния. Археологические исследования дополнительно подтверждают, что между древней и раннесредневековой стадиями японской культуры не существовало резкого скачка. Развитие культуры протекало эволюционно и диктовалось в основе своей общим развитием производительных сил. Обильный приток новинок континентальной культуры потому и способствовал созданию облика раннеклассической японской культуры, что строго соответствовал потребностям и возможностям культурной жизни на островах. В противном случае эти новшества были бы либо отброшены как преждевременные, либо существенно видоизменили аборигенную культуру. Путь формирования древнерусской культуры – но при участии уже византийского, а не китайско-корейского элемента – в этом смысле протекал аналогично (см. [Мавродин, 1971, с. 96]). Поэтому выглядит преувеличением утверждение, что раннесредневековая культура Японии обязана своим образованием государственности, как таковой.
Культура, как мы знаем, важный признак. этноса. Уже благодаря этому ей обеспечена важная роль в его жизни. В этнической истории японцев эта роль, в частности, проявилась в процессе более четкого размежевания культуры на традиционную (этнодифференцирующую) и на заимствованную. Первая укрепила этническое самосознание, вторая расширила его, например, за счет создания религиозного синкретизма из синтоизма и буддизма или осталась пока за его пределами (даосизм). Складывание единой культуры способствовало цементации общества Ямато в целом– Выделение же верхушечной культуры содействовало укреплению феодальной структуры общества, прежде всего нормативных (право), этических (конфуцианство), идеологических (буддизм) его звеньев.
