Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава VII

1

Утро 10 мая 1918 года выдалось на редкость ясное. Солнце пригревало совсем по-летнему, и люди в теплых чапанах, азямах, а иные так даже и в тяжелых шубах, торопящиеся к зданию Татаро-Башкирского комиссариата, вызывали оживленное любопытство прохожих и уличных зевак.

В ожидании этого дня Мулланур переделал тысячу дел, передумал тысячу дум. Особенно тревожило его положение дел в Уфе, откуда со дня на день должен был приехать посланный туда со специальным задапием Галимзян. Он должен был подготовить почву для примирения многочисленных враждующих групп, каждая из которых доказывала, что именно она выражает коренные интересы башкирского народа. Лидеры одной такой группы доказывали, что башкиры – особый народ, этнически не имеющий ничего общего с татарами, резко отличающийся от них языком, обычаями, культурой. Они призывали к созданию отдельного, независимого башкирского государства. Другая группа, не выступая против создания Татаро-Башкирской республики, требовала, чтобы сначала был образован Башкирский штат, а уж потом к Башкирии была присоединена Казань. Третья группа придерживалась совсем оригинального взгляда. Ее сторонники исходили из того, что татары и башкиры – это, собственно, один народ и нет никакой необходимости в том, чтобы вообще хоть как-нибудь различать их.

Большинство, впрочем, поддерживало идею создания Татаро-Башкирской Советской республики. И Мулланур не сомневался, что в конечном счете все будет хорошо. Но он придавал огромное значение делу консолидации всех демократически настроенных башкир, объединению их на основе выдвинутого большевиками Положения о Татаро-Башкирской республике. Вот почему с таким нетерпением ожидал он возвращения из Уфы Галимзяна Ибрагимова.

Галимзян приехал девятого после полудня.

– Ну, рассказывай! – нетерпеливо воскликнул Мулланур.

Галимзян широко улыбнулся.

– Что рассказывать? Все в порядке… Провели два больших собрания трудящихся татар и башкир. Одно – двадцать седьмого апреля, другое – второго мая. В ходе собраний выяснилось, что трудящиеся массы татарского и башкирского народов полностью доверяют нашему комиссариату.

– Сделали что-нибудь конкретно? – спросил Мулланур.

– Да, конечно. При Уфимском губсовнаркоме было раньше два комиссариата: мусульманский и башкирский. Мы объединили их в единый Татаро-Башкирский комиссариат. Я привез тебе текст обращения. Вот… – Галимзян достал из бокового кармана уже слегка потершийся на сгибах лист бумаги. Развернул, с воодушевлением стал читать: – «Среди вас не должно быть разделения на башкир, татар, русских. Соединитесь, бедные и обездоленные, стремитесь вперед рука об руку к единой цели! Изгоняйте из вашей среды татарских, русских, башкирских буржуев!»

– Неплохо, – сказал Мулланур. – А как реагировала на это печать? Местные газеты?

Улыбка Галимзяна стала еще шире. Он достал из того же кармана сложенный в несколько раз газетный лист и торжественно вручил его Муллануру.

Мулланур прочел:

– «Теперь, когда вопрос о территориальной автономии решен соответственно желаниям каждой из двух сторон, нет никакого повода к недоразумениям. Отныне татаро-башкирская демократия повсеместно будет действовать сообща. Уверены, что она везде и всюду будет создавать совместные организации…»

– Ну? Теперь ты сам видишь, что нет серьезных оснований для беспокойства, – мягко сказал Галимзян.

– Пожалуй, – согласился Мулланур. – Рассудок говорит, что все идет нормально. Но сердце… Сердцу ведь не прикажешь… Тревожно у меня на душе. Такой уж, видно, характер.

– Ладно… Потерпи до утра. Как говорят наши русские друзья, утро вечера мудренее.

И вот оно наконец настало, это долгожданное утро.

