Текст книги "Помещик 3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Самохватов вопросительно посмотрел на меня.

У меня от его вопроса даже все похолодело в внутри. На дворе 19 век, и повсеместно в шахтах трудятся дети и женщины. И Россия, конечно, не исключение.

– Бабы и дети на нашей, – я выделил голосом слова «на нашей», – шахте в забое работать не будут. Самое большое —наверху, учетчицами какими-нибудь, например. И платить будем по-человечески.

– Так это, Александр Георгиевич, прямой путь к разорению, – озадаченно сказал Самохватов.

– А ты вот скажи мне, лошадь когда лучше работает: когда ты её бьешь и голодом моришь? Или жеребенка несмышленного сразу в телегу запрягаешь?

– Так человек не лошадь, – не очень уверенно ответил купец.

– А сам когда лучше работал: над тобой с плетью стояли и за малейшую ошибку или провинность колотили нешадно. Или когда по-другому относились?

– Да им же только волю дай, кругом одни лентяи да воры. За каждым глаз да глаз нужен, – начал протестовать Самохватов.

– А ты сам чего не ленишься и не воруешь?

– А как я сам у себя воровать то буду, или лениться в своем-то деле? – недоуменно развел руками Самохватов.

– А работник твой, если будет получать полностью то, что честно заработает и в добавок без обмана, как будет работать?

– Так я же так и плачу. Хорошему работнику – больше, воровитого и нерадивого вообще не держу.

– А шахтер то чем будет отличаться, такой же работник. А ребенок или баба – какой от них прок в шахте? Там сила и ловкость нужна. По-моему, это все равно что их в солдаты брать. Все же очень просто: взрослый сильный мужик за час сколько корзин с породой поднимет? А сколько та же баба? А на это дело ты можешь поставить только пятерых к примеру. Места просто больше нет. Так кого лучше взять: мужика, бабу или ребенка?

Глава 3

Самохватова я, похоже, преизрядно озадачил. Еще бы – такое услышать: для работы в шахте привлекать только мужиков! А бабы с ребятней интересно на что?

Так еще и платить им хорошо, по-человечески. Тут у любого мозги набекрень встанут.

Поэтому мы с Самохватовым расстались, ни о чем не договорившись. Он попросил время подумать. Но я уверен, что господин купец не рискнет начать со мной работать при таких раскладах.

Сосновка – это обычная русская деревня, и здесь отношение к детям такое же, как и везде. Рядовое явление, когда еще совсем юные подростки уходят, как взрослые, на заработки. Многие крестьянские семьи, и чем беднее, тем чаще, стремились пораньше отправить кого-то из своих детей «в люди», избавляясь таким образом от лишнего рта в первую очередь.

Чаще всего детей отправляли в ближайший город с обозчиками, которые за деньги сдавали их в лавки, магазины и прочие заведения на обучение.

Я ненавязчиво эту практику в Сосновке пресекаю. Работы в имении постепенно становится все больше. За спасибо никто ничего не делает. Пока преобладает натуральная оплата. Но думаю, все уже поняли, что барин за любую работу платит.

Весной, когда в имении работы значительно прибавится, надеюсь, эта практика прекратится и все несовершеннолетние работники вернутся в деревню.

Но пока Самохватов будет думать, я буду действовать.

Среди моих квартирантов оказался один очень интересный, уже немолодой горный инженер – отставной полковник Константин Владимирович Соловьев.

Из беспоместных калужских дворян, он, отслужив в Горном ведомстве тридцать пять лет, выйдя в отставку с годовой пенсией ровно в две тысячи рублей, решил вернуться в Калугу и временно снял в начале октября небольшую квартиру с целью осмотреться и решить, как жить дальше.

Константин Владимирович вдовец, единственная дочь вышла замуж за молодого горного офицера на Алтае и живет в Барнауле.

На него уже положил глаз Семен Иванович Яновский, который и порекомендовал ему снять квартиру у меня за несколько дней до нашего отъезда в Москву.

