355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Юхма » Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове » Текст книги (страница 3)
Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:55

Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"


Автор книги: Михаил Юхма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Россия! Россия! – злобно перебил его собеседник. – Да что тебе-то Россия?! Ты разве русский? Забыл, что ли, каких ты кровей?

– Разве мы живем не в России? – спокойно сказал Мулланур. – И разве судьба этой страны не наша судьба?

– Мы мусульмане. И не наша забота думать о нуждах всей России. Хватит нам своих, мусульманских забот.

Всем сердцем чувствовал Мулланур, что собеседник его глубоко не прав. Но чувствовал он и то, что тот искренен в своей убежденности. И не нашлось у него слов, чтобы опрокинуть, разбить его доводы.

Вечером, сделав все уроки и домашние дела, он раскрыл по обыкновению одну из любимейших своих книг, чтобы почитать, как любил выражаться дядя Исхак, на сон грядущий.

Это были «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Снова и снова, уже в который раз, Мулланур смеялся и плакал над любимыми страницами. Радости и горести этих людей, живших в другое время, говоривших на другом языке, он ощутил вдруг такими родными, такими своими, словно все, что происходило с ними, происходило с ним самим, с его матерью, с его отцом. И вдруг нежданно-негаданно явился ответ на вопрос, над которым он бился целый день.

«Какая чушь! – подумал он. – Какая ерунда! При чем тут кровь? Разве течет во мне хоть капля французской крови? Или, может быть, кто-то из моих далеких предков был англичанином? Ну а если это не так, тогда почему же сердце мое сжималось такой болью, когда я читал роман Бальзака „Отец Горио“? Что мне за дело до этого горемычного французского старика, с которым так бессовестно поступили его родные дочери? Ромео и Джульетта… Почему сердце мое отозвалось тоскою и болью, едва только зазвенели в ушах эти простые, безыскусные строки: „Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте“?»

Впервые в жизни Мулланур вдруг с потрясающей конкретностью ощутил, что у каждого человека помимо предков по крови есть еще и предки по духу. Впервые в жизни он понял, как важно для созревающей, растущей человеческой души это духовное родство.

«И какое же счастье, – подумал он, – когда с людьми, родными по крови, у тебя возникает не только кровная, но еще и такая, совсем особая, духовная, идейная близость».

Да, с родней ему повезло. Во-первых, дядя Исхак. А во-вторых, Набиулла…

Набиулла Вахитов был самым младшим сыном его деда, старого Гарея. Следовательно, по законам родства он, как и Исхак, был его дядей. Смешно! Набиулла – его дядя! А он, Мулланур, который старше Набиуллы на целый год, – он, стало быть, приходится Набиулле племянником?

Как бы то на было, они сразу сошлись друг с другом. Сошлись так, как сходятся только в юности, когда завязываются самые прочные узы товарищества и дружбы.

Впрочем, дело тут было не только в том, что дядя и племянник волею случая оказались погодками. Основой их дружбы стала редкостная, глубокая общность интересов. Эта общность была рождена не совместными занятиями: Набиулла, в отличие от Мулланура, поступил в художественное училище. Их сблизила горячая ненависть к царящей кругом несправедливости, пылкое стремление все свои силы отдать борьбе за счастье страдающего и угнетенного народа.

Сейчас Мулланур, пожалуй, даже и не вспомнит, с чего это у них началось. Кажется, с того, что Набиулла произнес при нем имя одного из первомартовцев, участников покушения на Александра II, погибших на эшафоте. С того времени они сошлись накрепко: вместе читали запрещенную литературу, тайком шептали друг другу на ухо запретные, давно уже ставшие для них святыней имена Желябова и Софьи Перовской.

Конечно, в разговорах, которые они вели между собою, было много наивного. Но в этих полудетских спорах крепла, оттачивалась их мысль, а главное, росла уверенность, что обязательно должно произойти что-то такое, от чего вся жизнь вокруг сразу изменится. Не случайно каждый их спор, словно в тупик, упирался в один и тот же вопрос: как быть? И что можно сделать для того, чтобы приблизить этот грозный и радостный час?

