Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Девушка была в легком пальто. Она даже не накинула на голову платок, и темные густые волосы ее трепетали на влажном весеннем ветру. Задумчивое и нежное выражение милого лица не было омрачено никакой заботой, глаза искрились радостью и безмятежным весельем. Но через минуту-другую скверное настроение спутника передалось и ей.

– Что с тобой, милый? – Галия заглянула в глаза Дулдуловичу. – Ты грустишь?

– И не захочешь, а загрустишь, – мрачно буркнул он в ответ.

Искорки веселья в глазах Галин мгновенно погасли.

– Скажи мне все! – взволнованно заговорила она. – У нас с тобой все должно быть пополам. И радость и беда. Не скрывай ничего, прошу тебя.

– Да все этот комиссар твой, – злобно сказал Дулдулович. – Невзлюбил меня. Придирается на каждом шагу.

– Мулланур?

– Он самый… То ли физиономия моя ему не приглянулась, а может, и еще что похуже…

– Похуже? – удивилась Галия. – А что может быть хуже?

– Не доверяет он мне, отстранил от всех важных дел. Видно, подозревает в чем-то. А в чем – не знаю.

– Может, тебе показалось? – робко предположила Галия.

– Показалось?! Как бы не так! Все уже заметили, что он меня на дух не принимает, третирует всячески. Ну а за ним и остальные. Вы все ведь так и смотрит ему в рот, ловите каждое его слово. Да и я, честно говоря, тоже сперва был от него без ума. Чуть ли не святым его считал. А он…

Но Галяя не дала ему продолжать.

– Нет-нет, – решительно оборвала она. – Ты неправ! Мулланур не способен держать камень за пазухой. Если бы он был тобой недоволен, он так прямо тебе об этом и сказал бы. А уж относиться к кому-нибудь с предубеждением – это и вовсе на него не похоже. Он справедливый…

– Видишь, как выходит, о нем плохого слова сказать нельзя, а ему так все можно! – упрямо твердил Эгдем.

– Что можно? Что ему можно?

– Преследовать меня! Подозревать меня! Подкапываться под меня!

И вдруг Галию словно ударило: она вспомнила разговор, который Мулланур совсем недавно завел с нею об Эгдеме.

– Да, верно, – она тряхнула головой, словно желая отбросить от себя это неприятное воспоминание.

– Что «верно»? – оживился Дулдулович.

– Он недавно расспрашивал меня о тебе.

– Что спрашивал?.. Ну? Что же ты замолчала?

– Спрашивал, давно ли я тебя знаю, где мы познакомились, – нехотя призналась Галия.

– И что ты ему наговорила?

– Сказала все, как есть. Что мне скрывать?

Долго еще бродили в тот вечер Дулдулович и Галия по набережной Москвы-реки. Эгдом рассказывал девушке о своей жизни, о долгих своих скитаниях по белу свечу, о том, как много горя привелось ему встретить в жизни, как часто приходилось терпеть от людской злобы и несправедливости.

Галия слушала и невольно поддавалась обаянию вкрадчивых, нарочито задушевных интонаций его мягкого, воркующего баритона. Почувствовав, что настроение его спутницы переломнлось, Эгдем становился все более и более напористым.

– Ты слишком доверчива, Галия, – обнимая девушку за плечи, внушал он. – Думаешь, твой Вахитов и дружок его Ибрагимов так уж бескорыстны? Только о мировой революции думают? Не волнуйся, себя тоже не забывают. Вся эта болтовня о революции, о страдающем народе только способ выдвинуться, вылезть наверх. Стать над нами, такими, как ты да я, да командовать, помыкать нами. Ну а я… Вот скажи честно, чем я хуже их?

Но тут Эгдем почувствовал, что, пожалуй, уж слитком разоткровенничался, и спешно стал исправлять свою ошибку.

