Текст книги "Помещик 3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 12

Какие только мысли мне, честно говоря, не приходили в голову, пока я ехал в Калугу. И самая главная была: ну почему мне нельзя вступить в брак прямо сейчас? Ведь никаких канонических запретов вступать в брак до окончания траура в Православной Церкви не существует. Каноны прямо разрешают это. Есть только людские предрассудки и непонятные тараканы в головах.

Видите ли, неприлично. А прилично зубоскалить, не зная того, как людям живется? Ведь это же иногда вопрос жизни и смерти.

Но сейчас нам с Анной лучше не идти против этого дурацкого «общественного» мнения. Не буди лихо, пока тихо. Мы с ней, похоже, стали слишком раздражать калужское дворянское, да, наверное, и купеческое общество.

Мысль, что это те, о появлении которых говорил Василий Николаевич, мне в голову приходила, но он вообще-то предупреждал, что они будут набиваться в друзья. А здесь…

Хотя если подумать, то вполне возможно. Они же не со мной беседовали, а между собой, и староста их услышал совершенно случайно. Эти господа, наверное, даже и не подозревали, что у них есть слушатель.

– Ты думаешь, это те, кого нам стоит опасаться, когда они начнут навязываться в друзья, как об этом говорил Василий Николаевич?

– Нет, Саша, я не думаю, я уверена в этом. Староста их только слышал, но как ты думаешь, почему я столь подробно расспрашивала его о словах и интонациях этих людей? Неужели ты думаешь, что мне приятно слышать, как оскорбляют меня и мою подругу? Ведь это же грязь, которой пытаются измазать наши чувства и отношения, низвести их до скотской мерзости.

Голос Анны зазвенел и задрожал от боли и возмущения. Мне показалось, что она сейчас закричит. Но она молча опустила голову, и когда подняла её, то я увидел спокойствие на её лице.

– «Софочка», да еще и немного растягивая первый слог. Так говорит один калужский дворянин. Ему за тридцать. Он очень интересный собеседник. Был офицером Преображенского полка, но во время последней турецкой войны был ранен на глазах императора во время форсирования Дуная. Николай Павлович тогда под огнём басурманов переплывал Дунай в одной из первых лодок. Сам понимаешь, какой это был пример солдатам и офицерам. И соответственно как относится Государь к тем, кто был вместе с ним. Капитан Каневский был в соседней лодке, и ранение получил уже немного позже.

– Из этого можно сделать вывод, что император может благоволить ему.

– По крайней мере, его обращения под сукно не положат. Очень неприятный, на мой взгляд, тип: завистливый и мстительный, готовый волочиться за любой смазливой особой. В этом вопросе крайне неразборчив: готов заводить шашни с кем угодно, независимо ни от чего. Из-за этого от него в свое время ушла жена.

– А когда, до или после?

– Думаю, после. По крайней мере, женщину, которая его выхаживала, называли женой.

– А Аглая Дмитриевна случаем не была в числе его побед?

– Не знаю, но не удивлюсь, зная неразборчивость обеих сторон.

– А ты с ним хорошо знакома?

– Нет, чисто шапочное знакомство. Его хорошо знал мой батюшка, он вроде когда-то был каким-то его офицером. Потом он как-то в обществе мне его просто показал. Вот, собственно, и всё. Я даже не знаю его имя.

– Да, он вполне годится на роль того, кто имеет зуб на моего брата.

– Я знаю, у кого навести о нем справки, и потом мы решим, что делать дальше.

– Хорошо, но давай только не спорить со мной насчет мер безопасности.

Анна обвила меня руками и поцеловала: очень нежно и долго. А потом прижалась ко мне и тихо проговорила:

– Сашенька, счастье ты моё ненаглядное. Да разве я когда спорю с тобой? Ты же мой господин и повелитель. Я всегда готова тебе подчиняться во всем. Делай, как ты считаешь нужным и правильным.

На этом наш разговор закончился, в спальню залетел ураган – Ксюша.

