Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Выйдя из Смольного, они, как и в прошлый раз, долго не могли успокоиться. Особенно шумно выражал свои чувства Шариф.

– Неужто он всю Россию вот так же в голове держит? Все губернии, уезды, волости… Ему ведь не об одних только мусульманах думать приходится.

– Ты прав, Шариф, – поддержал друга Мулланур. – Однако это все же не дело – стоять тут да махать руками. Пошли!

– Куда?

– Как куда? К себе, В «Асторию».

Глава V

1

Весть о создании в Петрограде Комиссариата по делам мусульман в Казань привез Алим Хакимов.

В тот же день руководители Мусульманского комитета созвали экстренное совещание, чтобы обсудить новость, определить свое отношение к этому событию, решить, как им теперь действовать.

После отъезда Вахитова в Петроград деятельность Мусульманского комитета очень оживилась. Пользуясь том, что МСК, оставшись без руководителя, несколько ослабил свою работу, националисты стали действовать решительнее и активнее. Военный совет – Харби шуро – лихорадочно формировал свои отряды, рассылал обращения во все войсковые части, где были мусульмане. Правые газеты ежедневно трубили о том, что большевики надругались над демократией, разогнав Учредительное собрание, что необходимо свергнуть власть Совета Народных Комиссаров и создать национальное татарское правительство по образу и подобию Украинской рады.

События последних недель внушили националистам уверенность в несомненном торжестве их планов. Она покоилась на убеждении, что центральная власть, власть большевистского Совнаркома, что бы там они про себя ни говорили, – это власть русских. И как только это станет ясно основной массе мусульман, они отшатнутся от нее и кинутся в объятия истинно мусульманских организаций. Таких, как Мусульманский комитет и Харби шуро.

Создание Центрального комиссариата по делам мусульман спутало все их карты. Центральная власть наглядно продемонстрировала, что она всерьез хочет представлять интересы всех народов России.

Не мудрено, что известие о создании комиссариата, да еще с Вахтовым во главе, произвело на лидеров буржуазных татарских партий впочатление разорвавшейся бомби.

Мрачно выслушали они сообщение Алима Хакимова.

Собственно говоря, это была не объективная информация, а сплошной поток злобной брани, перемежающейся истошными бессильными протестующими воплями.

– Самозваное учреждение, созданное этими тремя гиенами, – кричал он, – не что иное, как орудие в руках большевиков, направленное в самое сердце нашей национальной революции! Ни одни уважающий себя революционер, ни один демократ не войдет в это грязное логово. Не зря они вынуждены были, как шакалы, жадно ловящие кость, стучать в двери всех членов мусульманской фракции Учредительного собрания, умоляя нас о сотрудничестве. Но тут – я говорю об этом с гордостью за себя, за своих коллег, – с пафосом воскликнул Хакимов, – тут мы все оказались на высоте! Мы вышвырнули их за дверь, мы прямо сказали им, что у нас с ними нет и не можот быть одной дороги!

– А как относится к этому новому учреждению наш Всероссийский мусульманский совет? – спросил кто-то из присутствующих.

– Разумеется, он тоже против этих самозванцев! – высокомерно пожал плечами Хакимов.

– Да иначе и быть не может! – послышались голоса.

– Там настоящие мусульмане сидят!

– Я кончил, господа, – сказал Хакимов. – Теперь слово за вами! Давайте вместе решать, как нам нанести этим самозванцам такой сокрушительный удар, чтобы и мокрого места от них не осталось!

– Позвольте мне, – поднялся худой, узколицый, рано начавший лысеть Баттал, редактор газеты «Алтай».

– Мусульмане, – начал он тихим, вкрадчивым голосом. – Мы с вами живем в историческое время. Именно сейчас, быть может, на столетия вперед решается коренной вопрос нашего национального бытия…

Голос его стал набирать силу. Слезливая интонация постепенно сменилась высокой патетикой, которая, в свою очередь, опять уступила место мягкому топу проникновенной доверительности.