– В конце концов, все мы живем не для себя, а для народа, для будущих поколений. Каждому хочется оставить о себе добрую память. И вот трудишься в поте лица, не щадишь ни сил, ни здоровья. Ночей не спишь. А потом вдруг находится вот такой Вахитов или Ибрагимов, и вся твоя работа, все твои усилия идут насмарку…

«Нет, – подумала Галия. – Он человек хороший, искренний. Просто обнжен на Мулланура, вот и злится. А когда человек злобится, ему трудно быть справедливым. Это пройдет. Мулланур – человек замечательный. И Эгдем тоже. И не может быть, чтобы два таких человека в конце концов не поняли и не полюбили друг друга…»

Глава II

1

Совнарком выделил для комиссариата довольно большую сумму денег – 90 180 рублей. Это было гораздо больше, чем ассигновали на нужды других национальных комиссариатов.

Мулланур ждал этих денег, как манны небесной. Однако время шло, а деньги все не приходили. Вот и сегодня на вопрос Мулланура, получены ли наконец совнаркомовские деньги, Эгдем Дулдулович, которому было поручено это дело, ответил, что нет, все еще не пришли.

– А в чем заминка? Вы выяснили? – спросил Мулланур.

– Наркомнац задерживает.

– С кем вы там говорили?

– С заместителем наркома.

– Надо было к самому наркому обратиться.

– Его вчера не было.

– Хорошо, можете идти. Я сам займусь этим делом.

Как только Дулдулович вышел, Мулланур соединился по телефону с Наркомнацем. У телефона оказался замнаркома.

– Добрый день, – сказал Мулланур. – Я хотел бы поговорить с народным комиссаром.

– А по какому вопросу, товарищ Вахитов? – спросил замнаркома.

– Да вот никак не можем получить деньги, ассигнованные нам Совнаркомом, – ответил Мулланур. – Хочу узнать, почему такая задержка?

– Тогда вы попали прямо по адресу. Это я распорядился пока их не выдавать.

– Вы?! Но почему? Какие у вас основания?

– Мы тут посоветовались с товарищами и решили, что девяносто тысяч для вашего комиссариата – это, пожалуй, слишком много. Вы ведь не одни у нас.

– Позвольте! – возмутился Мулланур. – Но это решение Совнаркома!

– Вот поэтому мы и решили направить в Совет Народных Комиссаров протест коллегии Наркомнаца.

– Выходит, решение Совета Народных Комиссаров для вас не обязательно?

– Совнарком не согласовал это свое решение с нами.

– Ну что же. – Мулланур изо всех сил старался сохранить спокойствие. – В таком случае мне придется обратиться в Совнарком.

– Пожалуйста. Но мы свое мнение не изменим. Предупреждаю вас.

И заместитель наркома повесил трубку. Поколебавшись, Мулланур решил позвонить Ленину.

– Совершенно верно, – подтвердил Владимир Ильич. – Совнарком действительно получил такой протест от имени коллегии Наркомнаца.

– Но как же так? – горячился Мулланур. – Ведь она должны подчиняться решению Совета Народных Комиссаров! А иначе полная анархия получается!

– Абсолютно с вами согласен, товарищ Вахитов, – успокоил его Ленин. – Именно анархия. Товарищи из Наркомнаца не совсем правильно понимают свои права и обязанности. Ну ничего. Мы это исправим. Сумму, выделенную для нужд мусульманского комиссариата, вы получите сполна. Обещаю вам это.

Свое обещание Ленин выполнил в тот же день. «В чем дело со сметой Вахитова на национально-мусульманскую агитацию? – писал он в своей записке, адресованной в Наркомнац. – Почему вы задержали эту смету?»

Мулланур был счастлив. Его не так радовало то, что спор решился в его пользу, как то, что Ленин сразу понял: деньги эти пойдут на очень важное, необходимое для революции дело.

На очередном заседании Совнаркома, проходившем под председательством Владимира Ильича, протест коллегии Наркомнаца был отклонен. Совет Народных Комиссаров подтвердил первоначальное решение: выделить для мусульманского комиссариата 90 180 рублей.

В тот же день в кабинете Мулланура зазвонил совнаркомовский телефон.

– Товарищ Вахитов? – раздался в трубке такой знакомый, бесконечно родной голос Ильича. – Ваше дело улажено. Вы можете сегодня же получить всю выделенную для комиссариата сумму.

