Текст книги "Тот, кто убил лань"

Автор книги: Михаил Лакербай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Уаа-рай-да...

Любит трусливого смерть,

разборчива умная пуля,

труса не пощадит.

Так пел старый Гидж Эшба, а закончив, наклонил голову к апхярце, долго прислушивался к отзвуку струн и, словно вспомнив о чем-то, улыбнулся.

– В наше время, – начал он, – стонать и жаловаться на боль считалось недостойным для мужчины. Лучшим джигитом был тот, кто умел молча переносить самые тяжкие страдания. Застонать при женщине – значило оскорбить ее.

Жил у нас в деревне крестьянин Мсоуст Чукбар. Как-то в лесу он занозил ногу. Нога распухла и стала нарывать. Боль была нестерпимая.

Вечером после ужина сидел Мсоуст у очага. Жена уложила детей спать. Распухшая его нога заболела так сильно, что он не выдержал и застонал.

"Как тебе не стыдно стонать при женщине", – вспылила жена. Она была очень оскорблена.

Мсоуст смутился и не знал, что ей ответить. Он пробормотал, что у него адская боль.

"Адская, – передразнила его жена. – Но ведь ты даже не ранен пулей. Ведь это всего-навсего заноза!"

Мсоуст оскорбился. Чтобы восстановить в глазах жены свое мужское достоинство, он выхватил пистолет, приставил дуло к опухоли и, не долго думая, выстрелил. Пороховой дым и пепел, поднявшийся с очага, окутал его густым облаком.

"Унан, хаас! – ужаснулась жена. – Что ты сделал? Ты застрелился?"

В отчаянии она бросилась к мужу, но сквозь рассеивающийся дым увидела его улыбающееся лицо.

"Ты хотела, чтобы это была пуля? Ты права. Теперь смотри, мне стало легче".

И действительно, пуля пробила нарыв, и Мсоуст вздохнул с облегчением.

Газыри.

Перевод С. Трегуба

В старину не знали газырей. Порох, картечь, пули, а бывало, и просто камешки носили прямо в сумках – артмаках. Ох и долго же приходилось заряжать ружье! Сначала из артмака порох высыпали на ладонь, потом отмеривали на глаз и высыпали в дуло длинноствольного кремневого ружья. И лишь после этого заряжали его картечью или пулей. Нужна была большая ловкость, чтобы действовать быстро. Вот и придумали газыри. Газыри ведь и значит по-абхазски: "готовое". В них клали уже готовые, заранее отмеренные заряды и нашивали на черкеску узенькие, совсем одинаковые карманы – по двадцать в ряд. Только газырями редко пользовались. К ним прибегали в самых крайних случаях. Каждый сам решал в бою, пришло ли время брать заряды из газырей. Стрелять без толку считалось дурной привычкой и совсем уж позорным – раньше времени хвататься за газыри.

Как-то раз соседи из-за перевала напали на ущелье Мрамба. Набег был совершен неожиданно, исподтишка и большими силами. Мрамбовцы не ждали нападения, однако встретили врага смело; завязался бой.

На узкой тропинке, которая вела в село Мрамба, тяжело ранили молодого абхаза Сеида. Но он, не обращая внимания на рану, засел с несколькими товарищами в скалах и, прячась за выступами, продолжал бить наседавших врагов.

Они все ближе и ближе подступали к селению. Друзья Сеида оставляли выступ за выступом. Но Сеид не покидал своего места. Истекая кровью, он продолжал стрелять. Его редкие и меткие выстрелы наносили врагу большой урон.

Неподалеку от Сеида засел за выступом скалы Керим. Видел он, что враги подходят, а Сеид, лежа в луже крови, продолжает ловко доставать из сумки порох, отмеряет его на глаз, высыпает в дуло ружья, потом достает пулю, пристально целится и стреляет.

– Что ты делаешь? – волновался Керим. – Используй газыри!

– Не время. Успею, – спокойно ответил Сеид, Враги просачивались из-за скал.

– Сеид! – в отчаянии крикнул Керим. Страшно ему стало за друга. – Сеид, берись за газыри! Чего ждешь?

– Зря горячишься, Керим, – ответил Сеид. – Так загубишь все дело.

– Но враги уже близко! Они прорвались. Отходи к нам, Сеид, берись за газыри!

Голос Керима тревожным эхом прокатился по ущелью. Казалось, родные скалы и ущелье Мрамба взывают к Сеиду: "Бери-ись за газыри-и!"

