Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава IV

1

Первое совещание они провели втроем.

– С чего начнем? – обратился Мулланур к друзьям.

– Я думаю, прежде всего нам надо решить, как будет называться наше учреждение, – сказал Шариф.

– Ну, название – это как раз самое последнее дело.

– Не скажи, – задумчиво возразил Галимзян. – Не зря говорится: вначале было слово… От названия зависит очень многое.

– По мне-то главное – конь, да телега, да сбруя. Запрягай и кати! Но раз уж ты придаешь такое значение вывеске… Ладно, будь по-твоему, – согласился Мулланур.

– Дело не в вывеске. От точного, правильного названия во многом будет зависеть, поймет ли нас народ, пойдет ли за нами. Оно определит и функции, и основные задачи будущего учреждения.

– Уговорил! Уговорил! – Мулланур поднял руки вверх, показывая, что сдается. – Итак, какие предложения?

– Комитет по мусульманским делам! – с ходу выпалил Шариф.

– Комитет по мусульманским делам, Мусульманский комитет… Тех же щей, да пожиже влей… Нет, не годится. Тут надо что-то другое, более весомое. И чтобы сразу чувствовался советский дух учреждения…

– Может быть, Совет по делам мусульман? – уже не так уверенно предложил Шариф.

– Лучше уж тогда, пожалуй, комиссариат, – раздумчиво сказал Мулланур. – От этого слова веет революцией.

– Комиссариат по делам мусульман, – словно пробуя название на вкус, медленно произнес Галимзян. – Хорошо! Я бы только добавил: «Центральный».

– Центральный комиссариат по делам мусульман, – сказал Мулланур. – Великолепно! Кстати, «по делам мусульман» и по смыслу лучше, чем «по мусульманским делам».

– Какая разница? – поднял брови Шариф.

– «По мусульманским делам» можно понять так, что это организация, объединяющая сторонников по религиозному признаку, А мы не ставим перед собой такую цель, не правда ли?

– Как сказать, – задумался Шариф. – Ведь люди, для которых мы будем работать, – мусульмане. То есть все, кто исповедует ислам. По этому принципу мы и выделили их из остальной массы народов России. Разве не так?

– Не так, дорогой! Совсем не так! – горячо заговорил Мулланур. – Словом «мусульмане» мы определяем несколько разных этнических групп только потому, что слово это не требует особых пояснений, всем сразу ясно, какие народы конкретно мы имеем в виду. Но из этого вовсе еще не вытекает, что создаваемое нами учреждение собирается блюсти интересы ислама и шариата. Мы, революционеры, решительно отвергаем всякий религиозный дурман…

– При чем тут религиозный дурман? – заволновался Шариф. – Я надеюсь, никому и в голову не придет, будто наш Центральный комиссариат по делам мусульман – религиозная организация. Дело не в этом. Я просто хочу сказать, что мы ни в коем случае не должны кричать на всех углах, что собираемся разоблачать ислам и шариат… Этак ведь мы сразу оттолкнем от себя многих честных людей, сами бросим их в объятия наших злейших врагов.

– Ну, до этого дело не дойдет, – сказал Галимзян. – Одно только имя нашего славного председателя будет надежно защищать от этой беды.

– Что ты хочешь сказать? – не понял Мулланур.

– Ну как же. Разве ты не знаешь, что означает твое имя? «Мулла» – это значит «святой», «священный». А «нур» – луч света. Услыхав, что во главе Комиссариата по делам мусульман [3]3
  В дальнейшем назывался Татаро-Башкирским комиссариатом, Центральным мусульманским комиссариатом.


[Закрыть]стоит человек с таким почтенным именем, толпы правоверных сразу так и кинутся под наши знамена!

Пошутив еще немного на эту тему, друзья разошлись, договорившись встретиться на другой день, чтобы конкретно обсудить план работы комиссариата, четко определив его функции и задачи.

2

С утра Мулланур решил пройтись по городу, чтобы хоть немного остудить голову, так и пылавшую от обилия впечатлений.

День был морозный, ясный, солнечный. Здесь, в Питере, – Мулланур знал это по опыту – редко выпадают такие славные деньки.