Следующим утром я спозаранку отправился к сербам. Старший из приехавших в гости был есаул Михаил Бишович, высокий статный мужчина, писаный красавец с полуседой шевелюрой, от которого, наверное, сходили с ума сотни женщин, настолько он был хорош.

Его очень хотела женить на одной из своих внучек Елена, и похоже, что он ничего не имел против такого варианта.

Вот с этим бравым есаулом я и решил откровенно поговорить о своей проблеме.

Крутить задом и что-либо недоговаривать я не стал и откровенно все ему рассказал, спросив, сможет ли он сейчас, пока находится в отпуске, обеспечить безопасность мне, Анне с дочерью и всем нашим людям. И второе, что меня очень интересовало, сумеет ли он подготовить так нужных мне бойцов.

Михаил ответил мне не сразу, какое-то время он сидел и периодически крутил, как бы в недоумении, своей полуседой головой, накручивая кончик уса.

– Об этом турке много легенд уже ходит на Кавказе. Его даже горцы не любят. И если кому-то удастся свернуть ему шею, то этому человеку будет рукоплескать не только вся Кавказская армия, но и наши соперники.

Есаул оставил в покое свой ус и выпрямился во весь свой немалый рост.

– Я не спешу опять снова оказаться на Кавказе, и при необходимости мы можем спокойно задержаться, – есаул поднял голову и усмехнулся. – Мне лично велено без жены не возвращаться. А нужных людей я за три месяца подготовлю. Среди наших гайдуков уже сейчас есть такие, что вполне справятся, если с ними позаниматься немного.

– Хорошо. Твои слова я полагаю надо расценивать как согласие?

– Да, Александр Георгиевич, вы меня правильно поняли. Конечно, я согласен вам помочь.

– Тогда займись организацией охраны имений сегодня же. Сделай так, чтобы сюда даже муха проникнуть не могла без нашего разрешения.

– Нет, этого я вам обещать не могу. А вот что ненужные люди здесь не окажутся, будьте спокойны, это я вам гарантирую. Только у меня вопрос, ваших молодых крепостных можно будет привлекать?

– Даже нужно.

Я решил, что Анна без крайней необходимости не будет покидать Сосновку и всякими делами мне придется заниматься самому.

На следующий день, увидев меня в Калуге, господин жандармский начальник, как обычно, любезно раскланялся, неожиданно с ухмылкой кивнул на четверку гайдуков, сопровождающих меня, и спросил:

– Вас можно пригласить на ужин в ваш ресторан?

– Конечно, господин подполковник.

– Тогда я вас приглашаю, скажем так, сегодня к семи часам.

Я был уверен, что господин жандарм хочет поговорить со мной на какую-нибудь интереснейшую для меня тему и не ошибся.

Официанты сразу же подали закуски и напитки, буквально только мы успели расположиться за столом. Объяснять им ничего не надо, да и я еще заранее объявил Вильяму о нашем совместном ужине. В частности, попросил, чтобы сестры появились сразу же, а не после приличного разогрева публики. Обычно они начинали работать примерно часов с восьми.

На закуску подали моченые яблоки, типа будущей антоновки, квашеную капусту, расстегаи с начинками из грибов и заливное ассорти: осетрина, белуга и судак.

Мне очень нравится, и возможно, это грубейшее нарушение каких-нибудь кулинарных канонов, но пусть это будет моя блажь как хозяина ресторана. Хотя гостям очень нравится, и редко кто его не заказывает.

Ароматнейшую уху из нескольких сортов рыбы подали на первое, и, попробовав её, подполковник Дитрих улыбнулся:

– Ваши повара, Александр Георгиевич, какие-то волшебники. Я несколько раз пытался угадать, какие сорта рыб они используют, но каждый раз ваш метрдотель с суровым видом отрицательно качает головой, а потом с любезнейшей улыбкой говорит, что я очередной раз не угадал.

– Это их работа, и поваров, и метрдотеля. Не сердитесь на него, Карл Оскарович.

– Я не сержусь, – усмехнулся жандармский офицер. – Он у вас свободный человек. Вы, Александр Георгиевич, насколько я знаю, соизволили дать ему вольную?