– Еще не время, – твердил Сеид. Затем, впившись глазами в одну точку, затаив дыхание, выстрелил и крикнул: – Гляди!

И Керим увидел в стане врагов их предводителя Хатхуа в белой папахе. Сраженный меткой пулей Сеида, он взмахнул руками, сорвался со скалы и полетел в пропасть.

Вопли отчаяния одних и возгласы радости других слились в общий протяжный гул.

Тогда-то раздались частые выстрелы: это Сеид заряжал ружье из газырей. Он стрелял и стрелял. С возгласом: "Вперед! За мной! Хатхуа убит!" – бросился герой на врага.

...Мрамбовцы возвращались домой с победой. Они высоко несли на руках раненого Сеида: шестнадцать пуль изрешетили его.

Празднично встречал благодарный народ своих защитников. Все пели песню победы и славили Сеида.

Отец Сеида вгляделся в газыри сына и, прикинув что-то в уме, спросил:

– А скажи-ка, дад, почему так мало расстреляно у тебя зарядов из газырей?

– Не было надобности, – ответил Сеид.

Тогда, всегда сдержанный и скупой на ласки, старик обнял сына и произнес:

– Ты и вправду заслужил песнь про афырхаца.

Две просьбы.

Перевод С. Трегуба

– Оу райда, сива райда. Ойса ва-райдаа...

Кто ослаб, тот не поможет, кто колеблется, – не нужен,

Но разбитый не сдается, нет! Он бьется до конца!

Не придет конец мученью, коли нет конца терпенью, —

Говорил народу Уту, это слово сеял он.

Огоньком перебегая, разгоралась сила в людях.

Люди двинулись лавиной, все сметая на пути...

Вся Одиши запылала, небо дымом застилала.

Жег огонь паучьи гнезда, рухнул княжеский дворец.

Вековая тьма сгорала. Вековая ночь светлела...

Мнилось – солнечною птицей поднимался светлый день

Но дредатели, как змеи, притворясь хитро друзьями,

К нам в дружины боевые заползли тогда, мой друг,

И посеяли раздоры между нашими вождями,

Ядом смуты отравили сердце детское людей.

Яд раздора нас расслабил. Мы не сплавились в единстве,

Уту сломлен, стяг растоптан, и рассеяны мы все...

Пусть вчерашний день потеряй, пусть сегодня пораженье.

Пусть Мегрелия под пеплом – будет наш грядущий день!

Лишь повеет вольный ветер – вспыхнут угли-огоньки,

И огонь, зажженный Уту, озарит широко землю,

Станет грозно и победно буревым костром земли.

Есть еще – найдутся – люди. Сила только расплескалась,

Сила только затаилась. Жив народ – жива борьба!

Оу райда, сива райда. Ойса ва-райдаа...

Эту песню часто пел гость Адзина Темыра, мегрел Элизбар Кварацхелия, подыгрывая себе на чонгури. Он скрывался здесь в горном селе Джгярда от царской полиции и черной сотни мегрельских князей Дадиани. Все знали, что Элизбар Кварацхелия – один из ближайших соратников народного героя Уту Микава, его правая рука. Жестоко подавив крестьянское восстание, уничтожив его вожаков и самого Уту, царская полиция и мегрельские князья объявили, что тот, кто убьет или выдаст мятежника – абрека Элизбара Кварацхелия, – получит из казны пять тысяч рублей.

Но, верные обычаю гостеприимства, вкусив уже сладость борьбы, обездоленные крестьяне-абхазы из села Джгярда не выдавали своего гостя Элизбара. Крепко сдружились между собой Элизбар и Адзин Темыр, в пацхе которого скрывался гость.

Вместе с Элизбаром Темыр ездил в окрестные аулы – навещать друзей и знакомых. И вот в ауле Амзара Элизбару очень понравилась красавица Ада.

Ни одна девушка так не трогала сердце молодого Элизбара. Он потерял покой, стал молчаливым и грустным. Ото всех скрывал он свое чувство, и если его спрашивали, о чем он грустит, он обычно отвечал, что хворает. А когда понял Элизбар, что не в силах справиться с собой, решил поскорее и подальше уехать из этих мест, чтобы никогда больше не встречаться с Адой.

Однажды ранним утром, после бессонной ночи, Элизбар распорядился седлать коней.

– Мне надо как можно скорее поехать в Одиши, – сказал он Темыру.