И на следующий же вечер после беседы с Самохватовым я пригласил господина Соловьева на ужин в нашем ресторане.

Ксюша каждый день с утра с Анной везде и всюду. И уже часам к шести обычно устает, и после ужина, часов в семь, в половине восьмого, ложится спать и беспробудно спит до утра.

Вот и сегодня все было точно по этому сценарию, и ровно в семь вечера она уже спала. Поэтому Анна вместе со мной за столиком принимала Константина Владимировича.

После пары дежурных фраз о погоде и природе я прямо спросил о его планах на будущее.

Константин Владимирович улыбнулся и быстро ответил:

– Вот не поверите, сейчас совершенно никаких. Семен Иванович зовет к себе, но душа особо не лежит. А о другом пока еще не думал. После стольких лет служебной лямки хочу насладиться свободой, когда можно заняться тем, что тебе приятно и по душе.

– А вы свое горное дело любили или занимались им в силу привычки или, скажем так, жизненной необходимости? – спросил я, размышляя, как мне сделать предложение о работе.

– Большую часть жизни я посвятил горному делу, и без любви к нему тридцать пять лет… – Константин Владимирович покачал головой. – Я, Александр Георгиевич, исходил всю Россию до Алтая, потерял в своих поисках жену, а моя дочь чаще спала под открытым небом. Как вы думаете, можно всё это делать без любви к своему делу? То-то же.

– А продолжить свои занятия не желаете, но в свободном, так сказать, плавании? – ну так коряво выразиться надо еще суметь.

Язык словно прилип к небу, и каждое слово приходилось выдавливать из себя. Я даже не мог понять, почему я так заробел. Анна вон даже смотрит на меня как-то странно.

– Вы, сударь, так витиевато выражаетесь, что я даже немного растерялся. Я ведь человек сугубо сухопутный и даже не представляю, что в морях и океанах можно искать, – откровенно сдерживая смех, ответил мне Константин Владимирович и, не удержавшись, улыбнулся.

– Извините, я действительно сам запутался в своем выражении. Я хотел спросить, а чем бы вы хотели заняться?

– Вы, Александр Георгиевич, знаете, что иногда называют словом «фантастика»? Кроме случаев вторжения сверхъестественного в реалистичный мир с целью вызвать неуверенность и страх?

– Знаю. Это когда сверхъестественное вторгается, но не вызывает неуверенность и страх, а создает что-то, скажем так, сказочное или почти невозможное. Я никогда не задумывался, как это охарактеризовать, так вот, навскидку.

– Да, собственно, можно и так. Так вот, я бы хотел создать что-то фантастическое в своем любимом горном деле. Ни в коем случае не в золоторазведке и его добыче – от этого меня тошнит. А вот доразведать, именно доразведать, без надрыва души и сил, что-нибудь небольшое и очень нужное. Например, угольное месторождение. И начать его разработку, причем так, как должно, можно и нужно.

– А что вы подразумеваете под словами «должно, можно и нужно»?

– Вы бывали на Урале?

– Не довелось еще.

– Сотни тысяч десятин лесных угодий, превращенных фактически в пустыню; тысячи несчастных, лишенных привычного образа жизни и вынужденных скитаться по этим пустыням; обмелевшие реки; горы отработанной породы на изувеченной земле; изможденные и замученные в горных и подземных выработках женщины и дети; ежегодно погибающие в затопленных выработках сотни людей. И это не только у нас в России. Так везде.

– А разве можно иначе? – Ответ я, конечно, знаю, причем правильный.

Но мне важно, что скажет господин русский горный инженер.

– Конечно, можно. И для этого, сударь, достаточно малости. И знаете, какой?

– Знаю, Константин Владимирович. Необходимо, чтобы хозяева шахт и приисков заботились не только о своей выгоде, но и о всеобщем благе.

– Странно слушать такие речи от русского помещика и… – Господин Соловьев смутился, вероятно, не зная, как выразиться полегче, по дипломатичнее.

