Текст книги "Помещик 3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

К Рождеству проблема с КРС была решена, по крайней мере, в моём коровнике не осталось ни одного свободного места, и удои действительно начали повышаться. Причём так, что наш молочный цех с трудом справляется.

Василий сделал ещё два сепаратора, и они без устали работают с зари до зари. Степаниде он тоже сделал такой агрегат, и телочка, на которую я положил глаз, теперь стоит у меня.

Сербы понемногу втягиваются в нашу жизнь, без проблем, можно сказать, получили российское подданство и пока живут все вместе.

Они заняли четыре барака, а в двух оборудовали манеж и стрельбище с фехтовальным манежем.

Никаких инструкторов нанимать мне не пришлось, все необходимые университеты я начал проходить у сербов, приезжая к ним при любой возможности.

Сразу после переселения к нам с Кавказа приехали двое сербов, которые записались в казачество и пошли служить в те пешие команды, из которых сейчас формируются пластуны. Они получили шестимесячные отпуска для устройства личной жизни. В жены оба желают взять только своих соотечественниц. И поэтому приехали к нам.

Так что я готовлюсь к поездке по полной программе, и никто из ненужных людей об этом не знает.

Силантию удалось быстро провести нужные переговоры в Москве, и в течение полугода мы получим пять! – целых пять паровых машин.

Одна, самая маломощная, будет установлена в Калуге. Наше заведение, то бишь ресторан и трактир, флигель, который будет перестроен с целью увеличения его площади, и будущая гостиница обзаведутся своей котельной.

Свои котельные появятся в Сосновке и Торопово. Они будут более мощные; в Сосновке останутся по любому два цеха: беконный и молочный. А в Торопово – мельница. Она работает на водяном приводе, и когда наша речушка замерзает, стоит до весны.

В моих планах она будет работать круглый год, и мало того, в Торопово я построю элеватор.

Что и как в их строительстве, я знаю как пьяница свой карман, на своём прорабском веку повидал их изрядно.

А вот когда они появились, понятия не имею. Но в любом случае мой элеватор будет таким, что слюни потекут у конкурентов, если они, конечно, есть.

Четвёртая машина будет работать в посёлке нашего «Общества». Я его пристрою прямо за околицей заштатного города Воротынска, практически в его черте. И понятное дело, вопрос времени, когда этот городишко станет нашей вотчиной.

Там тоже будут беконный и молочный цеха, а на пустоши появятся соответствующие фермы. Силантий хочет поселиться там, и я очень положительно оцениваю его идею.

Кроме Силантия, там уже изъявили желание поселиться два десятка мужчин со своими семьями.

Десять из них – сербы, а остальные – наши крепостные: Анны и трое моих, двое тороповских и один сосновский.

Мужики уже начали там работать; лесоторговцы, конечно, приняли моё предложение, и наши мужики вместе с их работягами чистят наши леса, они их вывозят, а нам привозят на пустоши хороший деловой лес.

Сюда паровая машина придёт во вторую очередь, возможно, ещё до Крещения; пилорама, которая уже строится, пока будет на лошадиной тяге, но сразу же будет переведена на пар.

А в первую очередь, и притом самая мощная машина, прибудет на шахту. Она будет не только работать на шахте. Там сразу же начнётся строительство двух пока мастерских: инструментальной, которая, в частности, будет производить сепараторы, и литейной.

Я всё-таки подумал и посоветовался с Василием. Под его руководством попробовал сам покузнечничать, что мне, кстати, очень понравилось, и его отзыв о моих способностях был прекрасным.

И мы решили попробовать сварганить то, что в моём двадцатом веке называли батареями отопления.

Все эти машины – отечественные и будут изготовлены на Александровском заводе в Петербурге. Сейчас, в связи с начавшимся голодом (всё-таки пострадало больше двадцати губерний), на заводе некоторый напряг с оплатой сделанных им заказов.

Две первых и самых мощных машины уже практически готовы. Их должны были поставить на какие-то фабрики в Москве.

Но из-за очередного российского голода заказчики тянут с оплатой и фактически желают этот «приятнейший» момент отложить хотя бы на полгода.

А Силантий сказал, что нет проблем, и оплата будет так-только-так, сразу.

Реально договорились, что отгрузка начнётся тут же, как будет получено окончательное добро с нашей стороны. То есть моё «да».

Как только в Калуге окажется первый транспорт с деталями машины и бригада заводских спецов, которые будут её устанавливать, испытывать и запускать, с нашей стороны следует оплата.

