Текст книги "Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир"
Автор книги: Михаил Воробьёв
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Реформаторская политика сознательно почти не разрушила общественную структуру страны. Это в полной мере относится к привилегированной категории населения: ни одна группа такой категории не подверглась ликвидации, прямому и открытому изменению статуса. Это, конечно, не удивительно, так как реформы проводились наиболее дальновидными представителями этой же привилегированной категории и, в общих – в перспективе – интересах эксплуататорского класса, частью которого оставались эти старые общественные группы. Оказалось достаточным пересмотреть и перераспределить среди разных групп привилегированной категории отдельные экономические преимущества, военные и административные обязанности.
В результате кланы и взаимоотношения внутри кланов сохранялись, но эти кланы утратили былое политическое значение. Император мог позволить себе хвалить одни и порицать другие кланы, лишать привилегий третьи, назначать вождей в четвертые – все это в зависимости от их лояльности, усердия на службе и собственных политических целей, хотя в целом он опирался на них. Так, в «Нихонги» содержатся сведения о том, что в 650 г. император благодарил министров, оми, мурадзи, управляющих корпорациями и областями за верную службу. Зато в 677 г. сделал строгое предупреждение клану китайских иммигрантов – Ямато-но Ая-но атаэ, который обвинил в постоянных нелояльных поступках со времен правления царицы Суйко. К 675 г. относится интересное распоряжение губернатору пров. Мино о переселении некоторых потомков привилегированных представителей знати в Восточные земли (Тогоку) и о превращении их в крестьян. В 664 г., по воцарении, Тэнти лично назначил глав в некоторые кланы.
Желая подорвать социальный престиж знати, Котоку в 647 г. приказал лишить кланы – носители званий оми, мурадзи, управляющих областями и корпорациями права сохранять в своих фамилиях имена богов и царей, ставящие такие кланы в ряд с царствующим домом. В 682 г. был издан указ о кланах. Членам кланов было велено выделить старшего (удзи-но ками). Очень разветвленным и многочисленным кланам было рекомендовано раз-делиться и для каждого ответвления выбрать своего старшего. Запрещалось включать в клановые списки посторонних лиц, эти списки и кандидатуры старших подлежали утверждению властей. Указанное распоряжение имело важные последствия для судеб кланов. Хотя кланы как общественная категория узаконивались, сокращались их размеры (путем обязательного деления и исключения из списков лиц, которые не могли доказать свою исконную принадлежность к клану), ослаблялась традиционная власть вождей кланов (введением принципа выдвижения вождей), а главное, кланы лишались политического значения, все организационные мероприятия, касающиеся кланов, были поставлены под контроль центральной власти.
Формально старые клановые звания сохранялись («Нихонги» ими пестрят), но в 684 г. была введена новая шкала клановых званий. Все звания, многочисленные в прошлом, сведены к восьми, образующим последовательность от высшего к низшему: мабито, асоми, сукунэ, имики, мити-но си, оми, мурадзи, инаги. Пересмотр– системы наследственных званий иногда рассматривается как уступка клановой знати, как средство увязать иерархию званий с табелью о рангах. Однако между двумя последними системами не устанавливалось никакой зависимости. Выработка новой иерархии званий подрывала саму идею исконности их существования. Новая иерархия составлена таким образом, что наиболее важные некогда звания (оми, мурадзи) оказались в нижних графах шкалы, а менее важные звания (сукунэ) возвысились над ними. Более того, многие почитаемые звания исчезли, но появились новые, ранее неизвестные (имики, мити-но си и др.). Нарушилась целостность старой клановой иерархии, реально еще доживавшей свой век. Новая иерархия была выдержана в таком виде, что затрудняла даже неофициальное приравнивание старых званий к новым.
Интересные наблюдения над характером реформы званий сделаны в последние годы. В главах «Нихонги» 71 % упоминаний званий, относящихся к VI–VII вв., имеют в виду звания новые. Лишь 29 % упоминаний относятся к званиям старым [Miller, 1974, с. 110]. Поскольку такие упоминания часто относятся к одним и тем же кланам или лицам, можно-привести другие цифры. «Нихонги» на своих страницах, посвященных VI–VII вв., 249 pas упоминает носителей старых званий (кланов в целом и отдельных лиц), принадлежащих к 129 кланам, и 693 раза – носителей новых званий (кланов в целом и отдельных лиц), принадлежащих к 177 кланам и получивших эти звания в правление Тэмму и Дзито, в 673–697 гг. [Miller, 1974, Арр. 1, pt. А, В,].