– Крепостника и эксплуататора, – засмеялся я, обводя руками пространство ресторана.

Но почти тут же я проглотил смех и серьезно сказал:

– Я хочу вам предложить воплотить в жизнь такую фантазию. Недалеко от Калуги есть месторождение бурого угля. Мне хотелось бы начать его добычу, но как должно, можно и нужно. Возьметесь?

– А там уже кто-то проводил разведку?

– Нет. Но если мы поедем туда, я вам даже укажу точное место, где надо бурить или просто рыть землю для основного ствола шахты.

– Вы говорите удивительные вещи, Александр Георгиевич, даже страшно становится.

– Вы же калужский, Константин Владимирович. У меня в имении есть, например, знахари, которые умеют то, что не ведомо никаким столичным лекарям. А у меня есть такое знание – что здесь удивительного и, самое главное, страшного?

– Уговорили. Я согласен. Завтра мы поедем, и вы покажете мне это место.

В полдень следующего дня мы были в Куровской. Это рядом с имением Анны, я два раза уже был там и все облазил вдоль и поперек.

Вне всякого сомнения, это было именно то место, где в двадцатом веке добывали бурый уголь на шахте «Куровская».

Но каким же специалистом оказался господин Соловьев! Я только рот открыл от изумления, когда он почему-то углубился в чащу леса на восточной окраине деревни, смотрящей в сторону реки Угры.

Я остался ждать на опушке леса и успел даже немного замерзнуть, когда господин горный инженер вышел ко мне и позвал пройти с собой в глубь лесной чащи.

Снега в лесу почти не было, и мы быстро вышли к необычайно глубокому и узкому оврагу, скрытому в его глубине.

На глаз его глубина была не меньше десяти метров, и на дне были еще и достаточно глубокие ямы, образованные весенними потоками воды.

Все это было припорошено свежевыпавшим снегом, на котором четко были видны следы Константина Владимировича, спускавшегося вниз.

– Это невероятно, но вы, сударь, действительно правы – здесь есть бурый уголь. И в этом овраге, я почти уверен, можно начать его добычу почти открытым способом. Видите вон ту яму? – Константин Владимирович показал на одну из ям, в которую он спускался. – Её глубина не меньше половины сажени, и на её дне – чистый пласт бурого угля, притом поразительного качества. Я думаю, в этом месте надо опускать вглубь основной ствол шахты, сразу же добывая уголь. И если вам удастся быстро приобрести этот участок земли, то добычу можно будет начать почти сразу же. Установить здесь копер – и можно начинать добычу, постепенно углубляясь.

– А карьер в овраге не получится?

– Думаю, что нет. Не уверен полностью, надо проверить, вырыть шурфы, но мне кажется, что в глубине ямы очень локальный выход пласта на поверхность, почти точечный. Просто удивительно такое видеть. Это, конечно, позволит начать сразу же добычу качественного угля, но не более того. Ни о каком карьере речи быть не может. Для этого грунта надо убрать огромное количество. Да и лес не большой, кругом поля.

– Господин Самохватов утверждает, что мужики могут за вилы взяться, если поля пойдут под карьер.

– Вполне возможно, поэтому лучше шахта. А господин Самохватов имел в виду, наверное, пустошь сразу же за деревней?

– Вероятно, другой здесь вроде бы нет, – пожал я плечами.

– От оврага до неё саженей пятьдесят, не больше. Место для шахты практически идеальное. Вам надо купить только этот кусок леса и пустошь, проложить дороги: от шахты на пустошь и от неё до дороги Калуга-Козельск. Построить контору, склады для угля, оборудовать место для отвала породы – там, где начнет насыпаться террикон.

– Константин Владимирович, вы возьметесь за это дело?

– А на каких условиях?

– На ваших. Как вы сказали: как должно, можно и нужно.

Предстоящую ночь мы собирались провести в имении Анны, и из Куровской я поехал к ней. Она с Ксюшей ждали меня в своем имении.