– Быть или не быть! – с пафосом провозгласил он. Да, именно так стоит вопрос! Если сейчас мы не сумеем противостоять натиску русских, то никогда, повторяю, никогда впредь татары, башкиры, мещеряки и прочие мусульмане не смогут отстоять свою национальную самобытность. Наша святая обязанность – копить силы и ждать. Ждать, чтобы потом, когда настанет наш час, одним мощным ударом сбросить вековое иго и создать независимое демократическое мусульманское государство!

Вслед за Батталом поднялся редактор газеты «Курултай». Этот был не так красноречив. Он ограничился кратким заявлением:

– Мусульмане не допустят, чтобы их национальный интересы представлял самозваный комиссариат, созданный тремя предателями.

Затем вскочил какой-то бородатый краснощекий купец-татарин, невесть кем приглашённый на это сборище.

– Изменник Вахитов нанес нам удар в спину! Предательский удар лучшим силам мусульманского движения! – вылупив глаза, кричал он.

После этого выступления собрание уже окончательно утратило последние признаки благообразия. В многоголосом шуме и гомоне лишь с трудом можно было разобрать отдельные выкрики:

– Долой комиссариат!

– Позор предателям!

– Ноги их не будет здесь, в Казани!

Пошумев, приняли резолюцию: не признавать Центральный комиссариат по делам мусульман и саботировать все его решения и декреты.

2

Ночью в дверь Алима Хакимова постучали. Стук был условный, и хозяин без колебаний впустил неурочного гостя. Крупный, широкоплечий мужчина в теплой куртке, добротной меховой шапке и валенках представился:

– Эгдем Дулдулович.

Алим предложил гостю раздеться и провел его в свой кабинет.

– Мне вас рекомендовали с самой лучшей стороны, господин Дулдулович, – сказал он, когда они уселись друг против друга.

Дулдулович молча наклонил голову.

– Рекомендовали как человека надежного, бесконечно преданного нашему святому зеленому знамени, – продолжал Хакимов.

– Я высоко чту зеленое знамя мусульман и готов это доказать, – ответил гость. – И я сам, и мои друзья.

– А кого вы называете своими друзьями, если не секрет?

– Не секрет. Я имею в виду членов федерации анархистов-индивидуалистов.

– Давно вы у нас в Казани?

– С одной стороны, недавно, с другой – очень давно.

– Простите, не понял…

– Я хотел сказать, что приехал сюда сравнительно недавно. Но Казань – моя родина. Мои предки жили здесь ещо в незапамятные времена. Потомки их бежали в Турцию, служили крымскому хану. Позже перебрались в Литву…

– Понимаю. Стало быть, родители ваши – литовские татары?

– Да. Но может быть, мы перейдем к делу? Я бы хотел знать, для чего я вам понадобился.

Хакимов встал, прошелся по комнате. Наконец решился.

– Ты слыхал, что в Петрограде организовал Центральный комиссариат по делам мусульман? – Перешел он на «ты», давая понять, что полностью доверяет собеседнику.

– Слыхал.

– И знаешь, кто назначен главным комиссаром?

– Мулланур Вахитов.

– Ты с ним знаком?

– Нет. Только видел однажды.

– Когда?

– В начале января. Был на вокзале, когда его провожали в Петроград.

– Небось и речь его слышал?

– Слышал.

– И какое он произвел на тебя впечатлепие?

– Двойственное.

Дулдулович был немногословен. Вот и сейчас, дав этот не слишком внятный ответ, он не проявил ни малейшего желания пояснить свою мысль. Подождав немного, Хакимов не выдержал и спросил:

– Что значит «двойственное»?

– Лозунги его показались мне чистой демагогией, рассчитанной на то, чтобы сыграть на самых низменных чувствах толпы…

– Во-от! Вот именно! – удовлетворенно сказал Хакимов.

– А сам он произвел на меня впечатление человека убежденного. И безусловно честного.

На этот раз Хакнмов промолчал. Сделав еще несколько шагов по комнате, он вновь остановился перед Дулдуловичем.

– Скажи, Эгдем, тебе случалось бывать в Петрограде.

– Нет, не случалось.

– А как бы ты отнесся, если бы мы предложили тебе туда поехать?