Введение новых званий дало правительству возможность наградить высшими званиями молодые кланы и, следовательно, повысить их социальный престиж, наделить низшими званиями старые кланы (или даже вовсе «забыть» о них при новых пожалованиях). Поскольку пожалованиями распоряжались императоры, они приобрели мощное средство укрепления своей власти. Новая система твердо ставила носителей новых званий ниже императорского клана и пресекала все претензии кланов на равенство или даже на более высокое место в традиционной иерархии, связанной с сакральными идеями, по сравнению с положением императорской фамилии. Одновременно введение новой системы званий подтверждало общественную ценность званий, как таковых, как элемент традиционализма перед лицом вновь созданной системы рангов по облику китайской [Miller, 1974, с. 141–142].
Хотя по идее, заложенной в манифесте о реформах, в стране предполагалось существование лишь двух социальных категорий: народа и чиновничества (кроме императора, естественно), общественный статус ни одной из этих категорий не определен реформаторами ни в манифесте, ни в дальнейшем на протяжении VII в. Отчасти это случилось потому, что указанные категории в социальном отношении являлись надуманными (нерасчлененные «граждане»– комин), отчасти потому, что категория чиновничества, на-пример, не настолько еще сложилась, чтобы получить самостоятельный общественный статус.
Столь же незначительному изменению подвергся общественный статус простонародья, если не считать очень важного в принципе и в перспективе провозглашения простонародья «гражданами» государства и подданными императора. Однако во второй половине VII в. не были разработаны соответствующие административные и экономические вопросы, связанные с новым состоянием простонародья [Kikuchi, 1967].
Общественный статус крестьян неизбежно попал в поле зрения реформаторов, когда в 652 г. началась реорганизация податного населения. 50 дворов объединялись в поселок во главе со старшиной. Двор организовывался на строго патриархальных началах, во главе неизменно оказывался его старейший член. Пять таких дворов объединялись на началах взаимопомощи и взаимоответственности и возглавлялись самым старшим из патриархов. Социальное значение этого мероприятия заключалось в активном вмешательстве в структуру общины. Выделение крестьянского двора как самостоятельного, патриархального организма произошло еще в дореформенный период – это закреплялось новым положением. Но сведение таких хозяйств в пятидворки, а пятидворок – в пятидесятки пренебрегало многими сторонами жизни общины: свободной численностью, которая в реальности не могла составлять круглую цифру; естественностью расселения, не учитываемой при создании искусственных поселков; всеобщностью внутриобщинных отношений, нарушавшейся принципом круговой поруки по иерархии– внутри пятидворки, затем внутри поселка.
К моменту реформы крестьянство уже стало неоднородным. Неоднородность лишь прикрывалась рассуждениями о едином народе – и равном наделении землей. Имущественное неравенство, очевидно, сильно ощущалось и, главное, фиксировалось. В 675 г. сельское население разделили на три категории в зависимости от состоятельности. Двум последним категориям местные власти имели право ссужать для посева казенный рис, полученный в счет налога. Хотя крестьяне провозглашались «гражданами», а как держатели наделов – казеннообязанными, именно реформа создала слой сельского населения, частнофеодальный характер зависимости которого проступал впервые совершенно отчетливо. Мы имеем в виду дворы, даваемые в кормление новой аристократии и чиновничеству. В отличие от личных слуг старого Ямато (яцуко) такие крестьяне не принадлежали своим хозяевам, но обязаны были вносить им – пока те находились на службе – ренту. Численность дворов, выделяемых в такие бенефиции, колебалась от нескольких десятков до тысячи и более [Nachod, 1929, с. 210–212].