Константин Владимирович поехал в Калугу. Мы договорились, что за три дня он составит предварительный план всяких мероприятий, всякие экономические обоснования, сметы и прочую лабуду, необходимую для начала работ.

Наша задача – купить необходимые участки земли. И конечно, в свою очередь, посчитать, стоит ли овчинка выделки. Можно, конечно, строить всякие планы вплоть до создания подземных садов и санаториев для трудящихся, но это мероприятие должно приносить прибыль. И это самое главное.

Так что, любезнейший Александр Георгиевич, в ближайшие дни вам предстоят занятия арифметикой.

Добычу угля я хочу организовать в первую очередь для того, чтобы его использовать в паровых машинах, которые появятся у меня. И только во вторую очередь – как топливо для печей отопления.

Я знаю, что паровые машины на промышленных предприятиях Москвы уже есть, и работают они на угле, в том числе и добываемом кустарными способами в будущем Подмосковном угольном бассейне.

Мне доводилось не только строить, но и ломать, в частности, старые закрытые угольные шахты. И однажды заказчик разборки зданий шахты на одной из новых промплощадок рассказал мне, как добывали уголь в XIX веке на одних из первых шахт Тульской области; если мне не изменяет память, она называлась Абадинскими угольными копями.

Там было несколько неглубоких шахт. Крупной была одна, относительно, конечно. И они на ней откатку добытого угля производили в двадцатипятипудовых вагончиках, которые поднимались на поверхность двуконным воротом.

На мелких шахтах уголь откатывали в простых одноколесных тачках, а поднимали на поверхность в ящиках посредством ручных воротов. Там работала артель – не больше полутора десятков человек, и суточная добыча составляла 10–12 тонн.

Исходя из этого, я и разработал свой план.

Нам начать добычу угля, благодаря находке Константина Владимировича, проще пареной репы. Ставим большой основательный копер над этим местом, а по-русски говоря – большой просторный сарай с высокой крышей без двух противоположных стен, вместо которых – простые ворота, и начинаем из этой ямы доставать уголь.

Диаметр основного ствола шахты, который мы постепенно будем создавать, вынимая уголь, пустую породу и снимая первоначально достаточно приличный слой земли, должен составить метров десять. Но это уже с хорошим заделом на будущее, рассчитывая, что шахта будет работать десятки лет появятся технические усовершенствования.

После того как мы построим копер, непосредственно добывать уголь и параллельно строить основной ствол шахты будет шахтерская артель. Она будет состоять из двадцати двух человек: три смены по семь человек и мастер.

В России сейчас тех, кто возглавляет артели, зовут старостами или подрядчиками. Иногда большаками в случае какой-нибудь семейной артели.

Но у нас это будет мастер – и по одной простой причине. Это будет горный инженер из младших офицерских чинов. Каждой сменой будет руководить сменный мастер из внеклассных нижних чинов, какие-нибудь унтер-шихтмейстеры.

Каждая смена будет по восемь часов, и смены будут меняться после общего выходного в воскресенье.

Шесть шахтеров будут добывать уголь, грузить его на тачку и выкатывать её из копера. У них тачку будет перехватывать бригада другой артели, которая будет отвозить её на склад, разгружать и возвращать.

Состав этой артели надо будет рассмотреть позже, как говорится, по потребности.

Общее руководство шахтой будет осуществлять начальник шахты, который тоже будет из горных инженеров, но уже из старших. По необходимости у него будут помощники.

Шахтеры, неважно – свободные или из крепостных, – заработную плату получать будут одинаковую, в зависимости от выработки. У крепостных будет бонус – вольная через какое-то количество лет работы или досрочно за ударный труд. За какой-то общий стаж работы – у всех пенсия.

Конкретные года еще не знаю, надо над этим вопросом подумать. И конечно, никаких баб и малолеток. Только после восемнадцати лет, а может быть, даже и постарше. Пахать там ой-ой-ой как надо будет.

Вот такую штуку я придумал и расписал.

Анна молча всё прочитала и долго все переваривала; я даже немного испугался.

