Текст книги "Помещик 3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава 24

К моему огромнейшему удивлению, турки после короткого раздумья приняли условия ультиматума Другутина. Особенно быстро это сделали те, кто сидел в засадах на верхних тропах. Мы были просто потрясены сверх всякой меры.

Наш штаб разместился в шатре-палатке командира турецкой полусотни, занимавшей маленькую поляну, и всё стало ясно, когда пленные турки принесли носилки с изможденным, умирающим человеком.

Это был Осман-паша, раненый прицельным выстрелом осажденных месяц назад.

Милош позвал Лазаря, и тот спросил турка, зачем он охотился исключительно на русских гвардейских офицеров.

Турок с трудом обвел нас своим угасающим взором и очень тихо прошептал:

– Мне за них хорошо платили. После первой победы над султаном египтяне стали мне их заказывать. Я их отвозил в Александрию и продавал посланцам Солиман-бея.

– Солиман-бею? – удивился Милош. – Он же враг твоего султана.

– У меня нет султана, я сам себе султан, – голос паши начал слабеть, и было видно, что он вот-вот умрет.

– А последнюю партию тоже ты должен был продать Солиману? – быстро спросил Драгутин. – И как ты узнавал, кто из офицеров служил в гвардии?

– Нет, эти уже были не нужны Солиману. Египтяне проиграли. Их должны были купить уже англичане. А кто гвардеец, я узнавал от одного человека из Петербурга. Он присылал мне список, а я платил за каждого, кто попадал мне в руки.

Это были последние слова, которые нам удалось понять. Осман еще пытался что-то сказать, но никто ничего не разобрал. Через полчаса он затих и вскорости умер.

Пока мы допрашивали умирающего Османа, Лазарь договаривался с турками, сидящими на верхних тропах. Узнав, что он умер, они согласились сдаться и еще до темноты спустились на поляну.

«Всё, – подумал я, когда последний турок бросил свой штуцер в груду оружия, сложенную пленными. – Осталось узнать, жив ли Василий, и уйти отсюда».

Жители села, похоже, не до конца верили, что всё закончилось и они больше не будут получать турецкие пули.

Лишь когда с ними еще раз поговорил Бекболат, из крайней сакли осторожно вышел древний старик и попросил его подойти.

– Это мой дед, – радостно объявил горец и бросился вперед.

Коротко о чем-то переговорив, он вместе со стариком зашёл в саклю, и из неё почти тут же вышел человек, одетый в какие-то лохмотья, но Милош сразу же признал в них остатки русского офицерского мундира.

Это действительно оказался русский офицер. Он, подойдя к нам на расстояние метров десяти, остановился и хрипло спросил:

– Господа, неужели вы русские, пришедшие по наши почти пропавшие души?

– Да, – я сглотнул подступивший ком и дрогнувшим голосом спросил, – среди вас есть поручик Нестеров?

– А куда он, интересно, мог деться от нас? – подошедший офицер неожиданно рассмеялся. – Это ему мы благодарны за спасение? И кто же так об этом позаботился?

– Я, его младший брат Александр.

– Я потрясен, сударь. Позвольте представиться, ротмистр Воробьев. А Васька в сакле сидит, держит вас всех на мушке.

Ротмистр повернулся к сакле, замахал руками и что-то закричал на непонятном мне языке.

– Это что-то местное, – спокойно сказал Милош, – но я не очень понимаю.

Почти тут же из сакли вышел еще один офицер и, опираясь на штуцер как на костыль, заковылял к нам. Чисто внешне Василия я не помнил, почему-то Сашенькины воспоминания в этом случае были стерты, но сердце внезапно забилось гулко и часто.

Почти подойдя к нам, он споткнулся обо что-то, выронил штуцер и начал падать вперед.

Двое казаков подскочили к нему и не дали упасть.

– Сашка, неужели это ты? Вот уж никогда не подумал бы, что ты на такое способен, – и неожиданно чуть ли не в голос заплакал. – Сашка, брат. Не может быть.

До последней минуты я не верил, что средний из трех братьев Нестеровых жив и нам удастся его спасти, как и других пленников Осман-паши.