На улицах было безлюдно. Только у мясной лавки выстроилась озябшая очередь, да десятка два буржуев под надзором красногвардейцев скалывали лед. Работали они плохо: мужчинам мешали длинные меховые шубы, а дамы неуклюже поскальзывались в своих фетровых ботах на высоких каблуках.

Мулланур медленно шел по Литейному, погруженный в свои мысли, как вдруг в глаза ему бросилась фигура старого татарина, сидящего, поджав ноги, прямо на обледеневшем тротуаре. Седые волосы старика беспорядочно падали ему на лоб. Ветхий азям и старая драная шапка, едва прикрывающая голову, вполне могли принадлежать одному из тех нищих, что вечно бродят по улицам, прося подаяния. Но старик ничего ни у кого не просил. Да и не был он похож на нищего. И вместе с тем поза его выражала такую скорбь, такое беспредельное отчаяние, что Мулланур не мог пройти мимо.

– Что с тобой, бабай? – наклонился он к старику.

Услыхав родную речь, старик удивленно поднял голову.

Не сразу Муллануру удалось заставить беднягу поделиться своим горем. Но мало-помалу старик разоткровенничался. История его была проста, даже банальна. Мною лет он служил дворником в богатом доме неподалеку отсюда. Была у него своя каморка, да получал он за свою работу время от времени какую-никакую одежонку. Ну и, конечно, кормили его с хозяйского стола. Так что голодать он не голодал. Однако жалованья никакого не платили, хотя, когда нанимался, уговор был такой, чтоб платить. Разве только изредка, по большим праздникам, хозяин совал ему в руку серебряный рубль. Так он жал много лет, и так ему, видать, и надо было жить дальше. Но вот грех попутал. Услыхал он, что власть вроде как переменилась, что новая власть стоит будто бы за бедняков – таких вот, как он. И решил пойти к хозяину, попросить, чтобы тот дал ему хоть сколько-нибудь деньжонок. Не все, конечно, что он заработал за долгие годы, а хоть малость какую-нибудь. Тем более что азям его старый совсем истрепался, а новой одежды хозяин давно уж ему не справлял. Но стоило только старику заикнуться про жалованье, как хозяин ужасно рассердился. «Совсем обнаглели! – закричал он. – Вот к чему приводит революционная демагогия! Вон! Ни одного дня не потерплю больше тебя в своем доме!» И велел немедленно убираться прочь из каморки. Вот и остался он на старости лет без крова, без еды, без работы. Куда теперь идти? Что делать? Где голову преклонить?

– А ты требовал, чтобы он тебе заплатил? Или просил? – поинтересовался Мулланур, выслушав горестный рассказ старика.

– Какое там «требовал»! Конечно, просил! Кланялся даже! Видно, зря поверил тем, кто говорил, что власть переменилась. Мало-мало ошибся. Маху дал.

– Да, бабай, – сказал Мулланур. – И впрямь ты ошибся. И впрямь маху дал.

При этих словах старик и вовсе понурился. Он было сперва оживился, надеясь, что незнакомец, заговоривший с ним по-татарски, как-то ему поможет. Но вот и этот добрый господин тоже говорит, что он, старый Абдулла, совершил тяжкую, непростительную ошибку. Стало быть, ни на какую помощь и от него рассчитывать не приходится.

– Тебе, бабай, не кланяться надо было, – сказал Мулланур, – и не просить униженно, а требовать свое, заработанное по праву! Понял?

Старик глядел во все глаза, но смысл слов, сказанных Муллануром, как видно, не доходил до него.

– Ну ничего. Не горюй. Сейчас мы это дело уладим. Где он живет, этот твой буржуй?

– Во-он! Недалеко… Вон в том переулке…

– Веди меня к нему.

– Что ты! Что ты! – испуганно замахал рукамп старик.

– Веди, говорю… Ну, смелее!

Сделав несколько шагов, старик вдруг остановился.

– Послушай, сынок! А ты, часом, не комиссар будешь?

От этого неожиданного вопроса Мулланур слегка смутился. Ему почему-то показалось, что, ответив утвердительно, он выступит чуть ли не в роли самозванца. Однако и разочаровывать старика тоже не хотелось.