«Вот мы и вступили на минное поле, – подумал я, и внутри у меня появился холодок. – Любой офицер в таких чинах и на такой должности в первую очередь жандарм, а потом все остальное».

– Да, ему и его будущей жене. Они, как и мы с Анной Андреевной, сразу же после Крещения обвенчаются.

– Это хорошо. Я буду с вами откровенен, очень многие неодобрительно смотрят на вас, считают ваше поведение вызывающим. Поэтому это замечательно, что Анна Андреевна станет госпожой Нестеровой.

На этом господин Дитрих взял паузу, чтобы насладиться ухой. Разговор продолжился во время перемены блюд и их подачи.

На второе подали жареного судака с гороховой кутьей. Господин жандарм попробовал её и опять заговорил, как и после пробы первого блюда:

– Наш Государь неодобрительно отзывается об освобождении крестьян. И это, конечно, суверенное право каждого помещика, на которое Николай Павлович, как первый дворянин империи, не собирается покушаться. Да это и невозможно сейчас, по крайней мере, я так считаю. У каждой неограниченной власти, как ни странно, есть границы, которые она никогда не переходит, если, конечно, не желает рухнуть.

Разговаривать с любым жандармом сейчас в России надо очень осторожно. Я как-то последнее время неожиданно начал вспоминать, чему учили в советской школе на всяких историях и литературах, а затем и в других учебных заведениях, и, наверное, могу многим рассказать кучу всякого интересного о нашем Царе-батюшке.

– В том, что вы дали вольные своим дворовым или невестам ваших приближенных, пусть они даже и из крестьян, ничего такого нет. Многие помещики дают вольные своим старым слугам. Но всё вместе, что вы делаете, выглядит очень интересно, поэтому будьте осторожны. И советую вам: прекратите, хотя бы на время, раздавать вольные. Это может насторожить нашего императора, потому что вы помимо своего бизнеса делаете еще много необычного.

И тут я решил пойти ва-банк и открытым текстом спросил:

– Карл Оскарович, что вы думаете о господине Каневском?

Подполковник Дитрих отложил ложку и откинулся на спинку своего стула.

– Интересно бы знать, как вы узнали о его приезде, – при этом подполковник сделал ударение на слове «вы».

При этом он так посмотрел на меня, что ответ после этого подразумевался только честный.

Жандармский подполковник, конечно, очень опытный человек. Будь мне действительно двадцать с небольшим, у него бы наверняка прокатило. Но мне-то не двадцать.

– Карл Оскарович, я вам не отвечу на этот вопрос. Скажу только одно. Я узнал об этом случайно и до вчерашнего дня даже не подозревал о его существовании. Но что-то подсказывает мне, что этот человек представляет для меня опасность, и я постараюсь выяснить, какую.

– Чтобы вы не ломали дров, я расскажу вам, кто этот человек и какую опасность он представляет для вас.

Подполковник решил опять сделать перерыв в нашей беседе и вернулся к ней, когда мы справились с десертом и перешли к чаю.

– Полагаю, вы знаете, что этот господин, будучи гвардейским офицером, отличился в последнюю турецкую войну и на глазах Государя был ранен. Он долго лечился и на военную службу не вернулся. Имение его родителей на юге Жиздринского уезда больших денег ему не приносит. Жена от него не просто ушла, но и официально развелась, унеся с собой достаточно богатое приданое. И с некоторых пор источником его доходов стала карточная игра.

– И мои братья проиграли ему достаточно большие суммы.

– Нет, только Василий. Старший брат каким-то образом избежал этой участи.

– Но какие у господина Каневского могут быть претензии, если долг уже, скорее всего, уплачен или это будет сделано в ближайшие дни?

– Это самое интересное. Похоже, что его совершенно не интересуют эти деньги. И он начал предпринимать действия, могущие помешать вам. И эта история имела бы все шансы остаться частной, затрагивающей, возможно, интересы только вашей семьи, но неожиданно выяснилось, что этот господин имеет отношение к очень неприятному факту Кавказской войны и интересам Российской империи в Европе. И поэтому меня срочно назначили на мою нынешнюю должность.

