Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Михаил Юхма
КУНГОШ – ПТИЦА БЕССМЕРТИЯ
Повесть о Муллануре Вахитове

Часть первая
НУР – ЗНАЧИТ ЛУЧ СВЕТА

Глава I

1

Год 1918-й. Второе января.

Чуть ли не вся Казань сошлась в этот день на широкую площадь к зданию бывшего Дворянского собрания: здесь теперь разместился Казанский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

В многолюдной толпе, собравшейся перед зданием Совдепа, преобладали татары. Но можно было увидать в ней и русских, и чувашей, и марийцев, и удмуртов, и мордвинов, и башкир – людей самых разных наций и народностей, населявших обширную Казанскую губернию. В овчинных полушубках, в старых засаленных халатах, в войлочных чапанах, они запрудили всю площадь. Казалось, уж яблоку тут негде больше упасть, но толпа все прибывала. Дальние, только подошедшие, напирали на ближних, стремясь протиснуться к самому зданию.

Холод стоял лютый: крещенские морозы. А тут еще ветер, да такой резкий, обжигающий – прямо беда! Про такие холода татары говорят: «Сплюнуть и то нельзя: вместо плевка на землю упадет ледышка».

Снег под ногами скрипит так, что небось за версту слышно. Поднесешь ко рту закоченевшие пальцы, чтобы согреть их горячим дыханием, – вмиг все лицо облохматит колючий иней.

В такую погоду хороший хозяин и собаку-то на мороз не выгонит. Какая ж нужда заставила всех этих людей стыть на холодном, леденящем ветру, на широкой, со всех сторон продуваемой площади?

Чтобы не закоченеть вовсе, люди притопывают ногами, пихают друг друга – кто плечом, кто локтем. И все не сводят глаз с высоких двустворчатых дверей здания. То и дело раздаются голоса:

– Долго еще ждать-то? Вроде бы уж пора!

– Давно пора! Того и гляди, отойдет поезд-то!

Два человека, которых, похоже, занесло в эту толпу случайно, переговаривались вполголоса. Разговор начал дородный, широкоплечий мужчина в теплой куртке, добротной меховой шапке и валенках.

– Что за шум? Кого ждут? – спросил он у щупленького, тщедушного человечка в старенькой шубейке и видавшей виды кубанке.

– Наверно, митинг будет совдеповский, – отозвался тот. В разговор вмешался старый татарин с заиндевевшей козлиной бородкой.

– Товарища Вахитова провожают. В Петроград едет. На Учредительное собрание, – объяснил он.

– Это какого ж Вахитова? – оживился тщедушный, отчаянно растирая свой побелевший нос вязаной рукавицей. – Мулланура, что ли?

– Его самого, – расплылся в улыбке старик; он явно обрадовался, что собеседник слыхал про человека, ради которого собралась вся эта толпа. – Нашего Мулланура… Вот и я тоже пришел проводить его. Даже кучтэнэч для него припас…

Он показал узелок, в котором был приготовленный загодя кучтэнэч, то есть гостинец.

– Этот Вахитов тебе родственник, что ли? – спросил, глядя исподлобья на старика, широкоплечий.

– Да нет, – махнул рукой старик. – Какой родственник… Я его и не знал вовсе. А он меня от позора спас. Дело так было…

Он совсем уже изготовился начать какой-то, видно, обстоятельный рассказ, но широкоплечий прервал его речь досадливым нетерпеливым жестом:

– Ладно, ладно, потом… В другой раз расскажешь…

И, взяв своего спутника под руку, отошел от словоохотливого старика.

– Зря вы, господин Дулдулович, пренебрегли его рассказом, – заговорил тщедушный, едва они отошли в сторонку. – Не мешало бы услышать, так сказать, глас народа… Этот Вахитов, должен вам сказать, интереснейшая личность. Подлинное дитя нашей бурной эпохи… Сам он, насколько мне известно, не принадлежит к представителям неимущих классов. Внук состоятельного купца. Однако в этой острой ситуации сделал крупную политическую карьеру.

– Ну уж и карьеру…

– Не смейтесь. Он у них в МСК главный человек!

– МСК? Это еще что за зверь?