Двенадцать русских офицеров, пятнадцать нижних чинов и двоюродный брат наших горцев Аслан со своей невестой Фатимой. Это те, кто укрылся в этом горном селе от Осман-паши после побега.

И еще тут были жители самого села, почти три сотни рода или тайпа Гирея. Удивительное дело, но оказалось, что за месяцы осады они понесли очень маленькие потери: двое нижних чинов из казаков и несколько местных.

А вот турок им удалось подстрелить почти два десятка, и почти все они были на счету Василия. Осман-паша знал об этом абсолютно точно. После ранения Османа у турок всё держалось на Ибрагиме, том янычаре, которого убил я, когда он пытался выстрелить в Милоша.

Корпуса янычар нет, а вот сами эти ребята еще, оказывается, есть.

В полночь мы сидим у костра на маленькой поляне, едим вкуснейшую баранье-говяжью похлебку с сухарями и пьем чай. По чарке красного вина было выпито в начале позднего ужина.

Мы – это я, офицеры-сербы, Василий, еще трое освобожденных русских офицеров, наши горцы и Аслан.

Пленные турки заперты в самых дальних саклях села, и их хорошо охраняют.

Завтра надо отсюда уходить, но я лично не знаю, что делать с населением села. Наши горцы сказали, что большинство хотело бы уйти и попробовать вернуться на свою историческую родину, в Карачай.

Там, конечно, до хорошего еще далеко, но они знают, что там лучше, чем здесь. Продолжать воевать с русскими желания ни у кого нет.

Я сразу же вспомнил выражение двадцать первого века – «это не моя война».

И это именно про этих людей. Эта земля не стала им родной. Родное там, в Карачае. Поэтому и эта война для них чужая.

Но уходить чуть ли не половина боится. Старики помнят пережитое и однажды данное им «честное» слово генерала Ермолова.

– А говорят, что незаменимых людей нет. Виктора Николаевича нам сейчас никто не заменит, – говорю я, выслушав опасения, высказанные Асланом.

– Я заменю, – неожиданно говорит Василий, отложив свою миску. – Идите, Аслан, к своим, собирайтесь, завтра надо уйти. С русским начальством я буду говорить. Если надо, то и с самим Наместником. Вам разрешат вернуться, и никого не тронут, – кривая язвительная усмешка скривила чисто выбритое лицо брата. – Мое слово будет тверже ермоловского. Идите, собирайтесь, – повторил он.

Василий протянул руку и налил себе полную кружку местного крепкого вина. Я попробовал его и решил, что градусов в нем многовато. Да и оно мне просто не понравилось – редкая кислятина, и сразу же ударила в голову.

Но Василий спокойно его выпил и, отправив в рот два сухаря, начал громко и аппетитно хрустеть ими.

– Хорошо-то как, господа, вот теперь я верю, что мы отсюда выберемся.

Через несколько минут у костра мы остались вдвоем.

– А этот твой Андрей действительно сын Пелагеи? – неожиданно спросил Василий, приподнявшись с бурки, на которой он лежал, вытянув ноги в сторону костра.

– Действительно, – подтвердил я.

– А ты знаешь, Сашка, я ведь почти не помню нашу Сосновку. Мне кажется, это было очень давно и не со мной. Когда вернемся, я сразу же подам в отставку, не хочу больше служить, – Василий откинулся на бурке. – Наслужился, сыт по горло.

Полежав молча несколько минут, он поднялся и, скрестив ноги, сел на бурке.

– То, что Петр погиб, я успел узнать, – Василий взял кружку, из которой пил местный алкоголь, и понюхал ее. – Редкостная гадость. Каждый раз, когда приходилось пить, вспоминал наливки Пелагеи.

– Хочешь, налью?

– Нет, когда выйдем – тогда.

Василий встал и налил себе еще миску похлебки.

– Какая же она вкусная. Тут последнее время уже голодать пришлось. У местных баранов почти не осталось, а коров съели уже давно. Волей-неволей придется идти к губернатору.

– Не придется, я на всё это дело кучу денег выделил, но даже если всё окажется потрачено, знаю, где взять.

