Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"
Автор книги: Михаил Юхма
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
– Замечательно! Так и сказал?.. Просто великолепно!.. Спасибо вам, большое спасибо. Мы с вами еще увидимся. Непременно увидимся! А вторую порцию каши все-таки возьмите. Очень рекомендую!
Он встал, пожал Муллануру и Шарифу руки и, спрятав свои листочки в карман пиджака, быстро пошел к выходу.
Друзья, посмеявшись, решили последовать совету своего собеседника и умяли еще по порции каши.
– Ну как? – спросил Мулланур, когда с кашей было наконец покончено. – Теперь, я надеюсь, ты сыт?
Шариф провел пальцем по горлу, показывая, что наелся до отвала.
– Тогда пошли. Нам надо во что бы то ни стало найти Ленина.
И вот они снова идут все по тому же бесконечному коридору. Но теперь на их лицах совсем иное выражение – упрямое, целеустремленное, такое же, как у всех этих людей, снующих по коридорам Смольного. Они уже не растерявшиеся зрители в этом стремительном людском потоке. У них, как у всех, теперь своя цель, свое дело.
Внезапно распахнулась высокая белая дверь, и из комнаты, откуда доносился особенно громкий треск «ундервудов», быстрым, упругим шагом вышел черноволосый смуглый человек в кожанке. Неловко повернувшись, он больно толкнул Мулланура локтем в грудь.
– Виноват, – пробормотал он привычной скороговоркой и хотел было уже двинуться дальше, но что-то заставило его придержать шаг.
– Мулланур! Ты?! – крикнул он, все еще не веря своим глазам.
– Галимзян! – обрадовался Мулланур.
– Ибрагимов! Вот это удача! Вот это повезло, так повезло! – заулыбался Шариф. – Хоть одну родную душу встретили.
Галнмзян Ибрагимов был депутатом Учредительного собрания от Уфимской губернии. Мулланур хорошо знал этого энергичного, живого, смелого человека. Он был левым эсером, и они, бывало, частенько спорили, резко расходясь друг с другом по важнейшим вопросам революционной тактики. Но сейчас они обрадовались ему, как родному.
– Это замечательно, что вы все-таки приехали, – сказал Галимзян после первых объятий.
– Замечательно? – удивился Шариф. – Да что ж тут замечательного? Знали бы, что так будет, сидели бы дома.
– Нет, Шариф, дорогой. Очень хорошо, что вы здесь, – покачал головой Ибрагимов. – Ты даже не представляешь себе, как здесь сейчас нужны такие люди, как вы.
Без долгих разговоров он затащил их обоих в комнату, из которой только что вышел. Там тоже было полно народу, но все-таки не так людно, как в коридоре. Примостившись на подоконнике, они наперебой заговорили о том, что их волновало больше всего, – о событиях вчерашнего дня.
– Наконец-то мы все узнаем из первых рук, – сказал Мулланур. – Ведь ты был там?
– От начала и до конца. То есть почти до самого конца. Вот этими глазами все видел…
– Ну тогда рассказывай скорее, пока не улетучилось из памяти.
– Такое не улетучится. Пока жив, каждую подробность помнить буду…
– Ладно, не томи. Рассказывай!
– Вчера, – начал Галимзян, – с самого утра чувствовалось, что в воздухе, как говорится, пахнет грозой. Собственно, началось это даже накануне, позавчера вечером. На Невском только и слышалось: «Завтра…», «Ну, слава тебе господи!..», «Конец Совдепии!» Наутро все буржуазные газеты вышли с шапкой: «Вся власть Учредительному собранию!» На улицах, прилегающих к Таврическому, толпились какие-то щеголеватые молодые люди – похоже, что переодетые в штатское офицеры. У многих из них в руках были свернутые знамена, изредка красные, но в большинстве белые. И опять отовсюду неслось: «Конец Совдепии! Конец большевикам!»
– А почему они вдруг так оживились? Я не понимаю, – удивленно спросил Шариф.
– Что ж тут непонятного? – поморщился Ибрагимов. – Большинство ведь получили правые эсеры… Ну вот все и решили, что власть большевиков, что называется, дышит на ладан… Ты бы поглядел, как они появились в зале…
– Кто?