– Зачем? – удивился Темыр. – Ведь ты хотел еще погостить у меня. Кроме того, ты знаешь, что в Одиши тебя ждет петля.

– Надо! – твердо сказал Элизбар. – Я совсем позабыл, у меня там одно неотложное дело.

– Тебе что-нибудь у меня не понравилось? – встревожился Темыр.

– Да нет же, родной! Все мне нравится, – поспешил разуверить друга Элизбар. – Даже очень.

– Не огорчай же меня, останься! – просил Темыр. – Ты знаешь, как мне тяжело согласиться на твой отъезд.

Но Элизбар был непреклонен.

На прощание устроили пир, и друзья шумной ватагой отправились провожать гостя.

Пропустив Элизбара вперед и как бы случайно замешкавшись, Темыр отстал от всех и оказался рядом с телохранителем Элизбара – Тома.

– Скажи, Тома, – спросил он, – почему уезжает Элизбар?

Долго не отвечал Тома. Наконец поддался на уговоры – вино, должно быть, развязало ему язык, и он, лукаво улыбнувшись, признался Темыру, что хотя Элизбар скрывает истинную причину отъезда, но, как догадывается Тома, тут всему виною Ада.

– Не печалься, друг! – сказал Элизбар Темыру, когда их лошади снова поровнялись.

– Но мне очень жаль девушку, – как бы невзначай произнес Темыр. – Твой неожиданный отъезд может убить ее.

– О какой девушке ты говоришь? – встревожился Элизбар.

– Об Аде, – сказал Темыр. – Ведь она любит тебя. Призналась мне в этом сама – она ведь родственница мне. Любит и даже просила меня поженить вас.

– Как? Ада? – переспросил Элизбар, не скрывая радости. – Ада... любит меня? – Он остановил коня.

– Да, Элизбар, Ада любит тебя и готова хоть сегодня выйти за тебя замуж.

– Замуж? За меня?.. Нет, нет, я даже не могу поверить в такое счастье!

– Почему? Неужели она тебе не нравится?

– Нравится, милый Темыр! Горе мое именно в том, что она мне очень нравится, эта солнцеликая Ада. Но какой я ей жених? Пацха моя дотла сожжена князьями. Я одинок, я абрек, объявленный вне закона. Имею ли я право думать о любви, о женитьбе?!

– Обо всем этом я разговаривал сегодня с отцом, – ответил серьезно Темыр. – Мой отец тебя любит и хочет усыновить вместо Сеида, моего покойного брата, убитого князьями.

– Нет, нет, друг мой! Это все хорошо, но не теперь...

Но Темыр уже видел, что Элизбар колеблется.

– После того, что я сказал тебе, пойми, Элизбар, что у тебя есть и дом и родные – я и мой отец. Отец и я просим тебя вернуться. И Ада этого хочет.

Слова Темыра сломили Элизбара, и он повернул коня.

А через несколько дней большой двор Темыра был полон гостей. Быстро построили ашьапа – крытый навес над столами, и начался свадебный пир, один из тех долгих пиров, какими славилось селение Джгярда – самый высокий аул горной Абхазии.

Шустрые, жизнелюбивые джгярдинцы веселились от всей души. Пили, ели, плясали... Далеко кругом был слышен свадебный шум, пляски перемежались стрельбой и лязгом скрещенных клинков, а в доме, в комнате невесты, девушки старались песнями развеселить печальную подругу.

Наконец, на третьи сутки, с наступлением ночи, девушки привели жениха к невесте и, оставив их наедине, удалились.

С трепетом вошел Элизбар в комнату Ады.

Девушка необыкновенной красоты стояла перед ним, и эта девушка – его жена! Кожаная лента – пояс целомудрия – стягивала ее высокую грудь. Жених, по старому абхазскому обычаю, не имеет права коснуться невесты, не разрезав этого пояса. Элизбар подошел к Аде. Мизинцем левой руки он легко коснулся ее груди, большим и указательным пальцами приподнял кожаную ленту и уже взмахнул кинжалом, чтобы разрезать ее, но Ада остановила его.

– Умоляю тебя, не надо! Не надо! Лучше убей меня этим кинжалом!

– Что ты говоришь? – оторопел Элизбар. – Ты не хочешь стать моей женой? Ты меня не любишь?

Девушка молчала.

– Скажи правду! Ты любишь другого?

