Текст книги "Тот, кто убил лань"

Автор книги: Михаил Лакербай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Общий восторг вызвал однажды в Лыхнах старик Тлабган Ахуба из горного селения Члоу. Он буквально затмил всех на своем красавце коне Джаре.

Джара!.. Джара!.. Будто вот сейчас вижу перед собой этого вороного красавца! Такого коня я больше нигде не встречал. А главное, во всех видах джигитовки, и особенно в "черазе", он не имел себе равного. И сколько ни предлагали денег Тлабгану за Джару, он всегда отвечал: "Конь этот – моя единственная радость. Я не отдам его никому ни за какие блага на свете". Предлагали ему в обмен на Джару других прекрасных коней, но он не соглашался.

Джарой решил овладеть юноша из села Блабырхуа. Звали его Астамур Барцыц. Дело в том, что на состязаниях по "черазу" была и его невеста, красавица Шазина. Она сказала ему: "Ты стал бы для меня еще прекрасней, Астамур, и еще любимей, если бы владел этим конем".

И Астамур во что бы то ни стало решил приобрести Джару. Горячим и азартным был Астамур. Он предложил старику, кроме денег, еще двух своих коней, двух волов, корову и, наконец, хорошее кремневое ружье, которым очень дорожил. Но старик Тлабган был неумолим.

– Нет! – отрезал он. – Этого коня я не отдам ни за какую цену.

Это еще больше подогрело Астамура. Он решил не уезжать домой без Джары. В конце концов он пришел к мысли, что коня нужно украсть. Но как?

Двор Тлабгана охраняли две огромные злые собаки. Несколько раз за ночь выходил к Джаре сам хозяин.

Два месяца не возвращался Астамур домой. Родные забеспокоились. Бог весть что передумала его невеста. Послали человека. Тот вернулся и сообщил, что Астамур жив, здоров. Задерживает его важное дело. И он не вернется, пока не закончит его.

Астамур действительно был очень занят. Он все время вертелся около Тлабгана, всюду ходил и ездил за ним, по ночам скрытно бродил возле его двора.

И вот наконец он дождался своего.

Как-то, следуя за Тлабганом, он настиг его у переправы через реку Кодор. Старик спешился, Астамур подошел к нему, поздоровался.

– Прошу тебя, уважаемый Тлабган, – обратился он к нему. – Подсади меня к себе и перевези на тот берег. Я очень спешу.

Старик, не подозревая ничего дурного, ответил:

– Зачем же нам ехать вдвоем? Садись на Джару и переплыви реку, а потом отошли его назад. Я подожду.

Астамур от радости опешил. Он сел на коня, быстро преодолел реку и крикнул с другого берега:

– Прощайся со своим конем, Тлабган! Не отдам! Старик был спокоен.

– Хорошо, юноша, бери, – сказал он, – но если в тебе жив еще аламыс, расскажи людям, если они тебя спросят, каким путем ты приобрел моего Джару. Услышав это, Астамур остановил коня. Ничто, даже град пуль вдогонку, не устрашило бы его. Но эти слова старика заставили его круто повернуть коня. Он вновь подъехал к реке и пустился вплавь обратно.

Старик следил за ним так, как охотники смотрят на падающую с неба после удачного выстрела дичь.

Переплыв реку, юноша спрыгнул с коня и подвел его к старику.

– Возьми своего коня, Тлабган, – произнес он срывающимся от волнения голосом. – Прости и забудь, что произошло между нами.

Старик светло улыбнулся.

– Человек сам устраивает свою судьбу, – ответил он. – Вот ты поступил сейчас благородно, и я награжу тебя за это: дарю тебе Джару! – И он протянул ему поводья. – Возьми его!

У юноши от радости заколотилось сердце. Он порывисто нагнулся и поднес к губам подол черкески старика:

– Спасибо!

– Чтобы и враг говорил тебе "спасибо" [1], – сердечно произнес Тлабган.

Но Астамур не принял дорогого подарка.

– Нет, уважаемый Тлабган, – сказал он после короткого колебания, – не могу... Прости, но я знак", как тебе дорог Джара.

Юноша ушел.

– Живи долго, дад! – сказал ему старик вслед.

Смотрины.