– Ишь ты, богатенький ты какой стал. Но ежели так, то хорошо.

Василий доел похлебку и неожиданно спросил:

– А где Лиза, жена Петра?

– В Ярославле, со своими девочками у брата. Недавно письмо мне прислала. Я её в Сосновку звал. Она написала, что приедет, когда вернусь.

– А замуж не вышла?

– Да вроде нет? А с какой целью интересуешься?

– Всё с той же, Сашка, интересуюсь. Если бы она за Петра не пошла, я бы ей свою руку предложил. Она мне каждую ночь снилась в этом аду. Только благодаря ей тут умом не тронулся.

Южная весна. Даже в горах – это южная весна. За два дня ситуация изменилась радикально, и мы за три дня вышли к Камбилеевке. Я всё опасался какой-то погони, совершенно не знаю почему. Из головы не шли слова покойного подполковника, что у нас мало времени.

Горцы уходили налегке, взяв только достаточно скудный домашний скарб. Всю скотину они действительно порезали за месяцы осады. Всего с нами ушло двести человек, в основном женщины и дети. Мужчин старше восемнадцати лет всех возрастов было тринадцать человек.

Из села я уходил последним, так как не верил никому, что турки останутся живыми. Поэтому и решил сам в этом убедиться. Когда Андрей доложил, что в селе никого не осталось, я подъехал, открыл ближайшую саклю с пленными и только после этого мы покинули село.

Всю дорогу назад я прикидывал, в какую сумму мне выльется эта экспедиция. Виктор Николаевич погиб, и я теперь не знаю, как мне искать концы. Но всё разрешилось совсем просто.

Уже на подходе к Камбилеевке ко мне подъехал Ефим.

– Их высокоблагородие, когда были ранены, перед тем как послать за вами, сказали, чтобы я вам вот это отдал, когда выйдем, – он протянул мне измятый лист бумаги, с одного края пропитанный кровью.

Я развернул его и прочитал:

«Я вложил в это предприятие всё, что у меня было. Если у вас, Александр Георгиевич, осталось что-то из обговоренной нами суммы, потратьте их на вами обещанное».

Так что моё обещание Василию выполнить мне не сложно. А при необходимости потраченное из отложенной суммы на помощь горцам найду чем пополнить.

На Камбилеевском посту нас ожидал очень раздраженный и нетерпеливый жандармский подполковник. С ним была казачья полусотня в качестве караула.

Я ехал впереди всех и придержал поводья, увидев летящего навстречу красивого офицера.

Глядя на него, я не смог удержаться от радостной улыбки и этим вызвал непонятную вспышку гнева.

– Вам, молодой человек, надо не улыбаться, а плакать, – кипя каким-то праведным гневом, с места в карьер начал он наезжать на меня.

– Это почему так, – я сделал паузу и закончил, – подполковник.

Он не ожидал, что я опущу слово «господин», и взвизгнул от неожиданности:

– Где Судаков?

В это время подъехал Василий, и я не успел ответить, как он оттеснил меня.

– Подполковник Судаков погиб. И похоронен в горах согласно его последней воле.

Подполковник растерялся и с довольно-таки громким звуком раскрыл рот, как будто подавился.

Василий достал из кармана немного мятый лист бумаги, на котором он что-то писал на последних привалах.

– Я поручик Нестеров. Вы, подполковник, будьте любезны передать это губернатору области, и чем скорее, тем лучше, – Василий ухмыльнулся. – И скорее для вас. А нас не задерживайте, пожалуйста.

Подполковник резким движением развернул лист и быстро прочел. Его холеное лицо сразу же стало бледным.

– И вы, поручик, считаете, что это должно попасть в руки губернатора?

– И как можно быстрее, подполковник. Не рискуйте своими эполетами или еще чем-нибудь. И мне плевать, кто вы такой. Я любого, кроме члена Императорской Фамилии, естественно, вызову на дуэль и будьте уверены: пулю всажу точно в лоб или, скорее всего, вообще между глаз. Люблю, знаете, это делать. Поспешите, подполковник, у вас дорога длинная, не теряйте время.