– Я люблю Темыра... и Темыр любит меня... – прошептала Ада. – Он пришел за мной, и я думала, он ведет меня к себе. Только здесь я узнала...

Ошеломленный Элизбар опустил руки и отошел. После некоторого раздумья он произнес как бы про себя сдавленным голосом:

– Теперь я понимаю все.

А затем, обращаясь к девушке, твердо сказал:

– Нет, милая Ада, не бойся: Темыру отдала ты сердце, Темыру будешь и женой! Мне же отныне ты – только сестра.

Сказав так, он склонился перед девушкой, поцеловал край ее платья и вышел.

Велико было удивление гостей, когда среди них появился жених. Элизбар поспешил объяснить:

– Мои дорогие! Здесь не я жених. Жених – другой, а меня объявили женихом в шутку.

– Что он говорит? Какая шутка? – вскочил с места старик Тамшуг, родственник невесты.

– Сейчас вы увидите настоящего жениха, – сказал Элизбар и подозвал к себе молодых людей, обслуживающих гостей. – Приведите сюда Темыра. Мне с ним надо немедленно решить очень важный вопрос.

Позвали Темыра.

– Друг мой, Темыр! – начал Элизбар, когда оба они стали лицом к лицу в кругу гостей. – В знак нашей дружбы, неразрывной и чистой, прошу тебя исполнить две мои просьбы.

Темыр слегка наклонил голову в знак того, что он готов выполнить эти просьбы. Законы аламыса [1] таковы, что отказ другу в такой торжественной обстановке равносилен разрыву с ним.

– Первая моя просьба, – сказал Элизбар, – прими в жены Аду. Она сказала мне все, и я знаю: вы любите друг друга. Она чиста и непорочна. Пусть отныне она будет мне сестрой, и пусть вечной и безоблачной, как небо в ясный день, останется и впредь наша с тобой дружба.

Темыр склонил еще ниже голову.

– А вот этим мизинцем, – продолжал Элизбар, подняв руку, – я нечаянно коснулся ее груди. Пусть же не ляжет ни малейшей тени на нашу дружбу. Поэтому вторая моя просьба – отсеки его.

Но Темыр не шевельнулся.

Тогда Элизбар выхватил кинжал и отсек свой мизинец.

Солнцеокая Альзира.

Перевод С. Трегуба

Юноша Баслангур Шармат из села Джгерда был помолвлен с девушкой Хамжважв Аргун из деревни Аацы.

В назначенный день во дворе отца Баслангура накрыли под навесом длинный свадебный стол. Стали сходиться гости. Человек двадцать всадников отправились спозаранку в селение Аацы за невестой. По выезде из села к ним присоединился и сам жених – согласно обычаю, он должен был сопровождать невесту в пути, но его не должны были видеть ни у себя дома, ни у невесты.

Во дворе у девушки в деревне Аацы тоже был накрыт свадебный стол. Гости не приступали к еде в ожидании всадников, посланных за невестой.

Каково же было удивление всех, когда обнаружилось, что невесты нет дома. – Она полюбила другого, – разъяснила ее подруга, – и бежала с ним.

Родственники и гости были озадачены. Но тяжелее всех пришлось, конечно, жениху...

Во дворе отца Баслангура ждали возвращения посланцев с невестой. Давно уже проголодались гости.

– Видно, затянулись там проводы, – оправдывались родные жениха. – Но и у нас пир продлится несколько дней.

Кончилась долгая ночь, время уже близилось к рассвету. Молча и не спеша, словно с похорон, возвращались домой гонцы. И то сказать – зачем спешить? Чтобы сообщить о позоре?

Путь их лежал через село Эшера, мимо пацхи юноши Ферата Амкуаб. Ферат знал, что посланцы отправились за невестой – это они ведь сегодня утром проезжали здесь шумной ватагой. Что случилось? Почему они возвращаются, понурив головы, и даже не беседуют между собой? Ферат остановил их и расспросил о случившемся. Жалко стало ему Баслангура, хотя не был он с ним даже знаком. Ведь и в самом деле, что может быть хуже такого позора?

61

– Стойте, не пущу вас! – схватил он за уздечку коня Баслангура. – Заезжайте на часок ко мне, отдохните, подкрепитесь, а потом уж двинетесь в путь.

Проголодавшиеся и огорченные люди охотно согласились.

Ферат поднял на ноги весь свой дом.

