Текст книги "Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове"

Автор книги: Михаил Юхма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава VI

1

Положение о Татаро-Башкирской Советской республике широко обсуждалось на местах. Что ни день, то новая телеграмма приходила в Комиссариат по делам мусульман. Вот и сегодня: едва только начался рабочий день Мулланура, едва только уселся он за свой стол и придвинул листок бумаги, на котором с вечера записал для памяти, какими делами предстоит заняться нынче с утра, как принесли телеграмму. На этот раз из Чистополя. Мусульманский крестьянский и учительский съезд, проходивший там, горячо одобрил проект создания Татар-Башкирской республики. «Событие это, – говорилось телеграмме, – съезд считает актом величайшей исторической важности и выражает пожелание скорейшего фактического осуществления основ означенного Положения на благо демократии всех пародностей».

Вошел Ади Маликов. Он совсем недавно вернулся из Казани и сразу же со свойственной ему энергией окунулся в текущие дела. Практически на нем одном лежала забота о формировании новых мусульманских воинских частей, а он еще успевал при этом заниматься и всякой другой работой – кропотливой, нервной, изматывающей. И все это давалось ему легко, без натуги. Любое дело так и горело у него в руках.

– Еще телеграмма? – спросил он. – Из Чистополя?

Придвинул к себе депешу, прочел.

– Идет дело… Идет… Послушай, Мулланур, тебе не кажется, что пора думать о созыве съезда Советов республики?

Мулланур и сам не раз размышлял об этом. Вопрос Ади подкрепил его решение.

– Безусловно, – согласился он. – И медлить с этим нельзя. Сегодня же соберем всех членов комиссариата.

Я сейчас напишу проект телеграммы, а часиков этак к четырем мы его согласуем.

– Так я попрошу всех наших собраться в четыре ноль-ноль, – сказал Ади. Он любил щегольнуть военной точностью.

– Да-да, – улыбнулся Мулланур. – Будь по-твоему, ровно в четыре.

Вечером того же дня во все местные организации была разослана телеграфная депеша Центрального комиссариата по делам мусульман, в которой говорилось:

«В согласии с Народным комиссариатом по делам национальностей Центральный Комиссариат по делам мусульман принимает нижеследующее представительство в комиссию по созыву съезда Советов Башкиро-Татарской республики: Казанский Совдеп – один, Казапский Мусульманский комиссариат – один, Уфимский Совдеп – один, Уфимский Башкирский комиссариат – один, Уфимский Татарский комиссариат – один, Оренбургский Совдеп – один, Оренбургский Башкирский комиссариат – один, Уфимская чувашская организация – один. Комиссия приступает к работе 10 апреля. Кроме проездных членам комиссии будет выдаваться Центральным комиссариатом 30 рублей суточных. Сообщая о вышеизложенном, комиссариат просит соответствующие организации своевременно делегировать своих представителей в Москву».

Дел было невпроворот.

Людей не хватало. Да и не все, к сожалению, работали с таким энтузиазмом, как Ади Маликов и самые близкие сотрудники Мулланура. Некоторые норовили отлынивать от трудной работы, иные просто не справлялись, а заменить их, к сожалению, было некем. Вот и приходилось порой помимо своих прямых обязанностей делать еще и другую работу, исправлять чужие ошибки да огрехи.

А тут еще одна напасть: то и дело приходилось отвечать на всякие дурацкие жалобы, иногда прямо клеветнические, которыми разные буржуазные деятели буквально засыпали и Совнарком и Наркомнац.

Вот как раз и сейчас Мулланур, морщась, словпо пришлось проглотить невзначай какую-то дрянь, читал одцу из многочисленных жалоб, пересланную ему. Бумага была анонимная. Пришла она из Казани, адресована была народному комиссару по делам национальностей Сталину. В ней говорилось, что комиссар по делам мусульман Вахитов продался панисламистам. При этом указывалась даже точная сумма, якобы полученная комиссаром Вахитовым при этой сделке, – тысяча двести рублей.