Мулланур сидел в президиуме и с волнением вглядывался в лица делегатов. Особенно привлекло его лицо человека, сидящего во втором ряду слева. Широкоскулое, усатое, на редкость добродушное, оно сразу показалось Муллануру удивительно знакомым. Да, он безусловно где-то видел эти живые карие глаза, эту характерную бородавку под левым глазом…

Слушая делегатов, Мулланур не сводил глаз с этого лица – не столько даже потому, что мучительно пытался вспомнить, где он видел раньше этого человека, сколько по той причине, что простодушное, открытое лицо это могло служить своего рода барометром, удивительно точно отражающим малейшее изменение «атмосферного давления» в зале.

Когда объявили повестку дня, а потом определяли цели и задачи совещания, оно выражало неподдельное напряженное внимание, упорную и сосредоточенную работу мысли.

Когда выступал со своей речью представитель Казанского Совдепа Грасис, оно хмурилось и даже болезненно морщилось, словно причудливые пассажи оратора отзывались на нем нестерпимой, мучительной болью…

Но вот заговорил представитель казанского мусульманского комиссариата Камиль Якубов, и оно вдруг сразу просветлело. Буквально каждая фраза Камиля, словно в зеркале, отражалась на нем то сочувственной улыбкой, то каким-нибудь почти неуловимым знаком согласия и солидарности.

– Отправляя меня на это совещание, – говорил Камиль, – представители рабочих комитетов и клубов говорили мне: «Отстаивайте Татаро-Башкирскую республику, а если не сумеете ее отстоять, если провалите это дело, лучше не возвращайтесь в Казань!» Положение о Татаро-Башкирской Советской республике, говорили они, есть осуществление чаяний мусульманского пролетариата…

И вдруг делегат, от которого Мулланур ни на секунду не отрывал изучающих глаз, не выдержал и громко выкрикнул с места:

– Чувашского пролетариата тоже!

И в этот момент Мулланур узнал его. Ну конечно! Это был он, тот самый чуваш, его попутчик; они еще так славно поговорили тогда, полгода назад, когда Мулланур ехал из Казани в Питер на Учредительное собрание. Он все собирался спросить, да так и не решился, откуда у него такое странное, совсем не чувашское, скорее уж, пожалуй, татарское имя. Как же его звали?.. Пиктемир… Пиктемир Марда…

Муллануру не терпелось напомнить об их тогдашней встрече, возобновить знакомство. Хотелось услышать спокойный, рассудительный голос, узнать, что Пиктемир, именно он, думает о Положении, созданию которого Мулланур отдал столько сил, столько бессонных ночей.

И вот, словно это желание Мулланура каким-то неисповедимым путем передалось Пиктемиру Марде, он встал и попросил слова.

– Чуваши принципиально не возражают против образования Татаро-Башкирской Советской республики, – спокойно заговорил он. И так же неторопливо, словно учитель, объясняющий трудный урок, он стал втолковывать аудитории, почему чуваши поддерживают проект создания Татаро-Башкирской республики и желают расширения ее границ.

Внезапно из зала кто-то громко выкрикнул:

– А почему вы не требуете своей автономии? Ведь вас, чувашей, не меньше миллиона?

Пиктемир Марда обернулся на голос, долго вглядывался в зал, пытаясь узнать человека, задавшего вопрос. Нахмурился. Казалось, вот-вот он ответит на этот выкрик какой-нибудь резкостью. Но неожиданно он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой и сказал:

– Если говорить честно, мы думали об этом. Но четко выраженной идеи о чувашской автономии у нас пока нет. Во всяком случае, сейчас мы склоняемся к мысли, что территория, населяемая чувашами, должна войти в состав Татаро-Башкирской республики. Мы считаем, что такое решение вопроса на данном этапе будет благотворно для нашего народа.

– Эта мысль явилась у вас здесь, на совещании? – не без ехидства спросил тот же голос.

Пиктемир снова нахмурился. Опять Муллануру показалось, что сорвется он со своего спокойного, рассудительного тона. Но как видно, хорошо умел владеть чувствами этот человек.

– Нет, товарищ, – спокойно ответил он. – Эта мысль возникла не здесь. Еще в январе нынешнего года Всероссийский чувашский военный съезд принял решение о поддержке парламентарного Волго-Камского штата.

