Текст книги "Помещик 3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Итак, мы имеем управляющего шахтой господина Соловьёва Константина Владимировича, – начал я официально и серьёзно свой доклад, – главного мастера шахты Сидорова Николая Ивановича, сменного мастера Сидорова Петра Николаевича, ещё двух сменных мастеров и мастера участка доработки угля. Эти трое господ прибудут на шахту завтра. Это у нас инженерно-технический персонал. Всего шесть человек.

Язык я ломать не стал и названия должностей называл, как привык, и не сомневаюсь, что Константин Владимирович отлично меня понимает.

– Теперь о штате непосредственно рабочих. На участке добычи – три смены по шесть человек. Сейчас в наличии семь человек. Есть ещё староста деревни, но он, думаю, в работники участка добычи не годится. Участок доработки угля – тоже три смены по шесть человек. Рабочих всего тридцать шесть человек. Это постоянный штат. При необходимости, вот как сейчас, на аккордные работы набирать временный персонал.

Я протянул Константину Владимировичу свои записи. А сам встал из-за стола и прошелся по столовой. Господин управляющий внимательно просмотрел мои записи и положил их на стол.

– Пока замечаний нет. Получается, всего сорок два человека постоянного штата шахты.

Я взял другой лист.

– График работы следующий. Работа непрерывно шесть дней в неделю, воскресенье – выходной. Смены каждую неделю меняются. Как вы решите: день, вечер, ночь или по-другому. Смена – восемь часов. Общие дополнительные выходные: Великая Суббота, Светлая Седмица, Радоница, Рождественский Сочельник и Рождество. Каждому рабочему полагается недельный отпуск. С начальниками в процессе решим, как быть с отпусками. Вероятнее всего, придётся потом набрать какой-то подменный персонал: рабочих и начальников. Вопросы есть, Константин Владимирович?

– Да нет, не имею. Вы продумали всё основательно.

– Тогда перехожу к шкурным вопросам. Жалование и тому подобное. Все расчёты – за четыре недели. Управляющий – сто рублей ассигнациями, главный мастер – тридцать, сменные и мастер участка доработки – двадцать. Шахтёры – десять, участок доработки – пять. Итого: начальство – двести десять рублей в четыре недели, рабочие – двести семьдесят. Общий итог – четыреста восемьдесят. Светлая Седмица и отпуск не оплачиваются. Великая Суббота, Радоница, Сочельник и Рождество оплачиваются. Со временем, может быть, и другие двунадесятые праздники рассмотрим.

Теперь я сам внимательно просмотрел свои записи и перешёл к последнему вопросу.

– Ну и самое интересное. Чтобы всё это сработало как надо, было конкурентоспособно и заткнуло рот публике, желающей настучать Государю, каждый шахтёр должен на-гора давать не меньше десяти пудов угля в смену. Уголь должен быть доработан: быть чистым, откалиброван, и влажность – не более десяти, максимум пятнадцати процентов. Стоимость пуда я кладу десять копеек, значит, шахтёр даёт его на рубль. В смену – восемь рублей, за сутки три смены – сто сорок четыре рубля. За неделю – восемьсот шестьдесят четыре рубля. За четыре недели – около двух с половиной тысяч. Я точно не считал, так-то получается три тысячи четыреста пятьдесят шесть рублей, но надо вычесть недобытый уголь в праздники и отпуска.

Из этих двух с половиной тысяч будут прочие накладные расходы: спецодежда рабочих и начальства, всякое дерево, лошади на подъёмниках и прочее, в том числе и отчисления в пенсионный фонд. Я не знаю, какие затраты будут на всё это. Не исключаю, что не меньше половины. Поэтому надо будет стремиться неуклонно повышать производительность труда за счёт организации труда, трудовой дисциплины и технических усовершенствований. Если будет получаться, то будем вводить премии и повышать жалование. Насчёт штрафов твёрдого мнения не имею, но нерадивых – гнать.

Глава 7

Вопрос с набором шахтеров и рабочих участка доработки угля решился в течение следующего дня. Причем совершенно неожиданно для меня.

Работать на шахте вызвались мужики-отходники с остальной части деревни Куровской. Желающих было даже намного больше, чем нам требовалось. Агитацию и отбор среди желающих провел наш староста.

Он же предложил нанять и временных рабочих для ускоренного строительства надшахтного здания над стволом и оборудования участка доработки угля.