– И поэтому у меня так хорошо идут дела в Калуге, – закончил я мысль господина Дитриха.

– Да.

– А вы знаете, мне один человек сказал, что царские милости могут быстро кончится, и у меня может начаться не черная полоса, но довольно-таки…

– Этот человек явно мудрый. А полоса, возможно, будет всего лишь серая, по крайней мере, я так думаю. Если вы, конечно, проявите осторожность и не наделаете глупостей.

– Вы знаете, Карл Оскарович, мне дали, например, совет осторожнее быть с вольными грамотами.

– Совет мудрый, и я вам советую ему последовать, тем более что я тоже вам его дал. И еще послушаться другого моего, – мой собеседник выбил пальцами барабанную дробь, – пожелания: будьте предельно осторожны. Некоторые личности опасаются, что вы можете пострадать, и они бы очень этого не хотели. У меня людей для этого сейчас явно недостаточно, и очень хорошо, что вы сделали такой сильный и хитрый ход, пригласив к себе сербов. Больше я вам ничего сказать не могу, просто не имею права. Только прошу вас, не предпринимайте больше никаких действий, могущих вызвать неудовольствие Государя.

– Типа освобождения своих крестьян? – уточнил я.

– Да, – подтвердил господин жандарм, – и уж тем более не обещайте этого другим. Это очень болезненная тема для Государя. А когда в моих донесениях, а вы, надеюсь, понимаете, что о каждом случае освобождения доносится в Петербург нашему шефу, слишком часто фигурируют ваши освобождения, то эта информация неизбежно доходит до императора. А если вам уж очень хочется освободить своих крестьян, я вам могу посоветовать, как это сделать.

Сегодня я ожидал услышать что угодно, но только не совета, как освободить крестьян.

Карл Оскарович не смог отказать себе в удовольствии насладиться моим искренним изумлением и поэтому сделал достаточно долгую паузу, как бы предоставляя мне время, чтобы собраться.

– При жизни вы своих крепостных не обидите. Я в этом уверен. А чтобы быть уверенным, что этого не случится после вашей кончины, оставьте завещание, что все ваши крепостные получают личную свободу после вашей смерти. Долгов у вас нет. Ваши официальные наследники сейчас – две маленькие девочки в Ярославле, если я не ошибаюсь. Оставьте своим крестьянам их нынешние наделы, а все остальное завещайте продать. Ваши имения стоят сейчас очень дорого, денег с их продажи хватит и на уплату пошлин за крестьян, и ваши племянницы окажутся не бедными. Притом у вас есть еще ваше заведение, – подполковник показал рукой на зал, – шахта и доля в «Обществе».

– А вы не можете сказать имя-отчество этого господина? – спросил я.

– Конечно могу, его звать Михаил Федорович, – ответил господин Дитрих. И неожиданно выдал такую тираду, что я почувствовал, как у меня глаза стали очень и очень большими.

– У меня и моих предков до четвертого колена никогда не было крепостных. Мы всегда служили за жалование. Деду удалось приобрести доходный дом в Риге, а отец на приданое матушки – второй. Это источники моего дохода кроме жалования. И мне лично более чем хватает. К крепостному праву я отношусь крайне отрицательно и считаю, что это оковы на ногах России.

Оставаться в Калуге я не стал и, несмотря на позднее время суток, поехал в Сосновку. Фонари на карете, а самое главное – Луна и яркие звезды хорошо освещали мой путь.

Всю дорогу я думал о том, как всё странно получается. Я всегда был человеком аполитичным и никуда не лез.

И здесь, после попаданства, я не собирался никуда встревать. Но встрял, да еще как, и, похоже, становлюсь чуть ли не каким-то рэволюционэром, по крайней мере, близок к тому, чтобы вызвать неудовольствие императора Николая Павловича.

И мне сегодня пришлось выслушать много таких откровений, что голова кругом идет.