– Как же нам найти правильный путь? – задумчиво говорил Набиулла.

– Найдем, – уверенно отвечал Мулланур. – А если сами не найдем, другие укажут.

Так оно и вышло.

Нашелся человек, который… Глупое слово – «нашелся». Получается так, будто он нечаянно оказался на их пути, и если бы не случай… Случай действительно помог. Но не будь этого случая, помог бы другой. Рано или поздно они все равно встретились бы с Хусаином Ямашевым. Непременно встретились бы!

Однажды вечером Мулланур и Набиулла возвращались домой. Шли мимо старого базара, как вдруг – топот тяжелых полицейских сапог, свистки… «Облава!» – мелькнула мысль. И тут из-за угла прямо на них выскочили двое. Заметавшись, они хотели было повернуть назад. Но Мулланур узнал в одном из беглецов дядю Гришу, старого русского рабочего, их соседа.

– Дядя Гриша! – успел крикнуть он. – К реке! Бегите к реке! А мы попробуем сбить их со следа!

Дядя Гриша и его товарищ бесшумно растворились в темноте. А Мулланур и Набиулла, нарочно громко хрипя и стуча сапогами, стали карабкаться вверх, в гору. Полицейские клюнули на приманку, кинулись за ними, без труда догнали и повели в участок. А там выяснилось, что схватили они совсем не тех людей, за которыми гнались.

На другой день Мулланур столкнулся во дворе с Дядей Гришей.

– Знаешь хоть, кому вы помогли-то? – спросил тот.

– Помогли людям, убегавшим от полиции. А больше нам ничего знать и не надо, – ответил Мулланур.

Ответ этот дяде Грише, видно, пришелся по душе. Через несколько дней он позвал его вместе с Набиуллой на тайную рабочую сходку.

Они слегка припозднились, – пришлось поблуждать немного по улицам, пока отыскали нужный дом. Когда вошли, сходка была уже в самом разгаре. Оратор – широкоплечий бритоголовый человек с умным, волевым лицом – показался Муллануру знакомым.

– Смотри, – шепнул ему Пабиулла. – Да ведь это же он!

– Кто – он?

– Тот самый, что убегал тогда вместо с дядей Гришей!

Это и в самом деле был он, теперь у Мулланура не было никаких сомнений. Рубя воздух сильной, мускулистой рукой, он говорил:

– Нет, товарищи, это не утопия, а вполне конкретная, ясная цель. И осуществить ее можем только мы, рабочие!

– Кто это? – вполголоса спросил Мулланур у дяди Гриши.

– Ямашев.

Мулланур давно уже слышал имя этого легендарного революционера. Его неустрапшмость и ловкость, его самоотверженность и преданность своему народу, яростная ненависть, с которой относились к нему царские жандармы, – все это разносилось стоустой молвой, то восторженной, то пугливой и робкой. Но кто бы ни произносил имя Хусаина Ямашева, друг ли, враг или просто любопытствующий обыватель, оно неизменно было окружено ореолом необыкновенности. И Мулланур привык представлять себе этого человека могучим богатырем вроде Али-батыра древних народных сказаний.

В жизни Хусаин оказался совсем другим: проще, обыкновеннее. Было в его облике что-то даже нарочито, подчеркнуто будничное: затрапезный полурасстегнутый пиджачок, из-под которого виднеется темная косоворотка… Разве так одеваются сказочные богатыри? Но глаза Хусаина блестели таким ясным умом, от всего его облика веяло такой силой, слова его дышали такой страстной убежденностью и верой в свою правоту, что ощущение необыкновенности при личном знакомстве с ним не только не пропадало, но даже, пожалуй, усиливалось.