Надшахтное здание будет на первое время по сути большой деревянный сарай с двумя дверями во всю стену напротив друг друга.

Для краткости мы называем его копёром. Хотя сам копёр в смысле устройства для подъема и опускания людей, оборудования, породы и непосредственно добытого угля у нас будет комбинированным, и все это будет оборудовано в одном стволе.

Простой грунт и пустая порода первоначально будут использоваться для засыпания оврага. Как только появится необходимость в организации вентиляции и водоотведении, будет задействован второй специальный ствол. Но по расчетам Константина Владимировича это произойдет только когда мы углубимся не менее чем на два метра, а пока будет достаточно естественных процессов вентиляции и водоотведения.

В ближайшие дни я займусь покупкой не менее четырех паровых машин, а то и пяти. Какие мне будут по карману, я еще не знаю, но на шахте две из них будут установлены в первую очередь, а пока будем использовать сначала ручной труд, затем лошадей.

Наш староста, оказывается, был большим специалистом-печником и, что ценно, он это умел делать, используя камни, которых еще предостаточно на полях вокруг. Если он справится с задачей, которая ему будет поставлена в ближайший день-два, то шахта, возможно, даст первый товарный уголь в ближайший месяц.

По оценке Константина Владимировича, в найденной им яме почти на поверхность выходил угольный пласт толщиной до трех саженей, который затем уходит под землю под углом максимум градусов в десять.

Три сажени – это шесть метров, вверх нам можно будет насыпать от уровня обнаружения пласта в яме ровно десять метров, и таким образом мы получим основные стволы глубиной самое большое шестнадцать метров.

Если, конечно, удастся безопасно и грамотно засыпать овраг. А затем под углом градусов в десять надо будет зарываться в землю, строя кучу штреков. И вот здесь надо будет устраивать и принудительную вентиляцию, и отводить грунтовые воды, которые гарантированно начнут буквально заливать штреки.

Объем одного метра, пройденного вглубь основного ствола, – почти восемьдесят кубометров. По нашим расчетам, которые сделали господа горные специалисты, с каждого кубометра, пройденного вертикально вниз через угольный пласт, можно будет получить не менее тридцати тонн качественного угля: чистого, калиброванного и сухого.

Но это будет настоящий трудовой подвиг непосредственно шахтеров и тех, кто будет его дорабатывать наверху.

Ведь уголь нужно очистить от грязи и даже мельчайших кусочков земли. Затем откалибровать. А для этого его надо банально измельчить. И затем высушить.

Для этого нужны как минимум три хороших печи, которые почему-то может сложить только наш староста, и качественно построенные сарай и склады.

В них должно быть сухо, и зимой не должен гулять ветер. Пока не будет получен хороший уголь, необходимо использовать качественные жаркие дрова. И конечно, мужики, бабы и малолетки, которых я скрипя сердце разрешил привлечь на стройке сараев, пока не наступили настоящие холода, должны совершить настоящий трудовой подвиг на строительстве этих сараев.

Без затрат на паровые машины уже это влетит мне в копеечку, и сейчас не удастся уложиться даже в пятнадцать копеек себестоимости, а продавать уголь первоначально можно будет только за двадцать. Дороже его никто покупать не будет, пока люди не оценят его преимущества перед дровами.

Но для этого он должен быть, еще раз отмечаю, чистым, не крупным, а самое главное – сухим. Таким, как его, вернее добытый на Валдае и доведенный до ума, испытали господа Гельмерсен и Оливьери. Вот тогда наш уголек можно будет начать широко продавать, постепенно повышая цены до тридцати копеек за фунт, гарантируя качество и регулярность поставок и безусловно принимая претензии и рекламации. Потому что только таким способом можно будет отвоевать место под солнцем у русских торговцев дровами и английским углем.

В борьбе с изведением русских лесов на дрова моим союзником будет император, который пытается с этим бороться, издавая один грозный указ за другим.

А вот продвигать отечественный уголь будет сложнее. Конечно, спасибо господину министру финансов графу Егору Францевичу, в мальчишестве Георгу Людвигу, Канкрину за оперативно оформленные привилегии.

Но он противник развития железнодорожного транспорта и пароходов, которые двинули вперед Европу и США. И поэтому к развитию угольной промышленности относится прохладно, не обкладывает, например, английский уголь высокими пошлинами, как другие товары наших заклятых «друзей», и получается, что русскому углю сложно конкурировать с европейским, в первую очередь с британским.