Взбешенный жандармский офицер ускакал в сторону Владикавказа. Василий долго смотрел ему вслед, а затем попросил меня:

– Расскажи-ка мне, Сашка, как дела в нашем имении? Когда и как ты вернулся в Россию.

Я несколько раз порывался рассказать ему о наших делах в Калуге, но Василий сразу же после рассказа о родителях пресекал мои попытки, говоря:

– Потом, Сашка, потом.

А тут он молча ехал и слушал меня, а я пел и пел, как курский соловей.

Мой рассказ о приобретении тороповского имения его просто потряс.

– А ты знаешь, что половина их земель когда-то принадлежала нашей семье? – спросил Василий, когда я закончил.

– Конечно, знаю, и был рад, что они опять нестеровские.

После моего рассказа о нападении на нас Каневского, Василий долго крутил в руках револьвер и, отдавая его назад, сказал:

– То, что ты говоришь, звучит как сказка. Ты встал с постели, а твоя Анна Андреевна из-за твоей спины и из-под подушки уложила наповал двоих. С трудом в такое верится, – недоверчиво тряхнул головой Василий.

– А ты Милоша спроси, если не веришь, – недоверие Василия меня даже задело.

Но он моей реакции или не заметил, или просто проигнорировал.

– Почему не верю? Верю, конечно, удивляюсь просто. Я про такое еще не слышал.

После рассказа об уплаченных долгах его и Петра, Василий долго молча ехал рядом и в конце концов дрогнувшим голосом спросил:

– И как ты со своею Анной сумел это сделать за какие-то полгода?

Рассказывать Василию всю правду мне совершенно не хотелось. Поэтому я пожал плечами и ответил максимально равнодушно:

– Работали день и ночь.

Василий натянул поводья и спрыгнул на землю. Один из нижних чинов, как тень следующий за ним, перехватил лошадь и отвел в сторону.

Подойдя к берегу какого-то ручья, Василий долго стоял и смотрел на теряющиеся в легкой дымке горы Кавказа.

– И какова была сумма общего долга? – прерывающимся голосом спросил он.

Услышав общую сумму уплаченного нами долга, Василий удивленно присвистнул.

– Я когда выйду в отставку, у меня не будет никаких доходов, и не говори мне о моей доле в родительском наследстве, – Василий решительным жестом пресек мои готовые вырваться возражения. – Возьмешь управляющим?

– Не возьму, – обиженно сказал я. – У тебя, я смотрю, мозги совсем набекрень. Будешь пока жить в Торопово, пока не очухаешься. А Лиза знает?

– Думаю, знает. Я успел ей написать письмо, когда узнал о гибели Петра, – Василий помолчал и добавил. – Уверен, что знает.

Помолчав еще немного, он спросил:

– А потом?

– Что потом? – переспросил я.

– Ну, когда очухаюсь, как ты сказал.

– Ну, ты же сам сказал, – рассмеялся я. – Управляющим возьму.

– Будем, брат, считать, что договорились.

В Екатериноградской нас ждала целая делегация чиновников Кавказской области, которые тут же начали переговоры с вышедшими с нами горцами, а по душу Василия приехал сам Евгений Александрович Головин, генерал от инфантерии русской императорской армии, генерал-адъютант и Командующий Отдельным Кавказским корпусом и главноуправляющий гражданской частью и пограничных дел в Грузии, Армении и Кавказской области.

Генерал разговаривал с Василием один на один целых шесть часов, потом вызвал сербов и после уже короткого разговора с ними сразу уехал, увозя три прошения об отставке.

Нашим горцам областные власти пообещали молочные реки и кисельные берега и уехали вместе с генералом.

Глядя вслед уезжающему генеральскому кортежу, Василий долго молчал. А потом повернулся ко мне и спросил:

– А чего не спрашиваешь, о чем мы договорились с генералом?

Я пожал плечами:

– А чего спрашивать? Сочтешь нужным рассказать – расскажешь. У меня, ты знаешь, Вася, от всяких ненужных знаний голова пухнет. Я хочу сидеть в Сосновке тихо-тихо и крутить коровам хвосты.