Манифест о реформах внес решительные изменения в положение большинства категорий зависимых (бэминов). Он освободил именных и потомственных кормильцев, царских и клановых (мина– сиро, микосиро), царских корпорантов (томо-бэ), частных корпорантов (каки-бэ), земледельческих корпорантов (та-бэ) и объявил их «гражданами». Последующие указы подтверждали манифест, распространяя освобождение на все категории зависимых, в том числе и на впервые упомянутые в летописи «каки-но томи» (664 г.). По идее реформаторов, освобожденные зависимые вливались в категорию держателей государственных наделов [Nachod, 1929, с. 205–210; Kitamura, 1957].
Стремление знати удержать зависимых и нехватка казенных земель для их наделения, по-видимому, способствовали частичному сохранению категории зависимых. Так, несмотря на манифест (646 г.), в 670 г. «Нихонги» фиксируют наличие зависимых у кланов (каки-бэ) и категории домашних рабов (яка-бэ), в 675 г. вновь издан указ об освобождении зависимых (каки-бэ), пожалованных кланам уже в 664 г., и, несмотря на это, они фигурируют в кодексе Тайхорё [Хондзё, 1927, с. 31–32].
Поскольку в Ямато не существовало особого обозначения для рабов как специальной общественной категории, нигде в манифесте и в последующих указах прямо не говорится об их освобождении. В действительности освобождение коснулось также и рабов. Упомянутый указ 664 г. среди прочих категорий клановых зависимых упоминает и слуг, т. е. рабов (яка-бэ) [Asakawa, 1963, с. 82, примеч. 3]. Однако домашний характер рабства сделал эту категорию зависимых малоуязвимой для государственных начинаний.
Рабство сохранилось, хотя и ограничивалось правительством. Так, когда в 675 г. из-за голода население пров. Симоцукэну обратилось к своему губернатору за разрешением продать своих детей, император наложил запрет на эту просьбу. Постановление 691 г. гласило: если младший брат продан в рабство старшим братом – считать его свободным; если ребенок продан в рабство родителями – считать его рабом; если должник стал рабом из-за неуплаты долга или процентов – считать его свободным; если дети родились от брака с персоной рабского состояния – считать их свободными. Рабы, отпущенные на волю предками дома-рабовладельца и вычеркнутые из списка рабов, не могут считаться рабами этого дома [Nihongi, XXX, 21; Исимура, 1973].
Общественная структура Японии во второй половине VII в., таким образом, претерпела серьезные изменения, однако направление и характер этих изменений неадекватны картине реформаторской деятельности, нарисованной «Нихонги». Этот разрыв есть следствие расхождения между планами реформаторов и исторической действительностью. Формально реформа ставила целью сломить мощь кланов, однако последние, как привилегированная общественная категория, сохранились, утратив лишь часть политического авторитета. Свободное простонародье провозглашалось «гражданами» наряду с прочими категориями населения. Зависимые получали личную свободу. Новый общественный статус и тех и других находился в прямой связи с реальным превращением их в держателей казенных наделов – основы их свободы от частной зависимости. Однако введение в жизнь надельной системы затянулось во времени и в пространстве, а следовательно, осложнилось и наступление нового общественного состояния для простонародья и зависимых. Рабское состояние фактически сохранялось, хотя и регламентировалось правительством.
Реформы системы управления
Важным новшеством VII – начала VIII в. стала новая концепция государя. Реформаторы переняли китайскую концепцию абсолютного монарха, чей авторитет поддерживался не только таинственными узами родства с высшими силами, но и ролью арбитра правовых и этических норм. Эта концепция впервые в Японии прозвучала в «Законоположениях» Сётоку-тайси, а позднее повторена в Манифесте о реформах в форме идеи единого источника суверенитета в стране. Монарх провозглашался «господином над народом и господином над всей страной». Это означало многое. Народ обязан повиноваться только ему. Монарх не должен зависеть от сильных кланов или быть пешкой в их игре, как случалось прежде. Он правил с помощью «мудрых и способных» министров, назначенных по его воле, обнаруживших преданность и забвение личных интересов. Ясно, почему идея бюрократической монархии пришлась по сердцу реформаторам VII в. Вместо страны, терзаемой по прихоти вождей кланов, их взору рисовалось упорядоченное «гармоничное» общество, в котором народ признавал верховную власть государя, а чиновники охраняли порядок. На этой базе основывалась концепция общественной власти, устранявшей местничество и беспорядки [Gonthier, 1956, с. 32].
