Текст книги "Дневники 1920-1922"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Узнаете?

– Да, я знаю, но как вас зовут?

– Петр Ник. Прокопов.

Приехал с Кавказа, нашел меня, чтобы спросить с Ремизова какой-то должок (!), рассказывал, что и там, на юге, точно так же, как здесь, в провинции. В городах сидят шайки головорезов, пьяниц, мошенников и точно так же, как у нас, обдирают продналогом мужиков, точь-в-точь везде одинаково.

Занимаюсь тем, что пытаюсь стать на точку зрения маниака, представить себе мир совершенно, как он, и потом, зная, в чем дело, не споря с ним, изобрести какую-нибудь фикцию и отманить его в сторону, чтобы он не вредил.

14 Октября. Покров. Сегодня ровно неделя, как я приехал с Левой на свое новое место жительства в Талдом Савел. ж. д., хутор Солдатова сеча.

Неудремная минута. Литимат у́м. «Сережина сука».

К. рассказывал, что в редакцию «Красной Нови» пришел оборванный поэт-коммунист, грязный, и видно было, как по рубашке его ползают вши. К. сказал редактору Аросифу, что хотя стихи и неважны, но «Красная Новь» может дать ему немного денег: он такой несчастный, во вшах. Тогда Аросиф, возмущенный, сказал: «Разве „Красная Новь“ богадельня? – И резко ответил поэту: – Уйдите из редакции, по вас ползают вши!»

К. вышел за поэтом из редакции, успокоил его словами и, кажется, дал ему денег из своих. Притом К. об Аросифе отзывался хорошо, видел в его ответе силу, идею, а не просто бесчувственность. Аросиф при другом случае ему говорил: что, разделяя себя в чувстве жалости к отдельным людям, нельзя сделать ничего большого, никакого дела, что это он отсек от себя.

Вопрос: кто из этих людей поступил более достойно, К. или А.?

Жалость к несчастному побуждает одного просто помочь ему, а другого опоясаться мечом на борьбу с тем, кто обидел этих людей. Одни утоляют свою любовь к человеку в настоящем, другие откладывают свою действительную помощь до победы над самим источником зла, по пути теряя, может быть, и память о реально несчастном человеке и превращая его в принцип «пролетария всех стран».

Кто из них достойнее?

Я думаю, что помощь человеку есть дар, особая способность так поступать, чтобы правая рука не ведала, что делает левая ^{153} . Принципиальная милостыня – низший сорт милости: филантропия, а принципиальная филантропия – социализм, в котором освободителю несчастного совсем уже и нет дела до несчастного в настоящем времени, и он гонит его даже вон.

Ясно, кто достойнее, К. или А., но почему же К. не возмущается изуверством А., рассказывая, а, напротив, чувствует даже к нему почтение. Почему К. не хочет видеть в А. злодея, поработителя человека, а просто пропускает его идти вперед? Не потому ли, что вообще добрый человек личен и не может быть принципиальным, что, может быть, в деле любви к человеку всякий принцип, всякое обобщение, как обезличение, есть путь зла. Такое толкование согласно с душой К., русско-буддийской, не христианской, но Алпатов при разговоре с мещанином увидел, во-первых, что он ничего не знает, хотя учился в университете, во-вторых, что он ни одному человеку не сделал добра, хотя страдал целый год в одиночке за человечество. Мещанин так ему прямо и сказал: «Вы все это делали для себя».

18 Октября. Микитов рассказывал много интересного о Ремизове: драма Ивана Сергеевича (это драма начинается со времен Адама), у Ремизова человек ушел в писатели, и когда он проявляется в этой области – хорош человек! а в жизни остается дрянь. Очарование Микитова кончилось, и вопрос ему стал: писатель вообще хуже человека. Но так все просто: специализация всякая поглощает человека, ограничивает его, гениальный человек есть всегда ограниченный человек (гибельное состояние для Микитова-писателя).

Микитов громадной силы медведь и выработал себе манеру держаться, как сильный, твердый и храбрый, между тем я никак не могу отделаться от мысли, что он трус и даже его нынешняя философия «не простить» – философия труса.