– Нет, братик. Не получится. Ты знаешь, кто такой Солиман-бей?

– Понятия не имею.

– А есть такая страна – Египет. И этот Солиман-бей лет двадцать назад был французским офицером, а потом пошел служить египетскому Мухаммеду Али. И создал для него войска нового строя, как наш царь Петр. Они турок много раз били за последние десять лет. Вот мы с генералом думаем, что наших офицеров этот Солиман покупал, чтобы они служили у него.

– Генерал доложит о ваших мыслях императору, и тот решит, что нехорошо бросать в беде своих гвардейцев, самую верную опору престола. Да только ты, Вася, упустил одну маленькую деталь. Тебя с товарищами должны были купить уже англичане.

– Вот в этом-то, Сашка, и загвоздка всего этого дела.

Василий раздраженно сжал кулаки.

– А еще, Сашка, нельзя узнать, кто был сообщником этого мерзавца Каневского. Ведь понятное дело, что у него были помощники. Узнать ему кто из гвардейцев поехал на Кавказ было раз плюнуть. Но ведь кто-то потом эту информацию сообщал Осману. А теперь они останутся безнаказанными.

Глава 25

Иллюзий я не питал и был бы удивлен, если бы с Кавказа удалось уехать без какого-либо отягощения.

Глупо рассчитывать, что всё теперь буду вести тихую семейную жизнь в своих имениях.

У Василия куча всяких обязательств и дел здесь на Кавказе, в столице, а теперь похоже вырисовывается какой-то египетский вариант.

Помочь вернуться на родину и адаптироваться нескольким сотням несчастных горцев – самое простое. В конце концов несколько тысяч серебряных рублей решат все их проблемы. Они теперь ученые горьким опытом и с русской властью будут жить дружно. А мне от этого еще будет и существенная финансовая польза.

У меня, например, появился мой личный обоз в виде личной вьючной лошади, когда мы вышли из гор.

На первом же привале горцы сделали мне кучу подарков, которые Андрей упаковал и нагрузил ими отдельную вьючную лошадь.

Мне, конечно, очень понравились новенькие черкески, различная горская обувь, папахи, оружие или посуда. Но целых пять – как говорят в двадцать первом веке, Карл, пять! – бурок. Это нечто. И сами бурки, и их количество. Я уже оценил их и могу сказать, что в моей шкале ценностей это пять с плюсом.

На Северном Кавказе мне довелось бывать два раза по полгода, когда мы строили там кое-какие объекты. И у меня была подаренная благодарным заказчиком бурка. Но то, что я получил в дар сейчас, не идет ни в какое сравнение. Это, как любит говаривать президент одной державы двадцать первого века, супер-пупер бурки.

В России мода на них только появляется. Будучи дважды в Петербурге, я только однажды увидел офицера в бурке в Михайловском училище. У нас в Калуге она мне еще не встречалась. Так что мы с Василием будем первые, а Милош с Другутином – вторые. А некоторые наши мужики и сербы, тоже получившие их в подарок, будут третьими.

Дед Зелимхана, тоже, кстати, Зелимхан, возглавляет ушедших с нами горцев. Он извинился, что они не могут каждому нашему казаку подарить бурку и черкеску. Такого количества всего этого у них просто нет, но горцы дали слово, что как только они их изготовят, то сразу пришлют к нам.

Василий подарков получил еще больше меня, и ему нагрузили две вьючных лошади.

По вьючной лошади в итоге вместе с ним офицеры и нижние чины тоже получили богатые подарки.

Итогом этого праздника изобилия было то, что горцы остались чуть ли в буквальном смысле с голым задом. Все это произошло на подходе к Екатериноградской станице, и, естественно, мне пришлось тут же принимать срочные меры.

Я действовать начал сразу же, и вся адъютантская, чиновничья и прочая братия, сопровождающая генерала Головина, и сам всё это лицезрели. Думаю, что это их впечатлило.

