Текст книги "Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир"

Автор книги: Михаил Воробьёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Письменность, наука

Традиция связывает проникновение письменности с личностями Атики и знаменитого корейца Вани – «отца японской цивилизации». Согласно тексту «Нихонги» (X, 10–11), на 15-м году правления Одзина в Японию прибыл Атики (кор. А Чжи Ки) – сын правителя Пэкче. Впрочем, по предположению некоторых ученых, здесь и далее речь идет о событиях, совершившихся позже на целых два полных 60-годичных цикла, т. е. на 120 лет (не в 284, а в 404 г.). «Нихонги» повествуют о том, что, когда хозяин узнал, что его гость может читать китайских классиков, Атики стал учителем. Японский правитель поинтересовался, есть ли в Пэкче человек более ученый, чем Атики. И услышал в ответ новое имя – Вани (кор. Ван Ин). Атики стал в Японии родоначальником корпорации Атики-но фумибито (писцов-переводчиков Атики), а в Пэкче поехал посол с приглашением к Вани. В следующем году Вани прибыл в Ямато, стал учителем престолонаследника, «изучал с ним разные книги. И не было ни одной, которой бы он не знал» [Nihongi, X, 11]. Вани стал родоначальником корпорации Фуми-но обито (заведующих письменными делами). В 41-м году правления Нинтоку (353?) в Пэкче якобы был послан Ки-но Цуно-но– сукунэ с заданием описать провинции и уезды страны и их доходы. В 4-м году правления Ритю (403?) впервые, как утверждается, в провинции были посланы переписчики, а через два года – создано казнохранилище, а в нем налажен учет прихода и расхода [Вацудзи, 1957].

Эта традиционная версия малодостоверна. Первый симптом распространения письменности – тронное послание правителя Юряку императору Шун-ди в 478 г., упомянутое в «Сун шу». Един-ственная известная надпись, возможно IV в., – иноземная: это надпись на так называемом «мече с семью ветвями»– Надпись обычно датируется 369 г., но может датироваться 480-м или даже каким– нибудь другим. Ее содержание тоже возбуждает бурные споры: пожалован ли меч пэкчийским королем японскому как вассалу или преподнесен царю Ямато как сюзерену? (ср. [Джарылгасинова, 1979, с. 39–40]).

Ввод в обиход китайской письменности имел революционное значение. Письменность открывала путь к непосредственному овладению накопленных и систематизированных духовных богатств, а это значительно превышало любые возможности личного обмена опытом. Она давала возможность зафиксировать достижения и пе-редать их последующим поколениям. Но освоение письменности оказалось нелегким делом. В 572 г. японский правитель получил послание от когурёского, но «в то время все писаря в течение трех дней оказались не в состоянии прочесть его. Только один О Тин Ни – родоначальник фамилии Фуна-но фубито – смог прочесть его и объяснить содержание повелителю». Искусный переводчик получил место в окружении правителя, а писарям «востока и запада» (т. е. провинций Ямато и Кавати). было сделано внушение. Неудачу переводчиков летопись объясняет тем, что само послание было написано на вороньих перьях, а письмена были черными, как перья, поэтому их никто не мог прочесть. О Тин Ни опустил перья в воду из-под вареного риса и сделал с них отпечатки на шелке [Nihongi, XX, 2].

Судя по «Нихонги», китайская письменность расширяла свои позиции в Японии. Сётоку-тайси и Сога Умако в 604 г. выработали так называемые «Законоположения из 17 статей», в которых на базе буддизма и конфуцианства выдвигались максимы государственной, общественной, семейной и религиозной жизни. Сётоку-тайси, как считают, составил в 612 г. «Записки об императорах» («Тэйки»), а в 620 г. – древнюю историю страны («Кудзики»), Поскольку эти памятники либо не сохранились, либо не аутентичны, самым ранним свидетельством использования китайской письменности в Ямато служит надпись на основании башни храма Гангодзи (588 г.), в которой иероглифы использованы как силлабемы для транскрибирования имени Сётоку-тайси [Пинус, 1972, с. 37].