Глава 13

Спокойствия по дороге домой у меня не было. Нас всего семеро: четверо конных гайдуков, Андрей с кучером-гайдуком и я. Устроить в ночи засаду и перебить мою охрану совершенно несложно. И можно все так устроить, что мы даже не дернемся.

Мест для этого предостаточно, где можно подпустить нас метров на десять и почти в упор расстрелять.

Такие же мысли похоже были и у сотника Драгутина Милошевича, второго офицера-серба, приехавшего к нам в поисках невесты. Он в каждом подозрительном месте останавливался и долго слушал и осматривал окрестности. Три раза спешивался и уходил один вперед, проверяя дорогу.

В Сосновку мы в итоге вернулись уже за полночь. Анна с Ксюшей не спали, ожидая меня.

Анна читала дочери сказки Пушкина и еще из какого-то незнакомого мне сборника.

Ксюша тут же поцеловала меня на ночь и убежала спать, зевая на ходу.

– Саша, я так волновалась, давай ты не будешь больше в Калуге задерживаться до такого позднего часа.

– Анечка, ну как ты это представляешь? Сейчас зима, со дня на день зимнее солнцестояние, и дни самые короткие в году. Чтобы мне приезжать еще засветло, надо выезжать чуть ли не в полдень.

– Да я все понимаю, но я же слабая женщина. Ты не представляешь, как я устала быть сильной за это время, что была одна. Ты будешь ужинать или уже слишком поздно?

– Анечка, я же с Карлом Оскаровичем ужинал. Единственное, от чего не отказался, так это от каких-нибудь трав, которые заваривает Пелагея.

– Так она тебя тоже ждет, – улыбнулась Анна. – Да и её сын тебе служит.

Пелагея тут же принесла целых три стакана каких-то заваренных трав.

– Вот это, – она подала мне первый и теплый стакан, – усталость с дороги снять, а это, – Пелагея показала на два других стакана, поставленных ею у прикроватного столика, – выпьете с Анной Андреевной перед сном.

Травы, заваренные Пелагеей, были очень приятными на вкус, даже немного сладковатыми, и усталость начала уходить чуть ли не с последними глотками. А через несколько минут я почувствовал прилив сил. И не только физических, но и специфических мужских.

«Сегодня у нас наверное будет опять ночь сумасшедшей любви», – подумал я, но Анне ничего говорить не стал, пусть это будет для неё приятным сюрпризом.

– Саша, давай сейчас не будем ничего обсуждать и сразу же ляжем спать. А все дела отложим на завтра, ты, надеюсь, не планируешь утром куда-нибудь ехать?

– Обязательно планирую, в Торопово и объезд имений, – засмеялся я. – Но ты же составишь мне компанию?

В постель мы с Анной легли, да вот со сном как-то сразу не сложилось. Зато я опять показал себя гигантом в интимных делах, и часа через три никакие сонные травы нам не потребовались, и счастливые и утомленные мы, наверное, одновременно заснули.

Удивительное дело, но проснулись мы тоже одновременно. Анна подняла голову и счастливо улыбнулась.

– Я, когда осталась одна, думала, что жизнь кончилась и мне придется весь свой век коротать в одиночестве. Разве я могла представить, что моё счастье находится так рядом. Ведь мы же наверняка встречались случайно в Калуге. А ты зачем-то в Париж поехал, неужели совершенно не чувствовал, куда тебе на самом деле надо ехать? – Анна ну совершенно искренне раскинула в недоумении руки.

– Знаешь, Анечка, я до поездки в Париж был таким….

«А каким я был до поездки в Париж?»

Сашенька первого разлива наверняка у Анны вызвал бы, скорее всего, даже какое-нибудь брезгливое чувство, а я настоящий с ней никак встретиться не мог. Нас отделяли друг от друга чуть ли не два столетия.

– Думаю, что я бы у тебя интереса не вызвал, – я обнял Анну и нежно поцеловал. – Из Парижа я вернулся другим человеком.