Выступление Пиктемира наполнило душу Мулланура радостным ощущением победы. Волнение его как рукой сняло. Теперь он уже ни секунды не сомневался, что совещание пройдет удачно.

Так и вышло. Положение было поддержано подавляющим большинством выступающих. Неприятный осадок, правда, оставило выступление Грасиса. В запальчивости он договорился до того, что объявил Центральный мусульманский комиссариат организацией самозваной, не санкционированной волей народа. Что касается идеи создания Татаро-Башкирской Советской республики, то на этот счет Грасис высказался еще решительнее.

– Создание таких национальных автономий, – сказал он, – в конечном счете выгодно не пролетариату, а буржуазии. Именно буржуазия, а не пролетариат стремится к отделению от центрального правительства. А мусульманский пролетариат против Татаро-Башкирской республики!

Мулланур чувствовал, что ненависть оратора к национальной буржуазии искренна. Отчасти он даже разделял его опасения, что буржуазия попытается использовать идею автономии в своих целях. Однако было чистым безумием делать отсюда крайние выводы, направленные против идеи самоопределения наций, лежащей в основе национальной программы партии большевиков.

Путаным и нигилистическим выводам Грасиса необходимо было дать решительный отпор.

– Когда на этом заседании некоторые представители местных Совдепов взяли на себя смелость утверждать, что мусульманский пролетариат против создания Татаро-Башкирской республики, – начал он, – мне невольно захотелось ответить им словами Чацкого, обращенными к Репетилову: «Послушай! Ври, да знай же меру!»

Подождав, пока утихнет вызванный его словами смех и улягутся аплодисменты, он продолжал:

– В своем выступленин я буду опираться только на факты. Чтобы познакомить вас с истинным отношением мусульманского пролетариата к Положению о Татаро-Башкирской Советской республике, я позволю себе прочесть несколько телеграмм. Всего несколько, хотя сразу хочу отметить, что таких телеграмм в нашем распоряжении десятки.

– «25 марта, – читал Мулланур, – состоялось общее собрание рабочих-мусульман Казанского порохового завода. Доклад большевика Ахтямова о Татаро-Башкирской Советской республике был встречен аплодисментами…» Представитель Пермского губерлского Совета и мусульманского комиссариата сообщает: «1 апреля в Перми проходил мусульманский съезд заводских рабочих, на котором решено поддержать республику». С 12 по 21 мая в Казани проходила общая конференция рабочих-татар. Она единодушно приветствовала Положение о республике. А вот сообщение из Чистополя, со съезда мусульманских крестьян и учителей… Есть телеграммы из Уфы, Оренбурга, Ташкента, Астрахани и из других мест.

В зале зашумели, громко зааплодировали. Вдохновленный этой бурной реакцией, Мулланур отложил в сторону документы и заговорил, стараясь сдерживать волнение: он не хотел, чтобы его спор с Грасисом принял характер запальчивой и нервной полемики. Тут нужна была серьезная, аргументированная отповедь.

– Вот, товарищи, – спокойно сказал он, – каково на самом деле отношение мусульманского пролетариата к Татаро-Башкирской республике.

Но спокойствие все-таки изменило ему.

– Товарищ Грасис, – сказал он, и голос его невольно дрогнул, – вероятно обмолвился, посмев заявить, что Центральный мусульманский комиссариат есть организация самозваная, не санкционированная волей народа. Любопытно, товарищи, что такое же обвинение бросил недавно в наш адрес со страниц буржуазной печати политический хулиган Атаулла Багаутдинов. Какое трогательное единение… – в голосе Мулланура теперь звенел неподдельный, ничем не сдерживаемый гнев, – какое трогательное единение коммуниста Грасиса с самыми темными силами из лагеря ненавистной ему буржуазии! Я предлагаю товарищу Грасису и его единомышленникам хотя бы просто подсчитать количество зарегистрированных у нас мусульманских комиссариатов, стихийно возникших на местах. Тогда, я думаю, им многое станет ясно…

Зал притих. Мулланур оглядел лица внимательно слушающих его людей. Тут были и его соратники, верные и преданные друзья. Были и недруги. Но все они, все до одного, слушали его, затаив дыхание. Кто – одобрительно улыбаясь, а кто – стиснув зубы, с трудом сдерживая нарастающую неприязнь. Как ни странно, но именно эти хмурые лица недругов вернули Муллануру утраченное было спокойствие.