Формирование государственного аппарата потребовало расширения делопроизводства, а последнее, в свою очередь, способствовало повышению значения письменности и грамотных людей. В 647 г. писаря привлечены на государственную службу, что свидетельствует об определенном развитии письменного делопроизводства. В 662 г. открыты школы. В 682 г. создана комиссия по подготовке истории императоров и древности. Предполагают, что собранные материалы вошли в «Кодзики», составленные в 712 г. И это, в сущности, первая достоверная дата реально существующего большого памятника письменности, созданного на японской почве.

Обратимся теперь к рассмотрению положения в отдельных отраслях науки Японии в III–VII вв.

Известно, что математические представления являются древнейшим видом абстрагированных точных знаний. Без них невозможны любые другие науки, содержащие сколько-нибудь значительную долю отношений точности: астрономия и металлургия, хронология и инженерное дело и пр. Математические знания, несомненно, существовали в глубокой древности: без них невозможно было производить подсчеты охотничьей добычи и урожая, изготовить правильно отшлифованный топор, тем более построить храм, соорудить погребальную камеру в кургане, рассчитать смену дня и ночи, сезонов и т. п. По мере усложнения производственной деятельности населения развивалась и математика, которая стала использоваться при обмере полей, вычислении объема сыпучих тел, строительных расчетах, для календарного счета [Smith, Mikami, 1914].

В глубокой древности в Японии сложилась десятичная система счета и появились названия цифр от одного до десяти, сейчас имеющие ограниченное употребление (хито, фута, ми, ё, и, му, нана, я, коко, то), далее счет мыслился как 10 X 10 и т. д., причем для чисел 100 (момо), 1000 (ти), 10 000 (ёродзу) имелись особые термины. Для более крупных величин основой служило понятие 10 000. Древнейшие меры длины и веса были весьма примитивны. До нас дошли такие названия, как «цука» – ширина ладони, «ата»– расстояние от большого до среднего пальца в их раздвинутом положении. Существовало не менее трех мер площадей и одной весовой меры, употреблялись также весы-балансир. Судя по спискам царских сокровищ в Сёсоине, к началу V в. освоены четыре арифметических действия. Число «три» считалось священным, как и «восьмерка». Последняя означала «множество». Это видно из выражения «восемь миллионов богов неба и земли». Существовало выражение «ман-ман», т. е. 10 000 Х 10 000, или сто миллионов [Tuge, 1961, с. 11–13].

В «Манъёсю» встречаются выражения 9X9 для 81 и 3X5 для 15, давно употреблявшиеся в Японии.

Где-то на рубеже VI–VII вв. эта доморощенная, островная математика испытала китайское влияние. Очень скоро, ознакомившись с китайской иероглификой, японцы переняли китайские цифры и укрепили на новой основе десятичную систему счета. В быту для расчетов пользовались особыми бирками. Были известны циркуль и угломер. Но главным, конечно, были не эти частные новшества, а проникновение сложившейся математической литературы, несшей в себе совершенно оригинальную систему математического мышления [Kobori, 1973].

Для определения направления «юг – север» при строительстве В качестве ориентира использовалась Полярная звезда или тень от солнечного шеста (гномона). При разбивке строительного комплекса городского типа на участки и районы действовало так называемое правило «дзёбо». Территория под застройку разбивалась на квадраты, которые назывались «дзё», когда их рассматривали в северо-южном направлении, и «бо», когда их считали с запада[на восток. Квадраты были стандартные – по 36 бу (= 1 га) – и делились на 36 более мелких квадратов – «цубо» [Kidder, 1972, с. 42—[43]. Китайская система мер и весов проникла на острова в 629–641 гг., но, когда провозгласили надельную систему (в 646 г.), для измерения полей специально применили китайский эталон – фут государства Чжоу.

При раскладке налогов широко применялись четыре арифметических действия, пропорции, дроби. Разумеется, не только землемерная работа и фискальное дело нуждались в математиках: с 647 г. их усердно стали привлекать на государственную службу в любом качестве и на любом профессиональном уровне. В 662–671 гг. открыта школа для подготовки математиков с первоначальным контингентом учащихся 20 человек.

С появлением земледелия связано углубление астрономических знаний. Посев и жатва, прополка и поливка немыслимы без конкретных представлений о месяце, сезоне, годе. Ранее земледелие, целиком зависело как от общей климатической среды, так и от отдельных ее проявлений. Поэтому население Японии не только сообразовало выбор злаков для посева с климатом островов, что, конечно, происходило чисто эмпирически, но и разработало примитивную метеорологию. Оно наблюдало за различными явлениями природы: ветром, дождем, снегом, туманом, наводнением – и стремилось предугадать их появление и силу воздействия [Ёсида, 1955, с. 49–50].