– Спасибо, Владимир Ильич, – сдержанно поблагодарил Мулланур, с трудом преодолев мальчишеское желание заорать от радости во все горло.

– Я уверен, что деньги найдут достойное применение.

– Конечно, Владимир Ильич! Непременно!

И на этот раз ответ его был сдержан, по-деловому сух. Но в душе его все пело и ликовало.

2

Август Петрович Амбрустер, высокопоставленный эмиссар правительства Комуча в Самаре, был не в духе.

«Подумать только! Мальчишка! Жалкий инородец! Долго еще будет продолжаться это безумие?!»

В раздражении он швырнул на стол свежие номера «Правды» и «Известий», чтение которых вывело его из равновесия, и резко рванул колокольчик.

Отворилась дверь, и в комнату вошел высокий, сухопарый секретарь. Почтительно наклонил лысеющую голову.

– Немедленно вызовите Хакимова!

Сверкнув ослепительным пробором, секретарь удалился.

Амбрустер подошел к окну. Раздражение не улетучивалось, скорее, даже нарастало.

Двое солдат с винтовками вели арестованного рабочего.

«Ага! Попался, большевистский прихвостень! – злобно подумал Август Петрович. – Поделом тебе! Всех перестреляем до единого, пока не восстановим в стране законную власть!»

В дверь постучали.

Амбрустер отошел от окна, приблизился к массивному письменному столу, удобно устроился в кресле. Побарабанил пальцами по столу. Успокоился. Негромко сказал:

– Войдите.

Почтительно кланяясь, вошел Алим Хакимов.

Амбрустер задумчиво барабанил пальцами по столу, Молчал.

Алим не выдержал и решил первым нарушить молчание:

– Вы хотели меня видеть, Август Петрович?

– Да, господин Хакимов. Хотел.

– Я к вашим услугам.

– Грош цена вашим услугам! – взорвался Амбрустер. – Только болтать умеете! А между прочим, давно пора от болтовни переходить к делу! Вот, извольте полюбоваться. Читали?

Хакимов подошел к столу, осторожно, словно там была взрывчатка, взял в руки газеты.

– Читайте то, что подчеркнуто!

Хакимов развернул газету, медленно стал читать:

– «Действия и распоряжения Правительства…»

– Пропустите это. Дальше, дальше читайте! Я же вам сказал: только то, что отчеркнуто, – поморщился Амбрустер.

– «Всем мусульманским комиссариатам, – прочел Хакимов. – В грозный момент, переживаемый Советской Республикой, мусульманский пролетариат должен весь встать на ее защиту. Все красноармейские мусульманские части немедленно мобилизовать для борьбы с контрреволюцией. Распространяя воззвания, действуя в теснейшем контакте с Совдепами, все имеющиеся в вашем распоряжении силы посылайте против Дутова, чехословаков… В могучей борьбе за свободу мусульманский пролетариат обязан занять свое почетное место, идя вместе в бой со всеми пролетариями. Председатель Центральной мусульманской военной коллегии Вахитов».

– Н-да, – протянул Хакимов, дочитав воззвание до конца.

– Это еще не все! Читайте теперь вторую газету, – яростно крикнул Амбрустер.

– «Ко всем трудящимся мусульманам! – стал читать Хакимов. – В феврале 1917 года рабочие и переодетые в серую солдатскую шинель крестьяне сбросили в бурный поток истории трон кровавого царизма, а в великие, незабвенные октябрьские дни они мощным проявлением революционной энергии сокрушили силу русских капиталистов и создали Рабоче-Крестьянское правительство, на долю коего выпала тяжелая и ответственная миссия…»

– Неплохо, однако, владеет пером этот ваш компатриот, которого вы постоянно называли недоучкой, а так-же награждали всякими другими столь же нелестными эпитетами, – прервал его Амбрустер.

Не обратив внимания на ехидную реплику, Хакимов продолжал читать:

– «Пусть же, пусть со всех концов России огненной лавой несутся победоносные революционные воины-мусульмане на защиту власти рабочих и беднейших крестьян. И верим мы, глубоко верим, что проснувшийся к новым великим судьбам мусульманский пролетариат внесет в историю революционного движения славные героические страницы…»

– Хватит! – рявкнул Амбрустер. – С меня довольно. Читайте подписи!