Поэтому я сразу же решил простимулировать всех, кто работает на шахте, постоянно или временно. Своим крепостным я пообещал дать вольные и принимать их на работу в первую очередь как вольнонаемных.

А крепостных других помещиков выкупать и тоже через какое-то время давать вольные.

Чтобы слова не расходились с делом, я после собеседования с господами горными специалистами подписал вольные бабам и детям, которые за двое суток построили на краю леса, в сорока метрах от шахты, добротный сарай, который мужики сразу же начали использовать как бытовку, где можно погреться и попить чаю, а господа мастера поставили себе рабочий стол.

Первую вольную я подписал двенадцатилетнему Егорке Васину, который, сложив молитвенно руки, взглядом умолял разрешить ему работать.

– Василиса, – вторая вольная была выписана его матери, вдове русского солдата, отданного в рекруты во время начала последней войны с Турцией, – когда стройка будет закончена, поедешь ко мне в Сосновку. Егор будет учиться, а ты служить Анне Андреевне как свободный человек.

Несчастная и, как выяснилось, забитая семьей погибшего мужа, а еще больше барыней, которая почему-то ее ненавидела, еще не старая женщина в голос зарыдала.

Но я цыкнул на нее, Василиса замолчала и сквозь беззвучный плач пролепетала:

– Да, барин.

Обсудив все эти вопросы с нашим управляющим шахтой, я поехал в имение Анны, где она ждала меня в компании с братом своего мужа Силантием Федоровичем Колесниковым и Ксюшей.

– Папа приехал, папочка, – закричала девочка, услышав мой голос, и бросилась ко мне на шею, как вихрь, влетев в прихожую.

Я даже растерялся. Все-таки Силантий – брат ее родного отца, и мне неловко перед ним. Прямо передо мной стояла Анна, которая совершенно такого не ожидала и побледнела, став как хорошо отбеленное полотно.

Силантий наклонился к Ксюше, которая отпустила меня, и глухим, прерывающимся голосом спросил:

– Ксюша, а ты папу Сашу, – он споткнулся на слове «папа», – любишь?

– Дядя Силантий, я же знаю, что у меня был другой папа, когда я родилась, но он умер. А потом появился, – Ксюша, как взрослая, внимательно и строго посмотрела на нас, – Александр Георгиевич Нестеров. Они с мамой друг друга полюбили, и он стал для меня папой Сашей. Мы друг друга любим, но своего первого папу я всегда буду помнить, ведь ты его брат, и мы с тобой тоже любим друг друга.

– Ребенку нет еще и четырех, а рассуждает так, как некоторые взрослые и в шестьдесят не могут, а скорее не желают, – к Силантию вернулся дар речи, когда прилетевший вихрь куда-то умчался.

Он взял себя в руки, улыбнулся и протянул мне руку.

– Придется нам с тобой по неволе друг друга полюбить. Не обижать же ребенка.

Я пожал протянутую руку и тоже улыбнулся в ответ, пожав плечами.

– Придется.

Обстановка разрядилась. Анна заулыбалась и скомандовала:

– Мойте руки, господа, и за стол.

Я уже приучил ее строго следить за мытьем рук перед едой, рассказав, что холера – российский и европейский бич последних пятнадцати лет – болезнь грязных рук.

Холера действительно наводит везде в мире почти мистический ужас. Сотни тысяч умерших, горы трупов в Европе, Америках и особенно Азии, которых не успевают хоронить.

А всего лишь надо мыть руки перед едой и после посещения туалета, пользоваться чистой или хотя бы кипяченой водой и проводить дезинфекцию в первую очередь отхожих мест.

В Сосновке, кстати, после моего возвращения ни одного озабоченного частыми походами до ветра.

Обстановка окончательно разрядилась во время обеда, когда Анна распорядилась принести наливочки из Сосновки.

– К ней бы вашего бекона, Александр Георгиевич, – мечтательно проговорил Силантий.

И неожиданно добавил:

– Давай на «ты» и по имени.

Я налил еще на четыре пальца и принял предложение.

– Давай.

Когда подали чай, а купцы Колесниковы другого напитка после обеда не признают, Анна спросила мнения Силантия о ее идее продать это имение.

Силантий, похоже, был готов к этому разговору и попросил принести его портфель.

Этот привычный мне аксессуар уже достаточно широко входит в моду в России, естественно, пока только среди богатеньких.

