Текст книги "Помещик 3 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Помещик 3

Глава 1

Мы возвращаемся домой. Весь день двадцать девятого ноября я провёл в Москве в уже непривычном одиночестве.

Вопрос с долгами братьев будет решён, я очень на это надеюсь. Анина матушка взялась за это, и Анна безумно этому рада, так как она уверена, что Евдокия Семёновна решит все вопросы и долги не только будут уплачены, но и погребены в песках истории, и эта история больше никогда не будет отравлять нам жизнь.

Анна окончательно решила забрать с собой девочку и весь день провела с матерью и дочкой в родовом имении.

Маленькая Ксюша не может поверить своему счастью, что мама заберёт её с собой, и не отпускает её от себя ни на шаг.

Но с бабушкой ей расставаться тоже не хочется, и поэтому в Москву я поехал в гордом одиночестве.

Цель моей поездки одна единственная – я хочу посмотреть на работу московских трактиров и ресторанов и оценить мясную торговлю в Первопрестольной во время идущего сейчас рождественского поста.

Поездка меня не расстроила. Наши трактир и ресторан вполне на уровне и работают примерно так же. Я бы сказал, что посетителей у нас даже побольше.

Правда, поздним вечером я уже вернулся и не могу оценить это время и, естественно, ночь, но день и начало вечера однозначно за нами.

Так же как и ресторанные оркестры. Да, везде цыгане, кое-где что-то подобное нашему оркестру, но только подобное. А уж дирижеров и в помине нигде нет, а наши солисты это вообще космос, по сравнению с московскими.

Мясная торговля в Москве не умерла, а живёт и здравствует, один в один как в лавке у Саввы.

Всё это повысило мне настроение, и я в великолепном состоянии духа вернулся в имение Евдокии Семёновны.

Она меня ждала в гордом одиночестве. Анна ни на секунду не может отойти от Ксюши, которая всё ещё не может поверить своему детскому счастью. Девочке пора спать, и Анна в детской убаюкивает дочку вместе с няней.

Няня сегодня определённо не при делах, и это на самом деле хорошо. Она без спешки подготовилась к отъезду и отдохнула. В Калуге ей будет намного сложнее.

Мы ещё не представляем, как теперь будет выглядеть наша с Анной жизнь. Первое моё знакомство с Ксюшей прошло хорошо, девочка на меня отреагировала вроде бы положительно.

В дворянской среде отца уже широко называют словом «папа», и Ксюша по секрету уже спросила у Анны про меня: это её папа?

Своего родного отца она, конечно, не помнит, девочка была совсем маленькая, когда он погиб, и ей всегда говорили, что придёт время, когда у неё тоже будет папа, как у других детей.

Я немного озадачен и растерян. Совершенно неожиданно у меня образуется уже достаточно взрослая дочь.

Трёхлетнего ребёнка, конечно, смешно называть взрослой, но это уже не младенец, и с ней уже надо находить контакт.

Ночь перед выездом домой девочка спала очень плохо, каждые полчаса она просыпалась и спрашивала, не пора ли вставать, чтобы собираться в дорогу.

По этой причине выехали очень рано, ещё затемно. Ксюша долго прощалась с бабушкой и рассталась с ней, взяв с Евдокии Семёновны обещание приехать к ней в гости.

Стоило нам отъехать буквально на сотню метров, как уставшая за ночь девочка заснула крепким сном, а следом за ней Анна и няня, уставшие за ночь не меньше.

Я в первый момент тоже подумал, что сейчас засну, как и они, но буквально через пару минут сон прошёл.

Пока дамы спали, я думал о разговорах с отставным подполковником и Евдокией Семёновной.

Василий Николаевич очень меня озадачил. Сашенька был далёк от дворянских доблестей нынешнего времени, плохо сидел в седле, пистолет держал в руках считанное количество раз, хотя в Париже и накупил себе кучу пистолетов.