Зарезали быка, много домашней птицы. Принесли лучшего вина. К гостям вышла мать и сестра Ферата – Альзира, которой едва минуло восемнадцать лет. Но какой она оказалась хозяйкой! И какая была красавица! О красоте солнцеокой Альзиры, о ее достоинствах пел ачангур далеко за пределами Абхазии.

Приготовили завтрак, все сели за стол, и тут исчез Ферат. Гости ждали его, недоумевая, где же он.

А Ферат находился в комнате своей сестры, там была и их мать.

– Лучше убей меня, Ферат, – говорила девушка. – Я не хочу никуда уезжать.

– Ну, прошу тебя, – уговаривал ее брат. – Разве я желаю тебе зла? Его друзья говорят, что он прекрасной души человек. Ты будешь счастлива с ним.

– Да, но она не любит его и даже не знает совсем, – вмешалась мать. – К тому же ей рано еще выходить замуж.

Альзира, забившись в угол, рыдала. – Я сказал все, – решительно произнес Ферат. – Не хотите, не надо. Уйду сегодня же из дома и больше не вернусь.

Ферат подошел к сестре и нежно поцеловал ее.

– Повторяю, Альзира, ты будешь с ним счастлива.

– Не гоните меня из дому, – взмолилась Альзира. – Я хочу быть только с матерью и с тобой.

– Значит, мне уходить?

В это время раздались настойчивые голоса гостей:

– Ферат! Ферат!

– Он должен идти, Альзира, – сказала мать. – Неудобно перед гостями. Теперь я прошу тебя: стань женой Баслангура. Я знаю твоего брата – он сдержит слово и уйдет из дома. Для нас всех это добром не кончится. Узнаю в нем отца – он был так же тверд и решителен. Пожалей хоть меня, свою мать!

[1] Ачангур – абхазский музыкальный инструмент.

У Альзиры высохли слезы. Она обняла брата и дала понять, что согласна. Ферат радостно поцеловал ее.

– Садитесь, дорогие друзья! – воскликнул он, появившись среди гостей. – Простите меня, я заставил вас долго ждать. Но у меня было важное дело.

Когда стаканы по нескольку раз обошли круг, Ферат поднялся и, наполнив вином большой рог, высоко поднял его над головой.

– Уважаемый гость Баслангур, – сказал он. – Нравишься ты мне. Сделай мне честь, прошу тебя, исполни мою просьбу.

Все повернулись к Баслангуру.

– Отныне я хочу дружить с тобой. Пусть нашу дружбу скрепит родство! – продолжал Ферат. – Надеюсь, ты не отвергнешь его. Предлагаю тебе в жены свою сестру Альзиру.

– Солнцеокую?! – вырвалось у одного из гостей.

– Да! – ответил Ферат. – И она этого хочет; я с ней уже говорил. Она готова немедля поехать с тобой на вашу свадьбу. Сестра моя не хуже той, за которой вы ездили в Аацы.

– Во сто раз лучше! – поддержали его гости. – Солнцеокая Альзира несравненна. Какое счастье выпало тебе на долю, Баслангур!

Баслангур же, не веря еще всему происходящему, подошел к Ферату и сказал:

– Ферат! Только человек с чутким сердцем может сделать то, что ты сделал для меня. Но ведь солнцеокая Альзира не знает и не любит меня. Я не могу дать своего согласия, пока из ее собственных уст не услышу о таком огромном и неожиданном для меня счастье.

– Иди, сынок, сюда! – И мать Альзиры взяла Баслангура за руку. Он стоял вытянувшись перед ней в знак почтения к ее старости. – Пойди, спроси ее сам!

И она повела его в комнату дочери. Здесь мать благословила их и оставила вдвоем.

...Наконец-то, люди, собравшиеся за торжественным столом во дворе отца Баслангура, дождались жениха и невесты. Они были достаточно вознаграждены за свое терпение. Свадьба длилась четыре дня.

Маршан Лашв.

Перевод С. Трегуба

В селении Лата в ущелье Дал жил Маршан Лашв. Был он некрасив: мал ростом и слеп на один глаз. Но храбр, отважен и силен.

Закадычным другом его был черкес Атажух Маматгерий.

Лашву исполнилось тридцать лет, когда он задумал жениться; в те времена абхазы обзаводились семьей не спеша. Лашв любил молодую красавицу Марону и уже два года считался ее женихом. Назначили день свадьбы, но за месяц до свадьбы красавица Марона отдала свое сердце другому и убежала с ним. Этим другим оказался не кто иной, как лучший друг Лашва – черкес Маматгерий.