– Мусульманский социалистический комитет. Это, пожалуй, самая влиятельная здесь, у нас, организация. Входят в нее представители всех социалистических партий. Разумеется, и большевики тоже. Мулланур Вахитов, по слухам, принадлежит именно к этой партии. Но он этого не афиширует. Однако получается, что большевики через него, через Вахитова то есть, негласно руководят деятельностью всего МСК.

– Ну и хитрая же бестпя этот ваш Вахитов!

– Да, уж в ловкости и уме ему не откажешь. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что свою принадлежность к большевикам он держит в тайне. Узнав, что он большевик, многие мусульмане тотчас бы от него отвернулись.

Дулдулович повернул голову и остановил на своем собеседнике тяжелый, внимательный, изучающий взгляд.

– Это правда? – после долгой, многозначительной паузы спросил он.

– Что – правда?

– Правда, что иные сторонники Вахитова и впрямь готовы от него отвернуться?

– Ах, господин Дулдулович, – вздохнул тщедушный. – Мы так часто принимаем желаемое за действительное…

– Ну что ж, – отозвался Дулдулович. – Спасибо за откровенность. Нам, истинным мусульманам, не годится морочить друг друга. Всегда лучше знать правду, как бы ни была она горька… Кто же все-таки входит в этот Мусульманский социалистический комитет? Верно, одна голытьба?

– Эх, если бы так… – вздохнул тщедушный. – То-то и беда, что МСК теперь уже большая сила! Проклятый Вахитов сумел привлечь туда многих интеллигентов. Он, знаете ли, умеет привязать к себе людские сердца…

– Ты склонен объяснять это только личным обаянием господина Вахитова?

– Не только обаянием, но и другими качествами. Он весьма начитан. К тому же великолепный полемист. Главная его сила – поразительное спокойствие. Если б вы видели, как он умеет слушать противника! Ни один мускул на лице не дрогнет. А потом с этакой спокойной усмешечкой ка-ак пойдет опровергать довод за доводом… Камня на камне не оставит! Логика у него, надо сказать, железная…

– Ну, и в нашем Мусульманском комитете тоже немало блестящих людей… Туктаров, Исхаков, Терегулов, Гаспринский, Таначева, Максудов, Алкин… Цвет нации! Цвет мусульманского мира!

– Да, имена громкие, ничего не скажешь, – усмехнулся тщедушный. – Однако сохранить безраздельное свое влияние на людей им так и не удалось. Наш Мусульманский комитет был создан седьмого марта прошлого года. А ровно через месяц, седьмого апреля, организовался МСК. Не так уж трудно было сообразить, что МСК создан в противовес Мусульманскому комитету. Но покамест этот ваш цвет нации занимался пустыми словопрениями, МСК с каждым днем все больше и больше набирал силу. Влияние его росло с каждым днем. И вот вам результат…

Он кивнул на толпу, сгрудившуюся у здания Совдепа.

– А кто выбирал Вахитова в Учредительное собрание? – задумчиво спросил Дулдулович.

– Он прошел туда по списку номер десять, то есть от МСК. Выбран по трем округам. Так что, как видите, популярность среди мусульман у него немалая.

– Да, – мрачно сказал Дулдулович. – Ты прав. Раньше надо было думать. Задавить этого Вахитова, пока он силу не набрал… Ну да что теперь об этом… Ладно, друг мой Харис, оставим этот разговор. Скажи мне только напоследок: как ты думаешь, к чему стремится этот Вахитов? Чего ему надобно? Власти? Славы?

– Он говорит, что власть должна принадлежать народу.

– Ну, это теперь все говорят. А за этим-то у него что скрывается? Не может ведь такой умный человек не понимать, что власть никогда не была и не будет в руках у голытьбы.

– Помню, он как-то выступал в рабочем клубе Алафузовскои фабрики. Ну, один из его противников задал ему как раз вот такой вопрос. «Вы требуете, – сказал он! – немедленной передачи власти рабочим и крестьянам. Да ведь они неграмотные! Сами подумайте, как они будут управлять государством?»

– Интересно! И что же Вахитов?

– Он так сказал: «Рабочие, быть может, пока и неграмотные, и управлять государством не умеют. Но они сумеют диктовать вам свою волю. А вы, грамотные, будете выполнять то, что они вам продиктуют!»