Они имеют, как правило, жесткий каркас или, как последний писк, – полужесткий, обтянуты, естественно, тщательно выделанной натуральной, преимущественно телячьей или козьей, кожей, внутри – дорогие ткани отделки, несколько отделений со специальными карманами для документов с металлическими застежками и дорогой фурнитурой.

Портфель становится не просто практичным аксессуаром, но еще показателем положения в обществе, профессионализма и надежности в деловых кругах.

В Питере и Первопрестольной уже появились специализированные мастерские по изготовлению деловых портфелей, где каждый заказ выполнялся индивидуально с учетом пожеланий клиента и его статуса.

Вот и на портфеле Силантия выгравирована его монограмма. Он имеет некоторую склонность к пижонству.

Анна поняла, зачем ее деверь послал за портфелем, и распорядилась подать свежий чай в гостиную.

Силантий разложил скопированные специально для него карты и жестом пригласил нас обратить внимание на нарисованную им схему нашей сельскохозяйственной станции и ее окрестностей.

– Вы, Саша с Анной, купили две пустоши. Пустошь Подберезова Заборовских, тридцать девять десятин на левом берегу реки Выссы, и рядом двадцать две десятины пустошь Бобровка церкви Николая Чудотворца заштатного города Воротынска, – Силантий решил повторить уже известное нам, – всего шестьдесят одна десятина с небольшим довеском. Вдоль берегов Выссы находятся заливные луга и плодородные пахотные земли на суходоле, которые со всех сторон окружены сосновым лесом. Это почти полностью земли Заборовских: их Слободы на правом берегу Выссы и село Столпово и деревня Рядовая на левых берегах Выссы и Оки. Все крестьяне, около пятидесяти дворов, здесь на оброке, арендовано нами примерно семьсот десятин земли: пашня, сенокосы, леса, неудобья и еще одна пустошь.

Я внимательно посмотрел на схему, нарисованную Силантием. Он ли это делал сам или кто-то по его поручению, но очень все понятно. Особенно когда прочитаешь легенду под планом.

Получается, наши шестьдесят одна десятина между Столпово с Рядовой на востоке почти до Оки, на западе почти окраина заштатного Воротынска, с юга – земли на левом берегу Выссы и севера – земли Воротынского посада и храма в честь Рождества Пресвятой Богородицы в селе Столпове.

В Воротынске около ста десяти дворов и примерно тысяча жителей, мужчины и женщины пополам. Большинство – мещане и на пашне.

Столповские немного обрабатывают земли церковной пустоши, но большинство работает на мельницах и отходничают.

– Нашей земли маловато, а какие шансы арендованное купить? – вопрос я задал, конечно, риторический.

Сейчас шансов нет, ну или очень маленькие. Реально у нашего общества денег мало. Тот же Самохвалов, как и еще некоторые другие мои кредиторы, вошли со взносом моими долгами, и я реально в общую кассу должен внести почти сто тысяч ассигнациями.

Эти деньги у меня есть, тем более, что мы договорились, что Анна до поры до времени со своей кубышки ничего не вносит. Все ее деньги сейчас в обороте, она со своими компаньонами крупно вложились в торговлю зерном.

Как всегда в России, где-то пусто, а где-то более-менее густо. Но в этом году голод особенно жестокий по сравнению с прошлогодним. И таких счастливчиков, как мы, очень мало, в нашей округе почти нет, кроме тороповских, которые, глядя на сосновских, тоже немного скооперировались и постарались убрать скошенное сразу под крышу.

У них получилось не так ладно, как у нас, но голод им тоже не грозит. А вот в большинстве имений губернии беда. И неизвестно, до чего дело дойдет зимой.

Анна с компаньонами, в частности, кстати, как и Самохватов, закупили достаточно много зерна на юге. И какую-то часть продадут в Калуге. Надеюсь, что их местечковый патриотизм хоть немного пересилит жажду заработать на неурожае, и родная губерния что-то получит с «барского» плеча.

В своей любимой женщине я не сомневаюсь. Мы с ней эту тему, скажем так, «шутейно» обсуждали, и она сказала, что из-за меня она понесет в этом году некоторые убытки.

Я сначала подумал, что речь идет о полученном мною и уже потраченном ее «свадебном» подарке от «индийского набоба».

Но оказалось, она имела в виду немного другое.