– До такого, Саша, еще в мире, наверное, никто не додумался. Заводчики тебя готовы будут растерзать. Петиции Государю будут писать с требованием судить тебя и предать смерти, – всё это Анна говорила абсолютно серьезно, и на её глазах даже набежали слезы.

– А ты знаешь, я уверен в этом и буду этому даже рад, я имею в виду петицию.

По щекам Анны потекли слезы, и она перебила меня, почти закричав:

– Ты сошел с ума! Подумай о нас!

«О нас. Кого Аня имеет в виду: только себя с Ксюшей или и моих крестьян тоже?» – подумал я.

– Мы с Ксюшей уцелеем, а твои крестьяне в лучшем случае отойдут казне…

– В самом худшем, Анечка, в самом худшем и совершенно невероятном. И знаешь почему?

Анна плакала горючими слезами, чуть ли не в буквальном смысле; по крайней мере, я физически ощущал, какие они горячие. И, похоже, она совершенно не могла говорить и на мой вопрос только отрицательно покачала головой.

– Во-первых, ты выйдешь за меня к тому времени замуж, и мои крестьяне и все дела будут твоими. Во-вторых, когда эти заводчики сравнят свои прибыли с моими, они просто заткнутся, и всякие проверяющие, когда увидят мои цифры, пошлют их лесом. А в-третьих, у меня к тому времени будет достаточно денег, чтобы уехать за границу, послав здесь и заводчиков, и даже самого Государя. Крепостные получат вольные. А если кто-то попробует меня задержать, то мои гайдуки обломают им все задержалки.

Я достал письмо, только что полученное от сербов.

– Сербы приняли мое предложение. Завтра или послезавтра домачица Елена приедет к нам.

Глава 4

Приехавшая сербская домачица Елена оказалась высокой, статной, совершенно седой женщиной, державшейся с поразительным достоинством и властностью.

В этом, наверное, и был главный секрет, почему до сих пор российские власти не закрепостили этих сербов. Оказать сопротивление они бы не смогли в силу своей малочисленности, а каких-либо серьезных покровителей у них не было.

И только личные качества Елены помешали соседям приютившего их помещика сделать это. А в российских законах нашлась бы лазейка, и всё было бы против сербов, и ничто не спасло бы их.

Непонятно, кстати, почему они до сих пор не получили русское подданство.

Но теперь все эти опасения в прошлом, сербы переселяются ко мне.

Елена и сопровождающие её шесть сербов ожидали в гостиной. Еще семеро расположились на отдых во дворе.

Когда я вошел, Елена и шестеро сербов с достоинством поклонились.

– Здравствуйте, Александр Георгиевич, – за всех поздоровалась Елена.

Одеты все сербы вполне по-русски. Только незнакомый разноцветный шарф на голове Елены, её лёгкий акцент и белые сорочки у всех выдавали в них иностранцев.

– Здравствуйте, господа, – ответил я лёгким поклоном головы.

– Мы получили письмо Милицы и почти принимаем ваше предложение. Нам необходимо только услышать его из ваших уст.

– Хорошо. Я предлагаю вам, как свободным людям, поступить ко мне на службу. За кров, стол и установленное жалование работать в имении и на моих предприятиях, а мужчинам – ещё и охранять меня, мою семью и моих людей. А молодым мужчинам сопровождать меня в опасных поездках, например на Кавказ, где идет война с горцами. Ваши проблемы с получением официального статуса буду решать я.

– Спасибо, Александр Георгиевич, – лёгкая, довольная улыбка тронула губы Елены. – Мы согласны вам служить и будем это делать, как говорят у вас в России, не щадя живота своего.

Сопровождавшие Елену все дружно, как один, кивнули в знак согласия.

– Но вы даже не поинтересовались, в каких условиях вам придется жить эту зиму, – удивился я.

– Мы готовы временно жить даже в палатках. У нас заканчиваются паспорта – они все до Рождества, – и если мы не найдем новое место жительства, то сосед-помещик, а мы живем в имении родителей мужа Милицы, попытается обратить нас в крепостных, – откровенно объяснила Елена одну из причин их согласия. – Мы доверяем мнению Милицы и верим ей и вашему слову.