– Считай, что комиссар, – улыбнувшись, ответил он. – Мы, революционеры, все сейчас комиссары.

Они остановились у подъезда.

– Здесь, – сказал старик.

Красивый двухэтажный особняк был строг и величествен. Окна зашторены. Тяжелая дверь казалась неприступной, словно ворота средневекового рыцарского замка.

– Звони! – сказал Мулланур.

Старик нерешительно топтался перед дверью.

– Ну? Что же ты?

– Сколько здесь живу, ни разу в эту дверь не входил. Все с черного хода…

– А сейчас вот войдешь с парадного! Звони, говорю!

– Э, была не была! Аллах не выдаст – свинья не съест! Хуже, чем сейчас, мне все равно не будет! – сказал старик и осторожно, словно к начиненной динамитом бомбе, прикоснулся к бронзовой ручке дверного звонка.

Дверь приоткрылась, показалось миловидное личико горничной в белой наколке. Увидав старика, она испуганно залепетала:

– Ой, Абдулла! Что ты! Что ты! Зачем пришел? Уходи скорей!

Она чуть было не захлопнула дверь перед самым их носом, но Мулланур, оттеснив ее, ступил через порог. Следом за ним в раскрытую дверь робко протиснулся и старик.

Не глядя на горничную, Мулланур стал подыматься по лестние. Ноги его утопали в чем-то мягком и глубоком: устилавший лестницу ковер пружинил, словно мох в старом хвойном лесу. Сквозь распахнутую настежь дверь он увидал просторную высокую комнату с окнами, затянутыми парчовыми занавесями, матовый блеск полированного дерева, рамы потемневших старинных картин, зеркала, ковры.

– Куда вы? Куда? – еле поспевала за ним горничная. – Не велено! Никого не велено пускать!

Кем не велено? – спросил Мулланур.

– Хозяин не велел, – испуганно ответила она.

– Так вот, девушка, поди и скажи своему хозяину, чтобы он спустился сюда, к нам. А если спросит, кто зовет, скажи: Советская власть. Все поняла?

Горничная испуганно упорхнула.

Хозяин не заставил себя долго ждать. Не прошло и трех минут, как по лестнице медленно спустился тучный, дородный господин в халате и домашних туфлях. Глаза его под стеклами пенспе, казалось, метали молнии.

– Я же сказал тебе, Абдулла, что больше не нуждаюсь в твоих услугах! Никакие просьбы, никакие мольбы тебе не помогут. А-а… Ты не один?.. – Сделав вид, что только сейчас заметил Мулланура, он надменно проронил: – С кем имею честь?

– Моя фамилия Вахитов, – спокойно сказал Мулланур. – Пришел похлопотать за своего земляка…

– К сожалению, я ничем не могу помочь вам, господин Вахитов… Ни вам, ни вашему… гм… компатриоту… Наглые вымогатели и шантажисты мне в моем доме не нужны.

– Ах, вот как?! – вспыхнул Мулланур. – Бедного старика, который осмелился попросить свои, честно заработанные деньги, вы называете вымогателем и шантажистом? В таком случае послушайте, что я вам скажу. Вы сейчас же… Поняли?.. Сейчас же полностью рассчитаетесь с вашим бывшим служащим Абдуллой. Это – первое. Теперь второе. Он немедленно вернется в свою каморку и будет занимать ее до тех пор, пока новая власть не отберет у вас эти роскошные апартаменты. Когда это произойдет, а я думаю, что произойдет это довольно скоро, Абдулла получит здесь новое жилье, полагающееся ему как трудящемуся… Вам все ясно? И не вздумайте, пожалуйста, мстить бедному старику. Не далее как завтра я навещу вас, чтобы проверить, выполнили ли вы мое предписание!

– В-вы не смеете!.. Кто вы такой?.. От чьего имени вы тут распоряжаетесь? – залепетал хозяин особняка.

– От имени Центрального комиссариата по делам мусульман, – отчеканил Мулланур.

И тут вдруг этот дородный, респектабельный, самоуверенный господин сразу сник. Муллануру даже показалось, что он съежился и стал меньше ростом. Впрочем, он еще пытался сохранить остатки апломба.