Для юношей. Перепела. Орел. Леди. Волчки <2 нрзб.>. Первые земледельцы. В краю непуганых птиц. <1 нрзб.>.

Талдом, брюхо

– Нет ли у вас чистого деготьку?

– Что тебе надо?

– Что надо?

– Куда ты прешь?

– Куда я пру? К вашей милости, товарищ.

– Какой тебе милости?

– Чистого деготьку?

На дроф охотился в степях вот как: <не допис.>…

24 Октября. Раньше купец сам на резиновых шинах едет, а поджилки трясутся, и как не трястись! его нажива на большом поле, а на фунтах какая-нибудь четверть копейки, теперь на фунт норовят пять нажить, и риску нет никакого: день пролежит, не торгует и выгадал – чего ему бояться, его сама судьба богатит.

Новые купцы, кто новые купцы? Щучка – был трактирный слуга, теперь торгует колониальным товаром и налога платит 1 ½ миллиарда. Лихобор кто был? Кто был Лихобор – последний человек, прощелыга, осколепок, подзаборная рвань, а теперь свой ларек держит – миллиардом ворочает, оно конечно, подсчитать его миллиард – на прежние деньги восемьдесят рублей всем товарам цена, а все-таки стоит человек на своих ногах, и самый последний человек, а первый человек сидит, картошку жует и все робеет, вот тут-то и весь гвоздь: прежний первый человек запуган, трус.

Но вот что удивительно: тот прежний последний-то человек, он, кажется, и должен бы благодарить правительство, как не благодарить: два фунта конфет продал, пусть ему даром дают, и нет, тоже не согласен, и все кричит и ругается, не согласен! Настоящая сказка о золотой рыбке ^{154} .

Русь.

– Ну как же так: выходит, что если правильных людей нет, правильной жизни, то кто же установит ее и будет хорошо?

– У нас тут, по нашей местности, а Россия велика: я про <1 нрзб.>наши дела говорю, а вся Россия из этого не выходит и не складывается. Нельзя и про нашу местность.

Никола Сидящий.

В лесу срезали елку. При ударе о землю дерева из дупла вылетело несколько пчел: поняли <1 нрзб.>, что это улей. Дупло заткнули, вырезали колоду. Проходил Михайло Никанорыч и купил себе пчел на развод за три рубля. Наутро он прислал за ульем на лошади свою девочку Ксюшу. Полесники навалили колоду на телегу и наказали девочке, чтобы она затычку, Боже сохрани, не трогала. А девочка, как только отъехала, и вынь затычку, вылетела одна пчела и щелк девочку в щеку, пока она оправилась, другая вылетела, и третья и тоже на девочку. Бежать скорей, а пчелы и ну выбираться и всем роем выбрались и прямо на потную лошадь. Как хвать Буланка – колеса во все стороны, и от телеги на дороге одни щепки остались. Лошадь не нашли, и только уже, когда выпал зазимок и замерзла вода, увидели, из омута торчит лошадиная нога: оказалось, Буланка забежала в омут от пчел и утонула.

Отец все попрекал девочку, что через глупое свое любопытство погубила его лошадь, а соседи попрекали отца, что он девочку несмышленую послал за ульем. Кто виноват?

Показался опять на моем горизонте Пяст, теперь в рыжем пальто, широком, как халат, оттого что выдрана подкладка и вата для детей его. Дети у Пяста! И Пяст был государственным подрядчиком по доставке картофеля, возил картошку в Москву, пил самогон. Пяст – романтик.

Что такое романтик? Это поэт, принимающий поэтическое слово как дело, как жизнь. Поэтому романтик всегда стоит у порога трагедии. Это детство, продленное в юность, и юность, сохраненная в мужестве. Это вера в достижение невозможного. Множество людей, коснувшись этой стихии, потом вздыхают всю жизнь, другие злобятся на обман – скептики, сатирики, третьи (обезьяны) иной природы и, не зная никогда этого чувства, делают свое дело.

В богатырях земли бессознательно живет это чувство, как невскрытый подземный пласт плодородия лежит под цветами луга…

27 Октября. Если будет на земле правда и красота, то будет ли существовать искусство?