Перевод С. Трегуба

Старый Коблух решил сам повстречаться с девушкой, в которую был влюблен его внук, и определить, умна она или нет. Ведь счастье семьи зависит не столько от красоты жены, сколько от ее ума. Недаром говорят: "Язык жены может стать лестницей, по которой в дом входит несчастье".

И вот он под каким-то предлогом зашел в дом девушки. Он сказал при ней ее отцу:

– Очень странным показался мне сегодня разговор двух случайных моих попутчиков. Один из них спросил другого, моего давнего знакомого: "Сколько лет снегу на вершине? И сколько лет ручью?" А мой знакомый ему ответил: "Сорок лет снегу "а вершине и десять – ручью".

– Да-а-а, действительно странный разговор, – сказал задумчиво хозяин.

– Если разрешите, отец, я скажу, о чем они говорили, – застенчиво произнесла девушка.

– Скажи, дад, скажи! – попросил ее Коблух. – Скажи, если ты поняла, – сказал отец. – Ты же у меня смышленая.

– Они беседовали о нашем почтенном госте, – ответила девушка. – Первый хотел узнать: как давно поседел он и сколько лет слезятся его глаза?

– Правильно, пожалуй, – обрадовался Коблух. – А я все ломал голову над их словами.

Отец девушки одобрительно улыбнулся.

– На моих соседей навалилась беда, и никто не знает, как от нее избавиться, – снова заговорил гость. – Наш князь Джамлат – будь он трижды проклят! – решил продать сына моего соседа турецким купцам. Чтобы придраться к нему, он позвал юношу, дал ему большой камень и приказал в три дня сварить этот камень вместо барана и принести ему мясо. Завтра истекает срок. Родные его горюют и ничего не могут придумать.

– Что думать? – возмущенно сказала девушка. – Пусть он потащит обратно камень и скажет князю: "Хорошо, я сварю камень. А ты сначала зарежь его и сними с него шкуру".

Старый Коблух убедился, что девушка умна.

Тогда он задумал испытать ее выносливость и предложил ее отцу и ей пойти с ним в гости к его приятелю, живущему высоко в горах.

Хозяин не счел возможным отказать гостю, и вскоре они втроем вышли из дому.

В пути старик попросил девушку: "Пройди, дад, в этот лесок и приведи мне друга". Девушка поняла его и скоро принесла ему палку. А когда они дошли до того места, откуда начинался крутой подъем, отец ее стал было роптать, что долго еще им идти. Тогда девушка сказала, что она сократит им дорогу наполовину. И она принялась рассказывать им такую интересную историю, что они незаметно для себя преодолели подъем и быстро достигли цели. Так она сократила им путь.

Старый Коблух тогда убедился, что девушка будет хорошей женой его внуку.

Куейза.

Перевод С. Трегуба

В горном селе Члоу жила семья Джарназа Аруба. Одну половину дома занимали отец и мать. А другую – их сын Кязым с женой Куейзой. Они были молоды, красивы и любили друг друга.

Однажды глухой ночью, когда в доме все спали, раздался стук в дверь. Ночь была темная, ветреная, холодная. Кязым, слегка приоткрыв дверь, вначале никого не разглядел. Потом он узнал своего кровного врага – Амчи Ханашв. Уже десятки лет враждовали их роды. Шестьдесят человек потерял род Амчба и пятьдесят пять – род Аруба. Увидев Амчи Ханашва, Кязым понял, зачем явился тот к нему ночью. Он рванулся было к стене, чтобы снять свое ружье, но Ханашв сильным ударом всадил ему в грудь острый кинжал. Кязым был убит на пороге своего дома.

Совершив свое кровавое дело, Амчи Ханашв незаметно исчез в темноте.

Куейза появилась, когда ее муж был уже мертв. Надо было сообщить старикам о случившемся. Но по неписаному старому обычаю она не могла к ним обратиться: снохе запрещалось разговаривать в присутствии родных мужа. Тогда Куейза взяла в руки ачангур, села у изголовья мертвого и начала петь "песню плача". Она воспевала доблесть погибшего, его силу, красоту и благородство.