– Что ж, – буркнул он надмеппо. – Я подчиняюсь грубой силе.

– Так-то лучше, – кивнул Мулланур, повернулся и ушел.

…Вернувшись к друзьям, он не без удовольствия пересказал им всю эту сцепу.

– Таким образом, – заключил он свой рассказ, – наш комиссариат уже приступил к работе. Не смейтесь, я не шучу. Защищать справедливость – это ведь первейшая наша обязанность!

– И ты веришь, что буржуй сделает то, что ты ему приказал? – спросил Шариф.

– Еще как сделает! Как миленький!

– Ну, это мы проверим, – заметил Галимзян. – Теперь это уже не одного Мулланура касается. Дело идет о репутации целого учреждения.

– Непременно проверим, – кивнул Мулланур. – А сейчас, друзья, за работу!

И до самого вечера они говорили, обсуждали, записывали, пытаясь поточнее определить программу деятельности будущего комиссариата. Спорили до хрипоты, иногда даже кричали друг на друга, но неизменно приходили к соглашению, и после всех криков и споров на белом листе бумаги, исписанном мелким, убористым почерком Мулланура, появлялась новая строчка – очередной пункт или параграф, определяющий одну нз функций, целей или задач, которые призван будет решать Центральный комиссариат по делам мусульман.

3

Когда план работы комиссариата вчерне был составлен, Мулланур решил, что настала пора осуществить совет Ленина и попытаться привлечь к делу представителей: других партий. Надо было срочно, пока они еще не разъехались, встретиться с наиболее влиятельными членами мусульманской фракции Учредительного собрания.

Начать решили с двух самых крешшх орешков – с Алима Хакимова и Ахмета Цаликова.

Особенно важно было завязать контакт с Цаликовым, который пользовался большим влиянием и в кругах татарской интеллигенции. Не говоря уже о том, что сейчас Цаликов ни больше ни меньше как председатель исполкома Всероссийского мусульманского совета. Организация эта до Октября была весьма авторитетна, да и сейчас еще, пожалуй, сохраняет немалое влияние, в особенности среди зажиточной части мусульманского населения внутренних губерний России. Если бы удалось привлечь Цаликова к работе комиссариата, влияние Всероссийского мусульманского совета практически было бы сведено на нет.

Решили, что к Цаликову пойдет Галимзян. А Мулланур направился к Алиму Хакимову.

Такая расстановка сил была принята ими по очень простой причине. С Цаликовым Мулланур не был даже знаком, а с Хакимовым встречался, и не раз. В свое время тот даже весьма одобрительно отозвался о статье Мулланура «Тернистый путь», опубликованной в декабре прошлого года. Статья язвительно обличала Туктарова и его приспешников. Надо сказать, что Хакимов к числу стороиников Туктарова отнюдь не принадлежал. Напротив, он то и дело резко выступал против него, именуя и его самого, и ею соратников лакеями татарской буржуазии.

«Чем черт не шутит, – подумал Мулланур. – Может, мне и удастся найти с ним общий язик».

Хакимов жил в маленькой гостинице на краю города. Муллануру он как будто обрадовался. Пожалуй, если учесть все обстоятельства, радость его была даже несколько преувеличенной. Быть может, притворялся. А может, и в самом деле обрадовался, истолковав приход Мулланура как визит парламентера с белым флагом.

– Садись, дорогой друг! Садись… Рад, душевно рад тебя видеть! – захлопотал он. – Я знал, верил, что ты не отступишься от родного народа.

Хакимов был высок, представителен. Окладистая черная борода придавала его крупному горбоносому лицу благообразие, даже важность. И странно было видеть этого самоуверенного, надменного человека, еще недавно прочившего себя в вожди, услужливо и даже подобострастно суетящимся перед гостем в тесном, непрезентабельном номере захудалой петроградской гостиницы.

Еще не совсем понимая, куда тот клонит, Мулланур спокойно сел на предложенный ему стул и стал слушать.