– Тогда хорошо, что мы с тобой не встретились в те времена, – Анна ответила мне тоже поцелуем. – Давай вставать?

Подъем у нас получился очень поздний, но все равно мы встали раньше Ксюши, которая, похоже, собралась спать до полудня.

Поздний завтрак у нас состоялся в десять часов утра, и мне очень приятно было сидеть за столом и видеть, как Пелагея с Антониной, кухаркой Анны, порхают вокруг нас, желая накормить нас как можно лучше.

Анна решила не откладывать решенное дело и начала переводить свою дворню к нам в Сосновку. Её камердинеры и кучер всегда при ней, и перевести, по большому счету, надо только кухарку, дворецкого и дворника, который, как и у нас, еще и истопник.

Только вчера во время разговора с подполковником Дитрихом я понял еще одну причину, почему дворня у помещиков, как правило, бессемейная. И она, скорее всего, основная.

Многие помещики, а скорее всего даже большинство, дают своим слугам вольные за выслугу лет. И эта выслуга должна составлять не менее двадцати пяти лет. Но реально речь идет не о выслуге лет, а о возрасте прислуги.

Когда они достигают возраста пятидесяти и более лет, то многие уже сами становятся обузой. Вот тут «благодарные» баре и делают красивый жест: дают вольную за верную многолетнюю службу. А реально спихивают часто в никуда человека, много лет гнувшего на барина спину.

Вольные дают ведь не на одного человека, а чаще всего на всю семью. Дал я, например, волю мужику, и тут же вольными становятся его жена и дети. А дворовой мужик семьи не имеет, поэтому помещик, освобождая его, имеет еще и выгоду. Подлая система, надо сказать.

Мы уже заканчивали пить чай, и я думал, с чего начать свой осмотр имений, как удивленная Пелагея доложила, что из Калуги прибыл очень странный посланец от Вильяма. И это был Петруха, половой с почтовой станции на дороге из Москвы.

Он поклонился до земли.

– Вот, барин, решил все-таки уйти к вам. Целый рубль занял, чтобы расплатиться и к вам уйти. Примите, ваше благородие.

– Приму, только я не благородие, а Александр Георгиевич.

– Понятно, Александр Георгиевич, чего же тут не понять.

Первым делом я решил поехать к сербам. К моему огромному изумлению, ровно пятьдесят мужчин от восемнадцати до пятидесяти были заняты боевой подготовкой под руководством офицеров-сербов. Помимо этого, десяток сербов нес службу вокруг имения.

Приглядевшись, я увидел, что среди совсем молодых боевую грамотность постигают и несколько русских молодых парней.

Ученики были разбиты на две неравных группы. В первой, где занятия проводил есаул Михаил Бишович, было ровно тридцать пять человек, и здесь были только молодые ребята. В том числе и все русские. Это, как я понял, было что-то типа курса молодого бойца.

Со второй группой из семнадцати человек занимался сотник Драгутин Милошевич. И это были, судя по всему, опытные бойцы.

Увидев нас, сербы-офицеры остановили занятия и, подойдя, поприветствовали в соответствии с уставами российской императорской армии.

Я, ответив на приветствие, попросил Михаила:

– Господин есаул, возьмете себе в обучение еще одного человека?

– Как прикажете, Александр Георгиевич.

– Повернувшись в седле, я подозвал Петруху.

– Пойдешь?

Бывший половой аж замер на месте от неожиданности.

– Пойду, Александр Георгиевич, конечно пойду.

– Ну тогда давай, представься своему командиру. Ты же сын солдатский, должен уметь.

Петруха неумело сделал два шага в сторону Бишовича, сорвал с головы шапку и вытянулся в струну.

– Господин есаул, Елагин Петр, сын Захаров, готов приступить к подготовке в вашей команде.

– Молодец, Елагин Петр Захарович, – хмыкнул в усы есаул.

Повернувшись к своим, продолжавшим отработку строевых приемов, он дал команду прекратить занятие и построиться в одну шеренгу.

После этого есаул двум своим начинающим гайдукам приказал перейти к Милошевичу, а Петру Елагину встать в строй.