Теория легитимности, которая выросла из новой концепции монархии, оказалась более рациональной, чем «естественная» претензия правителя режима Ямато на божественное происхождение от богини солнца. Но эта теория базировалась одновременно и на буддизме, и на конфуцианстве. От конфуцианства взята мысль о тесной связи между миром человека и миром природы. Если человечество приходит в расстройство, то в природе наступает беспорядок: наводнения, землетрясения, извержения, голод, эпидемии не случайны – они следствие дисгармонии в человеческом обществе. Обязанность государя – сохранять порядок в обществе, чтобы не нарушалось равновесие стихий. Буддизм требовал, чтобы государь играл роль защитника веры. Если он сведущ в учении Будды и содействует пропаганде буддизма, то не только мир и гармония снизойдут на людей, но и сам государь удостоится особых милостей от Будды. Обе эти идеи давали государю значительно больший авторитет, чем миф о его священном происхождении.
Дабы утвердить, узаконить власть государя, реформаторы приняли идею письменного закона – по образцу кодексов династии Тан и государству Силла. Эта идея имела двоякое значение для политической организации японцев VII в. С одной стороны, оказывалось, что узы, связывающие людей, больше не регулировались исключительно обычаем; записанное становилось сильнее памяти. Власть государя, обязанности министров и населения фиксировались «навечно» (например, в кодексах Омирё, Киёмихарарё), и любые изменения допускались лишь в форме нового писаного закона. Кодификация придавала необычайную стабильность правительственным институтам. С другой стороны, кодекс повышал престиж государя и его власти. Письменные приказы и указы давали возможность держать в повиновении население далеких районов без личного контакта государя с ними. Писаные законы делали возможным более высокую степень управления, вводя контроль издали [Duus, 1969, с. 20–22; Torigai, 1972].
Впрочем, японские императоры, отстаивая заморские концепции власти суверена, не забывали и про старые, местные представления, подкрепляющие эту власть. В указе 647 г. напоминается о том, что император правит страной по воле богини Аматэрасу, а в 683 г. император Тэмму прямо именовал себя воплотившимся божеством, управляющим восемью островами. Эта версия надолго обосновала теократическую сторону императорского авторитета в Японии [Kohno, 1972]. Однако и она не смогла сколько-нибудь значительно укрепить идею неприкосновенности монарха. Только за 55 лет Япония выдержала четыре мятежа, связанные с борьбой за престол: в 645, 649, 658, 686 гг., не говоря уже о гражданской смуте в 672 г. [Seki, 1959]. В стране не создалось твердого порядка престолонаследия. Хотя из шести императоров Японии во второй половине VII в. только двое не оставили мужского потомства, трон переходил к сыновьям лишь дважды: к Кобуну (на несколько месяцев) и к Тэнти; трижды наследовали братья и сестры покойного (Котоку, Саймэй, Тэмму) и один раз – одна из жен покойного (Дзито). Завещание императора решающего значения не имело (случай с Кобуном и Тэнти). Допускалось и воцарение императриц (Саймэй, Дзито).
Прежний японский титул царя-императора сумэра-но микото стал читаться по-китайски как тэнно [Nachod, 1929, с. 95—108].
Поскольку самодержавный государь должен был осуществлять свою власть через органы управления, к созданию центрального аппарата реформаторы приступили в 645 г., сразу после воцарения Котоку. Тогда назначили трех министров: левого (садайдзин), правого (удайдзин) и внутреннего, или министра двора (найдай– дзин) [52]52
21 Японское чтение китайского по происхождению слова дайдзин – ооми.
[Закрыть]. Однако несколько лет эти министры не получали нового аппарата и штатов, на которые могли бы опереться в повседневной деятельности. Возможно, они частично использовали старый, дореформенный аппарат, а частично особую категорию лиц, появляющуюся на страницах «Нихонги», – «великих мужей» (дайбу). Только в 649 г. объявлено о создании шести палат (сё), но никаких подробностей об этом начинании источники не содержат. Если палаты сохранились в неизменном виде до опубликования кодекса Тайхорё, то в 649 г. вся система должна была состоять из Палаты придворных церемоний и гражданских чинов (сикибу-сё), Палаты по делам знати и государственного церемониала (дзибу-сё), Палаты народных дел (мимбу-сё), Палаты военных дел (хёбу-сё), Уголовной палаты (гёбу-сё), Палаты казны (окура-сё), Палаты императорских дел (накацукаса-сё), Палаты императорской казны (кунай-сё). Но две последние палаты были добавлены позднее.