Многие наблюдения могли быть применены с пользой только в том случае, если они были связаны с системой исчисления времени. И хотя китайские летописи утверждают, что японцы во II в. не различали четырех сезонов, зная лишь время посева и жатвы, но – какой-то астрономический календарь, безусловно, существовал в стране еще до VI в. По некоторым данным, в древней Японии был «календарь трех небес» (сантэнрэки). В основу исчисления были положены день, месяц, год. Последний включал в себя четыре земледельческих сезона: весну, лето, осень, зиму. По преданию, год начинался с месяца вступления мифического императора Дзимму на престол, т. е. с весны 660 г. до н. э., что совпадало с временем посева, и делился на месяцы и дни. Очевидно, он относился к категории лунных календарей, дающих, как известно, наибольшие расхождения между календарным и истинным временем. Если мы вспомним, что в правление Дзингу и Одзина (III в. по традиционной хронологии) разрыв между корейскими и японскими летописями составил, как полагают, 120 лет, а при Анко и Юряку (454–479) какого-либо разрыва между китайскими и японскими летописями уже не существовало, то из этого можно сделать два вывода. Во-первых, до конца III в. в Японии календарь имел ограниченное распространение, если уже в VIII в. оказалось возможным «свободно утратить» два 60-годичных цикла и…«восполнить» их, а во-вторых, где-то в середине V в. введен более точный календарь.

Однако японские письменные источники отодвигают последнее событие почти на век позже. Причем материковые представления о времени, похоже, достигли японцев через Корею. Согласно источникам, в 552 г. корейцы познакомили японцев с буддийскими календарями. В 602 г. корейский монах ввез в страну лунно-солнечный календарь, составленный в Китае в 443 г., книгу по астрономии и магии. Это событие оценили по достоинству: были выделены три японца (история сохранила их имена), которые при помощи монаха успешно освоили эти книги. Видимо, это дало основание считать, что уже через год, в 604 г., в Японии впервые вошел в действие иноземный календарь, составленный в государстве Сун, а местное летосчисление стало выходить из употребления. В действительности дело с календарем не обстояло так просто, но китайская система летосчисления в Японии уже стала известна. Можно отметить интересную подробность. Упомянутый календарь составлен в Китае в 443 г., а буквально через несколько лет исчез хронологический разрыв между китайскими и японскими летописными сведениями. Можно допустить, что этот календарь в действительности проник на Японские острова еще до начале VII в. Есть и материальное свидетельство более раннего знакомства японцев с календарем. Существует зеркало, как утверждают, отлитое в начале VI в.; дата на его оборотной стороне обозначена циклическими знаками, принятыми дальневосточными календарями [Iba, 1934/1937].

Результаты не заставили себя ждать: именно к VII в. относят летописи первые фиксируемые наблюдения. В 628 г. впервые наблюдалось солнечное затмение, в 634 г. – комета (она была замечена на юге, сделала круг и в следующем году появилась уже на востоке), в 637 г. – болид («огненный шар»), в 640 г. – затмение «звезды» (Венеры?) Луной, в 643 г. – лунное затмение.

Существенные новшества замечаются в летосчислении. C645i. стал применяться счет по годам правления. По китайским астрономическим книгам японцы сами установили систему часов: сутки были разделены на 12 часов и отсчет часов велся с полуночи. Часы получили название знаков дальневосточного зодиака (крыса, тигр, дракон, лошадь, обезьяна, собака, бык, заяц, змея, овца, петух, кабан). Мы узнаем из литературы о появлении в стране в 665 г. календаря ринтокурэки (кит. линьдэли), в 673 г. – гихорэки (кит. ифэнли), в 690 г. – гэнкарэки (кит. юаньцзяли) и, наконец, в 697 г. – исправленного варианта гихорэки. Как видим, введение календаря оказалось делом непростым как из-за новизны чужеземных календарей, так и из-за их несовершенства.