А саблю или шпагу наверное не знал даже, за какой конец правильно держать. Фехтование в университете не было обязательным предметом, а тратить своё драгоценное, а реально бесценное (конечно, так считал только он) время на посещение факультативных занятий для занятий подобной чушью Сашенька не мог.

Сколько гениальных творений, которые поставят его рядом с Пушкиным и Байроном, не будет создано, если он бездарно будет тратить своё время, махая тонкой железякой в гимнастическом зале.

Свою верховую езду я уже прилично подтянул и неплохо справился с первой в жизни стрельбой из допотопных пистолетов. Но вот фехтование…

А ведь необходимо будет ещё отобрать три десятка кандидатов в наш спецназ, который поедет со мной на Кавказ, и обучить их.

Уезжая из дома, я забрал абсолютно все деньги, почти до копейки. И после всех расчётов и откладывания в банке средств, необходимых весной для расчёта за освобождение брата и будущей поездки на Кавказ, я забрал остатки, переданные «индийским набобом», и объединил со своими.

Получилась приличная сумма – более чем сто тридцать тысяч ассигнациями.

Я знатный калужский дворянин. Сосновку мои предки получили во владение ещё при Рюриковичах. Тогда, правда, земли было побольше, в процессе больше половины, а конкретно всё что было за речкою, ушло к владельцам Торопово.

Но вот теперь я возвращаюсь из Москвы владельцем своей родовой Сосновки и заречного Торопово. Всё когда-то проданное моими предками, я вернул и даже более того.

Богатое и преуспевающее Торопово всё полностью теперь принадлежит мне.

Меньше чем за полгода я расплатился со всеми долгами родителей и скоро расплачусь с долгами братьев. В Калуге у меня преуспевающее дело.

Скоро под венец я поведу прекрасную женщину, которая ещё недавно потерпела жизненную катастрофу, а теперь благодаря мне вновь расцвела. Никто, кроме неё, не знает, что из катастрофической ситуации меня спасла она, моя невеста, своим приданым, полученным мною заранее.

И это союз равных во всех отношениях. Она тоже знатная, так же как и я, и успешна финансово.

Все свои дела я пока делаю или один, или в сотрудничестве с Анной, где у нас полнейшее доверие.

В её купеческие дела я не посвящён, и не потому, что мне не доверяют. Всё дело в том, что Анна занимается серьёзными многомиллионными делами не одна. С ней как минимум работают двое. И моё вмешательство или не нужное знание может принести им огромные убытки.

О том, как я сумел такое совершить в России, не знает никто, кроме нас двоих. И даже более того, во всём мире это знают только трое.

У меня сто тридцать тысяч рублей ассигнациями, и это совершенно свободные деньги. Абсолютно все долги заплачены. Даже в Париж, по большому счёту неведомому мне Шарлю, я отправил деньги.

К словам старого солдата я отнёсся серьёзно и решил, что на эти деньги найму инструкторов по стрельбе, фехтованию и тому, что называется в моём XXI веке рукопашным боем. Деньги помогут мне заполучить на какое-то время опытного офицера с Кавказа из числа казаков, среди которых сейчас формируются первые пластунские подразделения.

А когда Василий будет освобождён, я постараюсь узнать эту тайну мадридского двора: добраться до паши работорговца русскими офицерами, а затем до его хозяев, где они там сидят – в Стамбуле или возможно в том же Лондоне.

Анна и Ксюша остались в Сосновке, а я утром первого декабря поспешил в Калугу.

Для окончательного оформления моих прав на Торопово осталась формальность: регистрация купчей в палате крепостных дел Калужской губернии и официальное введение меня во владение.

Для этого со мной едут приказной из крепостной палаты, пристав и писарь. Это мероприятие – совершеннейшая формальность. В Торопово каждой собаке уже и без положенного объявления всё известно. Но таков порядок.

На площади подле церкви собралась большая часть тороповских, и приказной палаты провозгласил меня владельцем Торопово. Всё это на мой взгляд было довольно комично.