И если Бог сойдет на землю и люди будут жить просто по Божьи, то зачем нужна будет религия?

Понятно, почему диктатура пролетариата преследует религию, душит искусство, – потому что социализм (в теории) вмещает в себя и Бога, и красоту, и правду.

Я один из тех странных русских писателей, которые искусство свое <пропущ.>самой жизнью.

Страх создает крайнее возмущение: страх, воспитанный с детства. Нельзя же человеку с детства самого раннего чувствовать, что за ним кто-то следит, кто-то присутствует угрожающе во всей святыне его самости. Приходит пора выпрямиться и послать все к черту, и Бога, и царя, и родину, – все, разом решительно все. Да почему иной тихий, робкий на все и застенчивый человек, когда вскипает, вдруг на дыбы подымается и рушит вокруг себя дом свой, жену и детей выгоняет на улицу: так он мстит, так естественный в нем человек пробуждается, вольный и могучий в своей дикой самости, как река судоходная, нет, неправда, что слаб, так тебе и всю жизнь суждено прожить в слабости: всякий слабый может метнуться, и даже больше самого сильного.

Так раннее детство, как ручеек, началом большой реки представляется: хочет вода бежать по-своему, а нет! вот он на пути стоит черный бог – не туда, не так! и повертывай, а там другой устроился и тот – заворачивай! там третий – повертывай! и вот коленами, дугами, как змея, вертится ручей, с другим встречается – вместе пошли, с третьим – вместе пошли, и вот не ручей, а река прямо бежит, хороня под собой (камнями?) все, что раньше богами казалось.

Сколько баранку ни верти – колеса не сделаешь. Козла на крышу! Расшивай, Ванька! Сухая ложка везде рот дерет (о взятке).

2 Ноября. Без всяких зазимков вдруг, небывало, сразу напал глубокий снег, его осадило дождем и мороз сильно сковал, так что стало, как в Рождество, в Октябре.

С. Р. говорила, что ей жутко за людей, как их захватила зима, и предчувствия ей говорят, что в эту зиму быть беде. А так разумом раскинешь, так все укрепляется власть.

Деньги, однако, быстро, катастрофически падают.

Трагедия Стаховичей: уехали из Ельца в Париж, сын поступил в ресторан, дочь раздавило метро, Ольга Ивановна пишет, что готова каждый камень в Ельце целовать. Трагедия этих людей, что они «порядочные» и не могут выйти из круга своих условностей, но главное, что эти условности (хорошие) считают чем-то абсолютным, т. е. беда не в том, что они не бросают этих условностей (и не надо бросать), а что считают это за абсолют.

6 Ноября. Завтра будет праздник Октябрьской революции. Сегодня молочно-туманно, бульвары и улицы – сплошной каток, и глупейшие в голову мысли приходят, глядя на неумеющего ходить по льду неловкого, книжного Чулкова, что завтра будет издан декрет, по которому вся русская интеллигенция под страхом высылки за границу обязана выехать на бульвар на коньках…

Говорят, что для большевиков это самый трудный год, потому что всего две росстани, по одной идти – закрепить торговлю и вернуться к старому, по другой – сдавать позиции, признавать собственность, иностранцев и т. д.

Есть разница – увидеть Джоконду в музее среди великих произведений искусства или же в своей хижине убогой остаться с нею с глазу на глаз и думать, что там она музейная, а тут она моя.

Вот что значит она моя: там, в Музее, она просто красота, и ее все признают, и она для всех одинакова, а когда моя, то не только я ее, а и она меня признает, и любовь моя к своему дому и родине моей бедной соединяются чудесно с красотой мира: мое и лучшее мира соединяются.