– Эсеры. Вошли как хозяева. Шумною толпой расселись на правых скамьях. Правее них расположилось лишь несколько кадетов. А слева – фракция меньшевиков. За ними уселись левые эсеры, а уж потом, последними, вошли большевики. Они заняли крайнюю левую часть зала. Представляете? Зал построен амфитеатром, так что весь расклад сразу стал ясен, ну прямо как на ладони. У меня дух захватило: ну, думаю, сейчас начнется. И началось… На правых скамьях вскочил эсер Лордкипанидзе и выкрикнул, что от имени правых эсеров он предлагает, чтобы Учредительное собрание открыл старейший из депутатов…
– Это кто же? – не выдержал Шариф.
– Швецов. Правый эсер, конечно. Грузный, седой, он взобрался на председательское место… Ну, что тут началось… Слева стали топать ногами, кричать: «Долой! Самозванец!» Справа кричат: «Позор! Как вы смеете! Дайте ему говорить!» Швецов схватил колокольчик и отчаянно трезвонил, призывая собрание к порядку. Вдруг вижу – по ступенькам, ведущим к председательскому месту, поднимается Яков Михайлович Свердлов. Спокойно так поднимается, ровным, будничным шагом, словно не беснуется перед ним тысячная толпа. Подходит он к Швецову, спокойно эдак вот, – Галимзян показал, – отодвигает его плечом и… Ох, друзья мои! В жизни своей не слыхал я такого голоса! С виду он такой субтильный. И роста не слишком высокого, и сложения скорее хрупкого. Одним словом, не богатырь. А голосище… Ну прямо труба архангела, да и только… «Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручил мне открыть Учредительное собрание…» – спокойно сказал он. Даже вроде и не так уж громко сказал. Но как только раздался под сводами этот гулкий бас, сразу в зале стало тихо…
– И эсеры замолчали? – спросил Мулланур.
– Ну, не сразу, копечно. Правые скамьи еще бесновались некоторое время, пытались согнать Свердлова с трибуны. Но не тут-то было… Спокойно, размеренно, все тем же громовым своим голосом предложил он Учредительному собранию принять декларацию, которая объявляла Россию Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, учреждаемой на основе свободного союза свободных наций… Земля отбирается у помещиков и без выкупа передается крестьянам, говорилось в этой декларации. Банки передаются государству. На фабриках и заводах вводится рабочий контроль. Советское правительство разрывает тайные договоры и во что бы то ни стало добивается справедливого демократического мира. «Если Учредительное собрание правильно выражает интересы народа, – закончил свою речь Свердлов, – оно присоединится к этой декларации. Объявляю Учредительное собрание открытым и предлагаю выбрать председателя…»
– Кого же выбрали председателем? – снова не выдержал нетерпеливый Шариф.
– Ну, тут опять шум поднялся. Снова вскочил все тот же Лордкипанидзе и потребовал, чтобы председателем выбрали Виктора Чернова.
– Лидера правых эсеров?
– Ну да… Пошумели-пошумели и стали голосовать. Голосовали шарами. Наконец Яков Михайлович объявил результаты: большинство голосов получил Чернов. «Прошу занять место», – спокойно сказал Свердлов, и вот Чернов взобрался на председательскую кафедру и начал свою речь.
– И что же он говорил?
– Говорил он около трех часов, так что пересказать вам его речь подробно я не берусь. Могу только сказать, что за эти три часа он ни словом не обмолвился о той декларации, которую вынес на обсуждение товарищ Свердлов.
– Интересно! – сказал Мулланур. – О чем же все-таки он тогда говорил?
– Ну обо всем на свете. О своей партии, например. О том, как она свято блюла всегда интересы трудового народа.
– А что же они не вывели страну нз войны? Не отдали крестьянам землю? Даже попытки такой не сделали! – возмутился Шариф.
– Погоди, дай все-таки досказать. Что дальше-то было? – прервал его Мулланур.
– Когда поток черповского красноречия наконец иссяк, – продолжал рассказ Галимзян, – был поставлен вопрос: намерено Учредительное собрание принять Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа или же не намерено?.. Намерено оно принять декреты Советской власти? Декрет о мире? Декрет о земле? Ну а поскольку такого намерения выражено не было, фракция большевиков заявила, что она покидает Учредительное собрание. Потом за большевиками ушли и левые эсеры, а за ними – левая группа фракции мусульман.
– И ты, значит, тоже ушел? – спросил Мулланур.
– Конечно!
– И что было дальше, уже не видел?