Мулланур так жадно вглядывался в Хусаипа, так напряженно следил за его жестами, мимикой, за ежесекундно меняющимся выражением лица, что на первых порах даже не очень ясно уловил смысл его речи. Но постепенно он освоился, и смысл этот стал все отчетливее доходить до его сознания.

– Не либеральные болтуны, – уверенно говорил Хусаин, – а именно рабочий класс призван совершить революционный переворот и, сосредоточив в своих руках всю полноту политической власти…

– Рабочий класс? – прервал вдруг оратора топкий скрипучий голос. – Россия стонет под гнетом самодержавия. Самое большее, о чем мы можем мечтать, – это буржуазная революция, которая осуществит самые насущные демократические преобразования. А главной силой буржуазной революции может быть только буржуазия. Это же азбука марксизма!

– Неверно! – быстро обернулся Хусаин в сторону своего нежданного оппонента. – Вы погрязли в плену устарелых, отживших догм и понятий. Новые обстоятельства, новые условия рождают новую революционную стратегию. Уже началась буржуазная революция. Но главной силой ее будет пролетариат… в союзе с беднейшим крестьянством, – повернулся он в другую сторону, обращаясь, как видно, к какому-то другому участнику спора. – Пора понять, что только в ходе победоносной пролетарской революции, только так и не иначе, могут быть осуществлены все те демократические преобразования, о которых мы говорим…

Далеко не все понял тогда Мулланур в этом споре. Но главное понял: наконец-то в его жизни появился человек, который ясно видит не только цель, к которой надо стремиться, но и тот единственно верный путь, который приведет к этой светлой цели.

Но к великому огорчению, Хусаин, как видно, не склонен был привлекать мальчиков к подпольной работе. Во всяком случае, на первых порах. Он поручил им, как казалось тогда Муллануру, совсем простое и легкое дело. Предложил организовать среди учащихся литературный кружок.

Мулланур, хоть и мечтал о другом, более серьезном задании, с увлечением взялся за это дело. Собирались кружковцы по субботам, и поэтому свои сборища они решили назвать «Шимбе» – суббота. На занятия кружка приходили не только татарские юноши, но и башкиры, казахи.

Эти регулярные субботние встречи происходили у Габитовых. В их дом Мулланура ввел все тот же Хусаин Ямашев. Хозяйка дома была женщина удивительная. Во всяком случае, даже в интеллигентных татарских семьях тогда было немного таких. Начать с того, что она свободно говорила и читала на нескольких языках, великолепно знала литературу – не только русскую, но и европейскую. Но вся любовь ее сердца была отдана родной, национальной культуре. Она взяла себе за правило устраивать в своем гостеприимном доме встречи молодых людей с самыми выдающимися представителями татарской интеллигенции. Так, благодаря ей Мулланур и его друзья познакомились со всеми мало-мальски известными в то время татарскими поэтами и писателями: Гафури, Амирханом, Камалом… В другие вечера они наперебой сочиняла острые политические эпиграммы, звонкими молодыми голосами распевали «Марсельезу», революционные песни. Попробовали самостоятельно разыграть на домашней сцене несколько пьес – это были первые вту пору театральные постановки на татарском языке.

Сперва все это было чем-то вроде веселого досуга, свободного, ни к чему не обязывающего, хотя и увлекательного времяпрепровождения. Но день ото дня их встречи становились все более серьезными и целеустремленными. Все чаще велись по вечерам жаркие политические споры. Все чаще появлялся на этих вечерах Хусаин Ямашев, осторожно, исподволь, то короткой репликой, то рассказанной к месту какой-нибудь историей направляя течение беседы в нужную сторону.

Мулланур, конечно, понимал, что Хусаин придает этим встречам определенное значение, вовсе не считает их веселой детской забавой. Но в глубине души он все-таки был слегка обижен на своего учителя. Он считал, что давно уже заслужил, чтобы ему поручили более ответственное, а главное, более опасное дело. Тем более что время было бурное: шла весна 1905 года.