– Товарищи рабочие и сознательные крестьяне-мусульмане! – обратился он к залу. – Во имя вашей свободы, во имя вашего будущего объединяйтесь под красными знаменами Советской республики! Не забывайте: в далекой Индии, в Египте, в глубинах Азии живут миллионы наших братьев мусульман, таких же рабочих, таких же крестьян-бедняков, как вы! Они стонут под двойным игом европейской и своей национальной буржуазии. Если ваши сердца горят желанием помочь угнетенным братьям, освободить их и ввести в ряды международного пролетариата, твердо держитесь великих идеалов социализма!

Голос Мулланура гремел в притихшем зале, как набатный колокол:

– Друзья! Товарищи! Братья! С гор могучего Кавказа, из глубин Сибири, из сел и деревень спешите на защиту рождающейся Татаро-Башкирской республики! Да здравствует Татаро-Башкирская республика! Да здравствует возрождающийся к новой жизни, объединенный русским пролетариатом мусульманский пролетариат!

2

Совещание затянулось допоздна. А потом Мулланур еще долго разговаривал с делегатами: они обступили его, каждый тянулся со своим вопросом, каждому надо было ответить, что-то разъяснить, в чем-то утешить, успокоить.

Было уже далеко за полночь, когда Мулланур наконец добрался до своей комнаты. В изнеможении сел он на кровать; хотелось прямо вот так, не раздеваясь, лечь и провалиться в сон, как в глубокий, темный омут. Однако усилием воли он заставил себя стянуть сапоги, откинуть одеяло.

Внезапно раздался робкий, осторожный стук в дверь.

«Кто бы это мог быть в такой поздний час?» – удивленно подумал Мулланур и спросил:

– Кто там?

– Это я, комиссар! Я, Абдулла! – послышалось из-за двери.

– Абдулла?! – Мулланур радостно кинулся навстречу другу.

На пороге и впрямь стоял Абдулла – целый и невредимый, в старенькой своей, видавшей виды солдатской шинели, с котомкой за плечами, с суковатой палкой в руке.

Мулланур стиснул руку Абдуллы обеими руками. Но тот, как медведь, схватил в охапку своего друга комиссара и с снлой прижал к груди.

Чуть не до самого рассвета рассказывал Абдулла Муллануру обо всем, что случилось с ним в Казани. Мулланур слушал, почти не перебивая. Лишь изредка задавал какой-нибудь короткий наводящий вопрос – ему важна была каждая подробность, даже если она казалась рассказчику пустяковой, не стоящей внимания.

Абдулла развязал свою котомку и достал оттуда смятую газету.

– Вот, – смущенно протянул он ее Муллануру. – Это мне подбросили. Хотел выкинуть эту гадость, но потом подумал: может, тебе, комиссар, интересно будет поглядеть, что про тебя пишут твои враги. Ты ведь учил меня, что врагов надо хорошо знать.

Эту довольно длинную речь Абдулла произнес, словно бы оправдываясь. Похоже было, что он чувствует себя виноватым.

– Ты молодчина, Абдулла! Правильно сделал, что не выкинул. Выкинуть ее мы всегда успеем…

Он торопливо развернул и разгладил смятый газетный лист.

Это была контрреволюционная газета «Алтай», заступившая место запрещенного «Курултая». Муллануру сразу же кинулась в глаза размашистая карандашная надпись на полях: «Читай, лакей красных комиссаров! Прочтешь – узнаешь, что твои дни сочтены. Передай это своим собакам-хозяевам!»

– Прямо задыхаются от злобы, бедняги, – усмехнулся Мулланур. – Клянусь, это меня радует. Такая бессильная злоба точнее любого барометра говорит, что дела их плохи.