– О том, что было дальше, мне рассказал мой товарищ.
– Из правых, что ли? Из тех, кто остался?
– Нет, он не из правых. Просто он не депутат, пришел по гостевому билету, сидел не в зале, а на хорах. Ну и решил доглядеть весь спектакль до конца.
– Ну, ну, и что же он рассказал?
– Опять начались речи. После Чернова слово взял Церетели, после Церетели еще кто-то. Пробило полночь. Час ночи, два часа, три, четыре, а они все говорят, говорят, говорят… Но вот за спиной у Чернова появился матрос. «Караул устал, – сказал он. – Предлагаю всем присутствующим покинуть зал заседаний!» – «Кто вы такой?» – спросил Чернов. «Я, – ответил он, – начальник караула Таврического дворца». Чернов с пафосом произнес: «Учредительное собрание разойдется только в том случае, если будет применена сила. Только через наши трупы!..» Но тут начал медленно гаснуть свет. Сначала погасли боковые лампы, потом стала меркнуть и нейтральная люстра. Зал погрузился в темноту. Во мраке еще некоторое время звучал голос Чернова. «Мы обратимся к цивилизованному миру!» – кричал он. Но всем уже было ясно, что это конец…
– Поделом этим псторическим мертвецам, – подытожил рассказ Галимзяиа Мулланур. – Ну их к черту, забудем про них.
– Вот те на! – усмехнулся Ибрагимов. – Стоило мне так стараться…
– Ты меня неправильно понял, Галимзян. Ты замечательно нам все рассказал. Огромное тебе спасибо! Но сейчас, как я понимаю, это все уже вчерашний день нашей революции… Скажи, что ты теперь делаешь здесь, в Смольном?
– Ищу соратников, – улыбнулся Ибрагимов.
– Ну что ж, считай, что двоих уже нашел, – сказал Мулланур.
– Я в этом не сомневался. Потому и обрадовался, что вы приехали. Вчера вечером группа депутатов-мусульман имела разговор с наркомом по делам национальностей. Наркомнац сказал, что нам надо подумать об организации центрального мусульманского учреждения. Идея эта принадлежит товарищу Ленину…
– Ну, ну? И что ты ответил?
– Сказал, что я целиком за это предложение.
– А остальные?
– То-то и беда, что остальные депутаты-мусульмане меня не поддержали. Мекали, бекали, а потом прямо объявили, что не хотят быть марионетками в руках большевиков.
– Ну конечно, – жестко усмехнулся Мулланур. – Они предпочитают быть марионетками в руках туктаровых.
– Вот-вот!.. Но, как бы то ни было, вчера я остался в полном одиночестве. Сегодня нас, правда, уже трое…
– И что же ты думаешь делать? – спросил Мулланур. – Идея-то хорошая, да как ее осуществить? Вернее, с какого конца нам за это дело взяться?
– Я думаю, прежде всего надо найти человека, которому трудящиеся мусульмане будут верить безоговорочно, безраздельно. Возглавить центральное учреждение, которое сосредоточит в своих руках дела всех трудящихся мусульман, может только тот, кто пользуется настоящим авторитетом…
– Да, такого человека найти будет нелегко, – задумчиво сказал Мулланур.
– Ты думаешь? – лукаво улыбнулся Ибрагимов. – А мы тут, представь, такого человека уже нашли.
– В самом деле? Кого же?
– Тебя.
– Меня?! – Мулланур от волнения соскочил с подоконника.
– Да, Мулланур. Поверь, дорогой, лучше тебя никто с этим не справится. А за тобой без колебания пойдут все трудящиеся мусульмане.
– Верно говоришь, Галнмзян, – поддержал Шариф. – Я тоже считаю, что во главе такого дела должен стоять Мулланур Вахитов.
Ну вот, я рад, что моя идея нашла поддержку.
Ведь это я вчера предложил твою кандидатуру… Сейчас мы это окончательно уладим. Пошли!
– Куда? – не понял Мулланур.
– К Ленину!
Мулланур почувствовал, что сердце его бешено забилось.
Странное дело! Еще секунду назад он мечтал как можно скорее встретиться с Лениным. А сейчас, когда эта встреча вдруг стала такой реальной, он неожиданно заколебался.
– А это удобно? – неуверенно спросил он.
– Мало сказать – удобно. Это совершенно необходимо, – решительно ответил Ибрагимов и, не слушая никаких возражений, двинулся вперед.