Побег Мароны стал не только личным горем Лашва. Все его однофамильцы – члены рода Маршанов, сочли, что оскорбление нанесено им. Они всячески попрекали Маршана и требовали мести. Лашва прозвали "брошенным женихом". Позорная эта кличка закрепилась за ним надолго. Молча сносил он обиду и стал реже появляться на людях.

Но как-то ночью, не сказав никому ни слова, Маршан Лашв исчез из села.

Атажух Маматгерий хорошо знал, что Лашв будет мстить ему. Отнять невесту – тяжелое оскорбление. Маматгерий принял меры предосторожности: обнес дом высоким каменным забором.

Однако Лашву удалось ночью перелезть через высокий забор и незамеченным проникнуть в дом своего соперника. Бесшумно прошел он к спальне Маматгерия и постучал. Дверь открылась. Перед ним, в одном белье, стоял сонный хозяин дома, его бывший друг.

Маматгерий, узнав Лашва, в испуге попятился... Лашв прошел за ним в комнату – туда, где в постели лежала Марона.

– Добро пожаловать! – с нескрываемым ужасом проговорил Маматгерий.

– Посмотрим, добро ли я принес тебе, – ответил Лашв, и улыбка тронула его губы. – Прошу прощения за причиненное вам беспокойство! – обратился он к перепуганной Мароне.

– Одевайся быстрее! – приказал он Маматгерию. – Я не могу говорить с тобой, пока ты раздет.

64

Маматгерий тотчас оделся.

– Послушай, – сказал ему Лашв, – эта женщина предпочла тебя только потому, что ты превосходишь меня внешностью. – Пусть она сейчас посмотрит, кто кого превосходит силой. Условие такое: если упаду я, ты сделаешь со мной все, что захочешь. Если упадешь ты, я отрежу тебе ухо.

Долго боролся против ловкого Лашва сильный Маматгерий. Но в конце концов не выдержал и, сбитый Лашвом, упал.

Тогда он покорно встал на колени, а Лашв выхватил кинжал и на глазах у Мароны отсек ее мужу правое ухо.

– Прощайте! – сказал он с поклоном. – На этом мои расчеты с вами покончены.

И Маршан Лашв ушел.

Через несколько дней он вернулся в родное село. Родственники по-прежнему продолжали насмехаться над ним, называя "брошенным женихом".

Но теперь Лашв невозмутимо переносил все оскорбления.

Между тем Маматгерий послал своих людей в Лату, чтобы они узнали, не хвастается ли своей победой Маршан Лашв.

Черкесы приехали в Лату будто бы в гости к родственникам. Уверившись в том, что Лашв по-прежнему великодушно сносит все насмешки и хранит молчание, они возвратились к Маматгерию.

Каково же было удивление жителей Латы, когда в один прекрасный день в их село въехала большая группа всадников, и во главе их черкес Маматгерий.

Все решили, что это неслыханная дерзость. Дерзость, равная издевательству. И все ждали неминуемых кровавых событий.

Маматгерий, остановившийся у старика Тапагва Айбы, неожиданно пригласил всех мужчин села на званый обед.

Удивленные люди собрались во дворе у Айбы.

И тогда к ним вышел Маматгерий.

– Я пригласил вас сюда, – начал он, – чтобы во всеуслышание рассказать о том, как смыл с себя пятно нанесенного мною оскорбления Маршан Лашв. Уже отомстив за себя, он покорно сносил все насмешки и ни словом не обмолвился об этом. Он не кичился своей местью, ничего не говорил про меня. И вот я приехал сюда, чтобы поведать вам, как храбр и благороден ваш Лашв, как смыл он позор со всего вашего рода Маршанов.

Черкес сдернул с головы башлык и показал страшный шрам на месте правого уха.

Данакай.

Перевод С. Трегуба

Мужчин в селе не было; стояло жаркое лето, и все они ушли в горы: кто с отарами на альпийские луга, кто в лес заготовлять дрова, кто – на охоту.

Этим-то и воспользовался небольшой отряд карачи – заперевальных врагов. Незамеченным спустился он в долину и внезапно напал на беззащитное село. Разорил его, захватил пленных, табуны коней, всякое добро и двинулся обратно через горные перевалы.

В тени огромной развесистой чинары лежал абхазский юноша Данакай. Целый день провел он в горах, охотясь на оленя, и теперь, утомленный, спал крепким сном.