Приблизив газетный лист к самым глазам, Хакимов медленно прочел:

– «Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)… Народный комиссар по военным и морским делам…»

– Дальше, дальше читайте! – снова не выдержал Амбрустер.

– «Председатель Центрального мусульманского комиссариата Мулланур Вахитов», – прочел Хакимов, и лицо его перекосилось от ненависти.

– Ну что? Убедились, как широко шагает этот ваш Вахитов? А ведь вы, помнится, клялись мне, что заткнете ему рот надолго. А то и навсегда. Так-то вы выполняете свои обещания, господин Хакимов?

– Я… Право, я не думал… – растерянно начал оправдываться Алим.

– Напрасно, господин Хакимов! Напрасно не думали. Надо было думать, И не только думать, но и действовать. Вы только поглядите, до чего дошло! Он уже с самим господином Ульяновым совместные обращения подписывает! Но это, в конце концов, не так существенно Карьера господина Вахитова меня, признаюсь, не слишком занимает. Важно другое. Этими своими обращениями он вышибает почву у нас из-под ног. И если мы не займемся вашим комиссаром вплотную, скоро у нас в Казани ни одного сторонника не останется. Нет, как хотите господин Хакимов, а этого вашего Мулланура Вахитова надо унять.

– Убрать? – спросил Хакимов.

– Фи! – поморщился Август Петрович. – Ну зачем же так грубо? Лично я против политических убийств. Нет, это надо сделать иначе. Более элегантно.

– В комиссариате Вахитова работает наш человек, – сказал Хакимов.

– Ну и что толку от этого вашего человека? Что он сделал? Чем помог? Сорвал он хоть какую-нибудь важную затею Вахитова?

– Нам важно было внедрить туда своего человека. Это удалось как нельзя лучше. Теперь он ждет указаний. Пока же мы получаем от него крайне ценную информацию.

– Вот как? И какого же рода эта информация?

– Совсем недавно мой агент сообщил мне, что все его усилия помешать Вахитову проводить свою линию в Наркомнаце потерпели крах. В Наркомнаце у нас тоже есть люди, но…

– Но что же?

– Вахитова поддерживает сам Ленин.

– Ну, не мне вас учить, господин Хакимов. Разные есть способы убрать с дороги человека, который вам мешает. Вовсе не обязательно уничтожить его физически. Можно уничтожить морально… Не понимаете?.. Ну, скажем, распустить какой-нибудь порочащий его слух.

– Я полагаю, что обычай писать жалобы друг на друга существует не только у нас…

– Вы имеете в виду донос?

– Назовите это доносом, я не возражаю. – Амбрустер снова поморщился. – Надо сделать так, чтобы персоной господина Вахитова заинтересовалась ЧК.

– Я вас понял, Август Петрович, – почтительно наклонил голову Алим, – и немедленно дам указания своим людям. Думаю, что на этот раз мы не промахнемся. Вы совершенно правы, давно уже пора унять этого выскочку!

3

В этот день у Дулдуловича было особенно много работы, и он вернулся домой совсем поздно. В голове была только одна мысль: скорее бы лечь в постель, вытянуть ноги, забыться сном.

Однако дома его ожидал не слишком приятный сюрприз. Едва только он отворил дверь и зажег лампу, как ему бросилась в глаза знакомая тщедушная фигурка, свернувшаяся калачиком на его кровати. «Харис! Жив курилка! Ну, если Харис здесь, значит, опять что-то заваривается».

Смирившись с мыслью, что о спокойном ночном отдыхе не приходится и мечтать, Дулдулович стал будить нежданного гостя.

Харис проснулся мгновенно, словно и не спал, а лишь прикидывался спящим. Сел на кровати, по-восточному скрестив ноги. Лукавое, умное личико его оживилось остренькой иронической усмешкой. Сна не было ни в одном глазу.

«И откуда только в нем силы берутся. Поглядеть – еле-еле душа в теле, а вот поди ж ты! И не устает даже. Словно железный», – неприязненно подумал Дулдулович.