Я распорядился покормить прибывших со мной и после этого поскорее отправить их в Калугу. А сам направился к дому приходского священника.

Отец Пётр, выполнив свою миссию, тут же уезжает. Большая комфортабельная карета стоит перед крыльцом дома. Аренда такого экипажа стоит огромных денег, но жена священника – лежачая больная, и вариантов нет.

Когда я пришёл, несчастную страдалицу уже максимально комфортно устроили в карете, и мужики выносили из дома последние вещи.

Отец Пётр, уставший, с синяками под глазами, вышел из дома одетый уже по-дорожному. Вместе с ним вышли Дуняша и Кузьма со своей матушкой.

У них были красные заплаканные глаза. Женщина шла тяжело, опираясь на руку сына.

Я, естественно, сдержал своё слово, и она получила вольную, подписанную мною тут же в крепостной палате, когда я официально стал хозяином имения Торопово.

В эту же минуту свободными людьми стали Кузьма и Дуняша.

Кузьма получил у матушки благословение на брак, и я решил предоставить им свободу выбора.

В том, что они останутся уже свободными людьми со мной, я не сомневался, но какой-то червячок сомнений был. И чувство облегчения и радости от того, что ты не ошибся, которое охватило меня, когда они сказали, что остаются в Калуге, было очень приятным.

– Прощайте, Александр Георгиевич, – сказал отец Пётр с какой-то печальной интонацией. – Нам надо спешить. Лизоньку ждут в Саровской обители. Это её последняя воля – умереть в тех святых стенах. Я после этого отправлюсь за Урал туда, где мне будет назначено служить. А у вас, – он неожиданно довольно улыбнулся, – будет служить отец Павел.

В это время из дома вышел незнакомый священник лет тридцати пяти под руку с женщиной, которая, естественно, должна являться его женой.

– Отец Павел служил в том же полку, что и я. И также решил оставить службу после увиденного и пережитого на войне. Только я видел страдания и муки нашего православного народа, а отец Павел видел несчастных, оказавшихся меж двух огней – нашей армией и османами. После заключения мира, когда мы уходили в Россию, отец Павел помог уйти с ним нескольким сербским братьям, семьи которых неизбежно были бы вырезаны турками. Они который год мыкаются по России, и нигде им не рады.

С какой целью отец Пётр всё это мне рассказал, было совершенно ясно. Я молча выслушал его и хотел просто принять к сведению услышанное, как внезапно у меня произошло озарение.

– А скажите, отец Павел, что представляют из себя эти семьи?

– Они очень многочисленные, в семи семьях почти полтора десятка мужчин, способных носить оружие и быть воинами и в то же время пахать землю и строить себе дома.

– А почему столько лет они не могут найти пристанища в России? – удивился я, – ведь война с Турцией закончилась больше десяти лет назад.

– Они в Россию ушли позже, в 1835 году, но всё равно у меня нет ответа.

Кузьма закончил прощание с матушкой и помог ей сесть в карету. После этого отошёл ко мне. Стоящая сзади Дуняша крепко взяла его за руку.

Отец Пётр сел в карету, кучер плотно закрыл дверь и вскочил на козлы.

– Трогай, – я махнул рукой.

Тороповская история одноимённого села закончилась. Несколько веков здесь жили, умирали, любили и страдали люди, носившие эту фамилию.

Они дали селу название по своей фамилии, когда получили эти тогда ещё полупустынные земли, куда выводили крестьян со своих захудалых, дышащих на ладан деревенек из других областей России, разорённых и забитых царём Иваном Васильевичем.

Я повернулся к нашему новому приходскому священнику.

– Мы с вами к этому вопросу, отче, вернёмся в ближайшее время, – тихо, чтобы услышал только священник, сказал я.

Но мои слова услышала и его жена. Она подняла на меня свои глаза, и в них была такая мольба и боль, что мне стало не по себе, и я даже не смог толком разглядеть новую матушку.

– Ваша жена сербиянка? – зачем-то спросил я, хотя это было очевидно.