Абдулла ткнул пальцем в абзац, жирно отчеркнутый, как видно, тою же рукой.

– Вот, комиссар. Тут они про тебя пишут. Прочти!

Мулланур прочел вслух:

– «Мулланур Вахитов решает наши национальные дела не так, как хотим их решить мы, а так, как приказывают ему те, кому он служит, – русские, еврейские и грузинские большевики».

Это была единственная фраза, выдержанная в более или менее парламентских выражениях. Дальше шла откровенная площадная брань и прямые угрозы.

Однако Мулланур превозмог отвращение и прочел все насквозь. Что ни говори, это было любопытно.

Еще раз с необыкновенной остротой ощутил он то, о чем думал уже не раз. Да, пожалуй, из всех паболевших вопросов, доставшихся новой власти в наследство от рухнувшей Российской империи, не было другого такого мучительного и жгучего, как национальный вопрос. Это как клок волос, прилипших к запекшейся ране. Только тронь – и рана опять начинает гноиться и кровоточить.

3

Пока шло совещание, Муллануру так и не удалось перемолвиться словом со своим старым знакомым Пиктемиром Мардой. Но когда совещание кончилось, они нашли друг друга.

– Вот видишь, я же говорил, мы непременно встретимся, – сказал Пиктемир, улыбаясь и обнимая Мулланура за плечи своими огромными ручищами.

– Я рад видеть тебя, дорогой Пиктемир! – от души откликнулся Мулланур. – И особенно рад, что на сей раз мы встретились не случайно, что свело нас общее дело… Кстати, я еще в прошлую нашу встречу все собирался спросить: почему ты Пиктемир?

– Я некрещеный чуваш, – улыбнулся в ответ Марда. – Нас много среди анатри…

– Анатри?

– Так называются южные чувашские племена. В Симбирской, Самарской, Уфимской губерниях целые селения не приняли христианства. Мы называем себя чапчуваши, что значит – истинные чуваши. Имена и фамилии у нас древнечувашские. И обычаи сохранились древние. В частности, у нас сохранился культ предков…

– Скажи, Пиктемир, – решил Мулланур переменить тему. – А как относится к идее провозглашения Татаро-Башкирской республики ваш патриарх Иван Яковлевич Яковлев?

– Мне не привелось видеться с Иваном Яковлевичем в последнее время, – сказал Пиктемир. – Но я хорошо знаю образ его мыслей. Иван Яковлевич – великий патриот чувашского парода, он трепетно относится ко всем нашим национальным святыням. В то же время он бесконечно далек от всякой национальной замкнутости. Выражаясь современным языком, он истинный интернационалист. Поэтому я не сомневаюсь, что он горячо одобрит провозглашение этой новой автономной советской республики.

– Я бы очень хотел, чтобы он оценил по достоинству нашу идею, – сказал Мулланур. – Авторитет его среди чувашей бесконечно велик. Если он нас поддержит, это сильно облегчит нашу задачу. В противном случае в руках чувашской буржуазии окажется весьма сильный козырь. А они ведь и так будут втыкать нам палки в колеса.

Необыкновенно легко было Муллануру с Пиктемиром: тот понимал его с полуслова.

– Да, работы впереди много, – сказал Мулланур. – Я хочу, чтобы все участники совещания, ну и работника нашего комиссариата тоже, конечно, выехали сейчас на места. Будут разъяснять массам суть нашего Положения. А сам я собираюсь выступить перед рабочими Москвы, Петрограда и Казани.

– Так я и думал! – обрадовался Пиктемпр. – Я тоже решил, не задерживаясь ни на один день, вернуться назад, в свои родные места. Буду ездить по городам и весям – повсюду, где живут чуваши, и агитировать их за республику. Сперва в Чебоксарах выступлю, потом в Симбирске…

– Отличная мысль! – поддержал его Мулланур. Они обнялись.

– А помнишь, – спросил Мулланур перед расставанием, – легенду о бессмертной солнечной птице Кунгош?

– Еще бы, – улыбнулся Пиктемир.

– Не забыл – у нас с тобой была мечта: изобразить ее на нашем революционном знамени? На знамени возрождения братских пародов?