– Здравствуй, дорогой! Рад тебя видеть, – говорил между тем Харис. – Привет тебе от нашего общего друга Алима. Алим тебя помнит, любит. Надеется, что и ты его не забыл.

– Думаю, ты прибыл сюда не только для того, чтобы передать мне его любовь?

– Верно, верно. Не только любовь, но и указания Алим велел…

– Велел? – усмехнулся Дулдулович. – Ну, вряд ад Алим Хакимов имеет такую власть, чтобы давать мне указания, а тем более повелевать мною. Покамест я служу не у него, а в советском учреждении.

– Верно, верно, – покивал головой Харис. – Не будем спорить о словах. Скажу по-другому: Алим настоятельно советует тебе предпринять какие-то решительные шаги, чтобы обезвредить Вахитова.

– Что значит «обезвредить»? – Дулдулович невольно поежился.

– Надо придумать что-нибудь такое, чтобы он уже не вывернулся. Алим такую мысль подал: что, если на него донос написать?

– Если я это сделаю… Ты понимаешь, чем это пахнет? Да ведь меня же сразу на чистую воду выведут! Этот Вахитов перед ними чист как стеклышко. На нем даже самого маленького пятнышка нету!

– Э, брат, недаром ведь говорят, что на солнце и то есть пятна. Придумай что-нибудь. Не бойся. Никто даже и не узнает, что это ты донос написал. Подписываться ведь не обязательно. Донос может быть и анонимный. Важно лишь, чтобы они поняли, что это свой человек пишет, отсюда. Из самого их гнезда. Знающий факты. Знающий всю ихнюю советскую механику. А тут как раз тебе и карты в руки.

– Не поверят.

– У-у! Еще как поверят! Это уж твое дело, дорогой, так написать, чтоб поверили, Главное, не сбивайся на мелочи. Придумай что-нибудь такое, чтобы у них волосы на голове зашевелились, когда читать будут. В большую ложь не поверить нельзя.

Глава III

1

Лето 1918 года было трудным для молодой Советской власти. Вести с фронтов приходили одна тревожнее другой. Наспех сформированные, бедно экипированные, плохо обученные воинские формирования только что созданной Красной Армии с тяжелыми боями отступали к Москве.

Особенно сложное положение создалось на Восточном фронте. «Сейчас, – писал в те дни Владимир Ильич Ленин, – вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань – Урал – Самара».

Это были земли, с древних времен населенные тюркскими племенами – татарами, башкирами, чувашами, казахами… Жизненно важной задачей Советской власти в этот момент было завоевание доверия местного населения. Необыкновенно важно было сколотить воинские соединения, сформированные из представителей народов, испокон веков населяющих эти земли. Знание местности, языка, на котором говорит коренное население, – все это становилось важным военно-стратегическим фактором, помогающим вести быстрые наступательные операции.

Мулланур и его сотрудники делали все, что было в их силах, чтобы как можно больше воинов-мусульман влилось в части Красной Армии, сражающиеся на Восточном фронте. Первый татаро-башкирский батальон, сформированный в Москве, уже прибыл в Казань.

В стратегических планах командования сил русской контрреволюции, готовящих наступление на Москву, Казань занимала особое место.

Один из видных деятелей белого движения впоследствии так объяснял это:

«Казань было решено взять во что бы то ни стало. Это было необходимо по следующим мотивам: в Казани находилось все золото Российского государства. Там же находилось колоссальное количество артиллерийского и интендантского снаряжения. Кроме того, Казань была важным политическим центром России и главным центром Поволжья».

Но коммунисты решили Казань отстоять любыми силами, врага задержать еще на подступах к городу.

Казанский Совдеп и губком партии располагали сведениями, что город кишмя кишит белогвардейскими и националистическими контрреволюционными подпольными группами, готовыми в любой момент всадить нож в спину защитникам города. Бороться с контрреволюционным подпольем было неимоверно трудно. Местная ЧК, возглавляемая секретарем Казанского комитета РКП (б) Олькеницким, предложила план операции. Но осуществить этот план своими силами было невозможно. С одобрения губкома Олькеницкий выехал с этим планом в Москву.