И этот механизм будет работать всё время нашего сотрудничества. Но это не всё.

Двое мастеров с Александровского завода останутся у нас на два года для подготовки наших кадров, а трое приедут к нам с Пожевского. Причём эта троица – на постоянную работу.

Но и это не всё. Заключительным аккордом поездки Силантия было согласие Александровского завода принять на обучение в его училище шестерых юношей в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет. Срок обучения – четыре года, но возможно и до шести.

Поражённый таким результатом его поездки, я спросил Силантия, как и с кем ему удалось о таком договориться.

Москва, конечно, Первопрестольная, но такие договорённости достигаются только в Санкт-Петербурге.

Силантий в ответ загадочно улыбнулся.

– Не только вы, Александр Георгиевич, можете договариваться об удивительном. Мы тоже, знаете, не лыком шиты, – а потом ещё раз улыбнулся, на этот раз своей обычной открытой улыбкой, и закончил эту тему. – Я, Саша, не могу тебе этого рассказать. Всё дело в том, что если я буду болтать, то мне в следующий раз покажут на дверь.

Глава 11

О ежедневном доходе в тысячу рублей серебром со своего предприятия можно было только мечтать. А ведь еще такой же доход приносила и торговля в мясных рядах. И это сейчас – мой ежедневный минимум.

Поэтому я без проблем заплачу за соседний дом и выкуплю здание, где расположено наше заведение. Но сделаю я это после возвращения с Кавказа.

А пока – живем, работаем, откладываем деньги и готовимся к «командировке».

Вернувшись из Москвы, Силантий сразу же уехал в Воротынск, где для начала снял дом на окраине городка, буквально в сотне саженей от места, где намечено строительство нашего поселка для работников «Общества». А за ним уже будет и наша промзона.

Но основная промзона уже начала создаваться вокруг шахты. Силантию я доверяю, но он все-таки купец, а тут требуются специалисты. Поэтому за шахту у меня отвечает господин Соловьев и я сам. А Силантий – молодец, без обид учится у нас.

Каждый день работы шахты преподносит мне сюрпризы. Константин Владимирович без лишних слов понял свою задачу и, похоже, донес ее до своих коллег. Поэтому все делается в каком-то ураганном темпе.

И к Рождеству у нас уже есть первые партии угля, который соответствует моим требованиям: он чистый, нужных размеров, и влажность – десять и меньше процентов.

Влажность действительно десять процентов. Как Константин Владимирович сумел этого добиться – загадка.

Бурый уголь традиционно считается «проблемным» из-за высокой влажности: 30–50 процентов, которая «съедает» часть тепла на испарение воды. Но если влажность 10 и меньше процентов – это почти как каменный уголь по положению в топке. И можно смело уменьшать фракцию, не боясь затухания из-за пара.

Но вопрос размера угля очень принципиален. Мелкий уголь, например, 5–15 мм, быстро разжигается и очень компактный. Но при горении часть мелких частиц активно уносится дымом, особенно в печах с независимой тягой, как у нас. Результат – снижение КПД на 15–20 процентов. А оно нам надо?

И это еще не все недостатки. Еще образуется больше золы, а она «забивает» колосниковую решетку, уменьшая приток воздуха. А у нас на дворе XIX век, и в наших печах нет пылеугольных приборов со спецоборудованием.

Теперь о более крупных кусках. Они вроде бы долго горят и золы дают меньше.

Но бурый уголь менее плотный, чем каменный. Крупные куски горят «слоями»: снаружи – быстро, внутри – медленно. Часть ядра не сгорает и вываливается в зольник. А низкая теплопроводность бурого угля усугубляет проблему: тепло не доходит до центра куска. Поэтому какой-то там ГОСТ, не помню, советский или уже российский, гласил, что для бурого угля эффективность падает при стандарте больше 40 мм даже при низкой влажности.

Поэтому оптимальны размеры именно 20–40 мм. Этот диапазон – золотая середина для бурого угля.

20 мм – размер, при котором частицы не уносятся дымом, соблюдается равенство скоростей горения и тяги, а зольный остаток остается на колоснике.

40 мм – максимальный размер, при котором кусок угля полностью сгорает за 1–1,5 часа, что оптимально для бытовых печей, и сохраняется быстрый набор температуры.

У меня перед глазами почти реально открылась страница какого-то учебника или методички, где в тестах с бурым углём Канско-Ачинского бассейна (влажность 8–10%) фракция 25–35 мм показала КПД на 8% выше, чем 50–70 мм, и на 12% выше, чем 10–20 мм.