У нее с компаньонами очень интересная схема бизнеса. Они вместе делают, например, большие оптовые закупки, к примеру, пшеницы или ржи из общей кубышки.

Затем половину они также продают в общую кубышку. А вторую половину распределяют между собой в зависимости от дополнительного взноса в эту самую общую кубышку.

И вот Анна как раз продавала остатки своей доли и тут же закупалась в общую кубышку, когда мы с ней познакомились.

А этой зимой и, естественно, следующей весной она не собирается никуда мотаться, продавая свою долю. И причина этого ее решения – я, Александр Георгиевич Нестеров, собственной персоной.

Анна Андреевна собирается выходить за меня замуж, как только можно будет венчаться. Будь моя воля, я бы предложил ей это сделать еще до поста. Но это уже был бы откровенный перебор. Все-таки должно пройти полгода со смерти Сашенькиных родителей. Замужество у Анны Андреевны стоит на первом месте.

Второе место занимает задача как можно быстрее забеременеть.

Третье место – подготовка к моей почти стопроцентной командировке на Кавказ.

Анна со страхом об этом думает и собирается максимально помочь мне с этой подготовкой.

Поэтому ей некогда мотаться по России, последний кусок хлеба она не доедает. Да и помогает мне очень существенно с моими делами, а эта помощь конкретно проявляется тоже количеством нулей после единицы.

И всю свою долю Анна уже решила продать в Калуге. А часть вообще придержать до весны и возможно безвозмездно отдать своим крестьянам.

Белой вороной Анна, конечно, не будет и «смешные» цены устанавливать не предполагает. Но и три шкуры драть тоже не собирается.

Но всю губернию она накормить не может при любом раскладе. И здесь я надеюсь, что ее пример подвигнет того же Самохватова немного подумать не только о своей мошне.

Его Аглаюшка должна хоть в чем-то превзойти Анну. Вот я надеюсь, у нее проснется «ревность-совесть» и она решит в добрых делах обойти своих обидчиц: Анну Андреевну и ее подругу Софью Павловну.

Глава 8

То, что нашей земли маловато, мне ясно с самого начала. Все остальные участники, кроме Анны и её деверя, даже примерно не представляют, чем будет заниматься наше «Общество», и, соответственно, пока никто не собирается вникать в его деятельность. Реальные деньги пока в это дело внесли мы с Анной, купив эти пустоши.

Все остальные или продекларировали своё участие, как тот же господин губернатор, или внесли их чисто символически, сделав это моими долгами, как тот же Самохватов, внеся в капитал «Общества» ровно сорок тысяч ассигнациями.

Мои долги ему, с учетом всех перекупленных, составляют чуть меньшую сумму. Разница просто смешная – тридцать семь рублей, которые Самохватов торжественно и лично внес в общую кассу, которой пока заведует Савва.

И реальных денег в кассе общества пока всего шесть тысяч двести один рубль, причем ассигнациями. Вообще, эта российская чушь взрывала мне мозг: серебряные рубли, ассигнации, есть еще и золотые. И надо всегда уточнять, какой рубль имеется в виду.

Пустоши мы купили по пятнадцать рублей ассигнациями, и это было немного выше средней цены за землю пустошей.

В России сейчас началась денежная реформа, проводимая министром финансов Канкриным.

В течение какого-то времени ассигнации полностью уйдут из обращения и останутся только депозитные билеты. Их соотношение к серебряному рублю будет равно один к одному, а обмен с ассигнациями – один к трем. По крайней мере, таким установлен курс нового «депозитного» рубля к старому «ассигнационному».

На эту тему «ликбез» со мной провел самый компетентный человек в моем окружении: господин Иванов. И хотя теперь я достаточно прилично разбираюсь в этих дурацких хитросплетениях денежной системы Российской империи, матом мне ругаться хочется каждый день и неоднократно.

Царь-батюшка Александр Благословенный своим соплежуйством и трусостью заложил под Россию такие бомбы, что у меня лично просто нет слов.

И нынешний бардак с финансами – это тоже его рук дело. За десять лет после безусловной победы над Бонапартом можно было навести порядок в финансах, а не оставлять это «наследство» своему брату, так же как и жуткий крестьянский вопрос.

И все это усугублено еще и зародышем очередной русской смуты в лице господ-декабристов, разбудивших не того, кого надо было будить.