– Я сегодня планирую часа три-четыре позаниматься после обеда, это твои планы не нарушит? – мои занятия пока всегда внеплановые.

– Конечно, нет.

– Хорошо, не буду мешать, продолжайте.

Петр Елагин остался обучаться на гайдука, а мы с Анной продолжили инспекцию имения. Взрослых у сербов я почти никого не застал, все при делах.

Положением дел в имении я остался очень доволен. Пантелей, Сидор и Серафим – молодцы, и каждый на своем месте.

Пантелей руководит на коровнике. Тридцать четыре коровы, на которых любо-дорого посмотреть. Глаз радуется. Все пока доятся, и надои увеличились самое малое на треть, половина из них в течение месяца пойдет в запуск. Еще десять коров в запуске и пять нетелей, которые, по мнению Пантелея, должны стать неплохими коровами.

Среди них и последняя телка Степаниды, которую она лично привела на господскую ферму два дня назад.

Корова – первая из потомства Степаниды – обещает стать рекордисткой, и по мнению Пантелея, она в этот свой первый отел даст не меньше тысячи ведер молока.

Тысяча ведер – это просто фантастический результат, в переводе на знакомые мне меры объема это больше двенадцати тысяч литров.

– Ты прямо такие цифры называешь, Пантелей, что оторопь берет. Где в мире такой результат показывают?

– А что нам мир, Александр Георгиевич? Нет ни у кого в мире такого? Значит, мы впереди всех. Да только у Николая Николаевича были результаты и до двух тысяч.

– Две тысячи? – я покачал головой. – В такое даже не верится.

Если у нас будет стадо, которое будет давать, как обещает эта корова, то это будет бомба. От десяти тысяч литров до пятнадцати за одну лактацию. Это даже в покинутом мною времени очень достойный результат.

– Как твой Кудряш поживает? – спросил я о быке-производителе, любимце Пантелея.

– Хорошо, трудится как положено. Деревенские коров стараются к нему приводить. Я, Александр Георгиевич, народу не отказываю, – с какими-то виноватыми интонациями доложил Пантелей.

– Правильно делаешь. Пусть и в наших деревнях тоже хорошая скотина появляется.

Сербы традиционно любят разводить свиней, и у них это неплохо везде получается. К моему большому удивлению, у нас за это взялась сама домачица Елена. Она набрала большую бригаду, и они взялись окончательно отремонтировать все ветхие строения на хозяйственном дворе Сосновки, несмотря на зиму.

И на свинарник имения приятно смотреть, осталось только завести достойное поголовье. С Сидором и Антоном Елена уже обошла обе деревни и знает, у кого есть продуктивные свиньи.

Осталось самая малость – завести для начала потомство этих хрюшек у нас. Для этого требуется мое вмешательство – решение о приобретении первого поголовья. Сидор уверен, что я просто распоряжусь купить у мужиков тех поросят, которых приглядела Елена.

– Елена, вы выбрали поросят, которых, на ваш взгляд, надо приобрести для новой фермы? – мой вопрос звучит как шекспировское «Быть или не быть?». Анна даже рассмеялась.

– Выбрала, Александр Георгиевич, особенно у сапожника хорошие поросята, наверное, самые лучшие. Он сказал, что вы велели ему всех маток одного опороса оставить для вас.

– Велел, молодец, что помнит. Давайте, покупайте поросят.

– А по какой цене прикажете?

– А как на рынке в Калуге. Скиньте на дорогу немного и покупайте. Кто как пожелает, живыми деньгами или в зачет платежей. Если деньгами, то новыми: и медными, и депозитными билетами. Ассигнациями и старой медью не рассчитываться. А в Торопово, – я обратился к Антону, – как дела обстоят? Не обижается народ, что всех коров в Сосновку забрали?

– Не, Александр Георгиевич, на вас не обижаются. Вот на него, – Антон кивнул на Пантелея, – народ обижается. Как появится, так сразу же ругается. Лентяем обзывает.

– Это как так? – я с удивлением посмотрел на Пантелея.