После введения лунно-солнечного календаря, в 602 г., построена в стране астрономическая вышка, и при ней создан штат астрономов-наблюдателей. Астрономическая служба продолжала расширяться; в 662 г. строят наблюдательные вышки, в 671 г. учреждена государственная служба времени, в 675 г. в столице Асука построена первая настоящая обсерватория. Солнечные и лунные затмения уже стали для астрономов обыденным явлением; летопись фиксирует их лишь от случая к случаю. Но другие небесные явления наблюдались и тщательно фиксировались: в 654 г. – большие метеоры, в 681 г. – затмение Марса Луной. В 692 г. «ночью Марс и Юпитер то сближались, то отдалялись четыре раза в пределах шага, то сияя, то исчезая» [Nihongi, XXX, 28].

Однако в астрономической службе и в наблюдениях на первом месте оказались астрологические интересы – гадание по правилам натурфилософии инь-ян (яп. ин-ё) и лишь на втором – наблюдения за небесными явлениями и служба времени. Впрочем, и раньше японцы не только различали стороны горизонта, но и, очевидно, усвоили геомантическое их значение на материке. Японские курганы V–VI вв. построены фасадом на юг, так как китайская геомантия учила, что император должен смотреть на юг. Храмы VII–VIII вв. в Японии тоже построены по оси на юг– север [Tuge, 1961, с. 10–11].

Естествознание в древности не получило того значения, какое приобрели математические науки, так как его теоретическая сторона значительно более опосредованно влияла на прикладные сферы этой большой группы наук. Зато последние стали привлекать внимание очень рано, но исключительно в эмпирическом плане. Единственным исключением являются медицина и фармакопея [Тасэ, 1942].

В области воззрений на причины появления недугов и их врачевания существовали две точки зрения. Происхождение внутренних болезней оставалось малопонятным и обычно приписывалось действию «злого духа». Поэтому лечение таких болезней часто сводилось к изгнанию этого «злого духа» путем магических обрядов, молений, жертвоприношений. Непосредственные причины травм, нанесенных оружием врага, зубами и когтями хищника, действием неживой природы, были очевидны, хотя сложный механизм самих повреждений, конечно, оставался непонятым. Само повреждение было доступно непосредственному наблюдению, это делало лечение более эффективным.

Лечение в собственном смысле слова было как наружное, так и внутреннее. К первому относились прикладывание пыльцы цветущего бамбука – от ран и обмазывание кашицей из воды и пережженных моллюсков – от ожогов. В качестве внутренних лекарств использовались травы, коренья деревьев и кора, внутренности животных, части насекомых. Особым успехом пользовались растительные лекарства, среди которых современные врачи определили женьшень, аконит, кору магнолии, лакрицу, перец, кротоновое дерево. Купание и ванны, по-видимому, тоже применялись при лечении, и в частности горячие природные источники. Пожалуй, первое указание на использование горячих источников для лечения относится к правлению Суйдзэя (к 581 г. до н. э. по традиционной хронологии). Интересно, что именно этот способ лечения наиболее любим по сю пору японцами. Происхождение прыжиганий и иглоукалываний иногда возводят к рубежу нашей ары. Но еще под 645 г. рассказывается легенда о волшебном происхождении иглоукалывания, «излечивающего все болезни» [Fujikawa, 1926]. И тем не менее десяток датированных сведений о медицинских и лекарственных достижениях легендарной поры японской истории до V в. носят явно случайный характер: кроме только что упоминавшихся горячих источников к 1-му году правления Кайка (157 г. до н. э.?) относят появление первых зачатков знаний патологии и физиологии, к 12-му году правления того же Кайка (146 г. до и. э.?) – широкое применение растительных лекарств, к 69 году правления Судзина (29 г. до н. э.?) – проникновение элементов корейской медицины, к 50-му году правления Дзингу (250 г.?) – сбор лекарственного сырья по стране. Сами по себе эти сведения не могут считаться заведомо невозможными, но их временная отнесенность неприемлема, а полная нераскрыность их содержания сужает само значение этих фактов.

Первые познания в ботанике возникли в ходе определения лекарственных, съедобных, красящих свойств растений. Эти сведения человек получил, как только стал употреблять в пищу ягоды, орехи, коренья и т. п., т. е. на заре своего существования. В 16-м году правления Одзина (285 г.?) из Пэкче, как утверждают «Нихонги», прибыл Вани с китайскими книгами. Среди них были книги по фармакопее и фармакологии. В «Кодзики» названия некоторых растений транскрибированы по-японски китайскими иероглифами. Это первая попытка сравнительного изучения растений [Shirai, 1926].