Николай Павлович фрукт еще тот, и из лучших побуждений наворочает в итоге побольше своего братца, но хотя бы решился на денежную реформу. И через несколько лет в нашем Отечестве будет один рубль, но в трех лицах: серебряном, бумажном и даже золотом. Эти лица будут практически равны друг другу, то есть я смогу без проблем менять бумажные рубли на серебро и золото по твердому установленному соотношению.

По крайней мере, по словам господина Иванова, так задумано.

Манифестом от 1 июля 1839 года «Об устройстве денежной системы» и одноименным сенатским указом начато создание единой основы для денежной системы, зафиксирован реальный уровень обесценивания ассигнаций и установлен их твердый курс: 1 рубль серебром = 3 рубля 50 копеек ассигнациями.

По мнению Андрея Григорьевича, это должно возродить доверие к бумажным деньгам Российской империи и позволить накопить серебряный запас в казне.

Что делать дальше, власть, по моему мнению, еще, судя по всему, твердо не знает, и тот же господин Иванов согласен с этим мнением.

Но уже несколько лет министр Канкрин проводит интересную политику: сбор серебра у населения, например, льготами при уплате податей: платишь серебром – курс обмена на ассигнации более выгодный; начало чеканки платиновых монет; исключение из официальных расчетов ассигнаций и меди – только серебро.

Обалденно эффективной мерой было уравнивание медной и серебряной монеты, между которыми уже успела образоваться пропасть. Для этого с 1839 года начали выпускать специальные медные монеты повышенной весовой нормы (16 рублей из пуда, а не 40, как было до реформы). А на монетах номинал указывался в копейках серебром. Это сразу же привело к установлению доверия к медной монете.

И вот первого июля 1839 года появляется Депозитная касса, и её экспедиция уже с двадцатого декабря начинает выпуск новых бумажных денег Российской империи – депозитных билетов, а также золотых империалов и полуимпериалов. Депозитные билеты достоинством от трех до ста рублей, а империал – десять.

Золотая монета в казну и кредитные организации, или, как сказано в указах, – в «установления», принимается и выдается на 3 % выше нарицательной её стоимости, то есть золотой империал в десять рублей – за десять рублей и тридцать копеек серебром.

Я от всего этого капитально выиграл. Почти никто не указал, в каких деньгах давали в долг моим родителям, а те, кто указал, – указали в ассигнациях. И это было сделано, как я понял, по настоянию Георгия Петровича.

И конечно, я резонно предположил, что там, где не указано, речь шла об ассигнациях.

Никто, кстати, не возражал, например, тот же Самохватов. А уж если бы он дал в серебре, то и отдать требовал бы тоже в нем.

Поэтому мне лично денежная реформа очень выгодна. Я все платежи осуществляю из расчета новых финансовых реалий, и те же ассигнации просто пересчитываю.

Савве проще всего, он с первого ноября старается оперировать только новыми деньгами, а так как его основной товар пользуется стабильным спросом, то никаких проблем у него не возникает.

Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

По мнению господина Иванова, на Россию надвигается нешуточный голод. По крайней мере, в средней полосе России уже можно подвести итоги, и всем, у кого есть голова на плечах, понятно, что это следствие неурожая. И уже народ пошел забирать свои депозиты из сохранных казен, воспитательных домов и банков.

Они скоро окажутся на грани банкротства, так как вся финансовая система империи строится на перманентных «позаимствованиях» из государственных кредитных учреждений, когда государство «одалживает» бумажные деньги, гарантируя их ценность серебряными запасами.

Результатом этого скоро будет их неспособность не только открывать кредиты, но и выдавать вклады. И для предотвращения этого начнется эмиссия уже кредитных билетов сохранных казен, воспитательных домов и Государственного заёмного банка.

Мера эта, по информации господина Иванова, уже решена, но министр финансов будет тянуть до последнего, то есть до середины лета 1841 года. А вдруг будет суперурожай и удастся проскочить между струйками дождя?

Ассигнации, кстати, пока тоже будут печататься.

Информация эта на самом деле строго секретная, но Андрей Григорьевич, даже не зная конкретно финансового положения нашего «Общества», понимает, что это знание даст мне возможность заработать неплохие деньги.

Ему как участнику «Общества» с этого тоже будет большая материальная выгода.

Капитал нашего «Общества» должен составить почти восемьсот тысяч рублей, но ассигнационных, и самое главное – через пять лет, когда предусмотрена первая ревизия.

То есть в серебре это должно составить сейчас двести двадцать восемь тысяч. Огромные деньги, больше половины из которых должны внести мы с Анной с учетом моих долгов.