Но не только Джоконда, а самая маленькая, красивая вещица одно, когда смотреть на нее, чужую, через витрину магазина, и другое, когда принесешь домой и скажешь: моя, совсем другая вещица, как будто там она была только невестой, а тут стала женой. В этом брачном самоутверждении и рождается чувство собственности, – отсюда все и пошло. Весь вопрос лишь, как притащить вещицу в свою хижину (не за деньги же все покупать?). Вот для чего существуют подарки: любящий человек вам ее дарит. Дети самые большие, цепкие собственники, и на этом основаны все наши им подарочки, нужно только, пользуясь этим естественным чувством, дарить им предметы, чтобы собственность не обманывала их, как мещан и дикарей, а уводила их от себя в мир широкий, как океан, где нет уже мещанской собственности. Так что чувство собственности есть исток в универсальное.

У Чулкова собрались пожилые люди и говорили, может быть, весь вечер про эрос и… αγαπε [16]16
  Агапе – жертвенная и снисходящая любовь, любовь к ближнему (греч.).


[Закрыть].

Национальность? вот что такое: вчера встретился Цейтлин с Павлом Николаевичем, поговорив с ними, я сказал Цейтлину: «До свидания, Аарон Исаич» и, отойдя, подумал: «А ведь он, кажется, не Аарон Исаич, а Исай Ааронович». Попробовал повертывать: Исай Аароныч, Аарон Исаич – все равно! но Павел Николаевич и Николай Павлович – совершенно разные люди, – вот что значит национальность.

7 Ноября. Погода наконец улыбнулась и большевикам. Какое пышно-красное торжество, а всмотришься в лица – все люди в рядах равнодушные: эроса нет в Октябре, как ни рядись в красное. И невозможен эрос, потому что в Октябре был порыв, окончившийся браком совсем не с желанною.

Материалы: Путь творчества. 1) Женщина будущего (1-я фигура мещанина (лучше приказчик), 2) Распятие (эпиграф: если ты Сам Бог, спаси себя и нас), 3) Воскресение (отдав, воскрес).

11 Ноября. Сюжет для «Городов и весей»:

Черная биржа. Доллар. Мандельштам: как пойти. Рынок без товара.

– Покупаете?

– Продаю. Покупаем доллары.

– Вашингтон? Смесь! Канада. Доллар в деревне. Взял у попа деньги, а он в суд. Я ему говорю: мало я тебе <1 нрзб.>передавал. Заехал меду попить.

В любви, эросе возможны все виды тончайших ощущений любви, но разобраться – все их можно назвать эгоизмом (даже из огня ребенка вытащить и проч.), поэтому человек, во всем с виду живущий для других, может быть приведен к эгоизму, но αγαπε есть совершенно другой природы.

Правда – страшная – лежит на дне моря людского, как в могиле, правда лежит, и весь мир устроен так, чтобы люди встречались и лгали, боясь назвать правду, потому что как назвал ее, так будет непременно война.

Говорят, будто где-то <3 нрзб.>в лесах есть люди <1 нрзб.>, ласковые, и у них-то по правде живут. Но <1 нрзб.>,где леса обрываются.

Разве можно людям правду в глаза сказать? За семью печатями правда лежит, и в молчании охраняют ее сторожа, но если вслух сказать – будет война.

Нужно, чтобы Христа распинали на улице, как человека, а не устраивали Ему божеские литургии в храмах, поселяя иллюзию сентиментальной любви для откорма попов.

Изнежились даже и палачи, но мы берем на себя это страшное дело и Христа распнем, если Он к нам покажется. Хотели вы богатств, славы, силы в вашем Христе? Нет, вы хотели страдания, и мы даем вам страдание, страдайте, копите Христа в себе, чтобы слово его было не уговором, а огнем, испепеляющим палачей.

Почему Он ничего не ответил разбойнику, который просил его доказать силу свою и сойти с креста? Нужен ему был позор, унижение. Пусть! но ведь и то говорится, что Он в Славе придет. Так что же – копите Его в себе такого, а мы будем копить другое, над чем Он силу свою и Славу окажет.

Сюжет для рассказа: человек какой-то свободной профессии (писатель, художник), стесненный голодом и укорами жены, бросает свое дело, кое-как служит, достает пайки, корову, сено, сам доит, кормит, учит детей и потом достает мандат на перевоз коровы на юг и уезжает проводником коровы.

Почему Алпатову нельзя было пойти в коммунисты? Потому что они у власти, потому что это равняется тому, как бы для защиты себя взять оружие – значит изменить своей духовной природе. Тут главное в том, что нужно уступить свое первенство.