Хотя в специальной терминологии (яп. бу, сё соответствовали китайским бу, шан) и в названиях некоторых палат (военных дел, уголовной) реформаторы следовали китайскому образцу, в целом они от него значительно отступили. Вместо шести китайских палат появилось восемь японских, причем исчезла Палата общественных работ, но зато появились Палата казны и Палата императорских дел. Существенно, что в Китае делами императорских двора и казны ведали учреждения более высокого, министерского ранга. Очень важно, что в Японии в то время не появилось органа, управляющего этими палатами.
Еще менее известно о других учреждениях. В «Нихонги» под 671 г. упоминается о трех советниках (нагон, или гёсю), некоторые из которых появляются в этой летописи и позднее (692 г.). Эти советники вместе с первым, левым и правым министрами образовывали Государственный совет (дадзёкан), но последний упоминается в «Нихонги» только начиная с 686 г.
По-видимому, в стране существовал Совет по делам культа, т. е. синтоизма (дзингикан). Впервые название совета мелькнуло в летописи под 644 г. и снова в 692 г. [Nachod, 1929, с. 115–118, 125–132].
Поскольку центральная власть могла довести свою волю до населения только через местную администрацию, в первые же месяцы после переворота в восемь Восточных провинций, включая и Кинай, назначены губернаторы, а в 646 г. по китайскому образцу выделили Внутренние провинции (Кинай) как столичные – не-посредственную опору императорской власти. В них были назначены уездные начальники, устроены заставы, почтовые дворы, сторожевые пункты. Однако в то время Внутренние провинции ни в чем не противопоставлялись внешним. Деление страны на провинции (куни или коку) было распространено на всю страну [53]53
22 Было создано 58 провинций.
[Закрыть]. Провинции делились на уезды (кори), причем уже в 646 г. среди последних различались четыре класса в зависимости от числа дворов в них (от 150 до 2500 дворов). Поскольку характеристика каждого класса уезда выражалась числом поселков или сел (сато), естественным продолжением территориально-административного деления стали три следующие ячейки: поселок, пятидворка, двор [Asakawa, 1963, с. 273–275; Seki, 1962].
Районирование оказалось непростым делом, так как в прошлом четких границ между областями и округами не существовало, и пришлось проделать разграничение на чистом месте. Во всяком случае, еще в 685 г. специальные уполномоченные были направлены в Токайдо, Тосандо, Санъёдо, Санъиндо, Нанкайдо, Цукуси (Кюсю, позднее Сайкайдо) для проведения разграничения, инспектирования состояния управления и положения народа в 68 провинциях указанных шести больших ареалов [Nachod, 1929, с. 82–83; Уэда, 1963].
Остров Кюсю в силу его большой важности, окраинного положения, существования там оппозиционных элементов и непокоренных племен хаято в 649 г. выделили в особое наместничество (дадзайфу).
Роль движущей силы нового административного механизма отводилась чиновничеству. Теоретически роль чиновника в умах реформаторов рисовалась столь же новаторской и важной, сколь и идеализированной. Это в полной мере отразилось на бюрократической практике. Наследственную службу кланов отменили. Новые чиновники, причем важные (министры, губернаторы), заняли свои посты в первые же месяцы после переворота, но уже в указе 646 г., обращенном к губернаторам восьми Восточных провинций (Тогоку), отмечается непослушание двух из восьми только что назначенных губернаторов – кокуси [Nihongi, XXV, 23]. Основной статус чиновничества сформулирован в Манифесте о реформах 646 г., но реально к созданию аппарата управления, по-видимому центрального, удалось приступить лишь в 649 г.
Правительство не имело выбора, ему пришлось довольствоваться старыми кадрами. Более того, с абсолютным увеличением числа чиновников неизмеримо возросла доля чиновников – выходцев из клановой знати. Вернувшихся из-за рубежа школяров, беглецов и переселенцев из Китая и из корейских царств, обладавших навыками в управлении, старых кадров центрального аппарата режима Ямато – всего этого хватало для заполнения лишь основных постов в центральном и самых основных – в местном аппарате. В местном аппарате, начиная с уездного начальника (гунси), фактически господствовали прежние управляющие областями со своим окружением [Мотоида, 1970].