– Ну, это демагогия, – пожал плечами Дулдулович.

– Я же говорю, демагог! – поддакнул Харис.

Тем временем вокруг началось какое-то движение. Народ заволновался, и вдруг вся толпа хлынула во двор Совдепа. Пока Дулдулович и Харис соображали, что к чему, пока они, выброшенные людским водоворотом, подоспели к задним рядам толпы, теснившейся во дворе, митинг уже начался.

Говорил плотный, невысокий человек, которому, судя по его спокойному, уверенному тону, давно уже не в новинку было размышлять вслух при большом стечении народа.

– Товарищи мусульмане! Мы тоже за Приволжскую автономию! Мы, большевики, стоим за самоопределение всех наций, входивших в состав бывшей Российской империи. Но только при одном условии: если вы сами будете вершить свою судьбу. Только в том случае, если власть будет в руках мусульманских рабочих, мусульманских крестьян и мусульманских солдат, – только тогда перед всем трудовым мусульманским миром откроются ворота в новую, светлую жизнь!

– Это что за птица? – спросил Дулдулович у Хариса.

– Яков Семенович Шейнкман. Председатель Казанского Совдепа. Тот самый, по указке которого действует Вахитов.

Дулдулович молча вглядывался в лицо оратора, то ли стараясь не пропустить ни единого его слова, то ли просто по облику пытаясь угадать, что он за человек.

– Н-да, – подвел он итог своим наблюдениям. – Это как будто крепкий орешек… А нельзя ли, – жестко усмехнулся он, – из этого Шейнкмана сделать шейха Мана?

Харис подобострастно рассмеялся, давая понять, что по достоинству оценил шутку.

– К сожалению, такого «шейха», какого нам хотелось бы, из него не сделаешь. Он ведь заядлый большевик. Во время октябрьских событий был в Петрограде, работал бок о бок с главным большевистским вожаком Ульяновым-Лениным… А каламбур этот не вам первому в голову пришел. В народе его давно уж так называют: шейх Ман. К сожалению, не с насмешкой называют, а любовно…

От этой последней реплики Дулдуловича так и передернуло.

– Да уж, – злобно прошипел он. – Любить пришлых – это мы умеем. – И задумчиво добавил: – Стало быть, сам господин Ульянов прислал нам этого шейха? Что ж, будем иметь в виду. А кто это слева от него? В очках?

– Гирш Олькеницкий. Секретарь большевистского комитета. Говорят, бывший поднадзорный.

На трибуне тем временем очутился уже другой оратор. Его слушали далеко не так внимательно, как Шейнкмана, и, быть может, поэтому, стараясь перекрыть недовольный насмешливый ропот толпы, он надсадно выкрикивал каждое слово, даже таращил глаза от напряжения.

– Жемэгат! Братья! – надрывался он. – Не забывайте, что мы с вами потомки великого Чингиза, завоевателя вселенной!..

– Где Чингиз и где ты? – крикнул из толпы звонкий насмешливый голос. – Думаешь, люди не помнят, что ты байстрюком родился?

– Проезжего цыгана потомок – вот ты кто! – подхватил другой.

Незадачливого потомка Чингиз-хана проводили свистками и улюлюканьем.

Снова вышел вперед Шейнкман.

– Слово предоставляется, – громко выкрикнул он, – товарищу Вахитову!

Толпа качнулась и еще плотнее сгрудилась вокруг трибуны. Стало совсем тихо.

– Видите, как встречают? – шепнул Дулдуловичу Харис.

– Вижу, вижу, – мрачно буркнул тот. – Успел этот Вахитов вскружить голову мусульманам.

На трибуне стоял невысокий худощавый человек в черной папахе и форменной, похоже, студенческой шинели. Ровный румянец покрывал его волевое лицо. Но голос у этого хрупкого на вид и совсем еще молодого человека оказался могучим и сильным – настоящий громовой голос прирожденного оратора.