– Как страшно, как ужасно мы ошиблись, дорогой Мулланур! – Хакимов говорил несколько театрально, словно обращался не к одинокому собеседнику, а выступал перед многолюдной аудиторией. – Увы! Это уже очевидно для всех. Мы ошиблись, веря в благие намерения большевиков. Но теперь… Теперь они наконец сорвали с себя маску! Показали миру подлинное лицо… Варварски разогнать Учредительное собрание… Так нагло попрать волю революционного народа… Народные избранники… Беззаконие… Народ не потерпит…

«Кажется, зря пришел», – подумал Муллалур. Однако он попытался все-таки прорваться сквозь этот поток ораторского красноречия.

– Погоди, Алим, – спокойно сказал он. – Мы ведь с тобой не на митинге. Поговорим спокойно, по-деловому…

– Ты прав. Речи тут не помогут. Надо действовать… Но все мое существо восстает…

– Мне кажется, ты не совсем правильно оцениваешь ситуацию.

– Не совсем… правильно? Да разве тут могут быть два мнения?.. А ты… Ты что же, одобряешь это вопиющее беззаконие?

– Помнишь, – спокойно продолжал Мулланур, – в декабре прошлого года в Казани, на Третьем губернском съезде Советов крестьянских депутатов, я говорил, что долг Учредительного собрания состоит в том, чтобы закрепить законодательно революционные завоевания народа. Помнишь?

– Помню. Ну и что?

– К сожалению, Учредительное собрание не пошло за революционным народом, не пожелало стать выразителем его воли.

– Вот, Мулланур, ты мне прямо скажи: ты-то одобряешь этот варварский разгон Учредительного собрания или не одобряешь?

– Это случилось пятого. А я приехал в Петроград шестого. Я там не был. А ты был. Вот ты и расскажи мне, что произошло. Почему эти твои народные избранники отказались принять декларацию, предложенную Свердловым? Там ведь говорилось о немедленной передаче всей помещичьей земли крестьянам. Почему не утвердили Декрет о мире? Декрет о земле?

– Крестьяне должны получить землю не из рук кучки террористов, узурпировавших власть, а в результате законодательного акта…

– Вот вы, народные избранники, и приняли бы такой законодательный акт.

– Только народ в лице его полномочных представителей может решать…

– Перестань, Алим! Ты прекрасно знаешь, что народ уже выразил свою волю. Народ довольно-таки ясно высказал свое отношение к войне: фронт сам развалился, без всяких большевиков. Народ ясно выразил свое отношение к помещичьему землевладению: не зря ведь крестьяне, не дождавшись ваших законодательных актов, отобрали землю у помещиков…

– Ты пришел ко мне для того, чтобы отстаивать эту анархическую идею?

– Нет, – тихо сказал Мулланур. – Я пришел предложить тебе войти в новое центральное мусульманское учреждение. В только что созданный Центральный комиссариат по делам мусульман.

– Кем созданный?

– Левой группой мусульманской фракции.

– По указке большевиков?

– Созданный для осуществления ближайших задач социалистической революции при поддержке Советского правительства, – отчеканил Мулланур.

– Ни за что! – выкрикнул Алим. – Никогда не войду я в этот ваш марионеточный комиссариат! Никогда не признаю ваше так называемое Советское правительство.

– Ну что ж. – Мулланур встал. – Больше нам с тобой говорить не о чем.

– Погоди, – остановил его Алим. – Прежде чем ты уйдешь, я хочу сказать тебе несколько слов. Помнишь ли ты, как совсем недавно, всего полгода назад, большевики сами же требовали: «Немедленный созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Всеобщая амнистия. Свобода стачек и собраний. Немедленное издание новых законов, определяющих права человека и гражданина…» Именно так все и было сделано. Депутатов избрали на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. В полном соответствии с требованиями большевиков. Созвали Учредительное собрание. Тоже в полном соответствии с требованиями большевиков. Так в чем же дело? Почему понадобилось его разогнать? Что произошло за эти полгода? Я тебе отвечу! – все больше распаляясь, говорил Алим. – Большевики захватили власть. Вот что произошло за эти месяцы! Они взяли власть, они уже на коне. И теперь мы им больше не нужны, нас можно выбросить на свалку, как падаль!