Но больше всего это впечатлило Аслана. Он ехал чернее тучи и не скрывал того, что перспектива оказаться на нашей стороне его радует. В некоторых случаях однозначно было видно, что только молодая невеста, которую он не отпускал от себя ни на шаг, удерживала его от какого-нибудь опрометчивого шага. Фатима для него определенно была всем на свете.

Всё изменилось, когда открылся мой рог изобилия. Мы провели в Екатериноградской неделю, отдыхая и приводя себя в порядок. В принципе, наш поход по горным весенним тропам – это не что-то запредельное, но чувство ответственности, по крайней мере для меня, давило как тяжеленная бетонная плита.

И не только за брата и тех неизвестных мне людей, которые были вместе с ним в этом горном ауле. Со мной пошли не просто какие-то русские и сербы, а мои молодые мужики и сербы из семей, которые доверились мне.

И как мне придется потом смотреть в глаза их родителям, женам и невестам?

В то, что всё кончится так, как произошло, я совершенно не верил и сейчас был безумно рад этому чуду. Хотя нисколько ему не удивился. Всё-таки моё попадание произошло не просто так, и иначе, наверное, быть не может. Оно – настоящее чудо, а они, как известно, просто так не ходят и как минимум парами.

А что пара моему попаданию простому смертному, как мне, неведомо.

Во Владикавказе я окончательно понял, что всё, я это сделал, и напряжение куда-то исчезло, и вокруг только розовые тона.

В Екатериноградской мои наличные капиталы начали резко заканчиваться, но это уже не имело никакого значения. Горцы были обеспечены всем необходимым, и все последующие вопросы можно будет решить после возвращения с Кавказа, когда станет ясно, что осталось из того, выделенного мною на это дело.

Мой рог изобилия оказал волшебное действие на Аслана. Его настроение стало меняться, и похоже, вариант перехода к русским перестал быть для него чем-то ужасным и концом света.

Василий попросил меня не спешить с возвращением домой и дождаться решения судьбы доверившихся нам горцев.

Он был уверен, что генерал Головин воспользуется своими чрезвычайными полномочиями и решит все вопросы сам, а не будет дожидаться Высочайших повелений. Это ни в коей мере не значило, что наш царь-батюшка передал всю власть на местах своим боярам. Нет, последнее и решающее слово, конечно, за ним.

Но Командующий Отдельным Кавказским корпусом и главноуправляющий гражданской частью и пограничных дел в Грузии, Армении и Кавказской области имеет большие полномочия и очень многие вопросы может решить сам.

За неделю в Екатериноградской успела появиться целая кучка «жучков», готовых в любой момент кредитовать меня в случае необходимости, но необходимости в их услугах не было.

Я еще во Владикавказе написал письма домой и Лизе в Ярославль. Анне я, конечно, доложил, что жив-здоров, наши казаки не понесли никаких потерь, а Василия с товарищами спасли.

Лизе еще раз предложил переехать к нам, написал, что она будет жить в Торопово и что Василий жив.

Так что задержка была не смертельна. Почтовый начальник, получивший в свои дражайшие руки мою корреспонденцию, заверил меня, что она пойдет чуть не по фельдъегерским порядком. Поэтому вынужденная задержка меня не угнетала, надо так надо.

Вечером седьмого дня из Ставрополя примчался знакомый жандармский подполковник.

Василий уже спал, он чувствовал себя достаточно скверно после всей этой эпопеи и спал иногда часов по четырнадцать, ложась в шесть часов вечера.

Жандарм откровенно этому обрадовался, вручил толстенный пакет мне и не успел я открыть рот, чтобы потребовать объяснения, как он развернулся и был таков.

От подобной наглости или разгильдяйства я остолбенел и ничего ему не сказал. Это, конечно, форменный беспредел!

Ежу понятно, что в пакете не амурная переписка, а какие-то серьезные документы, и адресат – поручик Нестеров, а уж никак не его брат.

Вскрывать такой толстый пакет и, наверняка, очень важный, я не стал и без всякой жалости пошел будить Василия. Мы с ним занимали, наверное, лучшее жилье в Екатериноградской, и у нас были отдельные комнаты.

Спал Василий очень чутко, хотя он сам сказал мне, что раньше за ним такого достоинства не замечалось. Но месяцы, проведенные в плену, выработали эту привычку.

Поэтому ни трясти его за плечо, или щекотать, например, голую пятку, мне не пришлось. Я просто от порога тихо позвал:

– Вася!

Он тут же открыл глаза и рывком сел в постели, привычно запустив руку под подушку за пистолетом. Поэтому я быстро сказал:

– Пакет из Ставрополя.

– Давай.

Он быстро прочитал содержимое пакета, вернее, большую часть вложенных в него документов.

– Вот видишь, Саша, как полезно иногда нашего Государя и его генералов мордой об стол водить. А эта наглая жандармская сука будет наказана. Обязательно доложу. Ты мне брат и я тебе естественно доверяю. НО порядок есть порядок. Немцы чем сильны? – Василий задал вопрос и тут же ответил сам. – Порядком они сильны, порядком Саша. А тут офицер, да не просто офицер, а жандарм, которому поручено смотреть именно за порядком, допускает такое.

Выражение «мордой об стол» он услышал от меня несколько дней назад, и оно ему очень понравилось. А против наказания наглеца жандарма я не против, только за.

Василий начал доставать из пакета документы и перечислять:

– Смотри, Саша. Я в отставку, сербы твои тоже. Господа офицеры, если выявят желание. Всем выплатят по два жалования за время плена и пожизненная пенсия в размере тысячи серебряных рублей. Нижние чины – в отставку и право селиться по своему желанию, дети их будут свободными людьми и не обязаны будут в обязательном порядке тянуть эту ненавистную рекрутскую лямку. Они сами и их бабы, у кого уже есть, тоже свободные люди. Им даже пожалуют с барского плеча денег на то, чтобы обосноваться где-нибудь, в размере моего офицерского жалования. А это, брат ты мой, тысяча рублей.

Последним Василий достал целую пачку и принялся ее изучать. Делал он это долго, мне показалось – целую вечность.

– А теперь, наверное, самое интересное. Наши друзья-горцы получают право заселить пустующие земли в долине Теберды. И им велено относиться к её природе бережно, потому что там будет вскорости основан курорт для больных туберкулезом. Все мужчины получат амнистию и охранные грамоты, не важно, какого кто возраста и воевал ли с нами. Сам понимаешь, это означает, что их женщины тоже. Они без своих джигитов никуда. И деньги им выдадут, чтобы обосновались на новом месте и завели хозяйство. Так что, Саша, твои капиталы Государь-батюшка побережет. А теперь угадай, кому предоставлено исключительное право строить курорты в Теберде?

Я слушал Василия и не верил своим ушам, и у меня были ощущения, что попал в какую-то сказку. Скорее всего, это какой-то розыгрыш или глупая шутка, не знаю, правда, кого.

«Сегодня пакет, а завтра, извините, мы пошутили» или вообще: «Пожалуйте в кандалы и в Сибирь-матушку».

У меня, наверное, всё это было написано на лице, и Василий, криво ухмыльнувшись, сказал:

– Не сцы, Сашка. Это не шутка, и ничего это не заберут назад. Прежде чем с генералом разговаривать, я спросил его о полномочиях, и он показал мне вот это все, без текста, – Василий потряс ворохом полученных бумаг, – с подписью Государя. Помнишь, Осман сказал, что нас должны были купить уже не люди Солимана, а англичане? Так вот, я точно не знал, но предположения были. И то, что я держу в руках всё это, подтверждает мои слова.

– А ты мне можешь рассказать, в чем дело?

– Нет, не могу, – жесткость в голосе Василия была такой, что мне просто её не с кем сравнивать. – Когда генерал Чернов вернется, тогда и узнаешь.

– Вот на все сто был уверен, что это всё взаимосвязано. Но раз ты многое знаешь, притом мне неведомое, объясни: как они просчитали, что я спасу Софью Павловну от медведя?