– Да, – коротко ответил отец Павел.

– Устраивайтесь пока, – я повернулся к Антону, тороповскому старосте, который сзади всех о чём-то тихо разговаривал с Андреем.

Высокий сорокалетний мужчина, чисто и опрятно одетый, вызывал у меня симпатию, когда я сталкивался с ним.

Получив приказ распродать скотину, Антон не стал спешить, резонно предположив, что она мне будет очень интересна. А то, что я первый, кому будет предложено купить имение, Антон узнал первым.

– Антон, командуй мужикам, чтобы расходились. Нечего глазеть. Сегодня ничего больше не будет.

Я уехал в Сосновку. Мне немного непривычно, что вот теперь такое богатое и сытное имение мне принадлежит.

Отдохнувшая и весёлая Ксюша в компании с мамой совершила экскурсию на коровник. Девочка была в каком-то диком восторге от увиденного.

Огромные коровы, медленно жующие сено, встретили её протяжным низким мычанием и никакого волнения. Ксюша погладила пару раз коровьи морды. Дала специально выделенную для этих целей краюху хлеба.

Кульминацией похода была дойка.

Я всегда, ещё в далёком совдеповском детстве, испытывал какой-то трепет в первые секунды начала дойки, когда струйки молока начинают громко и гулко бить в дно ведра.

Сейчас таких вёдер ещё нет, они появятся только через несколько десятков лет. Но всё равно, пусть нет этого проникающего в душу звука, ручная дойка очень волнительна.

Сразу же после дойки Ксюшу угостили парным молоком. Девочка была в совершеннейшем восторге и спросила у Анны, почему у них нет коров.

Коровы, конечно, в имении Анны были, но немного не такие, а самое главное – коровник был совершенно другой.

У меня в коровнике везде чистота, светло и тепло. Отделение для дойных коров, конечно, не отапливается, как родильное, через него всего лишь проходят две магистральные трубы. Но они всегда немного поддерживают температуру воздуха. И в коровнике ровная приятная атмосфера.

Анна увидела моё волнение и поспешила ко мне.

– Ты чем-то взволнован, что не так?

– Нет, всё так. Просто не верится, что у меня нет долгов, я хозяин Торопово. Ты не представляешь, как мне было одиноко, когда я вернулся из Парижа. Как было страшно жить одному на белом свете. И непонятно было, зачем я живу. И вот прошло всего несколько месяцев. Я не одинок, у меня есть ты. Есть смысл моей жизни.

Анна обняла меня.

– Саша, ты не представляешь, как я люблю тебя. Так, наверное, нельзя любить. Это грех, но весь смысл моей жизни – это ты.

Поездку в крепостную палату я совместил с короткой инспекцией трактира и ресторана, когда ожидал Кузьму с Дуняшей, которых решил отвезти в Торопово.

Вильям заверил меня, что в Калуге проблем нет, и я смело могу заниматься делами в Сосновке и Торопово.

Поэтому утром следующего дня я поехал для подробного знакомства с новым своим имением и подробной беседы с отцом Павлом.

Я решил, что его неприкаянные сербы, не находящие места в России, – то, что мне нужно.

Отец Павел правильно меня понял и был готов к этому разговору.

Семь сербских семей бедствуют в небольшом родительском имении отца Павла в соседней Орловской губернии. Земли в имении откровенно мало, крупных городов рядом нет. А отпускать мужчин далеко – в ту же Москву или даже Орёл – главы семей опасаются.

Сербские семьи называются задругами. Они очень большие и патриархальные, где несколько поколений живут вместе под одним управлением.

Во главе такой семьи стоит старший мужчина, называемый «домачин» или «главар», который управляет хозяйством, распределяет работу и представляет везде интересы семьи перед общиной.

В отсутствие старшего мужчины, например, в случае его смерти, главой семьи могла стать старшая женщина, «домачица». В Сербии это исключение, но здесь такая картина в двух семьях.