И вот однажды, на слова не сказав Хусаину и другим старшим товарищам, Мулланур со своими юными друзьями – реалистами, гимназистами, курсистками, было среди них даже несколько студентов – решился на самостоятельную дерзкую вылазку. Вышли на улицу и шумной толпой, распевая «Марсельезу», двинулись к железнодорожному мосту через речку Казанку. Запрудили мост и стали там сплоченными рядами в ожидании поезда. И вот вдали раздался свисток паровоза, все ближе и ближе стук колес на рельсовых стыках. Грохочет летящий на полном ходу состав, все ближе и ближе нестерпимо резкий паровозный гудок. Крепко взявшись за руки, отчаянные юноши и девушки стояли на месте, смело глядя на мчащийся прямо на них поезд. Сердце замирало от ужаса. Кто кого? У кого не выдержат нервы? У кого-нибудь из них? Или у машиниста?

Не выдержал машинист. Паровоз замедлил ход и буквально в нескольких аршинах от них остановился. С радостными возгласами молодые люди вскочили на подножки вагонов и стали кидать пассажирам заранее припасенные на этот случай прокламации.

Мулланур был счастлив. Опасная, рискованная затея удалась. Радостный, мчался он вечером на встречу с Хусаином, не сомневаясь, что учитель похвалит его, даже, может быть, поблагодарит за выдумку, за смелость, за проявленную инициативу.

– Ну спасибо тебе, дорогой! Большое дело сделал, нечего сказать! Большую услугу оказал партии!

Эти слова, которыми встретил его Хусаин, были те самые, о которых Мулланур мечтал, те самые, которые он ожидал услышать. Но тон, холодный, иронический, жесткий, не предвещал ничего хорошего. Так резко и насмешливо учитель никогда еще с ним не разговаривал.

– Разве у нас плохо вышло? – пробовал оправдываться Мулланур.

– Хуже некуда! – отрезал Хусаин. – Знаешь, к чему привела ваша детская затея? Сегодня днем в рабочей слободке была полицейская облава. Арестовано несколько наших товарищей. Вот результат вашей анархической вылазки! Запомни, друг мой: революция – не игра в кошки-мышки. Это прежде всего труд, упорный, кропотливый, повседневный труд. Главная доблесть настоящего революционера – умение ждать. Терпение, терпение и еще раз терпение. А главное – дисциплина. У всех организаций, работающих под идейным руководством РСДРП, должна быть одна, единая, согласованная тактическая линия. И никакой анархии…

Мулланур навсегда запомнил тот урок.

Как ни странно, но, получив вместо ожидаемых похвал и комплиментов эту жестокую взбучку, он не только не огорчился, но обрадовался. Казалось бы, чему радоваться? Наломал дров, подвел товарищей… Лишь потом Мулланур сообразил, что радость, оставшаяся в душе от этого сурового разговора, была вызвана словами Хусаина: «У всех организаций, работающих под руководством РСДРП…»

Вот, стало быть, как обстоит дело. Выходит, он, Мулланур, состоит в организации, работающей под руководством РСДРП!

Что ни говори, а это было все-таки признание. Настоящее признание нужности и даже важности его революционной работы.

А вскоре Мулланур, не без содействия Хусаина, стал активным членом Соединенной группы учащихся средних учебных заведений города Казани. Эта организация была уже не чета литературному кружку. В ней насчитывалось около двухсот активных членов и более четырехсот сочувствующих. Началась настоящая подпольная работа: печатали и распространяли прокламации. Отпечатали даже целую брошюру под названием «Что делать?». На обложке стояло имя автора: Н. Ленин. Но Хусаин сказал Муллануру, что это псевдоним, а настоящее имя человека, написавшего ее, – Владимир Ульянов. Так Мулланур впервые услышал имя вождя партии большевиков.