А вот древесный уголь уже обожжён, его влажность – от двух до пяти процентов, и поэтому вода не мешает. Но его структура пористая, и слишком мелкие куски, меньше 20 мм, выгорают за 20–30 минут. В итоге получаются «температурные пики».

Таким образом, для древесного угля оптимальны 25–50 мм, что обеспечивает ровное горение в течение 1–2 часов в зависимости от плотности дерева. Однозначный плюс – минимум копоти, так как крупные куски меньше тлеют без доступа кислорода.

Итог для нас: бурый уголь влажностью меньше 10% и размерами 20–40 мм – максимальный баланс между скоростью горения, КПД и удобством использования в обычных печах; древесный уголь размерами 25–50 мм – позволяет избежать резких скачков температуры и перерасхода топлива.

Но в отношении древесного угля есть один тонкий момент: углежоги должны быть профи и банально честными.

Поэтому в отсутствие доступа к каменному углю для нас единственный выход – бурый уголь, который реально у нас под ногами, только его надо достать и привести в должное состояние.

Печи нашего старосты – это, конечно, фантастика. Он использует только природный камень и делает какую-то смесь из глины, песка и извести, как, собственно, все печники. Но его печи – это нечто. Единственное, что я заметил, это то, что они имеют разную толщину стен.

Но вникать в такие тонкости времени нет, и поэтому я, решив отложить это на будущее, тем более что старик-староста сам сказал, что система, которую предложили господа инженеры, лучше.

А вот фундамент под паровую машину однозначно будет делать господин Серафим Михайлович Карпов. И такого обращения к нему я буду требовать от всех и сам буду первым, кто так скажет, тем более что он стал свободным человеком.

Вольную я подписал сразу же, как увидел готовый уголь и как Константин Владимирович рассказал мне про уникальные печи нашего старосты.

Но тут меня ожидала такая засада, что я от неожиданности даже сел, благо стул, вернее табурет, был рядом.

Староста поклонился мне в ноги, взял бумагу и заплакал.

– Сожгите ее, барин, и больше никому такого не давайте.

Я через какое-то время пришел в себя и спросил его:

– Отвечай прямо, почему?

– Вы, Александр Георгиевич, барин добрый и мужику добра желаете. Да только, видать, не знаете, что наш царь-батюшка мужику крепостному не отец родной, а кровопийца. Дворовых вы можете отпускать просто за выслугу лет или по милости, а вот полевых как? Только через выкуп или с землей. А как это будет? Какой я могу заплатить выкуп? А без надела как жить?

Я знал порядок выдачи вольных, мне его подробно и популярно объяснил Иван Прокофьевич. Обломовым здесь и не пахло. Был, правда, один нюансик, касающийся так называемых «полевых» крестьян. И называется он – земельный надел или выкуп.

Господин Волков подробно объяснил, как писать обоснование на дворню. Можно просто написать «за выслугу лет», можно расшифровать, или за заслуги, а просто «по милости».

Все прошения или подписанные мною вольные, подавались в губернское правление или как вариант непосредственно в канцелярию губернатора, но она все равно это переадресовывала в губернское правление. Там было рассмотрение с обязательной проверкой по ревизским книгам и сверкой: есть ли у крестьянина долги помещику, не числится ли он «беглым» и еще что-то.

У дворни наделов нет. А у «полевых» есть, поэтому – только с наделом за выкуп. И вот тут проблемы: выкуп должен быть не только не меньше определенной суммы, но его еще и чаще всего проверяли. А землю отдавать как-то не хочется.

Ведь одно дело говорить о совместном хозяйстве со своими крепостными когда земля твоя. А другое дело. когда земля окажется реально в руках у мужика. Тут есть над чем подумать.

А когда все проходило гладко и вольная утверждалась или как там это правильно называть, то есть проверяющие не находили в ней никаких нарушений законов, уплачивалась пошлина, вносилась запись в ревизскую сказку и выдавались документы крестьянину.

Документы это сама вольная грамота, а самое главное – увольнительное свидетельство.

Получившие волю всегда должны быть иметь их при себе. Потерял – можешь опять стать крепостным.

Главные риски —не порядок в ревизских книгах и конечно соблюдение законов.

Все вольные, которые я подписывал попадали в руки господина Иванова, и проблем не возникало. Ту же нынешнюю госпожу Тэтчер провели как выкупленную – заплатил за нее английский подданный. С ней вся сложность была в отсутствии договора с Великобританией по данному вопросу. Был бы договор – она стала бы свободной почти автоматически, царь не хотел выглядеть дураком перед Европой.

можно конечно было действовать и через уездные власти, но мне проще через губернское управление.

Подождав, пока я «переварю» информацию, староста продолжил:

– Вы, барин, нажили себе много врагов уже в губернии, и Государю Императору уже ушла жалоба. Я случайно слышал третьего дня разговор в деревне двух господ. Один из них сказал про жалобу, а другой ответил: «Вы дураки, написали такое…» – Староста вдруг замялся и замолчал, покраснев как вареный рак.

Я понял, что было сказано дальше, но решил эту чашу испить до конца.

– Говори, и слово в слово.

Староста так и сказал мне слово в слово: что я не только Аньку «имею», но, наверное, «отымел» и ее подругу Софочку, которая после меня залезла в постель к Чернову, а потом, видимо, и еще к кому-нибудь. Вот Государь и оказывает мне «милости».

Но тут все шито белыми нитками, и надо просто поймать меня на чем-нибудь, за что люди в Сибирь за счет Государя идут. В Сибирь я, конечно, не попаду, но пощипать как вареную курицу меня вполне можно, и первое, что надо попробовать, – это зацепить меня за выдачу вольных. Шахтерам я, типа, много пообещал и многим. Нужно просто подать это как покушение на устои.

Сказав мне всё это, староста, как мне показалось, даже стал меньше ростом и, внезапно выронив мою бумагу, начал оседать на землю.

Оглянувшись, я увидел каких-то незнакомых мужиков, беседующих с Андреем. Их я не знал – это, по-видимому, были деревенские, принадлежавшие другим господам.

– Что стоим? – Мужики проявили редкую прыть и, мне показалось, мгновенно перехватили у меня потерявшего сознание старосту.

Я, правда, в первую минуту подумал, что он умер.

Староста пришел в себя в своей избе, куда мужики, ничего не говоря мне, отнесли его.

Я как чувствовал, что будет что-то нехорошее, и приехал на своей карете. Погода еще была не очень морозная, и я приказал утеплить старика и отнести в мою карету, решив забрать его с собой.

Пока мужики выполняли мой приказ, я спросил у подошедшего Константина Владимировича:

– Справитесь без Серафима Михайловича с фундаментом для паровой машины?

Управляющий шахты коротко глянул на меня и, опустив глаза в землю, глухо ответил:

– Если честно, не знаю. Что такое портландцемент, я знаю, и английский патент юридической силы в России не имеет, но нужны люди… – Константин Владимирович закашлялся на ветру.

Буквально ниоткуда налетел порыв ветра и бросил нам в лицо мелкую снежную пыль.

– Хорошо, давайте так решим, – я тоже отлично знаю, что такое портландцемент, но господин управляющий прав: нужны люди, которые умеют его делать и работать с ним. – Время пока терпит. Собирайте камни. Я отвезу старика к себе и попрошу местных специалистов полечить его. Думаю, через неделю все прояснится.

Заезжать в имение Анны я не стал, зная, что она ждет меня в Калуге. По дороге я решил, что ей ничего рассказывать не буду.

Староста пришел в себя, я налил ему немного коньяка, и он стал как огурчик – свежий и добренький.

– Серафим Михайлович, давай так договоримся: ты Анне Андреевне ничего не скажешь, а я постараюсь с этим разобраться.

– Хорошо, барин, как скажете.

Но я, наивный юноша, недооценил свою любимую женщину. Анна сразу же поняла, что тут дело нечистое, и я только успел сказать:

– Анечка, с нашим… – как она необычайно резко оборвала меня:

– Саша, не надо мне врать. Я вижу, что случилось что-то нехорошее. И ты поступаешь подло по отношению ко мне, но самое главное – по отношению к нашему старосте. Посмотри на него, ты своей ложью убиваешь его.

Я посмотрел на старосту и не увидел ничего убивающего его. Я уверен, он еще очень крепкий старик. А вот что Анна сейчас разрыдается, я увидел точно, на все сто.

Она, похоже, поняла, из какой оперы происшествие.

– Саша, скажи лучше сам, пожалуйста. У нас врагов достаточно, и мы можем пропустить удар.

Возможно, я поступил неправильно, рассказав Анне о случившемся, но она, выслушав меня, повеселела и неожиданно попросила у меня разрешения послушать первоисточник.

Бедный Серафим Михайлович действительно, наверное, был близок к чему-нибудь плохому, когда Анна попросила его подробно, не избегая гадких слов, особенно в ее адрес, все повторить.

Он никак не мог начать свой рассказ, и Анна решила его простимулировать.

– Серафим Михайлович, я вас очень прошу собраться и выполнить мою просьбу. Я предполагаю, чей разговор вы слышали, и ваш рассказ может подтвердить мои предположения. И горе тогда этим говорунам, я вполне могу организовать им получение ощущений на конюшне. Только, скорее всего, на моей, а не на тех, что они вам обещали.

Я, честно говоря, не сразу въехал в витиеватую фразу Анны, особенно в той части, кого она собирается выпороть на своей конюшне. Первая мысль была, что она угрожает старику-старосте.

Но он Анну отлично понял, вдруг по-молодому задорно улыбнулся и начал складно рассказывать. И в этот момент я понял смысл ее фразы.

Анна Андреевна хочет вычислить этих «говорунов» и потом каким-то образом побеседовать с ними на конюшне, приказав своим мужикам выпороть этих господ.

Когда староста заканчивал свой рассказ, я взял себя в руки, и мне стало интересно, что будет дальше.

Выслушав нашего старосту, Анна, как ни в чем не бывало, сказала ему совершенно спокойным голосом:

– Спасибо, Серафим Михайлович, – и, повернувшись ко мне, продолжила: – Александр Георгиевич, распорядитесь, чтобы нашего уважаемого старосту положили отдохнуть.

И вышла из прихожей, где мы беседовали.

Естественно, это всё было позерство перед крепостным мужиком, хоть и очень старым.

И пока я распоряжался, чтобы старосту разместили на отдых, Анна, уйдя в спальню, вволю нарыдалась.

Когда я пришел к ней, Анна молча обняла меня, а затем положила голову мне на грудь, и так мы простояли минут десять, не меньше. Потом она подняла голову, и я не узнал ее.

И дело было не в ее заплаканных глазах и опухшем от слез лице. Меня поразило выражение ее глаз.

– Саша, я знаю, кто это сказал, и горе этим людям. А ты постарайся со своими гайдуками пройти курс обучения и не расставайся с ними. Этих людей сейчас тут нет, но после Святок, а скорее даже после Крещения, они появятся. И пригласи господина жандарма на ужин. К нам он не пойдет, а от отдельного кабинета в ресторане не откажется.

Наступившая ночь была одной из немногих, когда мы не занимались любовью. Анна не спала и всю ночь молча лежала, положив голову мне на грудь. Утром она вопросительно-утвердительно сказала:

– Надеюсь, ты выполнишь мою просьбу?

Я отлично понял, о чем речь, и не стал переспрашивать, а только сделал небольшое уточнение:

– Конечно. Но ты выполнишь мою и не будешь возражать, когда эти гайдуки будут охранять и тебя с Ксюшей.

– Хорошо.

Перед завтраком Андрей доложил, что староста чувствует себя хорошо и просит разрешения вернуться в Куровскую.

– Нет, – я даже сам поразился резкости своих слов. – Скажи, что на несколько дней он едет с нами в Сосновку. И вопрос тебе: твоя матушка сумеет его полечить?

– Конечно, сумеет, но только тело.

Я улыбнулся. Кто полечит старосте душу – я знал.

Всю дорогу до Сосновки мы ехали молча. Староста был потрясен, что барин с барыней посадили его к себе в карету, и ехал молча, как мышка.

Но мы ехали не в моей колымаге, а в карете Анны, и она явно обладала лечебными свойствами. По крайней мере, наш староста, выходя из нее, выглядел совершенно здоровым и, что интересно, явно помолодевшим.

Анна сразу же ушла в спальню и приказала оставить ее одну (естественно, это не касалось меня).

Я быстро сделал все необходимые распоряжения и, самое главное, спросил, где Ксюша.

– На коровнике, Александр Георгиевич. Встала и заявила, что хочет парного молока. Но разве ей можно отказать? – с улыбкой ответила Пелагея.

– А придется, – и опять меня поразил жесткий тон моего голоса. – Сейчас же пошлите за ней. И подробно расспроси Андрея, он знает, что вам надо тут делать. Всем.

Анна стояла у окна и смотрела куда-то вдаль. Когда я зашел, она резко повернулась ко мне и спросила:

– Как ты своего московского приятеля называешь? Господин отставной подполковник? Если не ошибаюсь, конечно.