Интересы всех семей перед помещиком, приютившим их, и российскими властями представляет как раз единогласно выбранная домачица Елена.

Она вдова самого уважаемого серба, который руководил ими, когда они уходили с боем в Россию.

Отец Павел полюбил молодую сербиянку Милицу, внучку Лазаря, самого уважаемого серба местного кадылыка, на которую положил глаз кадий Мехмет, управлявший местными делами. Девушка не отказала русскому офицеру, и полковой священник обвенчал молодую пару.

Небольшое сербское село после ухода русских оставалось за пределами автономного Сербского княжества, и мстительный кадий не скрывал, что ждёт остающихся под его властью сербов.

Поэтому они решили уходить с русскими. Это был единственный шанс выжить. Поступок Милицы был не единственным их грехом в глазах турок, почти все мужчины села, способные носить оружие, сражались на стороне русских.

Полковой командир не отказал своему офицеру, и тот с добровольцами решил помочь сербам. Но что-то пошло не так, и ожидаемой помощи от уходящей русской армии сербы и добровольцы не получили.

В итоге до дунайских княжеств, куда отошла русская армия, пришлось идти с боями. В одном из них погиб Лазарь, и сербов возглавила его жена. Причём против этого никто не возражал.

Глава 2

В Сосновке и в Торопово лишней земли, естественно, нет. Но это только в том случае, если новички будут только землепашцами.

Но я собираюсь повысить продуктивность пашни в имениях и развивать чистые животноводство и переработку. Под словом чистые я подразумевал, что люди, занятые, например, в коровнике, не будут параллельно пахать и сеять. Также как и работники беконного и молочного цехов.

А место просто жить новичкам, конечно, есть.

Поэтому я хочу пригласить к себе жить этих сербов. Среди них мужиков от восемнадцати до тридцати – два с половиной десятка, все они имеют боевой опыт, даже те, кому восемнадцать. Это как раз то, что мне надо.

Выдернуть два десятка молодых мужиков из имений – значит резко подорвать их экономику. Свободных рук не так уж много. Отвлечение работников на ресторанные дела сейчас, в зиму, не чувствуется, а по весне наверняка скажется.

А я планирую серьезные изменения уже этой зимой в животноводстве имений, вернее, не в нем самом, а в переработке молока.

Пантелей уже проявил полезную инициативу и говорит что господское тороповское стадо очень даже ничего. На удивление, там есть коровы которые вполне могут давать молока значительно больше того, что сейчас. Надо просто изменить рационы кормления.

Это одна сторона медали. Но мне уже удалось продемонстрировать и другую.

Пока толком не понятно что делать с обратом и я приказал поить им дойных коров. И поить, также и контрольную группу из трех буренок.

Таких экспериментов наши мужики и бабы еще не проводили, и все были удивлены, когда коровы прибавили молока.

Так что на коровнике и в молочном цеху уже требуются рабочие руки.

Серафиму тоже не мешает выделить помощников. Они с Настей, конечно, молодцы, трудятся от зари до зари и без всякой натяжки в беконном деле уже доки. Но увеличить производство только их руками невозможно.

Так что лишними рабочие руки сербов, особенно их женщин, не будут.

Начав это разговор я сразу же понял, что переговоры надо вести не с отцом Павлом, а его женой Милицей, которая сразу же поняла мой интерес в первую очередь к боевому опыту сербов-мужчин, и мне пришлось откровенно сказать, что предстоит опасная поездка на Кавказ для спасения своего брата русского офицера, оказавшегося в плену у какого-то турецкого паши, разбойничающего на Кавказе.

Услышав про турецкого пашу, Милица сменилась в лице и прильнула к мужу, а на её глазах сразу же появились слезы.

– Больше ничего, Александр Георгиевич, говорить не надо. Борьба с турками для сербов – дело святое. Мы напишем Елене сегодня же, и я уверен, что они примут ваше предложение.

Сербов я решил поселить в Сосновке, вернее не в ней самой, а в её окрестностях.