– Ах вот оно что, – сказал Мулланур. – Тут, стало быть, вопрос самолюбия. Кто первый сказал «о». Вы хотели, чтобы крестьяне получили землю от вас, а теперь вышло, что они получат ее от большевиков… А тебе не приходит в голову, Алим, что, если бы ты был настоящим революционером, душа твоя болела бы за крестьян. А тебе было бы все равно, от кого они получат землю. Важно, чтобы они ее получили.

– Смотри, как повернул! – растерялся Алим. Он подошел к Муллануру и заглянул ему в глаза. – Скажи честно: хитришь или от души говоришь?

– От души, Алим.

– Ну что ж, посмотрим. Жизнь покажет… Расскажи, какая программа у вашего комиссариата?

Мулланур давно понял, что с Алимом каши не сваришь. Но все-таки решил сделать еще одну, последнюю попытку.

– Информирование Советской власти о нуждах всех мусульман России, – стал он перечислять параграфы и пункты программы, которую они составили вместе с Шарифом и Галимзяном. – Информированпе мусульман о всех шагах и мероприятиях Советской власти… Удовлетворение культурно-просветительных нужд мусульманских трудящихся… Широкая массовая агитация и пропаганда идей Советской власти среди мусульман на их родных языках… Улаживание всякого рода конфликтов, которые могут возникнуть на местах между органами Советской власти и мусульманами…

– Иными словами, без Советов – ни шагу? Советы будут дергать за веревочку, а вы, как послушные куклы, как марионетки…

– Опять не то говоришь, Алим. Мы не будем работать, как ты выражаешься, по указке Советов. Мы сами будем полномочным учреждением Советской власти.

– Понятно, понятно. А если сказать прямо, без обиняков, ты предлагаешь мне пойти в полную кабалу к большевикам. Нет, Мулланур, – он покачал головой. – Не выйдет. На такое предательство я не способен.

– Ну что ж, – сказал Мулланур. – Не будем больше препираться, обмениваться сомнительными любезностями. Прощай!

– Почему же «прощай»? – вдруг злобно ощерился Алим. – Я думаю, мы с тобой еще встретимся. Мы сейчас по разные стороны баррикады. А люди, стоящие по разные стороны баррикады, рано или поздно встречаются.

– Я не стану уклоняться от такой встречи.

– Такие встречи, как учит история, происходят обычно с оружием в руках.

– Оружие у нас найдется!

Эти последние слова он кинул уже с порога. И бегом… И бегом по лестнице, на свежий воздух, поскорее прочь отсюда, из этого склепа, где остался один из тех, кого Ленин назвал «пришельцами с того света».

4

Поделившись с друзьями печальными результатами похода к Хакимову, Мулланур стал жадно расспрашивать, каковы их успехи.

– У меня то же самое, – криво усмехнулся Шариф. – Был у двоих. С пеной у рта орут, что мы предатели. Одни так побагровел, кровью налился, я думал – сейчас его кондрашка хватит…

– Ay тебя как? – обернулся Мулла пур к Галимзяну. – Неужели тоже без толку?

На встречу Ибрагимова с Ахметом Цаликовым он все-таки возлагал кое-какие надежды. Во-первых, Галимзян был искушеннее Шарифа в делах такого рода: ему и раньше приходилось выполнять различные дипломатические миссии. Да и Цаликов, что ни говори, был на десять голов выше всех своих коллег.

– Да нет, не сказал бы. Принял он меня хорошо. Выслушал. Ни разу не перебил… Ну а на прямой вопрос, согласен ли он сотрудничать с нами, так ничего и не ответил. Сказал, что подумает и сообщит нам свое решение позже.

– Ну что ж. Я считаю, что это не так уж плохо. Чем черт не шутит! Может, еще и пойдет этот старый конь с нами в одной упряжке! – обрадовался Шариф.

– Перетащить на свою сторону такого человека, как Ахмет-бек Цаликов, – это задача поважнее, чем привлечь десяток болтунов и демагогов вроде Хакимова, – задумчиво сказал Мулланур. – Надо ковать железо, пока горячо… Надо поговорить с ним еще раз.

– Опять Галимзяна пошлем? – спросил Шариф.