– Право, не знаю. Я ведь специально приехал в Казань, чтобы…

– Да, да, чтобы служить зеленому знамени. Это все так. Но суп варится именно там, в Петрограде… Короче говоря, мы, руководители Мусульманского комитета, решили направить тебя в Петроград.

– С какой же целью?

– Это выяснится позднее. По ходу дела. А пока поезжай, если не возражаешь. Присмотрись, что к чему. Подыщи друзей… Одним словом, поживи там в свое удовольствие.

– Я не настолько богат, чтобы жить такой жизнью.

– О деньгах не думай. Деньги мы найдем, за этим дело не станет.

Дулдулович бросил на Хакимова быстрый пронзительный взгляд.

– Вероятно, мне будет дано какое-то задание?

– Все в свое время, – уклончиво ответил Алим.

– Хорошо. Я не настаиваю. Но я хотел бы иметь твердую уверенность, что это задание, о котором мне дадут знать в свое время, не будет идти вразрез с моими взглядами.

– Дорогой друг, – сладко заулыбался Хакимов. – Поверь мне, ты не найдешь других людей, конечные цели которых были бы так сходны с твоими святыми идеалами.

– Ну что ж, в таком случае я согласен, – сказал Дулдулович. – Можете считать, что мы договорились.

На другой же день он уехал в Петроград, увозя в чемодане толстую пачку только что отпечатанного номера газеты «Курултай», на первой полосе которого было опубликовано совместное заявление всех буржуазно-националистических партий. В заявленин говорилось, что татары никогда не допустят, чтобы их дела решал комиссариат, созданный при большевистском правительстве.

Глава VI

1

– Что с тобой сегодня, Мулланур? – спросила Галия. – Давно не видала тебя таким мрачным.

Галия Ланина была сотрудницей Мулланура по комиссариату. Взяли ее на должность технического секретаря, но она оказалась таким толковым и энергичным работником, а главное, столько души вкладывала в исполнение, своих обязанностей, что вскоре стала едва ли не ближайшим помощником Мулланура.

Галия была полукровка: отец ее был из касимовских татар, а мать русская. Родилась она в Петербурге, оба языка – и язык отца, и язык матери – были для нее родными. Она скоро овладела всеми техническими навыками, необходимыми в работе, легко и свободно печатала на машинке, быстро и толково могла переложить на язык официальной бумаги самую сложную и запутанную просьбу какого-нибудь малограмотного ходока. Короче говоря, очень скоро Мулланур заметил, что без Галии он как без рук. У них сложились простые и непринужденные отношения. Муллануру даже в голову не приходило, что эти отношения могут принять какой-то иной характер. Вот и сейчас, когда она взяла его за руку и задала этот чуть тревожный вопрос: «Что с тобой, Мулланур?», он воспринял это как естественное дружеское участие.

– Если что-то личное, можешь не отвечать, – добавила Галия.

– Нет, не личное, – ответил Мулланур. – Я все думаю о разговоре, который у меня был нынче в Смольном.

– А что за разговор? С кем?

– С Лениным. Это по поводу тех двух декретов.

Галия хорошо знала, о чем идет речь: она сама печатала проекты декретов. Дело касалось знаменитой башни Суюмбике в Казани и не менее знаменитого Оренбургского Караван-сарая. Комиссариат по делам мусульман решил передать эти выдающиеся памятники древней национальной культуры их исконным хозяевам – татарам и башкирам.

– И что же Владимир Ильич? Он против?

– Да нет. Что ты! Решение наше он одобрил целиком и полностью. Но сказал, что нечего нам по каждому такому вопросу бегать в Смольный. Вы, говорит, Центральный комиссариат по делам мусульман. А это значит, что все дела мусульман должны решать сами. Полно, говорит, на помочах ходить. Пора привыкать к самостоятельности.

– Но ведь в этом нет ничего обидного. – Галия остановилась и потуже затянула свой платок: они шли вдоль Невы и с реки дул холодный, сырой ветер. – Сам подумай, разве он не прав?

– Ты что же, считаешь – я обиделся, что мне выговор сделали? – вскинул голову Мулланур.