Они поднялпсь по белой мраморной лестнице на другой этаж, долго шли по такому же широкому и светлому, но уже не такому людному коридору и остановились перед высокой белой двустворчатой дверью.
Ибрагимов уверенно повернул фигурную бронзовую ручку и исчез за дверью. Мулланур и Шариф остались в коридоре. Но вот дверь распахнулась, и Ибрагимов сделал приглашающий жест рукой:
– Прошу!
Мулланур с бьющимся сердцем переступил порог быстро огляделся, стараясь найти глазами товарища Ленина. Но это была еще только приемная. Два обыкновенные канцелярских стола, два стула. За одним столом сидела немолодая женщина с усталым, изможденным лицом и быстро печатала что-то на пишущей машинке. За другим расположился молодой блондин в гимнастерке. Но он быстро встал и, кивнув им, исчез за другой, внутренней дверью. Мулланур успел заметить, что в широком трехстворчатом окне установлен пулемет «максим». Рядом с пулеметом примостился невысокий коренастый солдат. Он равнодушно оглядел вошедших и, отвернувшись от них, стал внимательно глядеть туда, куда глядел ствол его пулемета, то есть на улицу.
Опять отворилась внутренняя дверь, и блондин в гимнастерке сказал:
– Пожалуйста, товарищи. Владимир Ильич ждет вас. «Как, однако, быстро сбываются мои желания, – подумал Мулланур. – Прямо как в сказке».
– Владимир Ильич, – услышал он голос Ибрагимова. – Позвольте представить вам депутатов Учредительного собрания. Товарищ Вахитов, депутат от Казанской губернии. Товарищ Манатов, депутат от Оренбургской…
Человек, сидевший за столом и быстро что-то писавший на маленьких листках бумаги, поднял голову.
– Если не ошибаюсь, я с этими товарищами уже знаком, – услыхал Вахитов удивительно знакомый голос.
И тут он вдруг понял, что навстречу ему с протянутой рукой идет их давешний сосед по столу, тот самый, который с таким любопытством расспрашивал их, кто они такие, откуда приехали и как встретил их Питер.
– Здравствуйте, товарищи! Рад вас приветствовать. Я ведь предупреждал, что мы с вами еще непременно встретимся… Как, вы говорите, он сказал: «Опоздали, господа хорошие!.. Тю-тю!.. Амба!» – И, повернувшись к Ибрагимову, он объяснил: – Это им сегодня на вокзале один матрос в такой своеобразной форме сообщил о разгоне Учредительного собрания…
– «Нету, – говорит, – больше вашего Учредительного собрания. Было да сплыло», – вспомнил еще раз Мулланур слова матроса.
– Вы, стало быть, считаете, что мы правильно сделали, что разогнали «Учредилку»? – спросил Ленин.
– У нас сейчас как раз был разговор про это, – сказал Шариф. – И товарищ Вахитов, я думаю, правильно оценил обстановку. Это, сказал он, уже вчерашний день нашей революции. И нечего больше об этом разговаривать.
– Гм… вчерашний день… – задумчиво повторил Ленин. – Да, верно… Но история учит нас, что день вчерашний частенько тесно переплетается не только с сегодняшним, но даже и с завтрашним днем.
Ленин задумался.
Мулланур и Шариф выжидательно молчали, надеясь, что он сейчас пояснит свою мысль. Но он словно бы уже забыл о ней.
– Скажите, товарищ Бахитов… Вот вы уезжали из Казани в Питер, на Учредительное собрание. Ведь вас, верно, провожали? Напутствовали?
– А как же, – сказал Мулланур. – Чуть не полгорода собралось.
– И не только буржуи, я думаю, собрались? Были, наверно, и простые люди? Рабочие? Крестьяне? Солдаты?
– А как же, – повторил Мулланур.
– Значит, они вам верили? Надеялись на вас? Рассчитывали, что в своей роли депутата Учредительного собрания вы будете отстаивать их интересы, не правда ли?
– Думаю, что так, – подтвердил Мулланур. – Один старик даже кучтэнэч мне супул в дорогу. По-русски сказать – гостинец…
– Вот видите! – подхватил Ленин. – Даже гостинец вам поднесли как депутату Учредительного собрания. И вдруг, представьте себе, все эти люди, которые вас провожали, узнают, что никакого Учредительного собрания больше нет и в помине. Было да сплыло, как выразился ваш матрос… Вы не подумали, как они отнесутся к этому факту?
– Я думаю, поймут, почему так получилось, – сказал Мулланур. И, помявшись немного под пронизывающим взглядом ленинских глаз, добавил: – Не все, конечно…
– Во-от! – удовлетворенно выброспл Ленин руку вперед. – Вот и я тоже думаю, что не все. Во всяком случае, не один день пройдет, пока даже единомышленники наши поймут, что мы не могли, не имели права поступить иначе. И как это ни грустно, среди таких вот, непонимающих, будут не только буржуи и буржуйские прихвостни. Неизбежно в их числе окажутся и многие наши друзья… Вот почему я склонен думать, что вы несколько… погорячились, товарищ Вахитов, утверждая, что на эту тему нам больше нет смысла разговаривать.
Мулланур хотел оправдаться, объяснить, что он совсем другое имел в виду, но Ленин внезапно круто переменил тому.
– Стало быть, вы товарищ Вахитов, представляете Казанскую губернию? – обратился он к Муллануру.
– Да, товарищ Ленин.
– А вы, товарищ Манатов, Оренбургскую?
– Так точно, – улыбнулся Шариф.
– А вы, – повернулся он к Ибрагимову, – Уфимскую, не так ли?
Ибрагимов молча кивнул.
– Таким образом, – подвел итог Ленин, – вы трое представляете три крупные губернии, в которых проживает основная масса мусульман внутренней России…
– Совершенно верно, – кивнул Ибрагимов.
– Я понял, товарищи, что вы согласны заняться организацией центрального мусульманского учреждения при Народном комиссариате по делам национальностей. Так?
– Так, – сказал Мулланур.
– Мы как раз сегодня беседовали на эту тему. И пришли к выводу, что дела мусульманских трудящихся должны вести сами мусульмане. Разумеется, стоящие на платформе Советов. Вот мы и решили создать такое учреждение, которое отвечало бы интересам всех мусульман внутренней России.
Мы полностью согласны с вами, – сказал Мулланур.
– Ну что ж, обменяемся некоторыми соображениями. Прежде всего, насколько влиятельны у вас буржуазные партии? Ведь мусульманская буржуазия, я думаю, успела за эти месяцы завоевать довольно сильные позиции, не так ли?
Ленин обернулся к Манатову, очевидно желая и его тоже втянуть в разговор. Но Шариф кинул на Мулланура взгляд, полный отчаянной немой мольбы: «Отвечай ты! Прошу! У тебя лучше выйдет».
– Буржуазия в наших краях действительно имеет пока сильное влияние, – заговорил Мулланур. – И это, конечно, не случайно. Во-первых, они научились по всякому поводу щеголять красивой революционной фразой, И кое-кто, к сожалению, все еще верит, что наши пустобрехи, вроде Туктарова, и впрямь защищают интересы революции, трудящегося народа… А он ведь всего-навсего пронырливый маклер политического базара.
– Как вы сказали? Маклер политического базара? – засмеялся Ленин. – Меткая характеристика!
Муллануру после этой реплики сразу стало легко, напряжение ушло, речь полилась живо и свободно, как это бывало всегда, стоило только ему заговорить на волнующую тему.
Он стал рассказывать о созданной казанской буржуазией контрреволюционной организации под названием «Мусульманский комитет», о том, что в противовес ему демократические силы Казани создали свою организацию.
С увлечением Мулланур говорил о том, как Мусульманский социалистический комитет буквально с первого дня своего существования развернул борьбу с пантюркистами, панисламистами и всеми прочими оголтелыми националистическими направлениями, непримиримую борьбу за единство всех трудящихся мусульман – татар, башкир, азербайджанцев, горцев… Он рассказал о созданий в Казани рабочего клуба, об оживленной переписке, которую они вели с Центральным Комитетом партии большевиков, о выступлениях членов МСК на съезде татарских крестьян, о созданной ими газете «Кзыл байрак».
– А как товарищи Шейнкман и Олькеницкий? – спросил Ленин. – Помогали они вам в вашей работе?
– Да, мы всегда могли на них опереться. А в иных случаях руководители казанских большевиков умело и тактично поправляли нас, учили, как исправить допущенные ошибки, – ответил Мулланур.