Татаро-башкирский батальон был поднят ночью по тревоге.

Приказ гласил:

«Окружить привокзальный район, прочесать улицы, задерживая всех подозрительных лиц, а затем выйти к реке Булак на соединение с батальоном имени Карла Маркса!»

Добровольцы понимали, что дело им предстоит нешуточное. Давно уже в городе поговаривали о готовящемся выступлении контрреволюционного подполья. Опасались даже, что дело дойдет до уличных боев.

Операция проходила спокойно. Редкие одиночные прохожие, подвергнутые проверке, оказывались мирными обывателями, и бойцы батальона уже начали было подумывать, не напрасно ли их подняли ночью по тревоге, не зряшной ли была вся эта затея. Однако, спускаясь по одной из узких улочек к самой реке, они вдруг нежданно-негаданно наткнулись на многочисленную группу вооруженных людей. Сперва те попытались бежать, но, поняв, что окружены, стали отстреливаться.

Прозвучала команда:

– Не стрелять! Взять живыми!

Рассыпавшись цепью, красноармейцы медленно сжимали кольцо окружения. Численное превосходство и бесстрашие добровольцев сделали свое дело. Вскоре все было кончено: группа неизвестных была схвачена и разоружена.

Зафырчал автомобильный мотор – это прибыл на место происшествия Гирш Олькеницкий. Выйдя из машины, он медленно прошел мимо арестованных, пристально вглядываясь в их лица. Иные из них отводили глаза, иные хмуро, исподлобья глядели на комиссара ЧК.

Ткнув пальцем в троих арестованных, Олькеницкий приказал:

– Ко мне в машину! Это особо опасные преступники. Остальных – строем в ЧК.

Бойцы татаро-башкирского батальона и не подозревали, кто были эти «особо опасные преступники», которых Олькеницкий посадил в автомобиль и увез с собой. А если бы им сказали, вряд ли они поверили бы, что такое возможно. Это была группа московских чекистов, приехавших из столицы в соответствии с планом, разработанным Казанской ЧК. Они приехали в Казань тайно, под видом активных членов савинковского «Союза защиты родины и свободы», проникли глубоко в логово контрреволюционного подполья, внедрились в самое его сердце и, рискуя головой, помогли выявить и ликвидировать всю головку контрреволюционного заговора.

Но контрреволюционное подполье еще существовало. Враг был силен и вскоре показал свои железные когти. 23 июня 1918 года бандитской пулей был убит Гирш Олькеницкий.

К городу приближались полки восставших чехословаков и армия Комуча.

Впереди была беспощадная, кровопролитная борьба.

2

Ади Маликов, сопровождавший Первый татаро-башкирский батальон на Восточный фронт, возвращался в Москву.

Тяжело было у него на сердце. Угрожающее положение, в котором он оставил Казань, лишало его покоя и сна. Мысль о том, каково сейчас товарищам, оставшимся в его родном городе, не покидала его ни на минуту. Давно уже Маликов пришел к выводу, что в этот грозный час все работники Центрального мусульманского комиссариата должны перебраться из Москвы в Казань, чтобы возглавить борьбу трудящихся мусульман за создание Татаро-Башкирской республики. Эту идею горячо поддержал Яков Семенович Шейнкман. Он просил Маликова передать Муллануру, что казанские большевики с нетерпением ждут его в родном городе. Яков Семенович считал, что приезд Вахитова в Казань подымет боевой дух революционных защитников города. Ади волновался: ему не терпелось поскорее узнать, как отнесется к этой идее Мулланур.

У здания комиссариата, как всегда, толпились люди. Над главным входом висел кумачовый плакат. Белые буквы на выцветшей красной материи складывались в слова:

«Пламенный привет делегатам социалистических организаций военнопленных и рабочих-турок».

«Ага, – подумал Ади. – Значит, конференция уже началась».

Он вспомнил, что сегодня, 22 июля 1918 года, должна была начаться конференция левых турецких социалистов, находящихся на территории Советской республики. Готовили конференцию и должны были проводить ее Мулланур Вахитов и Мустафа Субхи.