– Хорошо, господа. Полагаю, мне необходимо поехать с вами, чтобы господин помещик не стал чинить вам препятствий. Мы сейчас поедем, и я вам покажу место, где предлагаю вам временно жить. Но сначала я напишу письмо в Калугу, и как только получу ответ, а он непременно будет сегодня, мы отправимся к вам.

Минут через двадцать Степан и Тихон верхами на четырех лошадях, имея для скорости сменных, ускакали в Калугу.

Мы договорились, что я поеду в Сосновку, а Анна не спеша приедет в Калугу и будет ждать известий от меня.

Ксюша останется дома; она уже вполне успокоилась и не против иногда оставаться в своем имении с няней и дворней, которая в ней души не чает и балует её.

В письме я изложил Анне все о приезде сербов и попросил её прислать мне срочно своего Никанора, чтобы он вместе с Андреем сопровождал меня.

Отправив Степана с Тихоном, я вернулся к сербам.

– Прошу, господа, следовать за мной.

Я не проверял, как Сидор выполнил мое распоряжение, но не сомневался, что в бараках и на территории вокруг все убрано. И конечно, Сидор меня не подвел.

Везде все убрано под метелку. Окна и все, что надо было, помыто, а разбитые кое-где стекла заменены. Для этого целые взяли из окон последнего барака, и дырки в окнах просто затянули плотными холстами.

И мало того, что везде чисто, Сидор, прослышав о приезде сербов, проявил полезную инициативу и успел затопить печи, которые тоже были приведены в порядок и все испытаны.

В бараках был просто Ташкент; печи на удивление хорошо справлялись со своей задачей, и хотя на дворе всего лишь легкий минус, ясно, что в морозы здесь будет достаточно тепло.

Сербы, зайдя в бараки, сразу же довольно заулыбались, а Елена откровенно сказала:

– Это намного лучше, чем мы рассчитывали.

– Тогда, господа, приглашаю вас на обед. Потом, если будет время, отдохнете, и как только вернется мой человек – в путь. Ну и, конечно, дождемся вашей любезнейшей госпожи Милицы.

Отдохнуть сербам особо не пришлось. Пока вернулись в усадьбу, расселись не спеша за столами и также не спеша начали трапезничать, мои посланцы домчались до Калуги, и Анна тут же собственной персоной поспешила прибыть в Сосновку.

– Это, господа, моя невеста Анна Андреевна, – представил я Анну. – А это уважаемая домачица Елена, – представил я Елену.

– Это, уважаемая Анна Андреевна, – Елена показала на своих сербов, которые дружно поклонились, – представители каждой нашей семьи.

– Приятно познакомиться, господа. Если я правильно понимаю, Александр Георгиевич намерен сразу же отправиться за вашими семьями.

– Да, именно так дело и обстоит.

– Ты не против, если Никанор пообедает перед дорогой, а мы с тобой поговорим?

Я, конечно, был не против, тем более что Милицы еще нет, а наш разговор подразумевал, конечно, любовные ласки перед дорогой.

Ехать нам недалеко; имение, где бедствуют сербы, пограничное с Калужской губернией, в Болховском уезде соседней Орловской губернии.

От Калуги это сто двадцать с небольшим верст по дорогам местного значения, то есть во многих местах по грунтовке. Весной и летом часто это непролазная грязь, а зимой – снежные заносы. Но сейчас грязи нет и снежных заносов тоже, и по такой дороге ехать одно удовольствие; единственная проблема – наличие ухабов.

Ехать надо напрямую через Лихвин, Белев, и там, не доезжая немного до Болхова, рядом с дорогой – наша цель.

Через час мы выехали: сербы все верхом, я с Еленой и Милицей в своей коляске. С нами десяток сменных лошадей. Они будут сменять уставших, чтобы как можно меньше останавливаться и, самое главное, ехать быстрее.