– Конечно, помню! – ответил Пиктемир. – Разве такое забывают.

– Ну вот, брат. Этот заветный час приближается. Ради него стоит жить и бороться, а если понадобится, так и голову сложить! – с неожиданной даже для себя самого горячностью сказал Мулланур.

– Нет, дорогой, – возразил Пиктемир. – Мы с тобой не умрем. Если даже и приведется пасть в бою с врагами, наутро, в час восхода солнца, мы снова вернемся к людям – живыми, еще более могучими, чем прежде, совсем юными, полными сил, готовыми к новой борьбе. Вернемся, чтобы жить вечно, не старея и не умирая, на обновленной земле наших предков.

– Как птица Кунгош? – улыбаясь, спросил Мулланур.

– Да, как Кунгош, птица бессмертия, – ответил Пиктемир, стискивая худые плечи Мулланура в своих огромных ручищах.

Часть третья
КАЖДЫМ УДАРОМ СЕРДЦА

Глава I

1

Весной 1918 года положение в стране было критическим. Английские и французские войска высадились в Мурманске. Японцы и англичане заняли Владивосток. Немцы оккупировали Украину и Крым.

В мае белоказаки при поддержке немецких войск захватили Ростов-на-Дону. В Донской области была установлена контрреволюционная диктатура генерала Краснова.

Вспыхнули контрреволюционные мятежи в Средней Азии и в Закавказье.

В самом сердце Центральной России силы контрреволюции и империалисты Антанты решили использовать для свержения власти Советов чехословацкий корпус, который был сформпрован еще до Октябрьской революции из военнопленных австро-венгерской армии. После Октября Советское правительство разрешило пленным через Сибирь и Дальний Восток выехать во Францию. Империалисты Антанты, сговорившись с командованием корпуса, обманным путем втянули солдат на путь антисоветской борьбы. В конце мая чехословацкий корпус поднял контрреволюционный мятеж. Мятежники захватили огромную территорию от Пензы до Владивостока – все пространство, на котором растянулись их эшелоны.

Воспользовавшись этой сложной и драматической обстановкой, контрреволюционные депутаты Учредительного собрания объявили в Самаре о свержении власти Советов и образовании нового, «законного» правительства России – Комитета членов Учредительного собрания. В состав этого так называемого Комуча вошли и мусульманские националисты.

Мулланур прекрасно понимал, что сейчас самое главное – защитить революцию от врагов, спасти, сохранить Советскую власть, единственную власть, способную дать угнетенным народам подлинную свободу, подлинное равноправие. Первейшей, неотложной задачей становилось создание новых красных мусульманских отрядов.

При Центральном комиссариате по делам мусульман создали Центральную мусульманскую военную коллегию.

Председателем ее стал Мулланур Вахитов.

Рано утром Мулланур, как обычно, торопился в свой рабочий кабинет; его ждали неотложные дела. В коридоре ему внезапно преградил дорогу Абдулла.

– За что, комиссар? – жалобно спросил он. – За что обижаешь Ахметова?

– Я? – удивился Мулланур. – Я тебя обижаю? Бог с тобою, Абдулла, милый! Что это тебе померещилось?

– Ты, комиссар. Ты меня обидел. Прямо всю душу разбередил.

– Ну, говори скорее! Чем же я тебя обидел?

– Зачем не велел записывать меня в батальон? В наш, татаро-башкирский красный батальон? Чем плох стал тебе Абдулла? Не веришь мне больше?

Только тут Мулланур догадался, в чем дело.

Когда в Москве формировали Первый татаро-башкирский батальон, он дал указание записывать в него добровольцев не старше пятидесяти лет. А Абдулле за пятьдесят уже перевалило. Вот его и не записали. Да еще сослались при этом на личное указание комиссара Вахитова.

Мулланур утешил старика:

– Не горюй, Абдулла! Ты свое уж отвоевал. Пока что с тебя хватит. И потом, ты мне нужен здесь, в комиссариате. К тому же тебе и отдохнуть не мешает после ранения.