Натертая нога болела, ныла, и, когда сон, спутав, как видно, время и место боли в ноге, – охватило больное место в душе, и душевная боль заслонила телесную, развернула картину прошлого (к появлению женщины «в Алпатове» – по голосу узнал ее).

Мещане (ремесленники) – пустое место в душе, куда все проваливается (и Бог), – только Бог и может заполнить эту ужасную пустоту. Максим Горький – изобразитель этого мира (какой тут рыбак, какой тут крестьянин).

26 Ноября. Оголтелые дети, не имеющие ни страха, ни внимания даже к тайнам старших, герои однодневного действия, поденками вылетевшие в мир бесконечного творчества.

Поэт Клычков, приобщенный к иному миру, не доделавши там свое дело, приходит в обыкновенный мир бытия и своей небесной полуправдой отравляет все основы земного бытия (как и Толстой когда-то пахал). Затворись, мой друг, и ожидай указания веры, сильной, как знание, после чего приди и учи, иначе ты отымаешь у людей их простую земную веру в небесные тайны (ни Богу свечка, ни черту кочерга).

Художник должен совершенно захватить человека так, чтобы тот остался, как распятая плоть, со своим последним вопросом ко всему делу художества в крайних глубинных счетах духа и материи.

В лесу идешь, и одна веточка тихим гостем явится, шепнет на ухо: «Я здесь! милый друг» – и ляжет на плечо или шею обнимет, – милая веточка! за что ты меня полюбила, как доверилась! сердце раскрывается и готово обнять весь мир, а другая в ту же минуту рогулькой стоит и метит в глаза, стукнет туда, и света не взвидишь. Тогда встревожились все разные большие деревья, обступили со всех сторон ильмы высокие и <1 нрзб.>, дубы, береза, клен и ясень, все сошлись густелью и ветвями своими махают, кланяются, кланяются.

1 Декабря. Серафима Михайловна оказалась не Сер. Мих., а Софья Павловна (открылось во время революции), – отвратительно! как будто обманывала женщина, говорила, что любит, а сама по ночам ходила к другому, – вот что значит имя.

В магазине «Мясо и дичь» барыня, та самая барыня, которую недавно туря ли торговки: «Ишь фуфыря, расфуфырилась! жрать нечего, а тоже барыня!» – теперь спрашивает дичь. Приказчик предлагает:

– Есть рябчики, есть тетерева, мадам.

– Т е́терева!

– Мадам, – говорит приказчик, – вам, мадам, тетерев или мусье?

Честность значит согласие слова и дела, если же слово становится универсальной идеей, осуществление которой и невозможно, а требование согласия слова и дел в честной натуре продолжается, то это уже фанатизм.

– Я сказал – и сделаю.

– Да, я знаю: вы будете делать, вы человек честный, но будет ли хорошо от того, что вы честность свою окажете?

– Кому хорошо?

– То есть нам.

– А мне-то какое дело до вас?

– Вот и я тоже думаю, что вы это, собственно, для себя стараетесь и высоты своей достигаете, как вы человек образованный, то вы поднимаетесь вверх, а мы находимся в темном подчинении и должны преклоняться перед вами.

– Как перед вождем.

– Конечно, и перед вождем, но как вождя-то понимать: вы же, собственно, себя самого ведете.

– Ну, а вы не ведете себя?

– Конечно, веду, но там мои вещи мертвые, ситец там, мануфактура.

– Понимаю, с ситцем вы согласились, но как же с людьми?

– Мария Ивановна, ваша матушка всегда была очень довольна мной.

– Не с Марией Ивановной, а вообще с людьми.

– Вообще с людьми, я считаю, это по преимуществу с собой, как вы сами <1 нрзб.>, что честность ваша и достижения, а так человек каждый имеет свое имя, и я с этими людьми установлен.

– Вы обыватель и ничего не понимаете в общем <1 нрзб.>.

– А я что же вам говорю: я разве что-нибудь понимаю, я необразованный человек и любопытствую от вас поучиться. Вот сейчас, извольте видеть, солнце садится такое красное, – отчего это?