Милица едет с нами с одной единственной целью: мало ли какие проблемы или неувязки могут возникнуть, а она все-таки невестка хозяев имения, приютивших сербов.

Женщины едут укутанные в тулупы. Я периодически еду верхом; мне довольно-таки трудновато это делать, зимнего опыта верховой езды у меня еще нет.

А сербы, хоть и южные люди, молодцы. Андрею с Никанором ни в чем не уступают.

Ночь не холодная, небольшой минус, мне даже показалось, что теплее, чем днем. Ветра нет, и самое главное – светит луна и ярко блестят звезды.

Поэтому решаем рискнуть и продолжать свой путь и ночью. Никанор, оказывается, отлично знает эту дорогу, и мы уверенно скачем вперед.

Елена с внучкой всю дорогу о чем-то разговаривают; у меня такое впечатление, что еще мгновение, и Милица запоет. Она просто светится от радости.

– Чуть ли не по пятнадцать верст в час даем. Если лошадушки не подведут, то утром будем на месте, – довольно говорит Никанор, подъехав ко мне перед Белевом.

В самом Белеве мы делаем остановку: надо немного согреться самим, попить чаю, дать отдохнуть лошадям, напоить их, естественно, и дать овса и сена.

Испуганный станционный смотритель, увидев такое количество верховых, даже с спросонья затрясся от страха, но двести рублей тут же успокоили его, и все необходимое нам было получено очень быстро.

На восходе солнца мы были на месте.

Сербы уже полностью готовы к отъезду, но обстановка близка к взрыву. Соседи, понятное дело, были против; они призвали станового пристава, и родители отца Павла метались между всеми сторонами, похоже, не совсем понимая, что происходит, а самое главное – не знаю, что делать.

То, что Милица поехала с нами, было очень мудро. Увидев невестку, матушка отца Павла зарыдала в голос:

– Милица, голубушка, как хорошо, что ты приехала, тут…

Дальше уже старая женщина говорить не могла.

Я спешился и подошел к становому приставу. В знаках отличия и прочих полицейских тонкостях я уже отлично разбирался и поэтому уверенно потребовал:

– Господин унтер, будьте любезны, объясните, что здесь происходит?

Унтер пошел, наверное, всеми цветами радуги, и, похоже, у него начались проблемы с речью. Он рот-то открыл, да только ничего не сказал.

– Я полагаю, что кто-то здесь собирается воспрепятствовать отъезду этих людей? – продолжил я. – И мне непонятно, на каком основании. У них есть паспорта и разрешения на свободное перемещение по империи до нынешнего Рождества, которое еще не наступило. Мало того, эти люди поступили ко мне на службу.

Я повернулся в сторону маячивших невдалеке подлых соседей родителей отца Павла.

– Извините, забыл представиться: Александр Георгиевич Нестеров, калужский дворянин. Мне некогда задерживаться. Я забираю своих людей, и мы немедленно уезжаем.

Инцидент был исчерпан окончательно, когда я, сказав это, дружески похлопал унтера по плечу и при этом проверил содержимое его пустого кармана.

Унтер сразу же правильно оценил результат визита моей руки в его карман; у него тут же восстановилась речь, и он бодро ответил:

– Что вы, господин Нестеров! Разве можно задерживать тех, у кого все бумаги исправны и подписаны господином губернатором. А я здесь для порядка, мало ли что… – унтер многозначительно и очень убедительно развел руками.

Уехать сразу же не получилось. Надо было дать отдохнуть своим лошадям, банально самим положить в рот хотя бы по куску хлеба и согреться в крайнем случае чаем. А Милице с Еленой – успокоить стариков.

Милица подошла ко мне и, смущаясь, спросила:

– Александр Георгиевич, у вас не найдется некоторой суммы в долг? Я торопилась и совершенно не подумала взять деньги.

Я достал свое портмоне и спросил:

– Пятьсот рублей будет достаточно?

Милица вся вспыхнула; она, видимо, не рассчитывала на такую сумму.