Славился Данакай храбростью, умом, силой и громовым голосом.

Противники наткнулись на спящего Данакая, но не узнали его. Они обезоружили юношу и, связав руки, погнали его в плен.

Данакай покорно шел в общей толпе. Перед ним предстала картина народного бедствия: плененные односельчане, тюки добра, пыль, вьющаяся столбом вслед за табунами коней... Но он молчал.

Весь день пробирались карачи горными тропами к себе домой. Когда стемнело, они сделали привал, оставив коней и связанных пленников в ложбине, они отошли в сторону и легли спать.

Ночью Данакай разгрыз зубами веревки, бесшумно снял оружие с врагов и укрыл его в яме за скалой. Потом он спрятался за выступом скалы и, выставив дуло ружья, крикнул своим громовым голосом:

– Встать! Руки вверх!

Как зайцы, запрыгали разбуженные и испуганные карачи.

– Первого, кто ослушается, уложу на месте! – причал Данакай, и его крик, повторенный эхом, гулко отдавался в горах.

Тут только догадались захватчики, что они имеют дело с самим Данакаем. Он выстроил их длинной цепочкой и погнал по тропинке обратно в долину.

Гарсон, пренэ!

Перевод С. Трегуба

Двое студентов из грузинского землячества в Париже приехали в Монте-Карло, курортный городок, расположенный, как известно, на побережье Средиземной) моря и славящийся своим игорным домом – казино. Один из юношей был абхазским князем – Гьяргем Чачбой.

Поздно ночью, гуляя по бульварам, они очутились перед тем самым игорным домом, который притягивает к себе со всего света любителей легкой наживы.

Они вошли в один из залов, где играли в "шмен де фер". Его роскошь поразила их. Но не меньше поразили их люди, жадной толпой сгрудившиеся вокруг круглого игорного стола. Были здесь те, которые играли, и те, которые с азартом следили за чужой игрой; те, которые в одну ночь становились сказочно богатыми, и те, которые в одну ночь разорялись дотла.

Крупье провозгласил неслыханно большой банк. На столе возвышалась груда бумажных денег и под стеклянным колпаком гора золотых монет.

Никто из присутствующих не решался объявить ва-банк.

Гьяргь Чачба в белоснежной черкеске, плотно облегавшей его тонкий стан, и в национальных сапожках – ноговицах на мягкой подошве, ловко лавируя, протиснулся к столу. Все с любопытством разглядывали его; по рядам пробежало кем-то сказанное: "Коказус!"

Равнодушный, казалось бы, ко всему крупье поднял глаза и с явным любопытством взглянул на кавказца. – Угодно? – вяло, едва шевеля губами, спросил он. Юноша переглянулся с товарищем, достал из кармана бумажку в сто долларов и бросил ее на стол.

Крупье роздал карты.

– Проиграли! – все так же вяло произнес он и собрался было присоединить ассигнацию к банку, но банкомет звонко крикнул в сторону, указывая подбородком на лежавшую перед Гьяргем бумажку:

– Гарсон, пренэ!

Человек в ливрее кинулся к столу и схватил деньги.

Кровь ударила Гьяргу в лицо. Но он сдержался.

Игра шла по кругу. Очередь снова дошла до молодого абхазского князя.

– Угодно? – спросил крупье.

– Угодно! – быстро ответил Гьяргь, выхватив две бумажки по сто долларов, и швырнул их на стол.

– А может, не стоит? – явно издевательски спросил банкомет. – Пригодятся.

– Прошу карту! – резко крикнул Гьяргь. Крупье роздал карты.

И опять Гьяргь проиграл.

– Не везет, коказус! – презрительно бросил банкомет и посмотрел на него в упор. – Напрасно горячитесь! Так недолго и проиграться! – И, кивнув головой лакею, нарочито громко повторил: – Гарсон, пренэ!

Человек схватил, как и прежде, деньги и, низко кланяясь, отошел.

Гьяргь почти не помнил себя.

– Уйдем! Хватит! – уговаривал его земляк Нико.

Неоднократно слышали юноши рассказы о чудесной фортуне. Но теперь, здесь у них на глазах, происходило то, чего они в жизни еще не видели: человек неслыханно богател. Десять раз подряд бил банкомет карты своих партнеров и, побив их в одиннадцатый раз, не рассчитывая уже на крупную игру, объявил:

– Кончаю. – Он тяжело поднялся, оглядел толпу и, словно нехотя, добавил: – Впрочем, кому угодно еще? Только условие – игра не на мелочь!