Мулланур очень переменился за это время. Во всех демонстрациях, во всех выступлениях учащихся против начальства он был заводилой. Особенно запомнился ему один случай. У шестиклассника реального училища – того самого, где учился и Мулланур, – при обыске нашли листовки. В тот же день последовал приказ директора об исключении его из училища. Мулланур – на этот раз уже не самовольно, а посоветовавшись предварительно с Хусаином, – собрал сходку учащихся. Составили ультиматум, в котором требовали немедленного восстановления исключенного ученика. Занятия были прекращены. Сперва в забастовке принимали участие только шестые классы, но потом к ним присоединилось все училище. Вели себя организованно: не шумели, не дурачились. На все попытки администрации урезонить строптивую «детвору» отвечали упорным молчанием или пением революционных песен.

Испугавшись неслыханного размаха, который приняло организованное выступление учащихся, директор пошел на попятную: исключенный ученик был полностью восстановлен в своих правах.

Это была настоящая победа.

А вскоре Муллануру довелось принять участие и в более серьезном деле.

Для начальства давно уже не было секретом, что всеми организованными выступлениями рабочих и учащихся Казани руководит РСДРП. Уразумев, каким огромным авторитетом пользуются социал-демократы в рабочей среде и у передовой молодежи, полиция предприняла довольно ловкую провокацию. Были отпечатаны и стали распространяться листовки, обращенные к мусульманам. В них говорилось, что во всех бедах мусульман виноваты русские. Татарские рабочие и студенты самым недвусмысленным образом натравливались на русских рабочих я студентов. Идея не новая, и большого успеха она, вероятно, не имела бы. Но хитрость состояла в том, что под листовками этими стояла подпись: Казанский комитет РСДРП.

Эту злостную фальшивку надо было немедленно разоблачить.

Хусаин Ямашев написал текст ответной прокламации на татарском языке. В ней говорилось:

«Товарищи татары! Царские сатрапы распространяют через провокаторов гнусные листовки, натравливают татар на русских. Эти листовки распространяются от нашего имени. Не верьте им, товарищи! Надо бороться с русским правительством, но не с русским народом. Мы всегда утверждали и утверждаем, что общего врага можно победить только в союзе с русским народом.

Рабочие, как русские, так и татары, должны слиться в одну дружную семью, потому что у них одна и та же участь. Их так же, как и нас, притесняют хозяева, так же играют на их спинах царские плети. Победа придет к нам лишь тогда, когда рабочие всех национальностей – татары, русские, евреи, армяне – поведут борьбу рука об руку. Только тогда, говорим мы, рабочие добьются счастливой жизни.

Не верьте провокаторам!

Помните: ваш враг – не русский народ, ваш враг – самодержавное царское правительство!

К счастливой жизни вы можете прийти, лишь сокрушив враждебное для вас и для русского народа царское самодержавие.

Казанский комитет РСДРП».

Как только эта прокламация была отпечатана, Хусаин вызвал Мулланура и Набиуллу и поручил им взять на себя ее распространение.

– Задание ответственное, – сказал он. – Попасться с поличным тут ничего не стоит…

– Мы не боимся! Пусть с нами делают что хотят, они от нас все равно ничего не добьются! – быстро заговорил Набиулла.

– Этого, брат, мне недостаточно. Подумаешь, герой! От них, видите ли, ничего не добьются… Мне не героизм твой нужен. Мне нужно, чтобы задание было выполнено!

– Мы выполним, не сомневайтесь, – сказал Мулланур.

– А я и не сомневаюсь. За этим вас и позвал. Только подготовиться надо как следует.

И вот они вместе разработали такую легенду. Они крестьяне, приехали из деревни в город, ищут работу.

Хусаин добыл им крестьянскую одежонку, сам придирчиво оглядел, правильно ли надели они онучи и лапти, сам вскинул на плечи каждому холщовую суму, в которую были вложены прокламации.

Поглядев на себя в зеркало, Мулланур чуть не расхохотался:

– Родная мать не узнала бы, честное слово!

В глубине души он полагал, что весь этот маскарад никому не нужен. По правде говоря, он больше рассчитывал на свою ловкость, на свои быстрые ноги, чем на онучи, лапти да холщовую суму.