– Нет уж, увольте, – покачал головой Галимзян. – На этот раз пусть кто-нибудь другой попробует.

– Может быть, ты? – обернулся Мулланур к Шарифу.

– Я думаю, лучше всего пойти тебе, Мулланур, – мягко сказал Шариф.

Подумав, Мулланур согласился. Шариф был слишком резок, порывист, он мог сгоряча наговорить лишнего. Галимзян свои дипломатические ресурсы, пожалуй, уже исчерпал. Делать нечего, придется идти ему.

Цаликов жил у дальнего родственника неподалеку от Исаакиевского собора. Он сам открыл Муллануру дверь, учтиво пропустил его вперед и сделал широкий гостеприимный жест, приглашая пройти в одну из дальних комнат старой и, как видно, весьма просторной петербургской квартиры.

Мулланур назвал себя.

– О, как же, как же. Наслышан. Прошу вас! – Он усадил гостя в глубокое вольтеровское кресло, а сам уселся напротив. – Догадываюсь, что пришли вы не для того, чюбы просто поболтать о том о сем.

– Да, вы угадали. Я по тому же поводу, по которому к вам приходил вчера бывший депутат Учредительного собрания Галимзян Ибрагимов…

– Гм… Бывший?.. Это не совсем точно сказано. Да, я знаю, Учредительное собрание разогнано. Но депутат, что бы там ни было, остается депутатом до тех пор, покуда его не отзовут те, кто его избрал. Уж простите старика, но я себя бывшим депутатом отнюдь не считаю.

– Не будем спорить о словах.

– Не будем. Вы решили, если не ошибаюсь, создать некий комиссариат…

– Центральный комиссариат по делам мусульман.

– Вот-вот… Центральный… Центральный – это ведь примерно то же, что Верховный. Или, скажем, Главный. Следовательно, вы собираетесь выступать от имени всего мусульманского населения России. Не так ли? А кто, собственно, дал вам такие полномочия?

– Советская власть, – спокойно сказал Мулланур.

– Сильное это слово – «власть». Ничего не скажешь… Итак, вам дала полномочия Советская власть. А народ как же? У народа-то ведь не спросили?

Мы исходим из того, что Советская власть – это и есть власть народа. Она выражает самые коренные, самые насущные интересы всех народов России.

Как же именно осуществляет она эти насущные нтересы? Уж не тем ли, что разогнала законно избранное полномочное собрание народных предсталителей?

– Давайте смотреть правде в глаза, – сказал Мулланур. – Народ хотел мира, и Советская власть дала ему мир. Крестьяне хотели получить землю, и Советская власть в первый же день своего существования приняла Декрет о земле. Какая другая власть способна была сделать это?

– Гм… Ничего не скажешь, – вздохнул Цаликов.

– Вы же видите, – пошел в наступление Мулланур. – Народ пошел за Лениным. Это факт. А с фактами надо считаться. Кто во всей России заступился за Учредительное собрание? Кто выразил свой протест – не на словах, а на деле – по поводу его разгона? Признайте реальность, но отворачивайтесь от жизни. Россия пошла за Лениным, а не за вами!

Эти слова, Мулланур видел, произвели на Цаликова сильное впечатление. Во всяком случае, он надолго замолчал.

– Дорогой мой молодой друг, – наконец заговорил он. – Выслушайте меня внимательно и постарайтесь не отмахиваться от того, что я вам скажу. Я привык верить в то, что свобода есть высший дар, высшая ценность. Каждый человек рождается свободным, и он имеет священное, неотъемлемое право быть независимым, думать и чувствовать так, как это ему свойственно, как велит свободное развитие его духа.

– И я в это верю, – сказал Мулланур.

– Тем больше у меня оснований надеяться, что вы меня поймете… Так вот… то, что я сказал о человеке, в полной мере относится и к каждому народу. Велик народ или мал, силен или слаб, достиг ли он вершин человеческой культуры или едва только сделал на этом тернистом пути самые первые шаги – это все неважно. Каждый народ вправе сам решать свою судьбу, жить по своим закон нам и обычаям, ходить по родной отцовской земле и быть на ней хозяином, а не рабом, не чьим-то покорным слугой… И чтобы звучали вокруг не чужие слова иноземцев, огнем и мечом покоривших землю его предков, а родная материнская речь…

– Так ведь и мы хотим того же! – сказал Мулланур.