– Было время, когда многие думали, что господа милюковы, гучковы и керенские пекутся о свободе народа. В феврале семнадцатого мы радовались: царя больше нет, победила революция. Казалось: чего еще? Но Гучков с Милюковым… Да что там Гучков, что Милюков… Многие из тех, кто искренно почитали себя социалистами, думали, оказывается, не о свободе, а о том же, о чем думали их предшественники – царские министры… О проливах! О захвате новых земель! О расширении и усилении Российской империи… О Дарданеллах! О Босфоре!..

Дулдулович изумленно воззрился на Хариса.

– Ты слышишь?

Харис пожал плечами, как бы давая понять, что эти слова оратора вовсе его не поразили. Но Дулдулович был явно другого мнения.

– Вот молодец! – никак не мог он успокоиться. – Окажись я на этой трибуне, клянусь аллахом, сказал бы то же самое! Слово в слово. Русские – исконные наши враги! Они всегда только о том и думали, чтобы ослабить нас, мусульман… Вытеснить и с Черного моря, и с Балкан, и с Кавказа… Отобрать проливы… Молодец! Правильно говорит!

– Товарищи! – продолжал тем временем оратор. – Наша судьба в наших собственных руках! Если вы не хотите, чтобы мы, мусульмане, стали игрушкой в руках европейской буржуазии, возьмите мусульманские дела в свои собственные руки!

В толпе захлопали, зашумели. Раздались громкие одобрительные выкрики.

Дулдулович тоже не удержался и крикнул:

– Молодец! Правильно говорит!

– Я бы на вашем месте, господин Дулдулович, – усмехнулся Харис, – пока воздержался от таких одобрительных выкриков. Послушаем, что он дальше скажет.

– Дела мусульман, – гремел над толпой могучий голос Вахитова, – должны решаться мусульманскими рабочими, мусульманскими крестьянами, мусульманскими солдатами! Февральская революция была не настоящая революция. Лишь в октябре прошлого года пробил последний час русского капитализма и совершилась подлинно народная революция, революция бедняков, революция трудящегося и эксплуатируемого народа!

– Эх, не туда поехал, в сторону свернул, – огорчился Дулдулович.

– Только трудящиеся, только бедняки, объединившись вместе, могут обеспечить свободу и независимость мусульманского мира. Обещаю вам, что в Учредительном собрании я буду последовательно и неуклонно защищать ваши интересы, последовательно и неуклонно бороться за дело бедняков мусульманского мира!

– Не пойму, каша у него в голове? Или лицемерит? Популярность голытьбы завоевать хочет? – озадаченно бормотал Дулдулович. – Во всяком случае, малый не дурак. Это ясно. И он, я думаю, далеко пойдет…

– До самого Петрограда, – усмехнулся Харис.

Из здания Совдепа вынесли красные знамена. Толпа качнулась и хлынула с площади на улицу.

– Куда теперь? – спросил Дулдулович.

– На вокзал, конечно! Куда ж еще? – отвечал Харис.

– Ну что ж, пойдем и мы туда же. Надо уж доглядеть этот спектакль до конца.

– Эй! Люди добрые! Вы, часом, не знаете, они там тоже речи говорить будут? Или он сразу поедет?

Дулдулович с Харисом оглянулись. За ними семенил тот самый старик татарин с козлиной бородкой, который давеча порывался рассказать им, как Мулланур Вахитов спас его от позора.

– А тебе-то что? – неприязненно спросил Харис.

– Да надо бы мне успеть домой сбегать, – сокрушенно объяснил старик. – Забыл я одну вещь, понимаешь, какое дело… Успею, не успею? Как думаешь?

– Сбегай, сбегай, абый! – усмехнулся Дулдулович. – Сто раз еще успеешь обернуться. Они там небось еще часа три митинговать будут.

– Правда? – обрадовался старик. – Вот спасибо тебе, сынок! Я мигом. Одна нога здесь, другая там…

Свернув в переулок, он торопливо затрусил вниз, к оврагу.

2

– Ох и не любишь же ты этого Вахитова! – сказал Дулдулович, когда они двинулись вслед за толпой к вокзалу. – А, собственно, за что?

– Как «за что»? – искренно удивился Харис. – Вы же сами сейчас убедились. Это враг, я думаю, самый опасный из всех. Хуже нет того врага, который другом прикидывается.

– А может, он не прикидывается? Может, и в самом деле друг?