Старики, которые спали за тонкой стеной, проснулись и услышали это странное пение, в котором все время повторялись слова: "Ты был... Ты был... А теперь погиб от руки злодея-врага..."

Они вошли в комнату сына и увидели страшную картину: их Кязым убит, над ним, причитая, поет свою горестную песнь Куейза. Старики поняли все.

Мудрый Джесиб.

Перевод С. Трегуба

Долго уговаривал Джесиб своего внука Чигица, чтобы тот бросил воровать и картежничать. Но все напрасно. Почувствовав приближение смерти, старик последний раз подозвал к себе внука.

– Скоро я оставлю этот свет, – сказал он. – До сих пор ты меня не слушался. Прошу тебя, пообещай выполнить мое последнее желание. Ты можешь продолжать жить, как жил. Но разыщи старого, опытного вора и попроси от моего имени – пусть он научит тебя умело воровать. Разыщи также старого, опытного картежника и попроси его научить тебя хорошо играть в карты. Каждый человек должен знать свое ремесло.

Слова деда вызвали недоумение у внука. Но он пообещал выполнить его последнее желание.

И когда старый Джесиб умер, внук, верный данному обещанию, разыскал "короля" воров. Он удивился тому, что ему открылось.

В маленькой комнате "короля" воров даже не было мебели. Хозяин лежал на старой продавленной тахте. На полу валялся треснувший горшок, из которого, видно, давно не ели. Гостю пришлось сесть на постель, которая зловеще скрипела под ним, готовая вот-вот обрушиться.

– Не бойся, – подбодрил юношу "король", – выдержит! На эту кровать садилось куда больше людей. Что привело тебя ко мне?

– Мой дед, умирая, – сказал Чигиц, – завещал разыскать самого опытного вора и поучиться у него искусству воровать.

"Король" воров оживился.

– Твой дед дал тебе дельный совет. Хорошо, что ты разыскал именно меня, а не этих сопляков, мелких воришек, которые не вылезают из тюрем. Наше дело требует таланта, – произнес он с достоинством. – Вор без ума и сноровки – не вор, а самоубийца. Да что там говорить! Приходи ко мне сегодня, как только стемнеет.

– Спасибо, – ответил Чигиц и ушел. Но уже сюда не вернулся.

Обстановка в комнате вора произвела на него куда более сильное впечатление, нежели все уговоры деда. Нищета и грязь говорили сами за себя. Вот оно, воровское "счастье"!

Оставив старого вора, Чигиц отправился разыскивать "короля" картежников. Тот произвел на "его еще более тяжкое впечатление: картежник с взлохмаченными волосами стоял на коленях и лихорадочно метал на пол карту за картой.

Юноша выждал удобный момент и рассказал о цели своего прихода.

– О, ты не ошибся! – гордо заявил картежник. – Я играю уже больше тридцати лет. – На мгновение он оторвался от карт и оглядел Чигица воспаленными глазами. Затем снова принялся азартно метать карты и тут же предложил гостю сыграть с ним.

Но юноша поблагодарил старого картежника и поспешил удалиться.

Он понял, что и старый картежник прожил свою жизнь впустую.

Так мудрый Джесиб спас своего внука. Старик знал, что жизнь учит куда лучше, чем любые нравоучения.

Трудовые деньги.

Перевод С. Трегуба

– Ты уже взрослый, – сказал однажды отец сыну, – пора начать трудиться и самому зарабатывать себе та хлеб. Уходи и не возвращайся, пока не заработаешь хотя бы рубль.

Юноша усмехнулся и ушел. Он был ленив и не думал трудиться. Слонялся весь день, а вечером возвратился домой. Выручила его сердобольная мать: дала ему десять рублей.

Отец изорвал деньги и накинулся на него:

– Эти деньги заработаны не тобой. Убирайся и не смей показываться мне на глаза до тех пор, пока действительно не заработаешь деньги своими руками.

Сын недоумевал: кто донес отцу?..

Весь день он бродил по бульварам и кофейням, не думая о работе, снова надеясь на мать. И мать, конечно, еще раз выручила его. Вечером бездельник снова предстал перед отцом.

– Возьми, отец, – сказал он, протягивая ему деньги. – Я заработал их сам.

Но отец разорвал деньги в клочки и снова накричал на сына, повторив все, что сказал ему в прошлый раз.