– Оттого, что лучи проходят через разрежение атмосферы.

– Извольте, я таких слов не понимаю. Вот человек стыдится и покраснел, я и объясняю краску его стыдливостью, мне понятно, а про солнце я ничего не могу сказать, потому что я необразованный, и человек мне знакомый, но я родился в этом городе, то его и понимаю, а солнце очень далеко, и я не понимаю, вы же должны это объяснить.

– Я же и объяснил вам: разрежение атмосферы.

– Ну, нет, все это от ума. но я же ума такого не имею и не понимаю: атмосфера… <5 строк нрзб.>.

Краснорядец посмотрел в глаза Коле и подмигнул так, будто весь этот разговор нарочно ведет и сам очень хорошо все понимает и даже про атмосферу…

– Вы наверно все это сами знаете.

– Читал очень много и про атмосферу, все читал, но вывод сделал, что образованный человек знает не больше необразованного.

– И ну что еще?

– <2 строки нрзб.>.

– Один человек сам берет, другому дают, я из тех, кто сам берет, а не дожидается, пока ему подадут милостыню.

– По безумию каждый берет, только он и знает, что берет по безумию, ну а ежели это в закон дать для всех, то что же из этого будет?

– Самостоятельность.

– На каких же ногах?

– На своих.

– А поскользнешься?

– Так тому и быть.

– Какая же самостоятельность выходит?..

8 Декабря. Я раздосадовался на Клычкова, что он, виновник моего ужасного существования в Дубровках, приехал, не ударив пальцем для спасения семьи моей от холода, сырости и объявив, что дров нет, печи не поставлены, прямо начал читать свое новое стихотворение «Лисица». И это, вероятно, хорошее стихотворение, я не слыхал, сам он мне казался противным, едва удержался не сказать ему дерзость. Вот так и я ношусь в семье своей с писательством, а не вникаю сердцем в их жизнь. Поэтому я виноват по существу, как семьянин.

Отношения семейные, как и государственные, реализуют наши слова, наши мечты…

9 Декабря. Вчера Мандельштам сказал, что всего лучше, когда молодой поэт, прочитав стихи, просит сейчас же ответа, сказать: «Это для вас характерно». Тут я вспомнил Блока – вот кто единственный отвечал всем без лукавства и по правде, вот был истинный рыцарь. Наконец, я понял теперь, почему в «12-ти» впереди идет Христос, – это он, только Блок, имел право так сказать: это он сам, Блок, принимал на себя весь грех дела и тем, сливаясь с Христом, мог послать Его вперед убийц: это есть Голгофа – стать впереди и принять их грех на себя. Только верно ли, что это Христос, а не сам Блок, в вихре чувств закруженный, взлетевший до Бога (Розанов: «Это все хлысты», «бросайтесь в чан»).

В мечтах беседуя со своим героем, переходил я Страстную площадь среди автомобилей и повозок, вдруг я вижу, ко мне кинулся солдат с ружьем наперевес и диким голосом кричит: «Пошел, пошел!» – я увидел себя среди ведомых под конвоем попов: солдат и попы.

Монах юркнул в Совет раб. депутатов.

10 Декабря. Мне 10 лет, я в 1-м классе, а в 5-м классе учатся старшие ученики, они знают что-то, мне еще не доступное, у них своя тайна от нас, и тоже они большие, а учителя-то боги, от них все зависит, старше их нет.

Но вот мне 15 лет, и я в пятом классе, и вокруг меня те самые старшие, которые казались мне такими большими и недоступными, но разве эти мои ровесники похожи на тех старших, какая-то мелюзга, вот когда я был в первом классе, все были пятиклассники какие-то гиганты!

Мне 30 лет, я учитель, но разве это те учителя, какие были в наше время, – мы мальчишки перед ними.

И вот мы отцы, но разве это мы те отцы нашего времени, разве мы те, – да ведь нас разобрать можно по всем пружинам и колесикам, и не сыщешь тайны, которая была в тех стариках, куда делась тайна их? Или ее не было в них, и я наделил их тем, чего в них не было, но почему же до сих пор я чувствую где-то старшего и совершенного и как будто от него получаю в дар свои мысли и лучшие чувства – это теперь, а потом, когда я и с ним сравнюсь по возрасту, то разве в духовном-то возрасте когда-нибудь можно сравниться, ведь ему десятки тысяч лет, и он сложился из миллиардов умерших отцов, <2 нрзб.>.

Это не то, что я догоняю и тайну старших, она упала в могилу.

17 Декабря. На заметку М. Шагинян в «России» о Форш: дело совершенно безнадежное для художника – ставить на разрешение проблемы разного морально-общественного характера, потому что все они разрешаются только жизнью, а жизнь есть некая тайна, стоящая в иной плоскости, чем искусство. Конечно, должно быть в душе художника стремление дать нечто новое в своем произведении, но это состоит лишь в художественном восчувствовании новых наработанных жизнью материалов: внимание к ним и есть полное удовлетворение тому стремлению художника дать нечто новое. Жизнь есть прежде всего личное действие, но художник потому и взялся за свое художество, что отказался от личного <1 нрзб.>участия в жизни.

18 Декабря. Кризис гуманизма – почему? Потому что он не может.

Выход из всякой беды – дело, которое себя самого делает самим собой и в то же время функцией для других.

20 Декабря. Учение Федорова – «философия общего дела» – есть тот же наш коммунизм, только устремленный не в будущее, а в прошлое: там мы работали для счастья наших детей, здесь для блаженства наших отцов. Одно движется ненавистью к прошлому, другое любовью и чувством утраты. Одно основано на идее прогресса (стремление молодости к лучшему: движение вперед, варварство), другое – на любовной связи с отцами (отец воскресает в сыне: культура, дело связи).

Ник. Алпатов – представляет одно движение, Мих. Алпатов – связь. Один говорит: наше лучшее находится в прошлом. Другой: наше лучшее в будущем. И это верно, потому что наше лучшее мы воскресим в своих детях.

21 Декабря. <Зачеркн.>:В защиту Маркса.

Свадьба

(Из дневника)

Недавно я слышал чтение одним автором своего нового романа и был очарован мастерством, так увлекся «вещностью» романа, что и не заметил, какое действие он производит на публику, и когда потом я услышал разговоры, замечания, то вдруг понял, какую страшнейшую ошибку сделал автор: он построил свой роман на обывательском чувстве протеста карточной системе учета жизни будущего социалистического строя и, взяв на карту эротическое чувство (розовые талоны на сексуальную ночь), привел идею социализма к абсурду. Разумеется, социализм от этого ничуть не пострадал, но мне стало очень досадно, что столько ума, знания, таланта, мастерства было истрачено исключительно на памфлет, в сущности говоря, безобидный и обывательский ^{155} .

Еще я читал в каком-то романе другого автора <зачеркн.:Б. Пильняка>, что Маркс не понял самого главного и ошибся, построив свою систему на одной еде, потому что инстинкт размножения – фактор не менее важный, чем голод. Вспомнив еще несколько современных произведений, напр., Никитина, описывающего подробно процесс рукоблудия, я решаюсь сказать, что у молодых авторов эротическое чувство упало до небывалых в русской литературе низов, и вспомнилась мне большая дорога нашей печальной страны, и по дороге едет обоз, впереди на солнце блестят кресты церквей, звонят к обедне; не пропустили мужики звона, перекрестились, но и заметили, что из города навстречу им бежит собачья свадьба, и один сказал: «Вот кобели за сукой, а мы, братцы, за какою сукой бежим?»

Правда, я спрашиваю вас, братья писатели, за какою мы сукой бежим?

Посмотрите на человека, он срывает с земли ароматный простой цветок и подает его своей возлюбленной, царь Давид пляшет, Соломон поет Песню песней, и страницы Вечной книги наполнены благоговейной связью умноженного, как песок, поколений семени Авраама.

Почему же вы, молодые русские писатели, дети революции, вчера носившие на своей спине мешки с картошкой и ржаной мукой, бежите, уткнув носы в зад, как животные в своих свадьбах.

И вы, положившие свою душу на проповедь учения Маркса в России, почему вы только грозитесь закрепить, а не войдете внутрь дела и оттуда не разъясните невеждам, что Маркс вовсе не был так глуп, как думает Б. Пильняк, и не одним только половым <2 нрзб.>русская революция, если взять ее <1 нрзб.>.

Вот что я думаю: конечно, жизнь наша движется по волнам эроса, но сила этого эроса тем больше, чем меньше мы о нем думаем. Едва ли много похоть своей жизни отдают в дань эросу, но кто размножается, <6 нрзб.>не разукрасил его поля и луга.

Попробуйте сам не смотреть в зад эросу, выбросьте даже совсем из романа женщину – и увидите, какой напряженной силой целомудренного эроса будут дышать ваши страницы романов без женщин. Вот так вы и на «Капитал» посмотрите с этой точки зрения, прочитайте его еще раз внимательно – и увидите, в какие священные чугунные стопудовые гири тут собрано семя Авраамово.

Не знаю только, можно ли это видеть без практики? Я видел это в юности, когда увлекался марксизмом до полного самопожертвования. Замечательно, что все мои товарищи, читавшие с рабочими по десяти раз «Капитал», – люди страстные по натуре, все как бы молчаливо дали обет целомудрия, и, если сходились с женщинами, то тут же и женились, топя эрос в чувстве семейности. И еще замечательно, что наша пропаганда среди рабочих «Капитала» кончилась разгромом рабочими в Риге всех публичных домов. Вспоминаю, разбираю и думаю, что, значит, в этом видимом на поверхности интеллектуализме «Капитала» были и сексуальные проблемы внутри с культом женщины будущего.

Я знаю, что то же < не допис.>…погрузитесь, и вы найдете себя в пустыне, где нет ни жизни, ни цветов, но зато с неба смотрят на вас звезды, налитые кровью, и где-то в чугунные стопудовые гири собралось семя Авраамово.

Мутный едет Дон-Кихот на коне за своею Прекрасною Дамой, он стар, и никогда ему к ней не доехать.

Прыгает от женщины к женщине Дон-Жуан, прекрасный тем, что он то умирает, то воскресает, неустанно стремясь к погибели и презирая ее. Прекрасная Дама и ему не достанется.

Но Прекрасная Дама приходит неузнанной, неведомой никому подругой в таинственной чудесной жизни, и о ней поет, как о прошлом, поэт в минуту утраты, воскрешая ее истинный образ в наших сердцах.

Так вот этот мир молчания напряженного пола, неведомой тишины обрывают лишь стуки молотка и крики погоняльщика в те стены, на которых написано: «Посторонним вход воспрещается». А за стеной этого девственно-напряженного мира все уже кончено: там в золотую куколку обращается все: и любовь, и дружба, и поэзия, и Прекрасная Дама там продается за деньги.

Так мы, юноши эпохи появления в России первой марксистской книги Плеханова, приняли «Капитал», почему же иначе его понимают в обществе, где в каждом городишке отлита из гипса голова Маркса? Вот странный вопрос, уводящий, если хорошенько подумать, в бездну сомнений.

Есть еще, как я считаю, гениальный и остроумнейший писатель, за которого я хочу заступиться: он мог писать и о рукоблудии, и подробно описывать свои отношения к женщине, к жене, не пропуская малейшего извива похоти, выходя на улицу вполне голым, – он мог!

И вот этот-то писатель, бывший моим учителем в гимназии, В. В. Розанов, больше чем автор «Капитала», научил, вдохнул в меня священное благоговение к тайнам человеческого рода.

Человек, отдавший всю свою жизнь на посмешище толпе, сам себя публично распявший, пронес через всю свою мучительную жизнь святость пола неприкосновенной – такой человек мог о всем говорить.

Вот и Б. Пильняк <2 нрзб.>хочет сказать, как Розанов, но, как обезьяна, он говорит, и так только у Розанова <1 нрзб.>пол, все так благоухает ароматом цветов, а у Пильняка наше отечество и наша надежда (революция) «воняет половым органом».