– Вот те на! – всплеснул руками Абдулла. – Да как же я могу отдыхать, когда враги со всех сторон на нас лезут, за горло хватают! Там война идет, а я буду здесь, в тылу, прохлаждаться?

– Здесь тоже фронт. Прохлаждаться нам с тобой и здесь не придется, это я тебе обещаю.

– Пойду на фронт! Пока в руках еще есть сила, хоту воевать по-настоящему. Аллахом клянусь, комиссар, там от меня больше пользы будет.

– Ладно, будь по-твоему, – уступил Мулланур. – Начнем формировать Второй батальон, туда и запишешься. Я прикажу, чтобы для тебя сделали исключение.

2

День был солнечный, ясный. Легкий ветерок обдувал прохладой разгоряченные лица.

Бойцы Первого татаро-башкирского социалистического батальона были выстроены поротно на Красной площади; вот-вот прозвучит команда, и они двинутся, чеканя шаг, по старой брусчатке.

Абдулла стоял рядом с Галией и любовался воинами – их ловко пригнанным обмундированием, выправкой, всей их сильной и решительной статью. Даже сейчас, когда они просто стояли, замерев в ожидании очередной команды, в их ровных и стройных рядах ощущалась неодолимая, грозная сила.

– Да, голубка моя, – говорил Абдулла, обращаясь к Галии, – это тебе не «железные дружины»! Там все об одном: как бы сбежать, уклониться от службы, сказаться больным. А эти… Ты только глянь, Галия. Ты только глянь! Настоящие батыры! Львы!

– Вон наш комиссар! – крикнула Галия.

Абдулла оглянулся и увидал своего комиссара, стоявшего на сколоченной наспех деревянной трибуне.

– Товарищи! – сказал Вахитов. Вроде негромко сказал. Но вся площадь услышала этот спокойный, уверенный голос. – Октябрьская революция, разрушив устои капитализма, создала арену, на которой революционные массы должны проявить свою творческую энергию. Советская власть обращается к вам, красные мусульманские орлы, и нризывает вас встать в ряды борющегося пролетариата.

Голос комиссара окреп, зазвучал громче, сильнее.

– Я верю, что мусульманский пролетариат не пощадит своей жизни, чтобы защитить завоевания Октября!

Мулланур оглядел ряды бойцов.

– Международный империализм сжимает нас железным кольцом. Империалисты всех стран хотят своим ядовитым дыханием погасить тот светильник, который зажжен могучей рукой российского пролетариата в октябрьские дни. Но мы верим: это уже никому не удастся. Слишком силен теперь пролетариат, чтобы его можно было победить…

Раскатистое «ура» загремело на площади. Казалось, его подхватили не сотни, а тысячи, десятки тысяч человеческих глоток.

Закончив речь, Мулланур сошел с трибуны, приблизился к первой шеренге бойцов и вручил командиру батальона знамя.

– На вашем боевом знамени, – сказал он, – написано: «Смерть врагам революции. Первый татаро-башкирский добровольческий батальон». Мы верим, что вы будете высоко нести это знамя, не уроните его в бою, не отдадите на поругание врагам. Добрый вам путь, братья!..

3

Абдулла спешил поделиться радостью с комиссаром: только что его наконец зачислили бойцом Второго мусульманского социалистического батальона. На радостях он распахнул дверь Мулланурова кабинета, не постучавшись. И сразу отпрянул: комиссар был не один. Против заваленного бумагами стола сидел тоненький темноволосый человек с огромными печальными глазами. Лицо его показалось Абдулле знакомым. Приглядевшись, он вспомнил, что несколько раз встречал его в комиссариате, но кто он такой, так и не знал.

Не желая мешать деловой беседе, Абдулла хотел было тихонько прикрыть дверь и незаметно удалиться. Но Мулланур весело окликнул его:

– А-а, Абдулла! Легок на помине. А мы как раз о тебе говорили. Заходи, дорогой! Познакомься с нашим турецким другом Мустафой Субхи.

Гость Мулланура пошел Абдулле навстречу:

– Рад… Очень рад познакомиться с вами.