Сын все недоумевал: откуда мог отец узнать правду?

На третий день он наконец решил поработать. Молодые руки нужны всюду. Вечером юноша, изрядно устав, вернулся домой. Он подошел к отцу и протянул заработанные деньги.

Отец взял их и хотел разорвать. Но на этот раз произошло необычное. Сын схватил его за руки и закричал:

– Что ты делаешь? Не рви! Ведь я целый день трудился, чтобы их получить. У меня до сих пор горят на руках мозоли, – и показал отцу ладони.

Тут отец улыбнулся и сказал:

– Вот теперь я верю, что ты сам заработал эти деньги. Потому-то и дорожишь ими.

Тайное письмо.

Перевод автора

Хорошо известно, как до революции в Абхазии было с распространением грамотности. Немногочисленные школы влачили жалкое существование. В тех трудных условиях от учителей требовался подлинный энтузиазм.

Царские власти не утруждали себя заботой о школах, отпускали на народное образование считанные копейки. Приезжавших в Абхазию для инспектирования школ царских чиновников меньше всего интересовало, как и чему учат детей "инородцев". Но были среди этих людей и очень немногие отрадные исключения. Об одном из них, читатель, разреши мне рассказать эту быль.

Строго размеренный и, казалось, раз навсегда установленный уклад жизни закрытого пансионата Сухумской горской школы был вдруг нарушен. Инспектор и воспитатели метались как угорелые. Старательно убирался двор, оконные стекла мылись до блеска, натертые полы в классах и коридорах сверкали, как зеркало; постельное белье и занавески, словно по щучьему велению, оказались белоснежно чистыми.

Двое суток мы наводили порядок, после чего нас до срока заставили побывать в пансионатской бане, помещавшейся тут же, во дворе. Затем всем нам выдали новую форму. Стали лучше кормить.

Обновкам, да и другим переменам мы, конечно, радовались, но вместе с тем недоумевали: в чем, собственно, дело? Что случилось? Мы обращались друг к другу с этими вопросами, так как воспитатели предпочитали ничего не объяснять, несмотря на настойчивые наши просьбы. А догадки были разные. Одни из нас говорили, что в Сухуми, наверно, едет сам царь, другие – будто нас повезут на экскурсию в Кутаиси, в Гелатский монастырь, куда возили в прошлом году гимназисток... Предположений было много. И только буфетчик Апанас Иваныч внес наконец ясность.

Он сообщил "по секрету" одному из воспитанников, что будто бы послезавтра должен прибыть из Петербурга попечитель кавказских учебных заведений, действительный статский советник – что-то вроде генерала.

Что ж, генерал так генерал! Встретить надо как полагается...

Был среди нас один беспокойный, до всего страстно допытывающийся сверстник, первый застрельщик всяческих игр и драк по фамилии Чкок.

– Ребята! – сказал он как-то в спальне, когда все мы улеглись спать. – Как только этот попечитель уедет, все снова пойдет по-прежнему: отберут у нас обновки, наденут старое тряпье. И кормить будут так же, как раньше. Все это они делают только для отвода глаз. Ясно: его хотят обмануть. А мы не допустим этого! Давайте вручим попечителю письмо, в котором опишем, как нас кормили и одевали до его приезда.

Мой сосед по койке и добрый приятель Леонтий Тарба возразил:

– Не стоит этого делать. Ведь всем нам здесь все-таки лучше, чем дома. Жаловаться на учителей – не по аламысу.

Но Леонтия не поддержали. Чкок настоял на своем, сумел убедить большинство воспитанников, и письмо попечителю было решено передать.

Когда попечитель наконец действительно прибыл в школу, Чкок все время вертелся вокруг швейцара Никифора. Не успели гость и его спутники снять верхнюю одежду, как он незаметно пробрался в гардероб и сунул письмо в карман попечительской форменной шинели.

Попечитель, седой, плотный старичок невысокого роста, в сопровождении начальника Сухумского округа генерала Засыпкина, архимандрита отца Андрея (в миру – князя Ухтомского) и нашего начальства, прошел по всей школе, осмотрел классы, спальни, кухню, столовую, баню, побывал на уроке русского языка.

Учителя во главе с инспектором школы тоже в новых мундирах с начищенными до блеска пуговицами, вытянувшись перед попечителем, как солдаты на плацу, всячески старались по выражению глаз гостя дознаться, доволен ли он.

Ночью в спальне Чкок сообщил ребятам, что операция, как он выразился, удалась, и попечитель унес наше тайное послание в кармане своей шинели.

Но следующий день не принес никаких новостей.

Ребята недоумевали. Один из нас высказал предположение, что, заметив у себя в кармане какую-то бумажку, гость просто выбросил ее за ненадобностью, не прочитав.

На четвертый день, в двенадцать часов, уроки внезапно были прерваны, и всех учащихся созвали в актовый зал. Из учительской в зал вышел попечитель. Были с ним только наши учителя и школьный инспектор.

– Мальчики! – обратился к нам попечитель. – Письмо ваше я получил, прочел и вот пришел, чтобы ответить вам на него.

Воцарилась напряженная тишина.

– Письмо написано от имени группы воспитанников, но в нем не проставлены фамилии, – продолжал он. – Наверно, поспешили и забыли подписать... Я знаю, абхазы – народ храбрый, смелый, всегда отвечающий за свои слова и поступки! Я прошу писавшего письмо своей рукой назвать себя!

Все молчали.

– Кто же написал письмо? – повторил попечитель. Все продолжали молчать, затаив дыхание.

– Ну что ж, – продолжал он, несколько помрачнев. – Бывает и так: у храбреца отца сын труслив. Значит, выходит...

Не дав ему договорить, Чкок выскочил вперед и громко заявил:

– Письмо писал я! – Лицо у него было красным, как перец.

Попечитель словно просиял.

– Так-то лучше. А теперь поговорим. Скажи мне, пожалуйста, есть у тебя родные?

– В деревне мать и две сестренки. Отца нет.

– Скажи-ка, когда к вам приходят гости, вы едите пищу вкуснее, чем в обычный день? Так это или нет?

– Да, – подтвердил Чкок, – когда бывали гости, мы ели лучше.

– И одевались, наверно, нарядней и чище, не правда ли?

– Так, – упавшим голосом повторил Чкок.

– И все это – в знак уважения к гостям. Не так ли? – снова спросил попечитель.

– Верно, по обычаю гостеприимства, – пробормотал Чкок.

– А я разве не гость для вас, для вашей школы?

– Конечно, гость! – сразу ответил Чкок. – Вы наш очень почетный гость.

– Даже очень почетный? – улыбнулся попечитель. – Ну так вот, милый мальчик, ради меня, гостя из Петербурга, и приодели вас лучше, и покормили вкуснее обычного. Почему же тебя и твоих друзей это смущает?

Чкок опустил голову и молчал.

Попечитель подошел к нему и погладил его волосы.

– Вот и договорились обо всем... Какие у тебя отметки по предметам?

– Только пятерки и четверки! – быстро ответил Чкок.

– А по поведению?

– За два года один раз была четверка...

– Прекрасно! – сказал попечитель. – Вашему народу, нужны культурные, образованные люди. Учись отлично, будь и впредь прилежен, и тогда по окончании школы мы пошлем тебя учиться дальше, тоже на казенный счет. Что касается этого письма, я его не одобряю, но за то, что ты сознался, я попрошу господина инспектора простить тебя и твоих однокашников.

...На этом и кончилась история с нашим тайным письмом.

Так нам казалось тогда.

Никто не вспоминал о поступке Чкока. Создалось такое впечатление, что вообще ничего не случилось. Инцидент был предан забвению.

Прошло много времени. Я уже успел перейти в другой класс и выехать на каникулы к родным в деревню.

В те дни в гости к отцу приехал один из воспитателей городской школы, родственник моей матери Фома Христофорович Эшба. За столом он и вспомнил о приезде в Сухуми Славинского, того самого попечителя из Петербурга, и рассказал о нашем тайном письме.

Вот тогда-то я узнал конец истории с тайным посланием попечителю.

Побеседовав с нами и созвав администрацию школы, попечитель устроил инспектору форменный разнос. В присутствии учителей он строго предупредил его, что тот будет уволен, если станет, как прежде, пренебрегать нуждами и запросами воспитанников.