Всего их триста двадцать семь человек. Женщин немного больше, чем мужчин. Это на семь десятков больше нынешнего населения Сосновки.

И где их селить сейчас, когда началась зима, – почти неразрешимая проблема. Но знаю как её решить.

Сосновку и Торопово разделяет речка Песочня, левым притоком впадает в реку Суходрев.

Наша сторона слева от дороги Калуга-Малоярославец если ехать из Калуги. И сначала ты проезжаешь мимо Сосновки, которая на левом берегу, а затем через небольшой мостик попадаешь в Торопово.

Почти рядом с Сосновкой немного ниже по течению Песочни, было сто-то наподобие военного городка. Во время войны 12-го года, вернее уже после неё, там стояли какие-то войск,а и для военных целей они построили целых восемь больших бараков.

Формально они расположены на земле помещиков Нестеровых. Но следить за их исправностью было возложено на Тороповых. Думаю, все дело в тех, пусть небольших, но живых деньгах, которые платились за это губернской канцелярией.

Я на эти бараки глаз сразу же положил, но все как-то руки не доходили. Но я точно знал, что там застекленные окна и должны быть печки. Трубы по крайней мере торчат.

Поэтому после разговора с Милицей я поспешил сделать инспекцию этому забытому военному городу.

Но сначала я заехал к Сидору и спросил его об этих бараках, бывал ли он в них.

– Конечно, Александр Георгиевич, бывал и не раз. Мы же помогали их в своё время строить, вместе с тороповскими. Ежели приглядеться, то видна в лесу напротив через речку большая поляна молодых деревьев. Когда бараки эти ставили, то очень спешили. Этот молодняк поднялся заместо того, что мы вырубили на стройку. А не растащили эти бараки после того, как военные ушли, только потому, что у нас помнят, как за Малоярославец наши с французами два дня бились. Эти же полки там и стояли потом лагерем.

– Тогда поедешь со мной, покажешь все.

Сидор молча собрался, и мы поехали смотреть старый военный лагерь.

Бараки были построены на совесть, ветер в них не гулял, крыши были не текли и почти везде были целы стекла.

В каждом бараке было по две печи. Это было очень удивительно, сложить печь дело не простое, а тут целых две.

Но остатки военного имущества в бараках объясняли многое, в том числе и причину строительства целых двух печек фактически посреди зимы.

Вероятно бараки использовались в основном под госпитальные цели. Сражение под Малоярославцем было очень ожесточенным, и обе стороны понесли большие потери. На дворе уже была почти зима и развести по окрестным губерниям, не пострадавшим от нашествия Наполеона, даже своих раненых, была задача нетривиальная, надо было ведь добивать врага, вот поэтому и спешили поставить эти бараки.

– Сидор, а как думаешь в этих бараках зимовать можно будет если их отремонтировать? – спросил я старосту, хотя своим строительным глазом уже видел что это вполне возможно, если конечно печи будут справляться со своими задачами.

– А чего же тут думать, конечно можно. Строили бараки мы на совесть, хоть и из сырого леса, знали ведь для кого. Тут не одни супостаты ведь были. Печники со всей округи собрались. Кирпичи по одной штуки отовсюду несли. Как потеплело все поправили: и бараки покосившиеся и печи, где потрескались. Войска тут потом понемногу еще две зимы стояли.

С нами было трое мужиков, которые быстро осмотрели одну из печей и тут же затопили её. Небольшая поленица дров лежала рядом и как бы ждала нас.

Печь немного подымила, как бы возмущаясь, что нарушили её многолетний сон. Но быстро одумалась и весело затрещала горящими дровами.

– Смотрите, барин, – довольно сказал один из мужиков, – сколько лет не топили, а как умница за дело взялась, любо-дорого смотреть. Вот мой дед порадуется, когда ему расскажу.

– А чему твой дед радоваться будет? – с интересом спросил я.

– Так эту же печь он сложил. Вон, – мужик ткнул в в один из кирпичей, – его клеймо на кирпиче видать. Он всегда на это место свой особый кирпич кладет. Знак, что его рук дело.

– Дед у Егора кирпичник знатный, что правда, то правда, – подтвердил слова мужика Сидор. – А я ведь, Егор не знал, что твой дед здесь был. Он же в ополчении был.

– Так в ополчение дядя Сидор он потом пошел, как раз после этой печки видать. До Парижа, барин, мой дед дошел, – с гордостью сказал Егор. – Нашими ополченцами несколько полков пополнили, вот они и посмотрели всю Европу.

Рассказ мужика Егора меня удивил и я еще раз подумал, какой же баран был император Александр Первый. Как можно было свой народ не отблагодарить за такую Победу?

Манифест он издал, да этим манифестом ему бы в рожу надо было дать.

– Вот что Сидор. Собери народ да приведите в порядок бараки. Все здесь уберите, чтобы чистота была. Проверь каждую печку. Да сделай все это побыстрее.

Конечно окончательное решение будут принимать сами сербы. Люди они свободные, хотя и находятся в ужасной ситуации.

Ну а мне надо решить вопрос в губернской канцелярии: можно ли занимать этот забытый военный лагерь.

Но на первом месте стоит проблема Ксюши. Анна не знает как ей поступить. Она не хочет оставлять дочь нигде одну и в тоже время хочет быть везде со мной.

И она делает просто гениальный ход! – спрашивает совета у ребенка, которому через три дня после Рождества исполнится четыре года.

И Ксюша, «не смотрите на меня, что я маленькая», даёт маме мудрый совет. Она взрослая и понимает, что мама должна спать с папой, а не с ней. Но рядом со спальней родителей пусть будет её спальня. И во всякие разъезды мы должны брать ей с собой.

У меня слов не нашлось, я только развел руками и согласился. Ну как тут было не соглашаться, когда тебя папой назвали.

Так что теперь Ксюша какое-то время всегда будет с нами во время всех наших разъездов. А потом видно будет.

Утрясти вопрос со старым военным лагерем труда, естественно, не составило. За его содержание в исправном состоянии губерния деньги от военного министерства, конечно, получала, но нерегулярно и просто смешные. А ту помещик приезжает и говорит, что он этот лагерь хочет забрать себе и гарантирует, что там все будет в шоколаде, при необходимости.

А эта необходимость, в виде очередного Бонапарта на полях империи, как известно, не просматривается даже теоретически. Так что, конечно, Александр Георгиевич, забирайте себе этот геморрой.

Оказавшись вечером в своем имении, Ксюша прыгала от радости, обегала все комнаты и наверное всю дворню подергала за какую-нибудь часть организма. А кухаркиному сыну чуть не оторвала от радости важную деталь на лице.

Они оказывается были большими друзьями и Ксюша как взрослая трясла ему руку. Но спала она в итоге так крепко, что мы без опасения всю ночь занимались любовью.

Несколько дней без этого дела – совсем не камильфо, и мы постарались наверстать упущенное.

Дни в заботах и хлопотах полетели один за другим. К ресторанно-трактирным делам и заботам в имениях присоединились заботы по сельскохозяйственной станции.

Ей надо было начинать заниматься конкретно и мы постоянно были в разъездах.

Главной проблемой сейчас является топливо. Калужская губерния традиционно отапливается дровами. Но меня это не устаивает. И главная причина это то, что работа паровой машины на дровах – это нонсенс.

Жидкие виды топлива пока не рассматриваем, просто из-за их отсутствия на настоящем историческом этапе.

По опыту я знаю, что наиболее высокоэнергетическим топливом являются угли, особенно антрацит и древесный уголь. Далее следуют каменный уголь, бурый и торфяные брикеты. Дрова имеют самую низкую удельную теплоту сгорания.

Антрацит и каменный уголь – это Донбасс, его там уже начинают добывать. Но железных дорого еще нет и их доставка будут золотой. Технологии производства торфяных брикетов еще тоже нет.

Остается древесный уголь и бурый.

Производство древесного угля наладить не сложно, специалисты есть в каждом уезде. Но на Урале это углежогство уже свело огромные лесные массивы, которые надо восстанавливать иначе в той же Калужкой губернии через десяток лет изведутся все леса. Поэтому остается только бурый уголь.

И он есть недалеко от Калуги и залегает на небольшой глубине.

Я на исторической Куровской шахте под Калугой бывал и без проблем нашел это место. А тут еще в Калугу вернулся Самохватов, получивший мое письмо с деловым предложением по бекону.

Перед тем как написать письмо господину купцу, я с Анной еще раз обсудил её личные отношения с Самохватовым и она четко отделила муху от котлеты.

Муха – это Аглая и если эта дама исчезнет с её горизонта, то Анна ничего не имеет против совместных занятий бизнесом с Самохватовым.

Из Нижнего Дмитрий Тимофеевич вернулся один и сразу же пригласил меня в наш ресторан.

Довольный Самохватов первым делом подробнейшим образом расписал мне все дела своей ненаглядной доченьки. Аглая Дмитриевна оказалась очень удачливой на поисковой тропе и буквально на раз-два нашла себе кандидата в мужья.

Причём молодой человек безумно счастлив от её выбора.

Из рассказа купца я сделал вывод, что его будущий зять – типичный альфонс. Но и его, а самое главное – Аглаю Дмитриевну это очень устраивает, и она после святок поведет его под венец и будет жить в имении мужа под славным городом Нижний Новгород.

Так что с исчезновением главного раздражителя наши отношения с Самохватовым моментально стали чисто деловыми и доброжелательными.

Так вот, Самохватову я предложил организовать разработку куровских бурых углей на абсолютно паритетных началах, пятьдесят на пятьдесят. То, что это небольшое временное золотое дно, меня не волнует. С такими как Самохватов иногда надо делиться.

Мое предварительное мнение господин купец полностью оправдал. Он мгновенно ухватил суть дела и тут же начал рыть землю.

Выслушав меня, он обернулся и позвал официанта:

– Эй, человек, принеси-ка мне лист бумаги и карандаш.

Ожидая выполнения столь необычного заказа, Самохватов доверительно наклонился ко мне.

– Ты, Александр Георгиевич, молодец, слово держишь. Обещал взять в дело и сдержал. И знаешь кому что предложить. Я ведь бывал на Урале и видел как там шахты работают. Так что ты обратился правильно, к знающему это дело человеку.

Официант принес два листа бумаги и новый хорошо заточенный карандаш.

– Ты говоришь уголь там неглубоко лежит, не больше десяти саженей в глубину?– купец жестом дал команду официанту убрать все перед ним на столе и положил перед собой чистый лист бумаги.

– Да, примерно так. Но надо еще уточнить.

– Это не важно, – Самохватов на моих глазах преобразился, весь как-то подобрался, а в глазах появился какой-то блеск. – Карьер тут все равно рыть никто нам не даст. Земли и так не хватает, а кому надо чтобы мужики за вилы взялись.

Самохватов многозначительно посмотрел на меня.

– Никому, так что только шахта, – он взял в руку карандаш и начал рисовать. – Куровскую я знаю. Там есть бросовая пустошь, она небольшая, земля – один камень, трава и та плохо растет. А для нашего дела как раз.

Самохватов смешно, как ребенок, шмыгнул носом и придвинул ко мне свой рисунок.

– Нам нужен ствол основной шахты. С Урала надо выписать артель мужиков к этому делу способных. Пятнадцать-двадцать метров глубины – это немного. Начать надо с возвышенного места, вдруг повезет, и там сразу будет уголь. Тогда воду из шахты, если она будет, можно попробовать самотеком удалять. Лес рядом, так что крепь делать будет несложно и недорого. Места на этой пустоши хватит для всего: и породу есть где складывать, и контору построить, и склады. Только вот кто в шахте работать будет?