– Выговор не выговор, а все-таки… пожурили немножко, вот ты и обиделся.

– Ты не понимаешь… Мне обидно, что Владимир Ильич может подумать, будто я бегаю к нему по каждому вопросу из робости, из боязни взять на себя ответственность… А я ведь совсем не поэтому.

– А почему же?

– Ну как же ты не понимаешь! Попробуй-ка не подчинись, если сам Ленин декрет подписал! А нашим декретам местные Совдепы могут и не подчиниться. Наш комиссариат пока еще недостаточно авторитетен.

– А ты сказал про это?

– Сказал, конечно.

– Ну и что?

– Владимир Ильич резонно мне возразил: этак, малый друг, у вас никогда своего авторитета не будет, ежели вы все время будете за нашу спину прятаться. Нет авторитета, так постарайтесь, говорит, его завоевать. Добейтесь, чтобы вас слушались, чтобы вам подчинялись. Это говорит, теперь ваша первоочередная задача.

– Вот и отлично! – тряхнула головой Галия. – Очень хороший разговор. И нет никаких причин впадать в черную меланхолию. Расскажи мне лучше, эта башня Суюмбике и правда красивая? И про саму Суюмбике расскажи, я ведь почти ничего про нее не знаю.

– Как? Совсем не знаешь?

– Слышала только, что была такая княжна Суюмбике, которая выстроила эту башню в память то ли о женихе своем, то ли о муже, погибшем на войне в чужих далеких краях. Отец рассказывал. Но что тут правда, а что легенда – понятия не имею.

– Легенда гласит, что Суюмбике не хотела верить, что муж ее погиб. Была она редкая красавица, многие добивались ее руки, но она до конца дней оставалась верна своей первой любвн. И в знак того, что ее верность священным супружеским обетам крепка и нерушима, она и велела возвести эту каменную башню.

– Красивая легенда… – вздохнула Галия. Некоторое время они шли молча. Мулланур был еще целиком во власти своих мыслей и чувств, а Галия думала об удивительном человеке, который шел сейчас рядом с нею. «Какой он умный! – думала она. – И как много знает… Когда только он успел прочесть такую уйму книг. Ведь он же совсем еще молодой».

Ей вдруг стало обидно, что Мулланур замолчал, погрузился в какие-то свои мысли. Словно бы невзначай тронув его за локоть, она спросила:

– Ты думаешь о Суюмбике?..

Высокий человек в стареньком азяме вышел из-за угла и двинулся им навстречу. Подойдя поближе, он остановился и стал пристально вглядываться в Мулланура, словно опасаясь, не обознался ли. Но, как видно, уверившись, что не ошибся, сорвал с головы рваную шапку и низко поклонился. Белой изморозью мелькнула перед глазами Мулланура густая седина. Однако на вид мужчина был еще совсем не стар.

– Салам алейкум, – поздоровался он.

Мулланур и Галия остановились, вежливо ответили на приветствие. Лицо прохожего показалось Муллануру знакомым, но, как ни старался, он не мог вспомнить, где видел этого стареющего, но еще вполне крепкого и сильного человека.

– Не признал? – заговорил прохожий. – А я тебя сразу узнал, еще издали. Уж больно обличье у тебя заметное. Абдулла я. Абдулла… Неужели не помнишь?

– Абдулла? – удивился Мулланур, догадавшись, что это тот самый старик татарин, за которого он заступился от имени только что организованного Комиссариата по делам мусульман. Замотавшись, он так до сих пор и не удосужился зайти и проверить, не выгнал ли хозяин снова своего старого дворника из дому. Краска стыда бросилась ему в лицо. – Здравствуй, Абдулла! – обрадовался он. – Все собирался зайти к тебе, узнать, как живешь. Очень рад, что вот так, ненароком встретились. А не узнал я тебя, потому что ты словно бы помолодел. Сейчас тебе и пятидесяти не дашь.

– Что ты, что ты… Мне пятьдесят шестой уже, – заулыбался Абдулла.

– Совсем молодой еще. А в тот раз я было подумал, что тебе все семьдесят.

– Горе у меня тогда было. А горе знаешь как сгибает человека.

– Ну а теперь как твои дела? Хозяин как? Не обижает?

– Что ты! Что ты! Как ты ему приказал, так все и сделал. И в комнату пустил, и матрац новый дать велел, жалованье платить стал. Совсем другой человек. Ну прямо что твой Сахар Медович!..

– Понял, значит, что с Советской властью шутки плохи.

– Как не понять!.. А ты и вправду комиссар? Или просто припугнул его? Только не обижайся, пожалуйста Я потому спросил, что комиссары – они все русские. А ты татарин.

– Дорогой ты мой Абдулла, – засмеялся Мулланур. Вот в том-то как раз и состоит Советская власть, что при ней каждый может стать комиссаром: и татарин, и башкир, и чуваш. Лишь бы только предан был всей душе революции, честно служил интересам трудового народа. Нет, я не обманул твоего хозяина, я и в самом деле комиссар. Комиссар по делам мусульман. Стало быть, и по твоим делам тоже. Комиссариат наш находится на улице Жуковского, дом четыре. Приходи, когда захочешь. Поговорим. А понадобится помощь какая – поможем! Спросишь комиссара Вахитова. Это меня так зовут: Мулланур Вахитов.

– Спасибо тебе, добрый человек! – низко поклонился ему Абдулла. – Нужда будет – приду. А не будет нужды – все равно приду. Как не прийти? Кабы не встретился ты мне тогда, даже и не знаю, что бы сейчас со мною было.

Уходя, он еще раз поклонился Муллануру чуть не до земли.

– Кто это такой? – удивленно спросила Галия.

– Это первый человек, которому наш комиссариат помог стать полноправным гражданином Российской республики, – ответил Мулланур, провожая удаляющуюся фигуру Абдуллы долгим задумчивым взглядом.

2

С того дня, как этот строгий молодой татарин привел его назад в дом, где он прожил столько лет и откуда его чуть было не выгнали, жизнь Абдуллы круто переменилась. Хозяин, Август Петрович Амбрустер, который прежде, даже в лучшие времена, еле удостаивал его взглядом, теперь обращался с ним так ласково, словно узнал в нем долю пропадавшего и наконец отыскавшегося единокровного брата. Да, видно, этот молодой татарин, назвавшийся комиссаром, и впрямь большой человек.

Август Петрович не только позволил Абдулле вновь занять его прежнюю каморку под лестницей, но даже распорядился, чтобы ему принесли туда новую, удобную кровать с пружинным матрацем. Больше того! Он самолично принес и вручил Абдулле теплое ватное одеяло.

– Возьми, Абдулла. На дворе зима, морозы сейчас стоят лютые, недолго и простудиться. Знаешь, как тибетцы говорят? Простуда – мать всех болезней.

Кто такие тибетцы, Абдулла знать не знал и ведать не ведал. Но видно, неглупые они люди, если так говорят. Уж ему ли, Абдулле, забыть, что такое простуда и какие могут быть от нее напасти. Ведь его жена, веселая голубоглазая Селима, оставила его вдовцом именно потому, что простыла на ветру в тот окаянный день… Аллах, как давно это было… Абдулла жил тогда со своей молодой красавицей женой далеко-далече от здешних мест – на Волге, в маленьком городке Буинске. Там он родился, там вырос, там и женился на своей Селиме. Сыграв свадьбу, они нанялись в услужение к богатому купцу, такому же татарину, как они. Такому же, да не совсем. Купец был мужчина видный. Было ему тогда, наверно, уже за шестьдесят – побольше, чем Абдулле сейчас. Но никому и в голову не пришло бы назвать его стариком. Высокий, статный, он летом ходил в легком камзоле, сатиновых шароварах, мягких сапогах, на голове – расшитая серебром тюбетейка. Зато уж зимой он надевал на себя такие одежды, что Абдулла даже и сказать не мог бы, из чего они сшиты. Шапка и шуба из какого-то невиданного серебристого меха; говорили, что где-то на далеком севере водятся зверьки, шкурки которых пошли на эту роскошную шубу. И каждая такая шкурка ценится на вес золота. У купца было три жены. Так полагалось по мусульманскому закону – по шариату. Свою младшую жену он любил без памяти, ни на один день с нею не расставался! Если случалось ему уезжать куда-нибудь по своим торговым делам, всякий раз непременно брал ее с собой.

И вот как-то раз вернулись они из очередной такой поездки. Абдуллы, как на грех, не было дома. А Селима в тот час стирала. И в чем была, полуодетая, распарившаяся от горячей воды, побежала на мороз встречать хозяина с молодой хозяйкой. Вот и прохватило ее на ветру.

Вернулся Абдулла домой, а жена в жару мечется. Так не приходя в сознание, в ту же ночь и отдала она бог душу. Остался Абдулла один.

Не мил стал ему с той поры белый свет. И не мог уж он оставаться жить в своем родном городишке. Собрал нехитрый скарб, распростился с хозяином и уехал куда глаза глядят. Скитался по разным городам и весям, пока и привела его судьба сюда, в самую столицу, в Петербург. Поступил в дворники к нынешнему своему хозяину, Августу Петровичу, верой и правдой служил ему, почитай, три десятка лет. И вот дослужился до того, что тот взял да и выставил его на улицу. Спасибо, нашелся добрый человек, не позволил совершиться такому злому делу.

Ну, теперь-то все, слава аллаху, обошлось. Теперь хозяин его не обижает. Чуть ли не каждый день спрашивает: как живешь, Абдулла? Не нужно ли чего? Не стесняйся, скажи!..

Денег дал. Немного, правда. Но ему много и не надо. Жены у него нет, детей тоже. На что ему деньги? Была бы каморка, где голову приклонить, да кусок хлеба, да чтобы обращались с ним уважительно, как подобает обращаться со старым человеком.

Хотя, если правду сказать, он даже и не чувствует себя теперь таким уж старым. Совсем помолодел Абдулла. Даже ходить и то стал по-другому. Раньше, бывало, согнувшись идет, как старик, а теперь и спину разогнул, и голову высоко держит, и глаза блестят новым, молодым блеском: интересно стало ему жить на белом свете. Совсем как в те далекие времена, когда еще жива была его ненаглядная Селима.

Одна только мечта была теперь у Абдуллы: хотелось ему опять повстречать того молодого комиссара, отблагодарить его за добро. И вот наконец эта мечта сбылась. Теперь он знает его адрес, знает, как найти своего спасителя. Не знает только, как выразить ему свою благодарность.

Думал, думал Абдулла, и вот его осенило. Когда-то, в молодые годы, занимался он резьбой по дереву. И считался неплохим мастером. Но после смерти жены он совсем было забросил это занятие. А тут – вспомнил.

Решил Абдулла вырезать для своего друга комиссара комиссарский знак, красную звезду. Но не такую, как у всех комиссаров, а особенную. Он ведь не простой комиссар, не обыкновенный. Комиссар по делам мусульман. А мусульманской знак – полумесяц. И вот Абдулла надумал вырезать на дереве пятиконечную большевистскую звезду, а сверху над ней полумесяц.

Работа спорилась. Трудился Абдулла над своим подарком вечерами. Но в последнее время вечера стали какие-то беспокойные. Как только стемнеет, так у хозяина гости. Только усядешься, да возьмешься за дело – звонок. И опять надо вставать, отворять дверь, встречать очередного гостя, провожать его наверх, в господские покои. Что они там делают всю ночь напролет – один аллах знает. Может, в карты играют, может, вино пьют. В конце концов, это их, господское дело. У них свои заботы, а у него, У Абдуллы, свои.

Но один из таких ночных гостей Абдуллу сильно удивил. Он сразу узнал старого приятеля Августа Петровича – долговязого, длиннолицего полковника Сикорского. В прежние времена полковник был здесь довольно частым гостем. Однако вот уже несколько месяцев, как о нем не было ни слуху ни духу. Абдулла знал, что летом прошлого года Сикорский командовал войсками, стрелявшими в рабочих. Он отлично помнил, как, заявившись на другой день к Августу Петровичу, полковник орал на весь дом, что большевики губят Россию и его долг – долг русского офицера – стрелять, стрелять и стрелять в них до тех пор, пока останется жив хоть один из этих подлых вражеских шпионов, продающих родину за немецкие деньги.

Абдулла не сомневался, что полковник перестал бывать в доме его хозяина неспроста. Он был уверен, что Сикорский арестован. Но вот, оказывается, жив курилка… Пришел как ни в чем не бывало. Правда, не в старой своей полковничьей шинели, а в гражданском платье.

Сикорский явился не один. Спутник его, далеко не первой молодости, был тоже в штатском. Но особая, неповторимая манера держаться, разворот плеч, посадка головы все это говорило о том, что и на нем офицерская шипель выглядела бы естественнее, чем штатское пальто с бархатным воротничком и мягкая фетровая шляпа.

Раздеваясь в прихожей, они говорили не по-русски.

Но, услыхав произнесенное спутником Сикорского слово «капут», Абдулла догадался, что тот – немец.

«Как же так? – подумалось невольно. – Такой патриот и вдруг как ни в чем не бывало, дружески беседует с немцем, своим заклятым врагом?»

Никогда прежде Абдулла не интересовался делами хозяина и его гостей. Но загадочное появление полковника Сикорского, ненавидевшего немцев, рука об руку с переодетым немецким офицером не давало ему покоя. Тут была какая-то тайна. Уж не заманил ли проклятый Сикорский немца в этот уютный старый дом, чтобы здесь втихомолку его зарезать?

Погасив внизу свет, Абдулла тихонько, на цыпочках, черным ходом поднялся на второй этаж. Он и сам еще толком не знал, зачем идет туда. Подумал было даже, что не худо бы предупредить Августа Петровича, чтобы тот не доверял Сикорскому: этот головорез еще втянет в какую-нибудь беду.

Нельзя сказать, чтобы Абдулла сильно был предан своему хозяину, особенно после того, как тот поступил с ним так бессердечно. Однако десятилетия, проведенные в этом доме, долгая привычка честно исполнять свои обязанности, служить хозяину верой и правдой – все это не прошло для него даром.

Абдулла все еще колебался, не зная, как ему поступить. И вдруг он услышал шаги. Кто-то спускался вниз по черной лестнице. Пришлось спрятаться за выступ стены.

– Он ждет от нас немедленного ответа? Или нам дадут время подумать?

Это был голос Августа Петровича. Второй голос принадлежал Сикорскому.

– О чем тут раздумывать! – раздраженно сказал он. – Наши германские друзья вправе узнать, каковы наши ресурсы. Достанет ли у нашей организации сил, чтобы раз и навсегда покончить с большевиками.

– Я думаю, что такая возможность у нас есть. В особенности если использовать фактор внезапности. До поры надо держать планы в тайне. Но как только будет дан сигнал… Это будет вторая варфоломеевская ночь! Вырежем товарищей комиссаров всех до единого…

Абдулла обомлел… Они хотят вырезать всех комиссаров? Значит, и его молодого друга тоже – того, кто спас от голодной смерти, кто был с ним так ласков и добр. Нет! Этого не будет! Он, Абдулла, не допустит, чтобы это кровавое преступление совершилось!

Организация. Он сказал, что у них организация. Значит, целая шайка таких же головорезов, как этот Сикорский. Как быть? Что может сделать он, маленький человек, беспомощный, слабый?

И тут его осенило. Немедленно туда, к этому молодому комиссару! Улица Жуковского, дом четыре. Скорее, скорее! Рассказать ему все! Предупредить о грозящей опасности!

Абдулла изо всех сил прижался к стене и затаил дыхание. Сикорский и Амбрустер прошли мило. Глухо стукнула дверь черного хода.

Уверившись, что на лестнице больше никого нет, Абдулла выскользнул из своего укрытия, бесшумно сбежал по щербатым, потемневшим ступеням и вышел на улицу в промозглую, ледяную ночную мглу.

3

Проводив Сикорского, Амбрустер вернулся в круглую гостиную: неудобно было надолго оставлять важного гост одного.