«Мулланур, наверное, где-то там, в зале, – подумал Ади. – В президиуме. А может быть, даже и на трибуне».

Так оно и оказалось. Еще в коридоре Маликов услышал раскатистый баритон Мулланура, разносившийся по всему зданию:

– Товарищи турецкие социалисты! Озаренные светом правды и обновленной мысли, с красным знаменем в могучих руках, сыны Востока спешат в ряды международного пролетариата!..

Маликов тихонько, на цыпочках проскользнул в зал и примостился в последнем ряду.

Как всегда, слушая Мулланура, он заразился его страстью, подчинился властному обаянию его речи, согретой убежденностью. Вероятно, именно она, эта вера, самые обыкновенные слова делала необыкновенными, зажигающими людские сердца.

Маликову казалось, что Мулланур, увлеченный речью, не обратил на него внимания. Да он и не хотел отвлекать его своей персоной. Но Мулланур едва заметным кивком головы дал понять, что появление Ади в зале не осталось для него незамеченным.

Глядя прямо ему в глаза, словно продолжая давно начатый разговор, Мулланур закончил свою речь, обращаясь уже не только к делегатам конференции, но и лично к нему, к Ади Маликову, только что приехавшему из находящейся в смертельной опасности Казани:

– Мы только что проводили Первый татаро-башкирский батальон на защиту нашей священной революции! Мы ждем от наших красных мусульманских воинов великих подвигов и славных боевых дел. Скоро отправится на фронт Второй социалистический мусульманский батальон. Сейчас, в эти грозные дни, вся деятельность нашего комиссариата сосредоточится на работе военного отдела. В заключение хочу поставить вас в известность, товарищи, о решении исключительной важности, принятом нами сегодня: наш комиссариат покидает Москву и переезжает в Казань, туда, где решается сейчас судьба нашей революции…

В перерыве Мулланур подбежал к Маликову, стиснул его в объятиях.

– Все подробности потом. Сперва главное: как ты считаешь, выдержит Казань? Выстоит? Как настроение Совдепа? Что просил передать Шейнкман? – засыпал он его вопросами.

– Погоди, не все сразу, – сказал Ади, едва переводя дух после железных объятий Мулланура. – Ну, во-первых, Шейпкман просил передать тебе, что Казанский губком, Совдеп и Казанский мусульманский комиссариат делают все, что в их силах, чтобы отстоять город. А во-вторых… он просил, чтобы ты, если сможешь, срочно сам приехал в Казань… Это как, реально?

– Ты ведь слышал. Вопрос уже решен: мы переезжаем.

– Но ведь надо, вероятно, еще согласовать это с Наркомнацем?

– Все согласовано. Вчера я говорил с Ильичей, и он полностью поддержал.

– Значит, едем? А когда?

– Как можно скорее. Самое позднее через несколь: дней.

– Здорово! Можно я с вами?

– Конечно! Вечером соберемся, все обсудим.

3

Было уже далеко за полночь, но сотрудники Центрального мусульманского комиссарита не расходились. Ждали комиссара, которого срочно вызвали к Ленину. Все понимали, что это связано с решением о переезде в Казань, и все-таки терялись в догадках. Может быть, случилось что-нибудь еще, о чем они не знают?

– Не иначе как что-то переменилось, – говорил Ади Маликов, нервно шагая из угла в угол.

Но что, собственно, могло перемениться? Ведь только позавчера Мулланур Вахитов на заседании Совнаркома был назначен чрезвычайным комиссаром по продовольствию в Поволжье. Сроки выезда были точно определены. Что же мог означать этот внезапный, срочный вызов?

– Что бы ни случилось, – размышлял вслух Ади, – мы должны быть готовы выехать в любой момент. Хоть сейчас. Если мы…

Он не успел закончить фразу. В коридоре послышались быстрые, энергичные шаги. Распахнулась дверь, и в комнату вошел – нет не вошел, влетел – Мулланур.