– Какая чушь! – бормотал Мулланур себе под нос читая бумагу. – На что только уходят время и нервы…

В дверь постучали.

Слегка прихрамывая, вошел высокий мужчина с приятным, живым лицом, оглядел Мулланура умными карими глазами, представился. Он учитель Богородской школы. Раньше она, как и многие другие мусульманские школы, находилась в ведении московской организации Милли шуро, а теперь – в ведении Комиссариата по делам мусульман.

– Принес вам прошение от наших учителей, – сказал он, вручая Муллануру листок бумаги, исписанные четким, каллиграфическим почерком. – Мы с коллегами находимся в крайне затруднительном финансовом положении. Просим помочь.

Мулланур заглянул в бумагу и горестно покачал головой: он уже заранее знал, в чем дело.

– Мы не получаем жалованья два месяца. За апрель не платили, ни копейки не получили и в марте. Многие мои коллеги грозятся уйти из школы. Совсем…

– Да, трудно, – согласился Мулланур. – Я понимаю… Ваше прошение уже пятое на этой неделе.

– Этак у меня все учителя разбегутся, – мягко улыбнулся пришедший. – Сам-то я ни при какой погоде с детишками не расстанусь. Не могу без них. Но один ведь в поле не воин.

– Мы делаем все, что можем, чтобы поддержать мусульманские школы. Все деньги, какие только были в нашем распоряжении, уже отданы для выплаты жалованья учителям.

– Я знаю. Но это было в феврале. А сейчас на дворе уже апрель.

– Да… Уже апрель…

Мулланур задумался.

Подождав минуту-другую, учитель все-таки решил напомнить о себе.

– Так что же все-таки передать моим коллегам? – мягко спросил он.

– Три дня назад мы направили в Наркомпац письмо. Вот, прошу… Ознакомьтесь… Это копия. – Мулланур вытащил из папки и пододвинул учителю через стол бумагу.

– Если позволите, я вслух, – сказал тот, беря бумагу в руки и поднося ее к глазам. – Привык, знаете, с детьми.

– Да, да, прошу вас, – сказал Мулланур. Учитель стал читать – медленно, раздельно, словно диктуя ученикам очередной урок:

– «В ведении упраздненной постановлением Центрального комиссариата по делам мусульман московской мусульманской организации „Милли шуро“ находилось пять мусульманских начальных школ, из них две для мальчиков, две для девочек и одна смешанная. Подавляющее большинство учащихся в этих школах по имущественному положению принадлежат к бедноте (школа в Богородском исключительно пролетарская), притом школы эти безусловно демократические, отнюдь не конфессиональные, по типу своему соответствуют русским городским школам…»

Учитель приостановил чтение, поднял голову и одобрительно поглядел на Мулланура.

– Это очень правильно отмечено, – сказал он. И продолжал читать: – «Со дня упразднения „Милли шуро“ названные школы перешли в ведение Центрального комиссариата по делам мусульман. В комиссариат поступили прошения учителей и учительниц названных школ о выплате им жалованья за март и апрель сего года. Одновременно выяснилось, что недостает средств на содержание этих училищ. Названные школы без поддержки со стороны городского самоуправления или правительственных учреждений существовать, безусловно, не смогут, почему и испрашивается, до разрешения вопроса в общегосударственном масштабе, сумма, подлежащая выдаче в данное время: на жалованье учителям за март, апрель и май месяцы по 408 рублей в месяц на 17 человек – 24 308 рублей, прислуге – 4550 рублей, на канцелярские принадлежности – 697 рублей. Всего – 29 665 рублей…»

– Вот это и передайте своим товарищам, – сказал Мулланур. – Мы надеемся, что Наркомнац положительно отзовется на это наше ходатайство. Я думаю, в самое ближайшее время.

– А пока, значит, ответа еще нет? – Огорчился учитель.

– Одну минуточку, – сказал Мулланур. – Сейчас мы это попробуем уточнить.

Он открыл дверь и крикнул, чтобы позвали Дулдуловича.

Тот не заставил себя ждать.

– Скажите, Эгдем, – обратился к нему Мулланур. – Как обстоят дела с нашим письмом по поводу школ?

– Я его отправил.

– Позвольте! Как – отправили? – удивился Мулланур.

– По почте, – пожал плечами Дулдулович.

– Я же просил вас отнести его лично и даже настойчиво советовал постараться вручить непосредственно заместителю наркома.

– Я не думал, что тут такая срочность.

– Уже не первый раз, товарищ Дулдулович, вы проявляете такую странную непонятливость. А между тем вы ведь человек достаточно опытный…

– Я думал, так будет лучше. Письмо придет по почте, его зарегистрируют и официально ответят.

– Тоже по почте? – язвительно спросил Мулланур.

– Ну да, – кивнул Дулдулович. – Приватный разговор, хотя бы даже и с заместителем наркома, к делу не пришьешь. То ли дело официальная бумага!

– Но вы же знали, – гневно прервал его Мулланур, – что в этом письме речь шла о жалованье для учителей! Уже второй месяц они сидят без копейки денег. У каждого из них – семья! Дети! Их кормить надо!

– Ваши чувства делают вам честь, – сказал Дулдулович. – Но в делопроизводстве, к сожалению, нет места эмоциям. Тут должен быть порядок. На официальный запрос должен быть получен официальный ответ.

– Ах, перестаньте! – махнул рукой Мулланур. – Вы просто поленились отнести письмо лично, вот и все.

Дулдулович оскорбленно вскинул голову и васупился.

– Так вот, товарищ Дулдулович, – официальным тоном обратился к нему Мулланур. – Прошу вас взять копию этого письма, отправиться с нею в Наркомнац и сегодия же – вы поняли меня? – сегодня же добиться решения этого вопроса.

Он взял из рук учителя копию письма и протянул Дулдуловичу. Тот молча взял ее и, кивнув, ушел.

– Я все понимаю, – задумчиво сказал учитель. – Мы живем в трудное время. Что поделаешь… Сил не хватает. У каждого дел столько, что голова пухнет. И все-таки надо стараться исполнять добросовестно то, что тебе поручено. Этот ваш сотрудник, признаться, меня удивил.

– Это моя вина, – сказал Мулланур. – Я обязан был проследить. Но вы не волнуйтесь. Сегодня этот вопрос будет решен. Обещаю вам. Нынче же вечером я надеюсь сообщить вам нечто определенное. Договорились?

Он встал и протянул учителю руку.

– Спасибо, товарищ комиссар, – сказал учитель. – Я хочу вам сказать, что вообще-то вы на нас, учителей, можете рассчитывать. Мы все равно будем работать, делать свое дело, несмотря на все эти… – он замялся, как видно, стараясь найти слово, которое не обидело бы Мулланура. – Несмотря на все эти шероховатости. И не только учителя моей школы, а все мои коллеги. Учителя всех мусульманских школ. Потому что мы все верим вам, верим комиссариату…

Учитель уже давно ушел, а Мулланур никак не мог забыть неприятный инцидент, не мог отделаться от чувства вины перед этим славным человеком. И чем больше он думал об этом, тем сильнее возмущала его неприглядная роль, которую сыграл во всей этой истории Дулдулович. Уж больно не похоже было поведение его на проявление обычной нерадивости, самой обыкновенной лени. Не похож Дулдулович на лентяя, совсем не похож. Нет, скорее всего, он, Мулланур, ошибся. Тут не лень, не разгильдяйство, не простая расхлябанность, а что-то совсем другое.

Он встал, прошелся по кабинету. Открыл дверь, крикнул:

– Галия! Зайди ко мне на минуту!

По тону комиссара Галия почувствовала, что случилось что-то неприятное. Глядела на него испуганными, круглыми глазами.

– Присядь, Галия, – сказал Мулланур и подождал, дав девушке успокоиться. – Если не ошибаюсь, это ты рекомендовала мне Дулдуловича?

– Да, – от этого вопроса она совсем смутилась.

– А ты давно его знаешь?

– Да нет, не очень. А что случилось?

– Ничего особенного, – уклонился от прямого ответа Мулланур. – Просто не совсем он мне ясен. Есть в этом человеке что-то… неуловимое…

– Ты несправедлив к нему, Мулланур! – вспыхнула Галия.

– Может быть, может быть, – успокоил ее Мулланур. – Ты не волнуйся. Я ведь, собственно, ничего не утверждаю. Просто делюсь с тобою своими сомнениями.

– Но откуда у тебя взялись эти сомнения? Он прекрасный человек. Добрый, отзывчивый. Его все любят. Помнишь, как он быстро и толково разместил делегатов конференции? Он энергичный, вежливый. Его все любят… – еще раз повторила она и теперь в этом утверждении звучала уже не только констатация факта, но и какой-то затаенный упрек, обращенный к нему, Муллануру: все, мол, любят, один ты к нему придираешься.

– Галия, – осторожно сказал Мулланур. – Мы ведь с тобой друзья, верно?

Она кивнула.

– Скажи, Галия, ты что – любишь его?

Галия опустила глаза. Помолчала. Потом вскинула голову и, глядя ему прямо в глаза, своими огромными глазами, ответила:

– Люблю.

– Ну а он?

– Что он?

– Он тоже тебя любит?

Если Мулланур рассчитывал этим вопросом смутить девушку, то он ошибся.

– Да, – смело ответила она. – И он тоже. Мы с ним любим друг друга и скоро поженимся.

– Ладно, – вздохнул Мулланур. – Иди… Можешь считать, что этого разговора у нас с тобой не было.

Он понимал, что рассчитывать на трезвую и беспристрастную оценку человеческих свойств Эгдема Дулдуловича тут уже не приходится.

2

Алим Хакимов тяжело пережил крах «Забулачной республики». Конечно, в политике, как и на войне, случаются порой неприятные сюрпризы: иной раз твердо рассчитываешь на победу, а приходится терпеть поражение. Но такого постыдного краха Алим не ожидал. В самом деле, кто мог предположить, что организация, насчитывающая десять тысяч хорошо обученных, преданных, вооруженных солдат, рухнет словно карточный домик? Особенно потрясла его стремительность падения «Забулачной республики». Это еще просто счастье, что он успел скрыться. Стоило замешкаться хотя бы на час, и не сносить бы ему головы. Уж кого другого, а его господа большевики не помиловали бы.

Алим бежал в Самару.

«Как-то еще примет меня господин Сикорский… – с замиранием сердца спрашивал он себя, подходя к низенькому скромному домику на тихой улочке, спускающейся к самой Волге. – Как-то еще примет меня этот кремень-человек… Одно дело – Алим Хакимов, в распоряжении которого десять тысяч штыков, и совсем другое дело – беглец, спасающий жизнь, умоляющий приютить его».

Однако Сикорский, вопреки всем опасениям, встретил его хорошо. Крах «Забулачной республики», похоже, ничуть его не обескуражил.

– Вы живы, вы на свободе – это главное, – сказал он, пожимая Хакимову руку.

– Ах, дорогой друг, – лицемерно покачал головой Хакимов. – Уж лучше бы я погиб, но торжествовало бы наше дело.

– Наше дело не погибло, – надменно сказал Сикорский. – Живы мы с вами, жива наша идея.

«Наша идея! – саркастически подумал Хакимов. – Наша! Как бы не так… Что общего может быть между идеями полковника старой армии, мечтающего восстановить рухнувшую империю, веками угнетавшую малые народы, и идеями патриота, стремящегося к единению и независимости своих единоверцев-мусульман?»

Да, в другие времена Хакимов постыдился бы даже стоять рядом с этим солдафоном, напичканным давно прогнившими имперскими идеями. Но ничего не поделаешь. Приходится по одежке протягивать ножки. В плохие времена, как говорят в таких случаях татары, и свинью назовешь сватом.

Вслух, однако, он сказал другое.

– Вы правы, господин Сикорский, идея наша, слава аллаху, жива.

– Я рад, что вы согласны со мной, господин Хакимов, – улыбнулся Сикорский. – Ведь наше сотрудничество, я надеюсь, будет продолжаться.

«До поры до времени, – подумал Хакимов. – Только бы нам покончить с этим дьявольским большевистским наваждением, а уж там… Там наши пути-дороги разойдутся…»

Однако вслух он сказал:

– Разумеется, наше сотрудничество будет продолжаться.

Раздался условный стук в дверь. Хозяин кинулся отворять.

– Наконец-то, Август Петрович, вы изволили явиться! Мы уж тут заждались, – прозвучал в передней его голос.

Вновь прибывший оказался дородным, представительным господином в полувоенном френче и галифе. Этот костюм не слишком гармонировал с его довольно-таки солидным брюшком и бородкой.

– Честь имею представить вам, – сказал Сикорский, – нашего дорогого гостя из Казани.

– Очень рад, – вошедший протянул Хакимову руку. – Август Амбрустер, правовед.

– А это господин Хакимов, член правительства татарской республики, – сказал Сикорский.

Хакимов молча поклонился.

– Садитесь, прошу вас! – Амбрустер широким гостеприимным жестом указал на кресло.

Хакимов сел.

Амбрустер уселся в кресло напротив.

– Я рад, господа, что вы наконец познакомились, – сказал Сикорский. – Не худо было бы нам всем встретиться вот так, втроем, гораздо раньше. Но лучше поздно, чем никогда. Нам с вами, друзья мои, предстоят большие дела. Мы призваны объединить все антибольшевистские силы России. Мы должны скоординировать все наши действия. Я предлагаю, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же составить план совместных действий… Впрочем, этим мы займемся, пожалуй, не здесь…

Они занялись этим в крошечном флигеле, расположенном в глубине двора. Сикорский сказал, что там им будет спокойнее.

Разювор начал Амбрустер; судя по всему, он был весьма важной персоной, куда более важной, чем Сикорский. Во всяком случае, расспрашивал он Хакимова так, словно был генералом, а он, Алим, – каким-нибудь тай штабс-капитаном.

– Как вы полагаете, господин Хакимов, – начал он, – разгром ваших вооруженных сил оказал сильное воздействие на умы ваших единомышленников?

– Трудно сказать, – замялся Хакимов. – Силы были весьма многочисленны, такого внезапного краха никто не ждал, и, что греха таить, это произвело на многих впечатление весьма удручающее. Но ненависть к Советам в сердцах истинных мусульман, я думаю, стала только еще сильнее.

– У вас, я надеюсь, сохранились связи с теми, кого вы называете истинными мусульманами? – прищурился Амбрустер.

– Все тайные явки у нас сохранились, – ответил Хакимов, невольно усвоив навязанный ему тон подчиненного, отвечающего на вопросы начальства.

– А помимо тайных явок?

– Все, кто был в подполье, сейчас разбросаны по всему свету. Связь со многими из них, к сожалению, утеряна.

– Ее необходимо наладить, – бросил Амбрустер своим генеральским топом. – Теперь вопрос другого рода. Как, на ваш взгляд, приняло мусульманское население идею комиссара Вахитова? Я имею в виду идею создания Татаро-Башкирской республики.

В ответ на удивленный взгляд Хакимова он пояснил:

– Этот вопрос меня очень интересует, господин Хакимов. Не хотелось бы повторять ваши ошибки.

– Мулланур Вахитов – человек незаурядный, – медленно сказал Хакимов. – Я уверен, что идея создании Татаро-Башкирской Советской республики принадлежит ему. Да, это яркая личность… Надеюсь, вы не подумаете, то в моих словах есть даже малая толика сочувствия к этому человеку. Совсем напротив, я его ненавижу. Будь у меня возможность, я, не задумываясь, подписал бы ему смертный приговор.

– Ну, со временем, думаю, мы вам такую возможность предоставим, – улыбнулся Амбрустер. – Простите перебил вас.

– Да, скорее всего, именно он придумал этот ловкий демагогический трюк. Собственно, он просто украл у на идею провозглашения независимой республики. Наши Идель-Урал штаты…

«Ну, ваши Идель-Урал штаты и Советская Татаро-Башкирская республика не вполне одно и то же, – мысленно усмехнулся Амбрустер. – Тут дистанция огромного размера…» Однако на лице его эта мысль никак не отразилась, он делал вид, что внимательно и вполне сочувственно слушает собеседника.

– В этом ведь и состоит основной принцип тактики большевиков, – увлекся Хакимов. – Они настоящие плагиаторы, гнусные воры.

– Разумеется, – продолжал он, – Вахитов слегка изменил архитектуру нашего здания, в особенности фасад: перекрасил его в красный цвет, изменил вывеску. Но при этом сделал вид, что в основе своей здание точь-в-точь такое же, каким задумали его мы. Немудрено, что мусульмане попались на эту удочку…

– Простите, не понял, – прервал его разглагольствования Амбрустер.

– Чего ж тут не понять? Мусульмане так легко клюнули на приманку Вахитова только потому, что мы заронили в их сердца идею создания независимого мусульманского государства. Мы усердно вспахивали почву, мы сажали семена, а этот демагог пришел и собрал весь урожай!

– Я все-таки не совсем вас понял, господин Хакимов, – опять прервал его Амбрустер. – Если идея, комиссара Вахитова почти ничем не отличается от вашей, так почему же все-таки мусульмане пошли не за вами, а за ним?

– Потому, что он сдобрил нашу идею изрядной порцией большевистской пропаганды. Вы ведь знаете их лозунги не хуже, чем я. «Мы власть бедняков!» – орут они на всех перекрестках. А кто такие эти бедняки? Бездельники! Вот все бездельники и кинулись к Вахитову, в красные мусульманские батальоны.

– Вас послушать, господин Хакимов, так все татары и башкиры сплошь бездельники. Невысокого же вы мнения о своих единоверцах.

– Бездельники и горлопаны есть в каждом народе, господин Амбрустер, – вздохнул Хакимов. – И как это ни грустно, они повсюду составляют большинство. В этом как раз и состоит сила большевиков.

– Н-да, – задумчиво протянул Амбрустер. – Скажите, господин Хакимов, а среди окружения комиссара Вахитова у вас тоже есть свои люди?

От этого неожиданного вопроса Хакимов растерялся.

– Я… мне… – забормотал он.

– Мы с вами связаны общей целью, господин Хакимов, – строго напомнил Амбрустер. – У нас не должно быть тайн друг от друга.

– Да, – решился наконец Хакимов. – У меня есть свои люди в Центральном мусульманском комиссариате. Но…

– Достаточно, – прервал его Амбрустер. – Больше мне знать пока ничего не нужно. Это ваш маленький секрет, храните его при себе. Настанет время, и эти люди, я надеюсь, окажут нашему делу неоценимые услуги. А пока, я прошу вас, возобновите связи с ними, еще раз проверьте их надежность.

Амбрустер задумался.

– Думаю, вам лучше оставаться в Самаре, – наконец подвел он итог своим размышлениям. – Мы вас устроим хорошо, у надежных людей. А спустя какое-то время отправим обратно в Казань.

– С заданием? – спросил Алим.

– Да, конечно.

– С каким именно?

– Об этом вы узнаете позже.

Амбрустер встал.

– Август Петрович, – сказал Хакимов, с трудом выбираясь из глубокого мягкого кресла. – Хоть обнадежьте меня напоследок! Скажите, есть у вас сила, которая сокрушит большевиков?

– Можете не сомневаться, господии Хакимов, – сказал Амбрустер. – Такая сила у нас есть.

– Так какого же дьявола… Виноват, я хочу сказать: так чего же вы ждете? Чего?

– Не волнуйтесь, господин Хакимов. Всему свое время. Мы выступим в нужный момент. Не раньше и не позже. На этот раз мы хотим действовать наверняка.