– Так ведь у них же там еще скотина стоит, которая для забоя намечена. Так они не спешат её забивать. А ведь скоро и туда надо будет новых коров ставить, здесь, – Пантелей ткнул посохом, на который опирался, в сторону коровника, – места не будет. Еще тройку, ну пяток телят есть куда ставить, а остальных куда? А ведь там еще ремонт надо делать.

– Но это же не от нас зависит, – Антон с раздражением всплеснул руками. – Как Серафим дает добро, так мы и режем.

– А что у Серафима проблемы? – я в недоумении повернулся к Сидору.

– Да не то что проблемы, а народу у него маловато, а самое главное – холодильников мало.

– А Савелий со своими где?

– Завтра должны из Юхнова вернуться, – с ноткой недовольства ответил Антон.

– Вернутся, сразу же начинайте строить штуки три, а то и четыре больших холодильника. Народу хватает, да и кое-что и остановить на несколько дней можно. Холодильники надо по-стахановски построить.

У нас уже все знают, что в моих устах означает «по-стахановски», и не спрашивают.

А потом, под твою ответственность, Сидор, Серафиму людей надо подкинуть, и по-быстрее с мясом управляться надо. У нас в имении отдыхает уникальный мастер-печник из Куровской. Через дня три он уедет обратно. Так за эти дни, что он здесь, показать ему все печи по максимуму и спросить совета, как лучше новые выкладывать, особенно у сербов и в коптильном цеху.

В молочном цеху все было отлично: небольшое кирпичное помещение, пять на пять метров, еще неизвестно с какой целью построенное дедом и много-много лет стоявшее в запустении, было приведено в порядок, и Настя, ставшая у нас главной молочницей, великолепно справлялась в нем со всем молоком, поступавшим с коровника. Василий сделал уже четыре сепаратора, и их вполне хватало для переработки получаемого молока.

Еще один сепаратор Василий сделал для своей семьи, и Степанида сепарировала и своё, и соседское молоко.

Тороповское хозяйство было побогаче и поухоженнее. В Сосновке, конечно, все привели в порядок, но все равно было видно, что все эти постройки достаточно старые.

А в Торопово все было еще свежее. Все хозяйственные постройки были обновлены после возвращения хозяина с военной службы по завершению польской кампании.

Поэтому тот же коровник не требовал никакого капитального ремонта, навести элементарный порядок, почистить, просушить и подмести – и всё. Поэтому Пантелей не совсем прав со своими претензиями.

Доярки и все прочие, работающие на коровнике, не скрывают своей озабоченности: от большого стада остались рожки да ножки. Да и те переведены в Сосновку. И все они остаются не у дел. В коровнике еще стоит скотина, но вся она пойдет под нож.

– Ну, что, мужики и бабоньки! Небось червячок гложет, а что такое барин задумал? Не останетесь ли без работы и куска хлеба?

– Нет, барин, таких мыслей нет. Вон этот, – молодой плечистый мужик, начавший говорить, ткнул пальцем в сторону Пантелея, – говорит, что у нас просто поголовье поменяется. Сначала телята будут, а потом и быки с коровами.

– Правильно говорит, вы только реально с забоем не тяните, зима все-таки на дворе, пока просохнет, но одна неделя пройдет, да и лишний раз не мешает пробежаться, посмотреть. Может, где и ремонт требуется.

Свинарник мне тоже понравился, он не очень большой, но тоже крепкий. И свиньи вполне годятся, я бы отнес их больше к мясо-сальным. И на мой взгляд, с ними вполне можно работать в этом направлении.

Но особенно меня впечатлил птичник. В нем была вся местная птица: куры, утки, гуси, но и экзотические еще для России индюки.

Больше всего меня поразило, что одна молодая птичница спросила у меня:

– Барин, Иван Петрович просил смотреть и примечать, какие куры несутся чаще, у каких яйцо крупнее и всякое другое. Я это примечала и записывала, а барин потом мои записи читал. Надо мною некоторые смеются, слова плохие говорят.