– Что ж! Идет не на мелочь! – запальчиво отозвался Гьяргь.

– На сколько? – не подымая глаз, всем корпусом обернулся к нему крупье.

– Ва-банк! – азартно крикнул Гьяргь.

– Что-о? – переспросил крупье. Он словно проснулся.

– Ва-банк, – повторил Гьяргь. Он дрожал.

– Ваша гарантия?

Юноша небрежно положил на стол перед крупье свою визитную карточку.

68

– "Светлейший князь Георгий Шервашидзе", – протяжно прочитал тот.

– Пренэ, пренэ! – закричали вокруг.

Еле сдерживаемая ненависть к сегодняшнему счастливцу прорвалась в этих возгласах. Крупье роздал карты. Все замерли в ожидании.

Банкомет поспешно и уверенно бросил карты на стол. – Восемь!

– Напрасно горячитесь, господин банкомет! – медленно и с достоинством произнес Гьяргь и положил на стол свои карты – тройку и шестерку.

– Девять! – выкрикнул кто-то с нескрываемой радостью.

– Выиграл! – Десятки рук протянулись к Гьяргу.

– Ваш! – беззвучно произнес побледневший банкомет.

– Прошу, – угодливо сказал крупье.

– Идем, Нико, – обратился Гьяргь по-грузински к своему товарищу и крикнул в сторону: – Гарсон! – Абхазец кивнул человеку в ливрее: – Гарсон, пренэ!

И оба студента покинули застывший от изумления зал.

Эсма-ханум.

Перевод С. Трегуба

В одной из кофеен Трапезунда сидели и беседовали два турецких чиновника Шукри и Осман.

– Вы заметили, как любезно разговаривал сегодня наш визирь с этим проходимцем? – говорил Осман Шукри.

– С Нури-махаджиром? [1] Да. Уж очень хитер и пронырлив, эфенди, этот бывший курьер, а ныне шериф. Я вам советую смотреть отныне в оба: в народе ходит слух, что визирь собирается назначить Нури-махаджира на ваше место.

– Знаю. Мне говорили об этом. Он давно метит на мое место. Но ему не видать его, как своих ушей.

– Визирь очень приблизил его к себе и доверяет во всем. Интересно, чем он покорил визиря?

– Сестрой. Вы разве не слыхали? Визирь женится на его сестре. На днях будет свадьба.

– О-о, аллах! Если это случится, то здесь будет царить один Нури-махаджир. Он обзывает нас тяжелодумами и тупицами. Выгонит всех и наберет своих махаджиров. Эти оборванцы ходят к нему толпами.

– Да, надо во что бы то ни стало расстроить эту свадьбу.

– Интересно, где встретил визирь сестру Нури? Ведь, говорят, она еще совсем девочка, живет в степи вместе с другими махаджирами, ходит босая, в отрепьях – и в городе здесь не появлялась еще ни разу.

– Хм... Все это проделки Нури. Недавно в комнате визиря, доставая из кармана какие-то документы, он уронил, будто случайно, ее портрет. Визирь заинтересовался и, рассмотрев, сразу же влюбился в эту девчонку.

– Вы правы, эфенди. Надо помешать Нури-махаджиру.

– Я уже придумал. – Шукри осмотрелся и, убедившись, что поблизости нет никого посторонних, наклонился к собеседнику: – Существует только одно средство, чтобы отвести нависшую беду. Нужно опорочить Нури, убедить нашего старого дурака, что Эсма потаскуха и Нури хочет выдать ее замуж за визиря для того, чтобы дискредитировать визиря в глазах падишаха, свергнуть его и самому занять его место!

– Так... так... – сказал Осман. – Придумано очень занятно. Умная голова у вас, эфенди. Только... кто сумеет это сделать? Кто осмелится?

– Я сам! – ответил Шукри. – Кто другой знает визиря так хорошо, как я? И кто другой сумеет вдолбить все это в его старую глупую башку?

– Вы! О, успех обеспечен. Сделайте это, эфенди, и мы не останемся в долгу перед вами.

– Сегодня же вечером я поговорю с визирем.

– Аллах да благословит вас и вашу затею!

В тот же день старший шериф Шукри попросил визиря принять его.

– В связи с вашей, великий визирь, предстоящей женитьбой, – доверительно сказал он ему, – в народе ходят нехорошие слухи.