Ленин задавал все новые вопросы, и Мулланура поразило, как легко и свободно он ориентируется в их, казалось бы, таких запутанных делах. Он расспрашивал и о движении в Башкирии, и о позиции атамана Дутова, окопавшегося в Оренбурге, и о настроениях уральского казачества…
С особым интересом слушал Ленин Мулланура, когда он рассказывал о Харби шуро.
– Военный совет мусульман занял лицемерную позицию, – решительно сказал Мулланур. – Формально он признает Советскую власть. Но тайно делает все, чтобы мусульманские воинские части были подчинены Мусульманскому комитету, иначе говоря, мусульманской буржуазии, националистам. У нас есть данные, что Харби шуро втайне создает свои воинские формирования, которые рано или поздно будут использованы против нас. Поэтому мы у себя в МСК поставили цель: полностью разоблачить двурушническую деятельность Харби шуро, объяснить народу, что эта военная организация по существу враждебна интересам трудящихся мусульман…
Ленин одобрительно кивнул и быстро отметил что-то в своем блокноте.
Разговор о башкирском национальном движении сильно задел Шарифа. Ему, вероятно, показалось, что здесь, в Петрограде, относятся к этому движению с настороженностью и даже с опаской как к силе, враждебной Советам. И вот, мгновенно забыв свою недавнюю стеснительность и робость, он решительно вмешался в разговор:
– Если кто пытался представить вам башкирское движение как контрреволюционное, не верьте, товарищ Ленин! Только провокатор может так говорить! Настоящий провокатор!.. Да, у нас очень сильно движение за башкирскую автономию. Но не надо забывать, что у башкир, в сущности, нет капиталистов, нет крупной, организованной буржуазии, как у русских или у татар. Поэтому можете не сомневаться, что, если башкирская автономия будет признана центральной властью, башкиры не только не будут против Советов, но и станут главной силой в борьбе против Дутова и всей контрреволюции на Урале и в Оренбуржье.
– Мы примерно так и представляли себе обстановку на местах, товарищ Манатов, – сказал Ленин. – Мы исходим из того, что надо очень внимательно подходить к оценке любого национального движения. И мы вовсе не думаем, что башкирское движение направлено против революции. Но увлекаться особенно тоже не следует. Надо постоянно помнить, что наши враги будут рады любому поводу вбить клин между Советами на местах и центральной властью.
– Это мы хорошо понимаем, товарищ Ленин, – сказал Шариф. – И лучшим примером для нас тут всегда будет Казанский МСК.
– Теперь несколько слов о вашем комитете. – Ленин снова обернулся к Муллануру. – Насколько я понимаю, он является своеобразной формой массовой организации с широким политическом спектром. Ни в коем случае не отталкивайте от себя людей, за которыми идет хоть какая-то часть трудящихся мусульман, – сказал Ленин. – Не забывайте основной тактический принцип нашей партии: массы должны на собственном политическом опыте убедиться в правильности наших лозунгов. А господа меньшевики и эсеры рано или поздно сами разоблачат себя в глазах тех, кто слепо им верил и пошел у них на поводу. И еще одно: не спешите каждого, кто с нами в чем-либо не согласен, объявлять нашим заклятым врагом. Ошибающимся надо разъяснять их ошибки, стараться привлечь их на свою сторону. Только так, и не иначе. Вы меня понимаете?
– Да, это я очень хорошо понимаю, товарищ Ленин, – кивнул Мулланур. – Спасибо вам за добрый совет.
– Ну что ж, – сказал Ленин. – Считайте, товарища, что вы первые сотрудники центрального учреждения по делам мусульман. Все трое. Начинайте действовать!
Ленин встал, давая понять, что разговор подошел к концу.
– Соберите всех, на кого вы можете опереться, обменяйтесь мнениями, обдумайте как следует ваши предложения и сообщите нам.
– Хорошо, товарищ Ленин, – сказал Мулланур, крепко пожимая протянутую ему руку. – Мы немедленно соберем своих товарищей.
Выйдя из здания Смольного, Мулланур радостно вдохнул холодный, морозный воздух.
– Вот это человек! – восхищенно говорил Шариф. – Ну и голова! И как только в ней все помещается? А главное, такой душевный…
Мулланура тоже поразил Ленин. До этой встречи вождь революции представлялся ему человеком необыкновенным, непохожим на простых смертных. И он был обрадован, что Ленин оказался таким участливым и внимательным человеком.