Немец сидел у курительного столика, прямой, как палка: спина его не касалась спинки стула. Он молча поднял голову и вопросительно поглядел на хозяина дома. Амбрустер сел напротив, раскрыл коробку дорогих сигар.

– Угощаетесь.

Немец коротко, одной головой, поклонился. Взял сигару.

– А господин полковник? – после паузы спросил он.

– Господин полковник должен встретить и привести сюда еще двоих-троих наших друзей. Мы хотим, чтобы наше совещание было как можно более представительным.

Немец снова молча наклонил голову. Сидели курили.

Молчание становилось тягостным. Заводить с немцем деловой разговор до прихода Сикорского Амбрустер не хотел. А к непринужденной светской беседе гость, судя по всему, был не слишком расположен.

Но вот наконец стукнула входная дверь. Послышались быстрые, энергичные шаги. Вошел Сикорский и с ним еще двое: один, как и все, в штатском, другой – в офицерском кителе без погон.

– Беспечно живешь, Август Петрович! – сказал Сикорский. – Дверь нараспашку, никакой тебе охраны… А ну как господа комиссары пожалуют? Мы тут даже и пикнуть не успеем.

– Ну, ну, без паники! Как это «нараспашку»? Ведь вас Абдулла впустил?

– Я тебе говорю – дверь настежь. Никакого Абдуллы там нет и в помине. Сколько раз уж было говорено: гони ты этого старого дурака в шею, а вместо него возьми кого-нибудь помоложе да понадежнее.

– И рад бы в рай, да грехи не пускают. У Абдуллы нынче большая рука в правительстве. Да, по правде говоря, лучше Абдуллы сейчас никого и не найти. Он все равно что хорошо вышколенный пес. А глупость его нам только на пользу: старик бесхитростный, по-русски еле разумеет. С ним не надо все время быть начеку, постоянно соображать, что можно говорить, чего нельзя.

– Все это очень мило, – раздраженно сказал Сикорский, – однако я все-таки хотел бы знать, почему этот вышколенный пес вдруг исчез невесть куда.

– Как это исчез? – изумился Амбрустер.

– Да я тебе уже битый час толкую, что твоего дворника нет на месте!

– Быть не может!

Амбрустер, забыв о гостях, кинулся по лестнице вниз.

– Абдулла! – громко позвал он. – Абдулла!

Никто не отозвался.

Парадная дверь и впрямь была не на запоре. А дверь, ведущая в каморку дворника под лестницей, распахнута настежь. Дворницкая была пуста. На глаза Августу Петровичу попался странный предмет. Он наклонился, поднял. Это была какая-то деревяшка. Толстый брусок дерева. Август Петрович поднес его к самым глазам, близоруко прищурился. Перед ним была искусно вырезанная, ножом по дереву ненавистная пятиконечная звезда.

– Комиссарский знак! У меня! В моем доме!

– Вот он каков, твой вышколенный пес, – прозвучал за спиной желчный голос Сикорского.

На лбу Амбрустера проступили круппые капли холодного пота. У него было такое чувство, словно жесткая петля уже захлестнула его горло.

Как юноша, взбежал он по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки.

– Господа! – взволнованно обратился к собравшимся. – Нас предали! Слава богу, еще есть время. Мы должны немедленно покинуть этот дом!

Все встали и, не сказав ни единого слова, молча двинулись вслед за хозяином к лестнице черного хода.

4

Мулланур любттл работать ночами. Нередко он засиживался за своими бумагами чуть не до рассвета. Днем было шумно, хлопотливо: трещал «ундервуд», звонил телефон, непрерывным потоком шли люди. А ночью – тишина, покой. И какая-то особенная ясность приходила к нему в эти часы: мысли словно сами собой укладывались в слова, в четкие, непреложные формулы и параграфы.

Вот и сегодня он засиделся до глубокой ночи: работал над декретом о мусульманских школах. Главная идея декрета состояла в том, чтобы обеспечить всем мусульманским народам образование на родном языке. Тут было много сложностей. Особенно трудно было с учителями, которые могли бы вести преподавание на языках, родных для их учеников.