Формирование медицины как науки тесно связано с корейской медицинской школой, которая в течение V–VII вв. имела в Японии несомненный приоритет перед китайским направлением. В источниках сообщается о прибытии врачей из китайского государства Цзинь и из Кореи, о широком употреблении лекарств, о сборе целебных трав. В 1-й год правления Ингё (412 г.?) из Кореи приезжают два врача: один – представитель китайской, другой – корейской медицины. Врачи приехали с лечебниками и травниками, поэтому этот год в истории японского лекарствоведения считается датой зарождения на островах науки хондзо (кит. бэньцао). «Хондзо» в переводе означает «деревья и травы» и является названием китайских сочинений, посвященных главным образом изучению царства растительности. Поэтому наука хондзо часто понимается как ботаника. Но в целом ее значение шире – она охватывает более широкий круг естественных наук: ботанику, зоологию, минералогию и др., но с позиций лекарствоведения. Практический уклон раннего естествознания при ограниченности его возможностей привел к тому, что изучению растительности отводилось первое место. Литература такого рода носила в Европе наименование «врачебного вещесловия» (Materia – medica) [Bretschneider, 1882]. Врачи вызывались и специально. Когда Ингё заболел, он послал за врачом в корейское государство Силла. В 3-й год правления Ингё (414 г.?) корейский врач Ким Бу прибыл в Японию и удачно лечил больного. В 458 г. когурёский врач Ток Нэ поселился в Нанива. Его ученики и потомки еще долго практиковали в этих местах. Около 454 г. японцы относили к эпидемическим заболеваниям («мор») тиф, малярию, дизентерию, проказу.

В VI в. резко усиливается проникновение в страну медицинской литературы, корейских врачей и лекарств. В 544 г. устанавливается должность сборщика целебных трав. В 552 г. из Пэкче приехал врач и два аптекаря с лекарствами. В следующем году из Пэкче снова прибыл фармацевт. Врач из царства У в 562 г. через Когурё добрался до Японии, привезя с собой 164 тома книг по медицине, хирургии, лекарственным травам, иглоукалыванию, прижиганиям. Последние оказали японцам большую помощь при освоении китайской фармакопеи. В 593 г. при храме Ситэнъодзи в Нанива устраивается лечебница. Буддийские монахи, начавшие проникать в страну в это время, также обладали медицинскими познаниями, которые передавали японцам. К этому времени влияние корейской медицины в Японии достигло вершины. Корейцы же ознакомили страну с успехами в медицине Китая и Индии.

Непосредственное знакомство с китайской фармакопеей относится к 593 г., а с медициной – к 608 г., когда японские ученые были посланы в Китай для усвоения медицинских знаний (в 623 г. они вернулись с книгами и лекарствами). Около 611 г. вошел в обычай полуритуальный сбор лекарственных трав, который производила обычно императрица (а в 668 г. император), непременно в праздник – в 1-й день 1-й луны. Китайского же происхождения и присылка из провинций волшебной травы «долгой жизни» (644, 679 гг.). Несмотря на усиливающуюся тягу к китайской медицине, в 642 г. японский врач поехал совершенствоваться в иглоукалывании в Силлу.

Ко второй половине VII в. относится несколько небезынтересных медицинских записей в «Нихонги». В 655 г. в стране прошла эпидемия оспы (хроника упоминает рябины от оспы), во время болезни Тэнти (661–671) вокруг его ложа собралось 126 врачей (!), в 675 г. во вновь открытом училище создан аптечный отдел. В 676 г. преподаватели учения инь-ян и иноземных лекарств в училище и в школах читали лекции по фармацевтике. В 686 г. личный врач императора, выходец из Пэкче по имени Ок Ин, получил титул «короля врачей».

Японские историки медицины признают существование на рубеже VII в. трех направлений: китайского, буддийского (корейского) и японского. Первое признавало две основные причины заболевания: внешнюю и внутреннюю. К внешней относились действия ветра, холода, жары, сырости, к внутренней – переутомление, радость и гнев, горе, дисгармония между инь и ян. Второе объясняло все болезни дисгармонией между четырьмя основами Вселенной: землей, водой, огнем и ветром. Третье не имело разработанной системы взглядов.