– Более чем. Я, когда мы вернемся…

Я перебил её.

– Пустое, госпожа Милица. Мы, полагаю, сочтемся.

Обратно мы ехали сутки. Несмотря на то что хотелось поскорее оказаться дома, мало ли что, быстро ехать не получилось.

У сербов были маленькие дети, а самое главное – пятеро беременных, две из которых были молодые первородящие в очень больших сроках.

Но когда мы оказались в Калужской губернии, я немного успокоился. Все-таки я местный дворянин и уже достаточно известный; Анна – далеко не последний человек в губернии, и если что, можно смело качать права.

Но никаких инцидентов по дороге не произошло, и к полудню следующего дня мы были в Сосновке.

Анна, конечно, не сидела на месте, и в бараках появилось несколько кроватей, взятых напрокат из тороповского дома. Мужики сколотили некоторое количество топчанов, столов и табуретов. Анна велела взять из господских домов десяток ширм, которые в таком количестве совершенно не нужны.

Естественно, в бараках поддерживалось тепло, и была готова каша двух видов – перловая и гречневая, хлеб, чай с сахаром и, конечно, нарезанный бекон.

На повороте был выставлен дозор, который известил Анну о нашем приближении, и нагрянуть как снег на голову не получилось.

Я хотел разместить беременных в тороповском доме, чтобы они там отдохнули, но они отказались, заявив, что чувствуют себя хорошо и не желают разлучаться со своими.

Оставив сербов обустраиваться, мы с Анной вернулись в наш дом.

День пролетел незаметно, уже вечерело, и я, довольный собой, велел подавать ужин.

Говорить о чем-либо не хотелось; Анне я успел днем всё рассказать в подробностях, и мечталось только об одном: оказаться с ней скорее в постели, пропасть в её объятьях и потонуть в ласках любимой женщины.

Но ретироваться из столовой быстро не получилось. Пелагея была такой испуганной, что я был вынужден спросить:

– Пелагея, что случилось? У меня такое впечатление, что ты чем-то напугана.

– Да как же тут не испугаться, Александр Георгиевич. Больше трехсот ртов. Их же кормить надо.

– Успокойся, их же не ты кормить будешь, у них свои бабы есть, которые готовить будут. Ты, самое большое, с кормежкой беременных, может, поможешь на первых порах, да когда родят, и всё.

– Да как же всё, – неожиданно сварливо проговорила Пелагея, – а где на такую прорву они продукты брать будут? Вы же прикажите им всё давать, а это мне в одни руки. Хлеба одного испечь дополнительно сколько надо!

– Не переживай, завтра Сидора озадачу. Пусть деревенских подключает. Хлеб пекут не только для себя, но и на долю сербов. Я его буду у них покупать, как и другие продукты. А если чего-то не будет хватать, так заранее купить надо будет в Калуге.

Но Пелагея, конечно, права на все сто. Но завтра же Сидор посовещается с Еленой, и все решится.

А мне теперь поневоле придется вплотную заняться тороповскими делами, хватит откладывать. Придется крутиться как белка в колесе.

Я совершенно не знаю, как в Торопово закончили прошлый год, какой задел на будущий. Что за душой у мужиков, как там народ будет зимовать, вдруг голодуха будет.

Что собрано с господского поля, а самое главное – надо посмотреть на каждую корову. Стадо, конечно, большое, но есть ли от него прок.

И, конечно, надо заняться уже и свиноводством, а не покупать же постоянно сырьё для производства бекона в мясных рядах.

Ну и на народ посмотреть тоже не мешает. Так что тут работы не на один день.

Но планы пришлось радикально изменить. Мы уже собирались идти в спальню, когда приехал посланец от Вильяма.

Господин отставной горный инженер готов начать работу и спрашивает, не изменились ли у меня планы.

Поэтому завтра утром я заскакиваю к сербам, узнаю, как они обустраиваются, нужна ли им моя срочная помощь, и если нет, то мы мчим в Калугу.