Но Хусаин, как всегда, оказался прав. Придуманная им легенда великолепно помогла сбить со следа полицейских ищеек. Им даже в голову не пришло, что молодые деревенские недотепы в лаптях хоть как-то могут быть причастны к листовкам, распространяемым Казанским комитетом РСДРП. Хотя кто знает? Может быть, потом кому нибудь из сыщиков такая мысль в голову и пришла. Но время уже было упущено. Вся партия листовок разошлась по рукам фабричных и заводских рабочих, а кое-что они припасли и для своего брата учащегося.

– А теперь вы три дня будете сидеть дома. Ясно? И носа на улицу не показывать.

– Это еще зачем? – удивился Мулланур.

– Не надо думать, что враги глупее нас с тобой. Кое-кто мог вас засечь. Чего доброго, еще опознают. Лучше отсидеться, пока их пыл не поостынет немного.

Оказалось, что и эта предосторожность Хусаина не была лишней. Повальные обыски и полицейские облавы волной прокатились в те дни по Казани. Как рассказывали, с особенным рвением полиция хватала молодых крестьянских парней, пришедших в город на поиски работы.

4

Стучат колеса на стыках рельс. Бесконечной белой пеленой стелются за окнами заснеженные поля, перелески, овраги. То ли этот мерный, убаюкивающий стук колес, то ли однообразие проплывающих мимо картин так упорно, настойчиво тянет его погружаться в пережитое, вспоминать давно-давно прошедшее… А может, просто настал в его жизни такой крутой, переломный момент, когда невольно хочется оглянуться назад, чтобы яснее представить себе, что ждет его дальше – там, за перевалом?

Как бы то ни было, воспоминания, завладевшие душой Мулланура, не отпускали. Вся его прошедшая жизнь медленно разворачивалась перед ним, как вот эта бесконечная заснеженная равнина за мутным окном вагона…

Реальное училище Мулланур закончил летом 1907 года. Надо было думать о будущем.

В таких случаях человек – Мулланур знал это по опыту многих своих друзей – чувствует себя кем-то вроде странника на распутье. Кем-то вроде сказочного богатыря на той знаменитой развилке, где прибито на столбе грозное предостережение: «Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – сам пропадешь, а прямо пойдешь – и сам пропадешь, и коня загубишь…»

Муллануру и впрямь было о чем подумать. Но он не очень-то был склонен к долгим, мучительным раздумьям о выборе пути. У него как-то так получилось, что все совпало: его собственное стремление, давнее тайное желание матери и дяди Исхака, советы его старшего друга и наставника Хусаина Ямашева.

По правде говоря, сперва он сомневался, одобрит ли Хусаин его желание поступить в университет. Ему казалось, что Хусаин не то чтобы воспротивится, но в глубине души не будет доволен таким выбором. Может быть, даже воспримет это желание Мулланура как чисто эгоистическое стремление получше устроить свою судьбу… Учиться? – скажет. – А есть ли у тебя моральное право еще на целых пять лет зарыться в книги? Да именно сейчас, когда наступила пора реакции, когда революция подавлена и миллионы голодных, забитых, несчастных твоих братьев стонут под гнетом богачей, прозябают в темноте и невежестве!

Но Хусаин сказал совсем другое.

– Обязательно учиться! Во что бы то ни стало… Настоящим борцом за народное счастье может стать только образованный революционер.

И вот с 1 сентября 1907 года он студент Петербургского Политехнического института.

Институт находился на Выборгской стороне, в Сосновке. Сосновка – это, в сущности, дачное место. Такое не совсем обычное местоположение института не было простой случайностью. Витте, который в свое время был инициатором создания этого учебного заведения, сам позаботился о выборе места для него. Может быть, он выбрал Сосновку потому, что неподалеку, на берегу Финского залива, находилась его собственная дача. А может быть, лелея мысль о создании института, он загодя позаботился о том, чтобы оградить его будущих питомцев от «разлагающего влияния» рабочих и разместить его подальше от промышленных районов города.