– Не знаю, Сашка. Для самого загадка. Возможно, что твоя история с управляющим была полной неожиданностью для этих кукловодов, и пошли экспромты. А тут еще и медведь подвернулся. Ты бы, если знал, то не дамку на руки подхватывал бы, с ней уже тогда ничего не случилось бы, а лес приказал бы обыскать. Уверен, что не стрелков бы нашел, они сразу же смылись, а вот лёжки – точно.

– Ты хочешь сказать… – начал я говорить, пораженный до глубины души.

– Саша, эти люди – такие твари, что они еще и не на то способны. Тут, понимаешь, с волками жить – по-волчьи выть. Если я прав, а генерал справится со своей миссией, то эта английская сука у нашего Государя по струнке ходить будет.

– Ты имеешь в виду… – Василий опять мне не дал договорить.

– Да, не состоявшуюся Александру Эдуардовну. Ты знаешь, что её первое имя при рождении было Александрина, а папаша её был Эдуардом. Так что если бы её покрыл наш русский кобель, то вполне можно было бы кликать её Александрой Эдуардовной.

– Как ты о венценосных особах, однако. Не боишься вслед за господами декабристами последовать.

– Не-а. Я же не с идиотом жандармским разговариваю, а с родным братом, который не побежит меня выдавать. Что ты думаешь, я идиот и не понял твоих интонаций и оговорок, когда ты о наших делах рассказывал? Или ты верноподданный по всем сторонам? – последние слова Василий произнес очень зло, и в его прищуре появилось то, о чем люди говорят: «в глаза смотреть страшно».

– Нет, конечно, – поспешил я сказать. – Просто всё это странно было слышать из твоих уст, недавнего гвардейского егеря.

– Всё это, Саша, в прошлом. Я в эту историю по дурости влез через карточную игру, будь она неладна. Из-за этого и пришлось у этой твари деньги занимать, – кого он имел в виду, понятно и без слов. – Ты не лезь больше с вопросами.

Василий начал говорить каким-то необычайно просительным тоном. И мне стало его ужасно жалко.

– Мы с тобой теперь вместе, и тебе не придется ничего такого больше делать и решать. Будешь свою Анечку любить, детишек с ней стараться почаще, чтобы Нестеровы размножились. Деньги для них будешь зарабатывать. Ты своим коровам хвосты крутить будешь. Здесь, в Теберде, санатории строить. Ты же понимаешь, Государь-батюшка аж на целых пятьдесят лет тебе и твоим детям выдаст привилегию. И ты, кстати, за заслуги получишь Святого Владимира четвертой степени, возможно, что еще и Георгия. Тут уж что Николаю Павловичу в голову взбредет.

– И это всё следствие твоего разговора с генералом? – только и оставалось мне спросить Василия.

– Да, я ему рассказал кое-что, слышанное у Османа в плену. И свои предположения. Государь сейчас, кстати, где-то на юге и возможно, что даже Головин не вписывал текст в чистые листы. За неделю фельдъегеря вполне доскачут до Новочеркасска и обратно. Мы с тобой, Сашка, теперь вместе, и я думаю, что будем дальше жить спокойно.

– Я обещал Виктору Николаевичу разыскать его сына, – об этом я до поры до времени Василию не говорил.

– Ну тогда придется нам еще Египет посетить. С этой сукой Николай Павлович, думаю, быстро теперь разберется, и мы сплаваем с целой английской эскадрой в Александрию, – Василий говорил серьезно, и я ему поверил.

– А ты думаешь, наш Государь сделает это, потребует у королевы? – засомневался я.

– Конечно, – Василий говорил об этом уверенно, как о решенном деле. – Раз подполковник Судаков тебя просил об этом, то Государь не откажет. Только зря ты мне этого сразу не сказал, придется дополнительно письмо генералу писать, в глаза опять лезть. Хотя теперь ты точно Георгия получишь, а после Египта – второго.

Самое удивительное, что царским милостям, транслированным на нас генералом Головиным, никто не удивился, и всё восприняли это как должное, даже Андрей.

Конечно, нижние чины, освобожденные нами, ликовали, еще бы: их ждет не продолжение тяжелой и опасной службы, а увольнение по царской милости совершенно свободными и богатыми людьми. Все получат больше тысячи серебряных рублей, и это большие деньги.