– Кто это «мы»? – спросил Цаликов.

– Мы, большевики-ленинцы. Именно такова наша программа. Полная свобода, полное равноправие и самоопределение всех наций. Это ведь главная установка Ленина в национальном вопросе…

– Ах, милый вы мой, – устало вздохнул Цаликов. – Вам не приходилось слышать старую солдатскую песню, которую, по слухам, сложил во время севастопольской кампании Лев Николаевич Толстой: «Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…»? В том-то и беда, мой юный друг, что ходить вам придется по оврагам.

– Ну ладно. Оврагами нас не испугаешь… – сказал Мулланур, с трудом скрывая раздражение: ему уже слегка надоели эти длинные, уклончивые монологи старика. – Я бы хотел, господин Цаликов, получить от вас определенный ответ: согласны вы принять участие в работе нашего комиссариата? – Мулланур постарался вывести из задумчивости Цаликова.

– Я пока не скажу вам ни да, ни нет, – наконец ответил тот. – Мне надо подумать. Я сообщу вам свое решение в самое ближайшее время…

– Хорошо. Мы будем ждать. – Мулланур поднялся.

«Все-таки жаль будет, – подумал он, – если старик откажется работать с нами!»

Но в глубине души он чувствовал, что дело это решенное. Им явно не по пути. Слишком уж круто разошлись их дороги…

5

С нетерпением ждал Мулланур новой встречи с Владимиром Ильичей.

Ожидание это не было пассивным: что ни день, он встречался то с какими-нибудь мусульманскими деятелями, то с ходоками – татарами, башкирами, киргизами, горцами, которых нужда заставила добраться аж до самого Петрограда. Он аккуратно записывал все их просьбы, пожелания, обещал поддержку и номощь.

И вот снова знакомый скромный кабинет, всю обстановку которого составляют два простых стола и несколько стульев. И Владимир Ильич опять ведет с ними быстрый, деловой разговор. На этот раз уже как с давними знакомыми.

Ленин достал из ящика небольшой листок бумаги и подвинул его через стол Муллануру. Лиловые печатные буквы так и запрыгали у Вахитова перед глазами.

Сделав усилие, он взял себя в руки и прочел вслух:

– «Учреждается Комиссариат по делам мусульман внутренней России при Народном комиссариате по национальным делам.

Комиссаром по делам мусульман назначается член бывшего Учредительного собрания от Казанской губ. Мулланур Вахитов; товарищами его – члены бывшего Учредительного собрания от Уфимской губ. – Галимзян Ибрагимов и от Оренбургской губ. – Шариф Манатов.

Председатель Совета Народных Комиссаров

Вл. Ульянов (Ленин).

Народный комиссар по делам национальностей

Джугашвили-Сталин.

Управляющий делами Правительства

Вл. Бонч-Бруевич.

Секретарь Совета Народных Комиссаров

Н. Горбунов»

– Ну, как ваши дела, товарищи? – спросил Ленин. – Что остальные члены мусульманской фракции? Вы с ними встречались? Так-так… Ну и каков результат? Согласны они работать с нами?

– К сожалению, пока ничего не выходит, Владимир Ильич, – сказал Мулланур. – Мы говорили почти со всеми, кто еще остался в Петрограде. Одни наотрез отказываются сотрудничать с Советской властью, другие темнят, третьи колеблются, тянут, не дают окончательного ответа.

Ленин нахмурился. Спросил:

– Есть еще какие-нибудь вопросы?

– Нет… Разво вот только… – замялся Мулланур.

– Да? Слушаю вас, товарищ Вахитов…

– Мы пока еще не знаем, где нам обосноваться.

– Об этом мы уже подумали. Сегодня же будет от моего имени направлено предписание комиссару гостиницы «Астория». Комнат пять вашему комиссариату на первых порах хватит?

– С лихвой, – сказал Мулланур. – И канцелярию там разместим, и приемную для ходоков. И даже, я думаю, еще и для клуба место останется…