Так или иначе, место было выбрано удачно. Здание института располагалось в чудесном парке, принадлежавшем раньше купцу Сигалу. Было оно трехэтажное, просторное, архитектурой своей напоминающее городские усадьбы XVIII века – с выдвинутыми вперед крыльями. Впрочем, ко времени поступления Мулланура институт располагал уже не одним, а несколькими корпусами. Помимо главного, где проходили занятия и лабораторные работы, был еще механический корпус со специально оборудованными учебными классами, своя электростанция, водонапорная башня, похожая на гигантскую мечеть с минаретом, и так называемый красный дом, где жили служащие института.

Мулланур сразу полюбил свою, как выражались студенты, alma mater. Вероятно, этому особенно способствовало то, что в те времена здесь еще целиком господствовал веселый дух вольности и свободолюбия. Студенты старших курсов с гордостью рассказывали новичкам, какое резкое сопротивление оказали они в феврале этого года, когда начальство, грубо попирая права студентов, провозглашенные в их уставе, вызвало наряды полиции, чтобы усмирить «бунтовщиков» и навести так называемый порядок.

Буквально с первых же дней своей новой, студенческой жпзнн Мулланур оказался вовлечен в водоворот бурных общественных страстей. Оказалось, что среди студентов Политехнического постоянно идет, то подспудно, то выплескиваясь наружу, выливаясь в прямые столкновения и стычки, яростная борьба. Студенты разделялись на две основные группы: группу передовой, революционно настроенной молодежи и группу так называемых «белоподкладочников» – сынков состоятельных родителей, бравирующих своими реакционно-монархическими взглядами. Была, впрочем, еще и третья группа, которую условно можно было бы назвать группой анархиствующих, – горлопаны, бузотеры, молодые люди, как правило не имеющие никаких серьезных убеждений, никаких твердых принципов, озабоченные лишь тем, чтобы ошеломить коллег крайпеп радикальностью своих суждений.

Особенно запомнилась Муллануру одна из таких словесных стычек; это было, когда он учился уже на втором курсе. Запомнилась, вероятно, потому, что это было первое многолюдное студенческое собрание, на котором он волею судеб оказался не только в роли слушателя, но и в роли оратора. А решился он выступить перед весьма искушенной в дискуссиях аудиторией, потому что спор возник вокруг одной из самых больных и глубоко волнующих его проблем.

– Господа! – говорил высокий белокурый красавец в отлично сшитом сюртуке. – Я демократ до кончикоч ногтей! Если хотите, это у нас в роду… Надеюсь, никто из присутствующих не числит меня в ряду поклонников жандармских мундиров и казачьих нагаек… Однако, господа, – его полные яркие губы искривились в иронической, слегка даже брезгливой усмешке, – никто не сможет убедить меня в том, что какой-нибудь киргиз, чуваш или черемис может быть уравнен в правах с законными наследниками великой русской культуры, давшей миру таких оригинальных и ярких мыслителей, как Чаадаев и граф Лев Толстой.

Раздались возмущенные голоса:

– Позор! Как вам не стыдно!

– Этакое мракобесие в XX веке!

– Господа! Господа! – оратор прижал руку к груди. – Поймите меня правильно! Я не противник демократических свобод. Отнюдь нет! Не истолкуйте мои слова так, словно я выступаю против предоставления инородцам всех гражданских прав…

– Вот те на! – послышались голоса. – А как же еще прикажете вас понимать?

– Я говорил о другом. Повторяю: я не верю, что киргиз, чуваш или черемис способен занять равное место среди той духовной элиты, к которой по праву принадлежим мы, наследники лучших русских фамилий. Как выразился поэт, «у чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет»! – Он театрально развел руками. – Ведь в то время, как мои предки на протяжении столетий были сенаторами, дипломатами, правоведами, философами, поэтами, их предки доили… – его яркие губы снова изогнулись в усмешке, – доили э-э-э… диких кобылиц!..