После рассказа Фомы Христофоровича мне стало ясно, почему после посещения школы попечителем нас продолжали хорошо кормить и одевать.

Первая книга.

Перевод автора

"...Могуча власть слов, стоящих там, где надо..."

Буало

Эту историю рассказал мне мой соотечественник и старый друг стосорокасемилетний абхаз Шхангерий Бжаниа.

Я не оговорился – ему действительно было сто сорок семь лет, а может быть, и больше, во всяком случае, не меньше. Но и в этом возрасте он сохранил здоровье, которому я однажды даже позавидовал. Мы поднимались с ним на четвертый этаж сухумской гостиницы "Абхазия", ко мне в номер. На третьем пролете я почувствовал сильное сердцебиение и остановился, чтобы отдышаться. Старик с увлечением продолжал говорить как всегда о чем-то занимательном. Не прерывая разговора, он опередил меня на несколько ступенек, оглянулся и, бросив взгляд на мое, очевидно побледневшее лицо, спросил не без тревоги:

– Что с тобой? Ты ушиб ногу?

– Нет, нет, – ответил я, проводя ладонью по груди. – Сердце...

По его удивленному лицу я заключил, что он не понял меня. Ему, видимо, за всю свою долгую жизнь никогда не приходилось задумываться над тем, где у него находится сердце...

Когда мы вошли в номер, старик, по моему приглашению, опустился в кресло и, увидев на письменном столе груду небрежно разбросанных книг, принялся их рассматривать.

– У тебя есть книги, написанные на нашем, абхазском языке? – спросил он с живым интересом.

– Ну, конечно же, – ответил я и разложил перед ним несколько книг абхазских писателей.

– Это очень хорошо! – одобрил он. Потом задумался и снова спросил: – Быть может, у тебя есть и первая абхазская книга? Та, которая была напечатана раньше всех других?

Я понял, о какой книге он спрашивает, и улыбнулся:

– Нет, дорогой Шхангерий, той редкостной книги у меня нет, мне даже никогда не пришлось и видеть ее...

– А я видел! – торжествующе произнес старик и протянул мне свои морщинистые руки. – И эти пальцы даже перелистывали ее!..

Я заволновался.

– Когда же это было, Шхангерий? Где? Расскажи!

Тогда-то в рассказе Шхангерия Бжаниа ожил достопамятный эпизод из прошлого нашего маленького, многострадального народа. Он невольно напомнил мне древнюю легенду о том, как некое государство, проигрывая войну, обратилось за помощью к соседнему дружественному государству. В ответ на эту просьбу вместо войск или хотя бы оружия соседи прислали на выручку, какого-то хилого, невзрачного старичка. Посланца встретили недружелюбно, усмотрев в его появлении насмешку со стороны соседей. Но старичок не подал виду, что заметил это, и сразу же стал читать перед терпящим поражение войском стихи. Изумительные по яркости и силе убеждения, они влили в сердца слушателей чувство высокого патриотизма и волю к победе, и, вдохновленные волшебными стихами, отступавшие войска обрели смелость и отвагу, смяли и разбили вражеские полчища.

Легенда эта не имела прямого отношения к рассказу Шхангерия, но, когда он замолк, она вспомнилась мне, быть может, именно потому, что поведано в ней о могуществе слова...

– Когда это было? – задумчиво повторил Шхангерий мой вопрос и, полузакрыв глаза, помолчал минуту-другую... – Думается мне, с тех пор прошло не меньше ста лет... – И, снова помолчав, продолжал: – Ты учился и, конечно, знаешь из книг о тех временах, когда наши князья обрекли свой народ на изгнание. Вот когда это было.

– Ты говоришь о махаджирах? – спросил я.

– Да... – Скорбь омрачила его лицо. – В числе махаджиров и я был обречен на изгнание в Турцию. И от этой беды нас спасла как раз та книга, о которой я спросил у тебя. Первая наша абхазская книга!.. Ведь в жизни часто бывает, когда неожиданный случай может изменить ход событий, твою судьбу...

С первых слов Шхангерия передо мной встали картины того страшного времени.

...Когда после трехсотлетнего владычества турки наконец были вынуждены оставить Абхазию, местные князья, сами и через подставных лиц, стали распространять лживые, нелепые слухи о том, будто порядки и законы русских еще ужаснее, чем турецкие, и убеждали абхазов переселиться в Турцию. Князьям это было нужно для того, чтобы нажиться на продаже крестьянских земель.

Но народ не желал оставлять родину добровольно и сопротивлялся, как только мог. Провоцируя "народные бунты", князья создавали банды наемников и, с одобрения царских властей, устраивали набеги на мирное население, разоряли его, поджигали дома, опустошали целые селения, вынуждая крестьян покидать родные места. Так оголились Гагра, Гумиста, Дал, в запустение пришла вся местность вдоль Военно-Сухумской дороги до самого Кавказского хребта. Махаджиры на турецких кораблях уплывали за море и гибли на чужбине...

Абхазский народ перенес тогда тяжелые испытания... Я навсегда запомнил встречу со старым Шхангерием Бжаниа. Вот его рассказ, рассказ очевидца и участника событий 60-80-х годов прошлого века, оставивших неизгладимые раны в сердце нашего народа.

...Была сырая, промозглая осень. Пятый день беспрестанно моросил дождь. Казалось, сама природа плачет, расставаясь с изгнанниками.

В этот день настал черед абжуйцев – жителей южной Абхазии. На отлогом морском берегу, у устья горной речки Меркулы, высоко над дубом реяло пурпурное полотнище с золотым полумесяцем и кистями. Здесь было место сбора выселяющихся в Турцию крестьян. И люди сюда стекались отовсюду.

Вдали горели крестьянские пацхи. По непролазной грязи к морю двигались арбы с жалким скарбом, запряженные волами и буйволами.

А на качающихся неподалеку от берега фелюгах и баржах ветер надувал паруса и трепал одежду уже погрузившихся людей. Над суденышками вились стайки белокрылых чаек, и их несмолкаемые хриплые крики словно предупреждали махаджиров о предстоящих бедствиях...

Мутные от дождей воды Меркулы широко разлились. Людям стоило больших усилий перейти ее вброд и выбраться на поляну. Сотни людей скучились здесь. Многие были в лохмотьях, сквозь которые просвечивали исхудалые тела... С тоской вглядывались они в море, думая об одном: "Что нас ждет там, на чужбине?"

На поляне стояла зловещая тишина, прерываемая шумом набегавших морских волн и скрипом уключин в лодках перевозчиков.

– Великое горе всегда безмолвствует, дад, – сделал небольшое отступление Шхангерий. – Оно не разражается слезами, ложась на сердце тяжелым грузом... – И продолжал: – Мой приятель Хиб Шоудыд из села Гуп, человек доверчивый и неугомонный, стал утешать горемык. "Крепитесь, люди! Соберите мужество и силы! – увещевал он. – Взгляните на эти фелюги! Их прислал нам сам падишах. Наш славный князь Алыбей ездил к нему в Турцию, просил приютить нас, и падишах обещал нам покой и мирный труд на своих землях. С Алыбеем был и Маф. Послушайте, что он говорит о махаджирах-гумистинцах!"

И, в самом деле, перед нами объявился Маф. Мы тогда не догадывались, что он давно продался хитроумному и коварному князю Алыбею.

"Хиб Шоудыд сказал вам правду, братья, – подтвердил Маф. – Клянусь вам, что гумистинцы живут на турецких землях, как в раю! Падишах принял их как братьев".

Только произнес Маф эти слова, как в круг вошел князь Алыбей, окруженный своими людьми.

"Чего вы ждете"? – строго обратился он к толпе, – Хотите, чтобы фелюги падишаха уплыли без вас?"

Хиб Шоудыд сделал к Алыбею решительный шаг.

"Выслушай нас, Алыбей, – начал он, глядя ему прямо в глаза. – Ты видишь, как все мы измучены. Лучшие сыны Апсны сложили свои головы в неравной борьбе. Селения наши сожгли дотла и гонят нас из родной страны. И кто делает это все? Наши же князья! Хотя и сам ты – князь, но тебя вскормили и воспитали мы, и ты не должен забывать об этом. Мы хотим верить тебе. Так ответь же по аламысу: правда ли, что падишах зовет нас к себе, как братьев-мусульман! И можно ли ему верить? Что ждет нас вдалеке от родной Апсны?"

Вновь воцарилась тяжелая, тревожная тишина.

Негромко и вкрадчиво зазвучал голос Алыбея.

"Мои родные, несчастные сородичи! – заговорил он. – Если бы только вы могли понять, как тяжело мне видеть вашу скорбь, слезы ваших жен, матерей, детей!.. Я не могу больше так жить! Я предвижу, что скоро высохшие от горя и нищеты груди матерей не смогут больше давать детям молока. Поймите, я хорошо знаю урусов, их ненависть к нам, абхазам, их жестокие законы. Вы все погибнете здесь! А там, на берегах Турции, под покровительством великого падишаха, вы найдете новую родину! Я хочу вам только счастья. Спешите же, пока не поздно! Ни одного дня больше вы не должны оставаться здесь. Ведь и я буду там вместе с вами. Порукой в этом мое княжеское слово!"

Хиб Шоудыд обернулся и прочел в глазах людей, что их сомнения начали рассеиваться...

"Мы верим тебе, Алыбей", – сказал он, стал собирать пожитки и звать за собой своих родных.

Зашевелились и остальные, следуя его примеру. Но вдруг откуда-то издалека раздался зычный голос:

"Остановитесь, люди! Куда вы? На позорное скитание в Турцию? К чужеземцам? Давно их не видели? Соскучились? Хотите оставить Апсны на произвол судьбы?"

Все повернули головы в сторону возвышавшегося на краю поляны бугорка и увидели там Тейба. Крестьяне знали его: Тейб был одним из тех, кто смело обличал князей и не раз обращал в бегство их наемников.

Голос Тейба зазвучал еще сильнее: "Не надейтесь найти мирного приюта на чужбине! И помните: нет для нас земли и неба прекраснее, чем земля и небо Апсны! Алыбей обманывает вас. Он – не белая ворона среди черных, а такой же князь, как и другие, и он погубит вас!"

"Не то говоришь, Тейб! – взвизгнул Маф. – Пойми, оставаться здесь бессмысленно! Иди и ты с нами! Знай, иначе тебе несдобровать..."

"Кто не боится смерти, тому не страшны угрозы", – ответил Тейб.

Люди снова замерли в нерешительности. Кто же прав? Тейб или Маф с Алыбеем"? Обманщик или избавитель князь Алыбей?

"Маф! Адгур! Дамей! – вдруг позвал своих подручных князь. – Где моя старая мать? Где мои дети? Приведите их сюда!"

И когда князя обступила его семья во главе с седой княгиней, князь взял на руки детей и поднял их высоко над головой.

"Вы не верите мне? – воскликнул он. – Так пусть же моя мать и дети мои первыми укажут вам путь на новую родину!"

И он передал детей своим людям, а те на глазах у всех понесли их к лодкам. Туда же, опираясь на палку, направилась и старая княгиня.

Этот неожиданный поступок князя сломил колебания махаджиров, и они снова стали собирать свои пожитки.

Но когда люди подошли к морю, внезапно над толпой прозвенел пронзительный детский голосок, услышанный всеми:

"Не пойду! Пусти меня! Не хочу я! Не пойду!"

И все увидели мальчугана лет одиннадцати – двенадцати с котомкой за плечами. Его изо всех сил тянул за собой дряхлый старик, а мальчик, отчаянно упираясь, продолжал вопить: "Пусти! Не хочу я к туркам!"

"Почему не хочешь? – быстро приблизившись и мальчику, спросил Хиб Шоудыд и обратился к старику: – Это твой внук?"

– "Нет, – сказал старик. – Этого непослушного мальчишку поручил моим заботам его отец перед тем, как умер. Совесть не позволяет мне оставить его здесь, а он ни за что не хочет плыть со мной в Турцию".

"А как звали его отца?"

"Арыш Камлат из села Ткварчал".

"Почему ты не хочешь ехать туда, куда все едут, мальчик?" – спросил Хиб Шоудыд.

"Не поеду! – упрямо ответил тот. – Я хочу учиться в школе урусов".