– Товарищи! – Он обвел взглядом всех своих соратников. – С товарищем Лениным окончательно согласованы все наши планы, уточнены разработанные ранее мероприятия по усилению Восточного фронта, главным образом по линии Казань – Симбирск. Должен сказать, что, по последним сводкам, положение там чрезвычайно серьезное… Я прошу каждого еще раз продумать все обстоятельства, сделать для себя все необходимые выводы. Казань приобретает значение исключительное. Товарищ Ленин сказал, что это сейчас главное звено. От того, удержим ли мы Казань, зависят судьбы нашей революции.

Товарищ Ленин просил нас сделать все, что в человеческих силах, чтобы отстоять город.

– Значит, выезжаем? – сказал Ади.

– Выезжаем. Подписан мандат, дающий мне право вмешиваться во все сферы управления, каким бы ведомствам они ни подчинялись. Нам дано право переговоров по прямому проводу с Москвой, непосредственно с Совнаркомом. Выезжаем первого августа.

4

Абдулла стоял на часах у входа в комиссариат. Собственно, не стоял, а прохаживался взад и вперед, время от времени поправляя висящую на плече старенькую трехлинейку да придирчиво вглядываясь в лица поминутно входящих в подъезд людей.

Внимание его привлек высокий усатый мужчина в пиджаке, в сапогах. Остановившись перед зданием комиссариата, он с веселой усмешкой глядел на Абдуллу.

– Что, браток? Стоишь, сторожишь?

– Стою, – буркнул Абдулла, не соображая, куда клонит этот странный прохожий.

– И всех пускаешь, кому не лень?

– Кого надо, пущу, а кого надо, задержу, – сердито огрызнулся Абдулла.

– Время-то тревожное. Надо бы пропуска завести, а не пускать, кого ни попадя.

– Ладно, ладно, проходи, – проворчал Абдулла, уже совсем рассердившись на прохожего, упорно сующего нос не в свое дело. – Говорят тебе: знаю, кого пускать, а кого нет. Не зря меня тут поставили. Я всех своих в лицо знаю.

– И меня тоже знаешь? – усмехнулся прохожий. Его живые карие глаза светились каким-то странным весельем.

– Тебя не знаю. Потому и говорю: проходи. Нечего тебе тут стоять, С часовым разговаривать не положено.

– А может, все-таки пустишь? Мне комиссар нужен.

– Комиссар занят. Сегодня никого не принимает.

– Ну-у… Для старого-то друга можно сделать исключение.

– У него друзей знаешь сколько? Каждый мусульманин считает нашего комиссара своим другом. А тебе зачем к нему?

– Зря, брат, я вижу, ты похвастался, что всех своих в лицо знаешь, – покачал головой загадочный прохожий.

Эти слова озадачили Абдуллу, Он пристально вгляделся в лицо прохожего, и вдруг оно и впрямь показалось ему знакомым. Да, да, конечно! Где-то он уже видел эти веселые карие глаза, эту большую бородавку на широком добром лице.

– Постойте! – сказал он. – Я помню, вы выступали у нас в комиссариате, когда обсуждалось положение о нашей республике.

– Было дело, выступал, – улыбнулся прохожий.

– Так бы сразу и сказали, – обрадовался Абдулла. – Проходите! Комиссар у себя. Нынче он никуда не выезжал.

Мулланур действительно в этот день никуда не выезжал из комиссариата. Но и на месте ему не сиделось. Дел перед отъездом было невпроворот. Причем дел не вполне обычных. Вот сейчас, например, надо срочно идти принимать оружие, только что прибывшее для Второго татаро-башкирского батальона.

Занятый своими мыслями, он быстро шел по коридору и сперва даже внимания не обратил на человека, идущего ему навстречу. И только когда тот улыбнулся своей добродушной улыбкой и радостно раскрыл руки для объятия, Мулланур его узнал:

– Пиктемир! Ты?! Какими судьбами?

– Да вот приехал по делам чувашского отдела при Наркомнаце. А у вас тут, гляжу, все дела сворачиваются. Я туда, сюда, а мне говорят: так, мол, и так, формируется Второй добровольческий батальон. Ну, я сразу и решил, что мое место нынче с вами.

– Повоевать захотелось?

– Не сидеть же в сторонке, когда петля схватила нас за горло и с каждым часом сжимается все туже и туже.