– Спасибо, – виновато улыбнулся Абдулла. – Я тоже рад, хотя и не знаю, кто вы. Как видно, вы друг комиссара Вахитова. А друг моего друга – мой друг.

– Товарищ Мустафа Субхи – наш гость. Он родом из Турции, – пояснил Мулланур.

– Турок, значит? – удивился Абдулла.

– Да.

– Про турков я слышал. Они ведь тоже мусульмане, верно?

– Да, Абдулла, верно.

– Я слыхал, что многие татары, когда их хотели обратить в христианство, бежали в Турцию.

– Вы правы, Абдулла, – подтвердил гость. – Я знаю у себя на родине много татар, родители которых были выходцами из Казани.

– Как же вы у нас тут в Москве-то очутились? – не удержался от вопроса Абдулла.

– В эту войну Турция воевала с Россией на стороне Германии. Как только я стал соображать, что к чему, мне сразу расхотелось проливать свою кровь за турецкую буржуазию. И вот мы с группой друзей надумали сдаться в плен. А когда началась в России революция, мы сразу поняли, на чьей стороне надо бороться. Так судьба привела меня в Москву, к твоему другу комиссару Вахитову.

– Товарищ Субхи сейчас работает у нас в отделе международной пропаганды, – сказал Мулланур. – Мы ним обсуждали некоторые вопросы, касающиеся наших мусульманских войсковых соединений. И вот тут-то как раз речь и зашла о тебе… У каждого бойца должен быть отличительный знак, показывающий его принадлежность к данной армии. Верно?

Абдулла все еще не догадывался, куда клонит комиссар. Какая связь может быть между серьезными разговорами, которые ведут меж собой эти умные, образованные люди, и им, малограмотным старым татарином, бывшим дворником?

И вдруг он увидел, что на столе комиссара лежит деревянная красная звезда, окаймленная сверху зеленым полумесяцем. Та самая звезда, которую он вырезал собственными руками и подарил комиссару перед тем как уйти на фронт, на защиту Петрограда.

– Вот, дорогой, – сказал Мулланур, взяв в руки давний подарок Абдуллы. – Товарищ Субхи предлагает сделать эту звезду отличительным воинским знаком красных мусульманских бойцов. Узнаёшь ее?

– Как не узнать, – улыбнулся растерянно Абдулла. Он был счастлив, что его бесхитростный подарок пригодился комиссару, что и он тоже будет на свой лад служить революции.

4

Дулдулович с каждым днем все острее чувствовал, что комиссар Вахитов перестал доверять ему. Впрямую об этом он, конечно, не говорит. Но зачем слова? Это ведь ясно и без слов. Вот, например, раньше его приглашали на все заседания комиссариата. А сейчас про него то и дело забывают. Случайность? Какое там! В таких делах у большевиков случайностей не бывает… Да что там заседания! Даже прямую его обязанность – устройство делегатов, приехавших обсудить и принять Положение о Татаро-Башкирской республике, – на этот раз взял на себя Ибрагимов. Как будто у него, у Ибрагимова, других дел мало. Нет, тут, к сожалению, не может быть сомнений. Он, Эгдем Дулдулович, вышел у комиссара из доверия…

Одно утешение осталось теперь у Эгдема – красавица Галия, с которой он познакомился еще в Петрограде и которая замолвила тогда за него слово перед этим волком в образе человека – перед комиссаром Вахтовым.

Галия, судя по всему, влюблена в него. Это льстило самолюбию. Впрочем, не только самолюбию: девчонка очаровательна, Эгдем искренно любовался ею. Да и в будущем она могла еще оказаться полезной. Влюблен ли он в нее? Трудно сказать. У нее легкий, покладистый характер. Она верный товарищ, на которого можно положиться. Все так… Но Эгдем, конечно, не помышлял о том, чтобы всерьез связать с нею свою жизнь. Она была для него просто-напросто очередной возлюбленной, каких у него в прошлом было немало…

По окончании рабочего дня Эгдем встретил, как сговорились, Галию у здания комиссариата. Под руку они медленно побрели по набережной Москвы-реки.