Таких денег в нашей общей кассе, естественно, нет. Они должны за пять лет появиться за счет деятельности нашего «Общества».

Но даже если вдруг планеты и звезды встанут совершенно неправильно и с нас потребуют срочной ревизии и, соответственно, возврата денег, фактически еще никем не внесенных (по сути дела, кроме Самохватова), мы сможем это сделать.

Анна, конечно, сможет изъять какую-то сумму из своего купечества, а у меня есть НЗ – имение Торопово.

Договор о купле-продаже составлен таким образом, что деньги Тороповы и отец Петр получат только следующей осенью, когда я железно буду знать, что меня не обманули так же, как это делал господин Макаров.

То есть они этим положением договора извинились окончательно за «проделки» своего родственника и гарантировали, что их староста Антон, фактически бывший управляющим последний год, не является вором. И соответственно, положение дел в имении соответствует написанному на бумаге.

А на бумаге все чики-пуки. Недоимок нет. Имение не просто доходное, а, можно сказать, высокодоходное, особенно на фоне всего уезда, помещики которого в долгах как в шелках, кроме Рогозиных.

Если их тряхнуть так же, как меня, то, думаю, кое-кто окажется, возможно, даже в худшем положении.

Так что реальное состояние финансов «Общества» не знает никто, кроме нас с Анной и Силантия, которому она доверяет почти как себе.

И по этой причине я и задаю такой вопрос.

– Сейчас практически никакой. Мы, конечно, можем влезть в долги, в смысле – занять необходимые суммы, но зачем это делать? – вопрос Силантий задает на самом деле риторический, мы все трое знаем на него ответ.

После поста наше общее с Анной дело – трактир и ресторан – начнут по-любому приносить стабильный доход минимум тысячу рублей серебром.

Он, то есть Силантий, по-любому наберет несколько тысяч серебром и внесет свою долю. И если даже не удастся взять необходимые кредиты, эти средства позволят нам приобрести какое-то поголовье свиней, мясную продуктивность которых нам удастся повысить за счет знаний Вильяма.

И только Анна будет иметь некоторое представление, что из этого будет его знанием, а что моим.

Дрова – ходовой товар, и лесоторговцы не откажутся произвести со мной выгодный обеим сторонам натуральный обмен: я почищу свои леса от хлама, который годится только на дрова, также как и на арендованных землях, а они расплатятся хорошим лесом, который можно будет пустить на строительство, в частности, жилищное для сербов и крестьян Анны, которые пожелают переселиться на наши земли в «Обществе». А её земля будет просто продана.

– На самом деле ты прав. До весны, вернее, до окончания нашего медового месяца, – я, прищурив глаз, посмотрел на Анну, сделав для этого многозначительную паузу, – спокойно работаем, подсчитываем барыши и предвкушаем…

Что мы предвкушаем, я сказать не успел, получив удар, притом любящий, между лопаток кулачком Анны.

– Аня, ты не злись, – сказал Силантий с грустной улыбкой. – Я действительно искренне рад, что ты встретила мужчину, который, я уверен, сделает тебя счастливой и будет настоящим отцом Ксюше.

Силантий неожиданно для меня вытер набежавшую слезу, увидеть которую на его глазах я никак не ожидал.

– Я очень любил своего брата и считаю, что в случившемся тогда несчастье виновата в самой большой степени наша матушка. Не знаю почему, но он был её любимчиком, а я, – Силантий горестно улыбнулся, – самое большое, на что реально мог претендовать, так это на роль нелюбимого пасынка. Почему – не знаю.

Анна не рассказывала подробностей её предыдущей семейной жизни. Я видел, что ей это очень неприятно и у неё еще очень болит. Поэтому я жестом остановил Силантия и посмотрел на неё.

Анна пожала плечами и сказала Силантию:

– Если ты считаешь возможным рассказать всё это, то не имею ничего против. Я не рассказывала это Саше только из-за хороших отношений с тобой и Аней.

Жену Силантия тоже звали Анной, и это все, что я знал.

– Наша матушка, – Силантий как-то непонятно ухмыльнулся, – равнодушно отреагировала на мою женитьбу. Аня ей не нравилась, а отец всегда говорил: «Жен себе сами будете выбирать. Даже если это будут крепостные, только сначала выкупите». У них в роду это повелось еще с каких-то древних времен.