Существенным новшеством для Японии оказался подход к вопросу о содержании чиновников. Он разрешался двумя путями. Каждой должности присваивалось право получать доходы с определенного количества дворов (дзикифу, фуко), которыми пользовался чиновник, пока он занимал эту должность. Роль наградных играли разовые выдачи из казны в виде части налоговых поступлений, кусками ткани (року). Так, Накатоми-но Каматари уже в 645 г., т. е. как будто до издания этого положения, получил дворы в кормление, а в 654 г. размер кормления ему увеличили. В 646 г. все высшие чиновники получили дворы в кормлении соответственно рангу. Однако размер кормлений во второй половине VII в. неизвестен.
Статус чиновничества, изложенный в манифесте и в ряде указов, содержание чиновников за казенный счет – все это давало правительству право и возможность значительно энергичнее и эффективнее контролировать состав и действия чиновников. Одним из таких путей стало введение табелей о рангах: в 647 г. из степеней, в 649 г. – из 19, в 664—из 26, в 685 г. – из 48 степеней – и частных уточнений в 671, 682, 689 гг. [Nachod, 1929, с. 144–145]. Смена табелей, конечно, отражала известную шаткость системы рангов в целом, но и давала правительству возможность проводить аттестацию чиновников. Так, в 690 г. велено разделить чиновников и нечиновных в Кинай на девять категорий согласно сроку, в течение которого они исполняли служебные обязанности. Носители ранга могли служить шесть лет, а не имеющие ранга – семь лет, после чего должны были пройти проверку [Nihongi, XXX, 16]. При всем том правительство всегда нуждалось в лояльных, способных и честных чиновниках – постоянная забота эксплуататорских режимов. В 676 г. указ разрешал поступать на службу жителям внешних провинций любого сословия, в том числе выходцам из кланов и простонародью.
Вооруженные силы приобрели еще более важное значение на новом этапе – этапе государственного строительства в Японии. Превращение населения в подданных императора подводило правительство к идее его государственных вооруженных сил и централизованного набора рекрутов. Такие войска в Японии существовали (они участвовали в войнах на Корейском полуострове), но их организация и структура на этом этапе известны плохо. Ядро вооруженных сил составляла императорская гвардия – именно она действовала против мятежника Фурубито-но Оэ. Основные гарнизоны располагались на юге (на Кюсю) и на севере (против эмиси). Клановые отряды, возможно, сохраняли свое значение. Во всяком случае, среди участников военных экспедиций в Корею в 658, 662–663 гг. находилось немало представителей старых кланов. Во время смуты 672 г. многие местные представители власти распоряжались значительными силами, хотя далеко не все принадлежали к знатным кланам. Возможно, их отряды отличались от старых клановых дружин.
Попытка ограничить такие дружины относится еще к 645 г., когда губернаторам Восточных провинций было предложено собирать оружие у кланов и хранить их в местных арсеналах. Неоднократно издавались распоряжения о разоружении населения (очевидно, в первую очередь членов кланов). Исключение делалось лишь для северных пограничных районов, тревожимых айнами. В стране создана Палата военных дел (как предполагают, в 675 г.), которая взяла на себя всю организацию государственного военного дела и оборонное строительство в стране. Вооруженным силам "устраивались смотры – в 665 и 685 гг. В 689 г. оглашено постановление о рекрутском наборе. По аналогии с Тайхо-Ерорё считается, что призывали одновременно одну четвертую часть боеспособного мужского населения каждой провинции. В «Нихонги» утверждается, что каждую провинцию делили на четыре части и одновременно призывали всех рекрутов из одной части [Asakawa, 1963, с. 311–314].
Система власти во всех своих частях подверглась наиболее интенсивному реформированию из-за ее функционально-практического характера, а в сущности потому, что именно она служила концентрированным выражением классовых отношений. Главное внимание и основные достижения пришлись на долю центральной администрации, военного дела и на чиновничество. Провинциальные и уездные власти еще долго и прочно были связаны с кланами.