– Аллах! Как язык у вас повернулся такое сказать, господин Дулдулович! Да разве такой фанатик может быть нашим другом?

– Я хотел сказать, что если он не демагог, а человек искренний, так, может, нам не грех попытаться как-то его использовать?

– Э, нет! Это безнадежно. Он убежденный большевик. Значит, всегда будет с русскими заодно.

– А ты все-таки мне так и не ответил, за что его ненавидишь.

– Я ж сказал…

– Брось, брось… У тебя к нему, видать, еще и личная «симпатия». Я ведь глазастый, меня не проведешь.

– Да, верно, – сознался Харис. – Числю я за ним и кое-какой личный должок. Я ведь из-за этого мерзавца, господин Дулдулович, чуть по миру не пошел.

– Ну да?.. Как же это вышло?

– Тут, конечно, не он один виноват, но…

– Да не вертись ты, как уж на сковороде. Рассказывай все по порядку.

– Ну что ж, будь по-вашему… До всей этой катавасии, как вы догадываетесь, я был человек небедный. Пару-другую лавчонок имел… Отец мой, слава аллаху, добрый был купец. Ну и я, стало быть, по отцовской дорожке пошел. Жил не хуже других почтенных людей. И даже после того, как царя скинули, дела мои торговые шли совсем недурно. Ну а когда вторая гроза разразилась, будь она неладна, тут все сразу прахом пошло…

– Это понятно. Да Вахитов-то тут при чем? Разве ж эта большевицкая революция только его рук дело?

– Как – при чем? Да ведь все мои беды с того и начались, что этот Вахитов свой нос во все дырки совать стал!

– Опять ты загадками говорить начал.

– Какие загадки? Сами, небось, видите, до чего я дошел. Да разве раньше у меня хватило бы стыда в такой одежонке на улицу выйти?.. Началось все с того, что приказчики мои зашебуршились. Будем, орут, только до восьми часов работать. Так, дескать, Совет велит. Я говорю: будете работать до той поры, до какой хозяин вам укажет. А хозяин у вас пока что не Совет, а я. А чтобы Совет этот ваш в наши дела не мешался, до восьми часов будете работать на виду у всех, открыто. А после восьми мы на дверь объявление повесим: дескать, магазин закрыт. Однако тот, кому надо, будет знать, что за закрытыми дверьми у нас торговлишка идет полным ходом…

– Ловок ты, брат, ничего не скажешь, – покрутил головой Дулдулович.

– Ну, сперва так оно у нас и шло. От покупателей отбою не было. Но однажды, часов эдак в десять вечера, стук в дверь. Слава аллаху, думаю, не оставляет меня всемогущий своими милостями. Не иначе – покупатель. Отворяю – а на пороге трое в красных повязках. Пожалуйте, говорят, за нами.

– Неужто арестовали? Да за что же?

– А вот за это самое. За нарушение постановления Совдепа. Взяли как миленького и повели прямехонько в Мусульманский социалистический комитет, вот к этому самому Вахитову.

– Интересно… И что же он с тобой сделал?

– Уж так меня честил, так срамил…

– Только и всего? Ну, брат, это еще не беда. Как говорится, стыд глаза не выест.

– Кабы только попреками обошлось, это бы еще и впрямь не беда. Однако разговоры разговорами, а дело делом. Под конец он вынес постановление взыскать с меня все, что мои приказчики наработали сверхурочно. Да не просто взыскать, а в десятикратном размере… Ну, тут уж я понял, что если и дальше так дело пойдет, я наг и бос останусь…

– Да, прижал он тебя. Однако ведь ты, насколько мне известно, не только лавчонки держал? Еще и извозом промышлял, кажется?

– А как же. Но и тут этот Вахитов мне поперек дороги встал. Он собрал всех городских возчиков, дворников, землекопов и организовал комитет.

– Какой такой комитет?

– Комитет из всей этой голытьбы. Такой комитет, чтобы проводить восьмичасовой рабочий день. Работает, скажем, какой-нибудь Габдрахман-дурачок. Раньше он рад был хоть сутки напролет вкалывать. А теперь восемь часов отработал – и домой. Хоть умоляй, хоть плачь, а больше работать не станет. Комитет не велит. У меня один возчик на двух подводах работал. Так они, эти проклятые комитетчики из МСК, и тут вмешались. До всего, видишь ли, им дело! Постановили, что каждый возчик имеет право только на одной кляче работать…

– Да, неглуп этот Вахитов. Ох, неглуп! Вижу, крепко он сумел втереться в доверие к простому народу…

За углом показалось здание вокзала.

Дулдулович невольно ускорил шаг. Харис торопливо засеменил вслед за ним.

У вокзала народу собралось, пожалуй, даже еще больше, чем на площади у здания Совдепа. Во всяком случае, выглядела эта толпа гораздо внушительнее. Может быть, еще и потому, что впереди, у самых железнодорожных путей, стройными шеренгами выстроились воинские части – отдельно пехота, отдельно кавалерия. У бойцов на шинелях алые банты. А у командиров на шапках зеленые ленты с изображением полумесяца. [1]1
  Зеленый цвет и знак полумесяца – символы ислама.


[Закрыть]

Это были национальные татарские воинские части, боевым строем явившиеся сюда, на вокзал, чтобы с почетом проводить в Петроград своего избранника.

– Смотри, что делается! – от удивления зацокал языком Дулдулович. – Даже войска здесь! И армию сагитировали!

– А-а, не ожидали? – обрадовался Харис.

– Что кавалерия здесь будет, и в самом деле не ожидал, – признался Дулдулович. – Пехота – другое дело. А кавалерия – это ведь цвет мусульманства, лучшие сыны татарской нации. Не голытьба какая-нибудь! Уж они-то должны бы понимать, что им не по пути с этими Вахитовыми, с комиссарами большевистскими, со всей этой голью перекатной!

– А может, они тоже думают, что им удастся использовать этого большевика в своих целях? – не без ехидства молвил Харис.

Дулдулович в ответ проворчал:

– Ладно, послушаем, что-то он запоет на этот раз. Не станет же он этим славным конникам с зелеными лентами на шапках толковать про рабочих и крестьян!

Пробравшись вперед, поближе к оратору, он стал жадно ловить слова Вахитова, гремевшие над рядами.

– Дивное время мы переживаем! – неслось над толпой. – Возрожденная земля дрожит от жгучих поцелуев мятежной пролетарской правды!.. Со знаменами в могучих руках сыны Востока спешат в ряды международного пролетариата!.. Всемирный праздник людей труда приближается!..

– Ну, тут уж пошли красивые слова… Это мне не интересно, – презрительно буркнул Дулдулович Харису.

– Я думаю, самое интересное он приберег напоследок, – отпарировал Харис.

Дулдулович молча пожал плечами, словно говоря: «Ну-ну, поглядим!» Однако лицо его сохраняло все то же насмешливо-презрительное выражение. «Кричи, кричи, надрывайся, – говорило оно. – Все равно ведь ничего нового не скажешь…»

И тут, словно угадав его мысли, оратор вдруг обернулся к застывшим в седлах кавалеристам с зелеными лентами на папахах.

– Кое-кто, вероятно, тешит себя надеждой, – заговорил он, – что постоянно повторяемые мною слова о нуждах простого народа, о рабочих, крестьянах и солдатах, интересы которых я еду защищать, – что все это не более чем ораторский прием. Красивая фраза. Или – еще того хуже – демагогия…

Дулдулович невольно вздрогнул. Человек, стоявший на возвышении в ста шагах от него, словно бы заглянул ему в душу, легко прочел самые тайные, самые сокровенные его мысли.

– Так вот, пусть не надеются! – гремел обращенный словно бы прямо к нему голос Вахитова. – Пусть знают, что у нас слова не расходятся с делом! Мы едем в Петроград для того, чтобы отстаивать интересы рабочих, крестьян, солдат. И вы можете быть уверены, товарищи, что ваши интересы мы отстоим! Чего бы нам это ни стоило! Свой долг перед вами мы выполним свято. Выполним до конца. Клянемся!

Раздался негромкий свисток паровоза.

– Вот и паровоз подали, – сказал Харис. – Скоро конец.

– Боюсь, что это только начало, – мрачно возразил Дулдулович и, круто повернувшись, стал протискиваться сквозь толпу прочь от вокзала.