Вот тут-то Мулланур и не выдержал. – Стыдно! – крикнул он. – Стыдно вам так говорить! – и, сам не заметив, как это вышло, вскочил на стул.

– О, Вахитов! Ну-ка дай ему жару, этому наследнику духовной элиты!

– Покажи ему, что твой мозг устроен не хуже! – раздались веселые, ободряющие голоса.

Мулланур вдруг успокоился и заговорил неторопливо, размеренно, словно лекцию читал:

– Стыдно, господа, студентам одного из лучших высших учебных заведений столицы вести полемику на таком низком интеллектуальном уровне…

Такого поворота никто не ожидал. Все были уверены, что возмущенный возглас Мулланура «Стыдно так говорить!» выражает его отношение к черносотенным идеям холеного «демократа». К резким идейным спорам тут привыкли. Но никому даже и в голову не могло прийти, что он позволит себе иронизировать по поводу «низкого интеллекта» своего оппонента.

В аудитории воцарилась мертвая тишипа.

– Вы, господин демократ, – обратился Мулланур к белокурому красавцу в сюртуке, – изволили тут сослаться на известные строки Афанасия Фета: «У чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет». Лестно, конечно, взять себе в союзники замечательного поэта. Однако, смею вам заметить, вы совершенно неправильно поняли смысл цитируемых вами строк. Или же, что уж вовсе не делает вам чести, сознательно его извратили… Я позволю себе напомнить почтенному собранию это прекрасное стихотворение…

Отзвучали в полной тишине последние стихотворные строки. Выдержав небольшую паузу, Мулланур заговорил:

– Вдумайтесь в смысл стихотворения, господа! Поэт явно спорит с кем-то, кто уверял, что у чукчей нет и не может быть Анакреона. Он словно бы говорит: «Бытует такое убеждение, что истинная поэзия не для разных там чукчей или зырян, подобно тому как на льдинах не могут расцвести южные растения. Однако же гляньте! Вот она, книга! Маленькая книжка, а она – томов премногих тяжелей. И это наш патент на благородство. Патент, позволяющий нам как равным войти в семью великих народов земли…» Выходит, и на льдине может расцвести лавр… Если бы вы по-настоящему поняли стихи Фета, господин демократ, вы вряд ли стали бы тут на них ссылаться. Стихи эти говорят не за вас, а против вас!

Лицо «демократа» налилось кровью; казалось, его вот-вот хватит удар.

– Как вы смеете! Да ведь я… я… – заговорил он. – Я, если хотите знать, с Афанасием Афанасьевичем Фетом в весьма близком родстве… А по боковой линии и с Тютчевым тоже…

– Что ж, – хладнокровно отпарировал Мулланур. – Это говорит лишь о том, что кровное родетво с благородными предками – это еще не патент на благородство!

– Вот это отбрил! – восхищенно выкрикнул кто-то из слушателей.

Но Мулланур не собирался выпускать инициативу из своих рук.

– Так вот, – решительно продолжал он, – подлинным патентом на благородство, как мне кажется, может быть только духовное родство, духовная связь с высшими достижениями человеческой мысли, человеческой культуры, И такой патент есть у каждого народа, И у киргизов, и у чувашей, и у черемисов… Должен вам сказать, господин демократ, что в ваших историко-философских построениях нет ничего нового. Задолго до вас один философ утверждал, что есть народы, судьбы которых лежат, так сказать, вне истории. Он, правда, говорил не о чувашах и не о черемисах, а о русском народе…

– Какая чушь! – презрительно фыркнул «демократ».

– Да, представьте себе, – улыбнулся Мулланур. – Этот философ утверждал, что у России, в отличие от Западной Европы, не было подлинной истории. Европейские народы воевали, устраивали революции, создавали парламенты и прочие государственные институты и учреждения, а в это время русские только и делали, что прозябали в своих хижинах…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю