Текст книги "Тот, кто убил лань"

Автор книги: Михаил Лакербай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Михаил Лакербай

Тот, кто убил лань

Новеллы

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор этой книги Михаил Лакербай (1901-1965) – выдающийся абхазский писатель, человек высокой культуры и личного обаяния. Он вступил в абхазскую литературу в пору ее зарождения, вместе с ней рос и мужал, внося большой вклад в развитие ее драматургии и новеллы. Он был один из тех писателей, кто способствовал возрастанию веса и значения абхазской литературы.

Михаил Александрович Лакербай родился в семье мелкопоместного дворянина в селе Мерхеули Сухумского округа. Получив начальное образование в родном селе, он поступает в Сухумскую горскую школу, а затем – в Сухумское реальное училище, которое оканчивает в 1920 году.

После установления Советской власти в Абхазии с 1921 по 1925 год М. Лакербай работает соредактором первой абхазской советской газеты, носящей и поныне данное им название – "Апсны капш" ("Красная Абхазия"). В 1929 году оканчивает юридическо-экономический факультет Тбилисского политехнического института. Некоторое время работает юристом. Однако эта профессия не прельщала молодого Лакербай, проявившего в те годы склонность к журналистике и поэзии. В 1930 году он едет в Москву и поступает на высшие курсы сценаристов и кинорежиссеров. Окончив их, начинает работать на кинофабрике "Восток-кино" ассистентом режиссера и киносценаристом.

В начале Великой Отечественной войны М. Лакербай добровольцем идет на фронт. Работает в дивизионной газете "На штурм врага", участвует в боях за оборону Севастополя.

М. Лакербай уже с 1919 года печатается в первой абхазской газете "Апсны", выходившей под редакцией основоположника абхазской литературы Д. И. Гулиа. Молодой литератор с болью воспринимает суровую действительность. Его негодование ярко выражено в публицистических статьях и остро социальных лирических стихотворениях "В тюрьме", "Родина", "Дмитрию Гулиа", "Ласточка".

С 30-х годов начинается новый этап в творческой биографии М. Лакербай. Он обращается преимущественно к драматургии и киносценариям. Писатель шел к литературе, вдохновленной идеалами современности, правдиво отражающей социальные конфликты эпохи и духовный облик людей, строящих новый мир – социалистическое общество.

Написанные в конце 30-х годов его комедии "Потомок Гечей" и "В овраге Сабыды" – о новых отношениях к труду и между людьми в социалистическом обществе, а также историческая драма "Чудесный сплав" (1956) – о дружбе абхазского, грузинского и русского народов, сыграли большую роль в развитии абхазского национального театра.

Создавая сценарии кинофильмов и либретто опер, М. Лакербай выводит абхазскую тематику на всесоюзную арену. По его либретто написаны музыкальная комедия "Хаджарат" (1938, музыка В. Куртиди), оперы "Изгнанники" (1939, музыка Д. Шведова) и "Мзиа" (1951, музыка А. Баланчивадзе), по его сценариям поставлен ряд короткометражных картин: "Цветок жизни" (1933), "Ткварчели" (1934), "Дама в голубом" (1938) и другие.

Значительны также заслуги М. Лакербай в изучении путей развития абхазского театра. В своих "Очерках из истории абхазского театрального искусства" писатель первым проследил зарождение и формирование абхазского профессионального театра в неразрывной связи с развитием русского и грузинского театров.

Важное место в литературном наследии М. Лакербай занимают его новеллы. Он стал известен всесоюзному и зарубежному читателю двумя книгами этого жанра – "Абхазские новеллы" и "Аламыс", вышедшими в издательстве "Советский писатель" в Москве в 1957 и 1961 годах.

Как к источнику своего творчества писатель обращается к абхазскому фольклору – историческим песням, сказаниям, притчам и легендам, пословицам и бытовым историям. Они служат основой создаваемых им новелл, в которых отражается мудрость народа, его обычаи и понятия, меняющиеся под воздействием революционных событий. "О душе народа, об аламысе я собрал эти устные рассказы, услышанные в разные годы", – писал автор в предисловии к одной из своих книг.

Эти новеллы волнуют своим благородством, или, говоря словами самого автора, "аламысом", который, как волшебный талисман, открывает нам внутренний мир человека. Чрезвычайно лаконичные, почти не выходящие за пределы фабулы, они описывают те или другие жизненные происшествия, поступки людей. Поведение человека в ответственные минуты жизни – в бою, в столкновениях с личным врагом, в отношениях с другом, женой, родственником и т. д. – составляет содержание любой из этих коротеньких историй. При этом характерно, что поведение это рассматривается всегда с точки зрения благородства человеческих проявлений. Темы воинских доблестей, терпеливости в страданиях, храбрости, выдержки, а также сдержанности в быту, высокого взаимного уважения как в дружбе, так и в отношении к женщине, раскрываются в новеллах чрезвычайно ярко.

Ознакомившись с десятью новеллами М. Лакербай, опубликованными в первом номере журнала "Дружба народов" за 1957 год, известный грузинский литературовед-критик Геронтий Кикодзе в своей статье дал им высокую оценку, отметив в новеллах "счастливое сочетание устного рассказа с индивидуальным творчеством просвещенного писателя". Он советовал работникам журналов и газет перевести их на грузинский язык. Пусть читатели, писал он, "убедятся, что в абхазских традициях много знакомого и близкого, а также много необычного для Грузии".

У М. Лакербай немало рассказов и о сегодняшнем дне. Их тема – подвиг человека во имя Родины. Писатель говорит романтически приподнято, с пафосом о подвигах, отважно сражавшихся за Советскую власть в годы гражданской войны ("Даур и Сеид", "Чанагв") и во время Великой Отечественной войны ("Говорят, ты стар", "Девочка из Отхары", "Лучшая роль").

Как зоркий и наблюдательный художник, М. Лакербай умел отбирать в сложном узоре народной жизни такие эпизоды и детали, которые подчас кажутся незначительными, но, облеченные в острую и занимательную сюжетную форму, предстают интересными и поучительными.

Михаил Лакербай хорошо владел мастерством рассказчика, умел создавать интереснейшие сюжетные ходы и впечатляющие образы. Иногда он оживляет, своеобразно интерпретирует смысл той или иной абхазской пословицы или поговорки. На почве этого возникает короткий рассказ-притча.

Нам кажется, что причина успехов новелл абхазского писателя кроется не только в том, что он хорошо знал устное творчество своего народа. Как отмечает русский писатель Р. Ивнев, М. Лакербай, "описывая богатые и яркие картины старой Абхазии, удалось приподнять девственную почву старины и переложить ее пласт за пластом на современную почву, показав при этом всю родственность благородных порывов людей, рожденных в разные эпохи".

Новеллы М. Лакербай переводились на русский, грузинский и другие языки народов Советского Союза. Они переведены и на многие иностранные языки, в том числе: английский, немецкий, французский, арабский, турецкий, польский и т. д.

Писатель М. Лакербай умер, не дожив без малого 65 лет. Он упорно работал над новыми новеллами, пьесами, статьями об абхазском театре, воспоминаниями; на его слова писались вокально-музыкальные произведения больших и малых форм. По сценариям писателя киностудией "Грузия-фильм" были выпущены цветные документальные фильмы "Абхазия – цветущий край" и "Сокровища потонувшего города (Диоскурия)". В последние годы своей жизни им также написаны пьесы: "Огонь Прометея" – о борьбе трудящихся Абхазии за установление Советской власти и "Моя лучшая роль" – о современной абхазской деревне.

Широк диапазон писателя, глубоки корни его творчества, несущие большой заряд интернационализма. Не мало дорог исходил М. Лакербай. Его главными маршрутами были – абхазские села – Сухуми – Тбилиси – Москва. Он поддерживал дружеские связи с такими выдающимися писателями и деятелями искусств, как Константинэ Гамсахурдиа, Лео Киачели, Ираклий Абашидзе, Александр Довженко, Виктор Шкловский, Александр Баланчивадзе, Михаил Чиаурели и многие другие.

М. Лакербай – писатель, который одинаково дорог всем поколениям абхазских писателей. Не раз в течение жизни обращаешься к нему, И каждый раз ясно чувствуешь, что он становится неотъемлемой частью родной земли, дыханием народа. Абхазцы говорят: "Конь падет – поле останется, человек умрет – слово останется". Так продолжает жить в памяти народной Михаил Александрович Лакербай.

Х.С.Бгажба

===========================================

Гость.

Перевод С. Трегуба

Старый Ханашв Цугба сидел под чинарой во дворе своей пацхи [1] и шил из сыромятной кожи чувяки своему единственному сыну – юноше Темыру.

Залаяла собака. Старик поднял голову и увидел молодого незнакомого ему человека; тот, не добежав до калитки, перескочил через забор: видно, очень спешил. Увидев старика, он бросился к нему и, на ломаном абхазском языке стал умолять спрятать его. Произношение выдавало в нем черкеса.

– Погоня, – волнуясь сказал он. – Спаси меня, укрой! Если нагонят, меня убьют.

– Заходи в дом! – быстро ответил Ханашв и ввел гостя в пацху. Приставив к стене лесенку, он указал на чердак.

– Полезай, дад! [2] Устройся в углу на куче шерсти. Будь спокоен: у меня ты в безопасности.

– Да будет безмятежна твоя старость! – благодарно пробормотал гость и поспешно влез на чердак.

Старик вышел во двор и, убедившись, что там никого нет, вернулся в пацху. Стоя внизу, он сказал:

– Ты не бойся, дад! Никого не видно. Наверное, никто не заметил, как ты ко мне забежал. Но скажи – кто за тобой гонится и почему?

– Я убил человека. Его друзья погнались за мной, чтобы отомстить за него.

– За что же ты убил?

– Он оскорбил меня: он хлестнул нагайкой моего коня на джигитовке!

– Кого же ты убил? Как его имя?

– Не знаю. Я ведь впервые в вашем селении...

В этот миг опять неистово залаяла собака, и оба они застыли в испуге.

– Тише! Я пойду посмотрю, – негромко предупредил старик и вышел во двор.

Вдалеке из-за бугра показалось несколько человек, вслед за ними двигалась толпа. Старик заслонил ладонью глаза от солнца и начал всматриваться. Теперь уже была ясно видна вереница приближающихся к его дому людей. Они двигались медленно, не спеша.

"Это не за ним ли, за убийцей?" – подумал старик и приготовился грудью защищать гостя.

Но вот несколько человек, опередив других, отворили калитку и вошли во двор. Вслед за ними хлынула толпа.

И тут Ханашв увидел, что на руках у людей лежала тяжелая, завернутая в бурку ноша, поддерживаемая со всех сторон.

При виде знакомой бурки у старика потемнело в глазах. Точно полоснули его по сердцу кинжалом.

Из толпы выступил убеленный сединами старик Ашвью Абидж, его сверстник и друг, и сказал:

– Крепись, Ханашв! Тебя постигло сегодня великое горе. Но нет ничего на свете, что с течением времени не ослабевало бы. Не ты ли всегда учил нас: чем сильнее у человека характер, тем крепче выдержка, – особенно в горе? Сегодня неизвестным черкесом убит твой Темыр!

У старика подкосились ноги. Он схватился за сердце и, наверное, упал бы, если бы люди не поддержали.

Плач и крики женщин огласили двор.

Двое суток пролежало бездыханное тело его сына на тахте в пацхе.

И двое суток под разными предлогами поднимался старик на чердак, чтобы отнести еду гостю-черкесу.

На третьи сутки, похоронив убитого, товарищи Темыра возвратились вместе с Ханашвом во двор. До позднего вечера они сидели со стариком.

– Мы знаем, – сказал один из юношей, самый любимый сверстник Темыра и неразлучный его друг, – все вместе мы не сможем заменить тебе сына. Но мы разделим с тобой горе. Каждый день мы будем тебя навещать, как будто все еще жив наш Темыр, и во всем будем тебе помогать.

– Даем тебе слово, – добавил другой, – что отомстим убийце. Черкес ловко прячется. Он ускользнул от нас в лесу, и, наверное, здесь, где-то рядом, кто-то его умело укрывает. Но мы разыщем его и убьем. Скоро, очень скоро ты об этом узнаешь. Может быть, хоть это немного успокоит тебя.

Слова их, произнесенные торжественно и решительно, громко прозвучали в пацхе.

И друзья Темыра ушли.

Безутешный старик огляделся, нет ли кого поблизости, наполнил дорожную сумку едой, приставил лесенку к чердаку и позвал черкеса.

– Сойди, мой гость! Сойди! Здесь нет никого. Все ушли.

И когда черкес спустился, старик дрожащей рукой протянул ему сумку.

– Возьми, – сказал он. – Здесь еды на два дня. Поспеши домой, дад! Лесом ближе пройти к перевалу. Ночь темна, тебя никто не увидит.

Низко-низко склонился перед стариком гость и приложил к губам край его черкески. Потом выпрямился и, не сказав ни слова, вышел из пацхи.

Неудачный момент.

Перевод С. Трегуба

Тот, кто живал в горах, знает, как быстро после захода солнца темнеет в ущельях меж скал, особенно в поросших густым лесом горных долинах, и как черна бывает здесь ночь.

Одна из таких ночей опустилась на горную долину Уадхару. Было так темно, что, как говорят абхазы, не видишь под носом и жерди, грозящей проткнуть тебе глаза.

Двадцатилетний Алиас Гуны тихо вышел из лесу и бесшумно подкрался к усадьбе Гедлача. Он перелез через забор, никем не замеченный перебежал двор и, нащупав заднюю глухую стену пацхи, спрятался в густых зарослях росшей здесь бузины.

Все обошлось очень удачно, и Алиас вздохнул с облегчением: наконец-то он у цели! Пора ему рассчитаться с Гедлачом. Два дня и две ночи прошло с тех пор, как Гедлач Капш убил родного его брата – Гудису, а убийца все еще не застрелен. Слишком долгий срок для такого лихого джигита, как Алиас! Правда, тело брата еще не предано земле, еще несутся к небу плач и стенания женщин...

Хорошо бы убить Гедлача раньше, чем опустят тело в могилу. Иначе как Алиас явится на похороны брата? С каким лицом? Алиас зажмурился и ясно представил себе полные укоризны, сверлящие взгляды близких, направленные на него, Алиаса.

Недаром сложили песню о Сеиде Аргуне из села Аацы, недаром прославляют его. У Сеида убили брата ночью, и в ту же ночь он отомстил. Он не дал убийце дожить и до восхода солнца. Да, вот это была удачная месть. Недаром поется о ней в песне.

А о нем, Алиасе, не сложат песен. Но разве мало охотился он за Гедлачом эти дни и ночи? А его все нет и нет, точно испарился. Ни дома, ни в лесу, ни на селе. Как хитро прячется, проклятый! Видно, знает, что ему несдобровать!

Надо, однако, как можно скорее с этим покончить! А то еще, чего доброго, аацынские девушки ославят его в песне "Шаратын", навеки покроют его имя позором...

Внезапно в пацхе послышались голоса. Алиас прислушался и несказанно обрадовался: он узнал голос Гедлача. Гедлач дома!

Но как выманить его во двор? Нельзя же стрелять, пока он в пацхе, так можно ранить жену или детей. Ведь это тоже грозило позором...

Алиас осторожно отодвинул хворостину в стене и, приникнув к щели, прищуренным глазом, стал напряженно всматриваться.

В пацхе царила полутьма. Тусклые отблески мерцавшего в глубине очага освещали табуретку и скамью, выделявшиеся в едва различимом свете черными силуэтами. Голоса затихли. Видимо, семья отужинала и улеглась спать.

Алиас решил подождать до утра.

Потянулась мучительно долгая ночь. Не смыкая глаз, Алиас напряженно прислушивался к тому, что творится в пацхе и в окружающем мраке. Он старался не шелохнуться: милейшее неосторожное движение могло выдать его хозяйским псам.

Была еще глубокая ночь, когда внимание Алиаса привлек шорох внутри пацхи. Почти одновременно тьму прорезала тоненькая полоска света. Алиас припал к щели: перед ним в одном белье расхаживал по пацхе Гедлач и, держа в руке зажженную свечу, что-то искал. Очевидно, найдя то, что искал, он сел посреди пацхи на скамью у очага, прилепил перед собой на край скамьи восковую свечу и, устроившись поудобнее, принялся резать табак. Алиас ясно видел лицо врага.

"Сама судьба поставила его передо мной", – подумал Алиас.

Он быстро просунул в щель дуло ружья, взвел курок и стал целиться...

– Что ты делаешь, безумный? Скорей туши свет! – донесся до него испуганный голос проснувшейся жены Гедлача.

– Спи, спи, не бойся! – ответил ей Гедлач. – Ничего не случится!

"На миг раньше, на миг позже, не все ли равно?" – подумал Алиас и с любопытством стал прислушиваться к голосам в пацхе.

– Скорей туши свечу, – торопила жена. – Зажег ее, поставил прямо перед собой. Ведь если где-нибудь поблизости бродит Алиас, то это для него самый подходящий момент.

– Ошибаешься! – возразил ей Гедлач. – Момент как раз самый неподходящий.

– Почему?

– Ты что же, думаешь, я не знаю, что Алиас день и ночь, уже двое суток, охотится за мною, чтобы отомстить мне за брата? Знаю и то, что Алиас – отважный и смелый джигит.

– Вот видишь! – вскрикнула жена.

– Подожди. Послушай, что я тебе скажу. Я знаю и то, – спокойно продолжал Гедлач, повернувшись в ее сторону, – что Алиас Гуны славится как настоящий ахаца [1]. Не станет такой ахаца стрелять в безоружного, когда тот в одном белье и только что покинул постель. Так что, видишь, это самый неудачный момент для Алиаса.

И Гедлач продолжал, как ни в чем не бывало, резать табак.

Алиас вытянул из щели ружье, бесшумно опустил курок и, плюнув с досады, покинул свое место у пацхи..

Аргун Сейдык.

Перевод С. Трегуба

Была темная осенняя ночь, и за стенами пацхи неумолчно барабанил дождь. Внезапно во дворе раздался яростный лай собак, и, перекрывая его, до Джарназа донесся крик:

– Эй, хозяин!

Эш Джарназ поспешил навстречу гостю и, к великой радости, узнал в нем своего старого закадычного друга.

– Это ты, Кучита? Вот обрадовал! Добро пожаловать! Заходи, заходи сюда! – суетился Джарназ. – Наконец-то ты вспомнил обо мне.

Он ввел друга в дом и познакомил со своей молоденькой женой.

– Принимай гостя! – сказал он жене. – Мы с ним друзья детства, вместе воспитывались у нашего учителя, уважаемого всеми Аргуна Сейдыка.

Женщина принялась готовить ужин, а друзья, уютно устроившись, начали вспоминать свое детство, советы и наставления старого Сейдыка. Сладко им было поговорить о былом.

– А как живет Сейдык? – спросил Кучита. – Давно я его не видел, не меньше восьми лет.

– Нехорошо! – заметил Джарназ. – Совсем забросил старика. А он каждый раз спрашивает, все интересуется тобой. Я его часто навещаю.

– Ну, тебе ближе, – оправдывался Кучита. – А я ведь живу от него так далеко! Редко приходится приезжать в эти места. Да и теперь, если бы не важное дело...

– Если бы не это важное дело, ты бы и не вспомнил обо мне? – упрекнул друга Джарназ. – Что же это за дело? Кстати, как твоя женитьба на Назире?

– В том-то все и дело, Джарназ. Родители дали наконец согласие, а она сама, понимаешь, упрямится!

– Почему же? Раздумала, что ли?

– Нет. Но она требует от меня почти невозможного.

– Чего же?

– Джарназ, ты видел вороного коня Арыша Хабуга?

– Ну, конечно, видел. Ведь это лучший конь в нашей округе.

– Да, Джарназ. И надо было, чтоб на чьих-то поминках во время джигитовки Назира увидела этого коня. Чего только ей не наговорили о его достоинствах!

И с тех пор Назира вбила себе в голову только одно: не выйдет за меня замуж, пока конь не станет моим.

– Вот если б этот конь достался тебе, – сказал сочувственно Джарназ, – хотел бы я посмотреть, как ты гарцуешь на нем. Но ведь Хабуг его ни за что не уступит!

– Знаю, – подтвердил Кучита. – Чего я только не предлагал ему! Не берет. "Не продам, говорит, ни за что на свете". Так уж он гордится своим конем...

– И правильно гордится. В жизни не знал я чувства зависти, а Хабугу, поверишь, завидую. До чего хорош конь! Что и говорить!.. Ну, и что же ты решил? – спросил Джарназ.

– Увести коня! – твердо произнес Кучита.

– Хабуг лишится рассудка, – сказал Джарназ. – Он обрыщет весь белый свет и не успокоится, пока не найдет свое сокровище.

– У меня-то не найдет, – уверил Кучита. – Так упрячу, что сам черт не отыщет! Погарцую тайком – только перед Назирой. А потом я так изменю коня, что никто его не узнает: сделаю другое тавро, срежу роскошную гриву.

– Да, не такое уж это, в конце концов, невыполнимое дело, – согласился Джарназ. – Только раньше надо заполучить коня.

– Затем-то я к тебе и приехал, Джарназ, – сказал Кучита и, придвинувшись к другу, продолжал тоном заговорщика: – Вы соседи с Хабугом, ты, наверное, знаешь все ходы и выходы в его усадьбе. Проведи меня. Я сделаю все, что ты скажешь. Жизни не пожалею, а своего добьюсь!

Долго молчал Джарназ.

– Нет, придется идти мне самому, без тебя, – решил он. – В таком деле чем меньше людей, тем лучше. Хабуг надежно охраняет своего коня. Псы у него злые, никого ко двору не подпустят.

– Тебе видней, Джарназ. Я во всем тебе повинуюсь.

Ужин тем временем поспел, и друзья сели к столу. Они пили и ели, один за другим поднимали тосты за молодую хозяйку Асию, за упрямицу Назиру, за учителя, старика Сейдыка, за успех предстоящего дела.

После ужина Джарназ обратился к жене: – Постели постель, Асия! Устрой хорошо нашего дорогого гостя. Я уезжаю по неотложному делу, постараюсь вернуться к утру. А ты, – сказал он гостю, – ложись и отдыхай спокойно.

Джарназ плотно завернулся в бурку и, выйдя из пацхи, бесшумно скрылся в темноте.

Нелегким оказалось дело, затеянное Джарназом! Мы не станем сейчас рассказывать, с каким трудом в непогоду пробрался он незамеченным в село, где жил Арыш Хабуг, как обманул псов и проник в его двор и конюшню. Заметим лишь: если уж брался за что-нибудь Джарназ, то непременно доводил начатое до конца. Таков был у него характер. Это был смелый, ловкий и удачливый джигит.

Рассветало, когда Джарназ вернулся домой.

Но едва он раскрыл двери и переступил порог пацхи, как его поразила неожиданная картина: на кровати, развалясь, храпел Кучита, а у окна в углу робко жалась Асия; длинные ее волосы были распущены, одежда разорвана... Обнаженные плечи Асии судорожно вздрагивали, по щекам катились слезы.

Сердце Джарназа мучительно сжалось: он понял все, что произошло в эту долгую тяжелую ночь. Но он не проронил ни слова. Подошел к кровати и энергично толкнул гостя в плечо. Кучита открыл глаза – и обомлел от испуга.

– Вставай, Кучита! – услышал он недобрый голос Джарназа.

Кучита вскочил и начал торопливо одеваться. В комнате их было трое – и сколько бы мог сказать каждый из них! Но они молчали.

Джарназ протянул гостю его нагайку.

– Возьми, – холодно бросил он. – Конь Арыша Хабуга, оседланный, ждет тебя в хлеву. Там же и твой конь.

Терзаемый стыдом, взял Кучита протянутую нагайку и вышел из пацхи. Когда он выезжал уже со двора, Джарназ неожиданно крикнул:

– Стой, Кучита! – Он подошел к нему вплотную. – Я ничего не сделаю с тобой – ты мой гость. Только прошу об одном: поезжай к нашему старому учителю Аргуну Сейдыку и расскажи ему все, что произошло в эту ночь. Это единственное, о чем я тебя прошу. Исполнишь?

– Исполню, – глухо ответил Кучита.

И они расстались.

Вернувшись домой, Кучита укрыл в надежном месте коня Хабуга и снова отправился в путь: он ехал к старому Аргуну Сейдыку.

...Внимательно слушал учитель своего бывшего воспитанника. Трубка давно погасла в его руках. Он слушал и думал.

– Да-а, – наконец вымолвил он. – Правильно поступил Джарназ, послав тебя ко мне, – ко мне, тебя воспитавшему. В том, что ты оказался способным совершить подлый, бесчестный поступок, виноват не только ты. В этом прежде всего виноват я. Видно, не сумел воспитать из тебя благородного человека!

Кучита стоял опустив голову. Он еле держался на ногах.

– Да, правильно поступил Джарназ, послав тебя ко мне! – повторил старик, и расслабленный голос его окреп. – Это я, я виноват, и я должен ответить за твой подлый поступок!

И, достав пистолет, Аргун Сейдык решительно приставил дуло к своему виску.

Юноша бросился к учителю, но было уже поздно...

Отец.

Перевод С. Трегуба

Таркил Шьааб имел единственного сына, звали его Ардашин. Почтенный был человек Шьааб, умный, добрый и справедливый. Его уважали все. А сын выдался не в отца.

Рано лишившись матери, Ардашин был отдан на воспитание родственникам. Многочисленное и воинственное племя Таркил жило неподалеку от нынешнего Нового Афона в горном селении Таркил-Ахуца. Сын Шьааба воспитывался здесь до двадцати лет. Он часто навещал отца, который не чаял души в сыне. Баловали его и родственники. Ардашин не знал ни в чем отказа.

А излишние ласки и любовь без меры всегда доведут до беды.

Однажды мимо дома Таркила Шьааба, расположенного у самого моря в селе Псырцха, проезжала группа всадников-бзыбцев. Они возвращались со свадьбы, все были невеселе и распевали задорные песни.

Их поведение разозлило Ардашина: он усмотрел в этом непочтительность к дому своего отца. И хотя старого Таркила Шьааба дома не было – он уехал погостить в Самурзакан, юноша до того рассвирепел, что встал на дороге и приказал всадникам замолчать. Но бзыбцы не обратили на него внимания и продолжали петь. Тогда Ардашин выхватил пистолет и, не долго думая, выстрелил в бзыбцев. Пуля, к счастью, не задела никого из всадников. Она попала в голову одного из коней, конь рухнул наземь, а разгневанный всадник ответным выстрелом убил Ардашина, наповал.

Весть о гибели сына Таркила Шьааба мгновенно облетела всю округу. Поднялись на ноги все люди из рода Таркил. Бзыбцы погнали коней, чтобы скрыться, однако их настигли, обезоружили и пригнали обратно в Псырцху. Здесь их заперли в подвал, и гонец поскакал с печальной вестью в Самурзакан.

Убийца Ардашина принадлежал к роду Цвижба, тоже многочисленному и сильному.

Все Цвижбовы, способные носить оружие, поднялись на защиту своего сородича. Верхом, вооруженные, поскакали они в Псырцху.

По обеим сторонам реки расположились, как на войне, друг против друга, люди двух фамилий. На правом берегу – Цвижбовы, на левом – Таркилы. Вот-вот должна начаться кровавая схватка.

Но ей помешал возвратившийся Шьааб.

Он подробно расспросил всех о происшедшем. Потом, после долгого раздумья, старик пригласил на свой двор десять представителей из рода Цвижба и столько же из рода Таркил. Когда все собрались, Шьааб приказал развязать бзыбцев и привести их вместе с убийцей. Все с напряжением ждали, что скажет Таркил Шьааб.

И вот он заговорил.

– Мой любимый сын Ардашин сам виноват в своей гибели, – неожиданно для всех сказал старик. – Но не меньше виноваты и мы, уважаемые мои родственники. Плохо воспитали мы Ардашина. С его характером он все равно не смог бы прожить. Трудно было Цвижбовым сдержаться.

Он помолчал, потом повернулся к убийце:

– Юноша Цвижба, как зовут тебя?

– Ардашин, – проговорил тот упавшим голосом.

– Ардашин? – удивленно переспросил старый Таркил Шьааб. – Я усыновлю тебя, Ардашин. Был у меня свой Ардашин – и будет. Хочешь ли ты заменить мне погибшего сына!

– Я сирота! – воскликнул бзыбец и бросился к старику. – Моего отца убили, когда я еще был младенцем. Я не помню его. Клянусь любить тебя, как родного отца! Любовью и уважением я искуплю свою огромную вину перед тобою.

И юноша стал целовать руки старика.

Тогда, заключив его в объятия, Таркил Шьааб прослезился, впервые, быть может, за всю свою долгую жизнь.

Пушинка.

Перевод С. Трегуба

– Нет, не пойду к ним больше. Это плохо кончится, – в сотый раз твердил себе Хиб Шоудыд, возвращаясь от Харази Манчи домой.

Но другая неотступная мысль помимо воли преследовала его: "Пойдешь, непременно пойдешь. Ты ведь не можешь не пойти, ты не в силах устоять – слишком соблазнительна и прекрасна Шазина".

В нем боролись два чувства: неудержимая, растущая день ото дня страсть к Шазине и чувство долга перед мужем ее – Манчей. Манча всегда так искренне, так доверчиво относился к нему. Но чары Шазины не давали Шоудыду покоя, его страсть вспыхнула с такой силой, что он почти утратил власть над собой.

Было поздно, когда Шоудыд подошел к своему дому. Все спали. Не зажигая свечи, чтоб никого не будить, он тихо разделся и юркнул в постель. Долго не мог он уснуть: образ Шазины продолжал преследовать его, и страсть бушевала в его сердце.

– Что же будет? – спрашивал он себя, и мрачные мысли одна за другой теснились в его разгоряченном мозгу. Он думал, решал и снова думал. Наконец перед самым рассветом, приняв, очевидно, окончательное решение, он забылся тяжелым сном.

Несколько дней не видели его Шазина и Манча.

Их удивило его отсутствие: прежде не было дня, чтобы Шоудыд под тем или иным предлогом не зашел к ним. Наконец он явился.

После обычных приветствий Шоудыд сказал:

– Арстаа Маф, пастух из Чагям, передал, что на скале Багада бродит огромный, как буйвол, медведь. Я решил поохотиться. Ты не пойдешь со мной? – обратился он к Манче.

– С радостью, – отозвался тот. – Давно я мечтал помериться силами с таким знатным гостем. – И весело обратился к Шазине: – Если удастся с ним встретиться, ты будешь по утрам, спуская ноги с кровати, ступать на мягкую и пушистую медвежью шкуру. Ведь она покроет весь пол в твоей комнате!

– Правда? – лукаво улыбнулась Шазина. – А если с медведем не справитесь? – И она уже с тревогой посмотрела на мужа.

– Ну что ты! У скалы Багада и моста через пропасть очень удобно будет перехватить зверя, – успокоил жену Манча. – Скорей же собирай меня в путь! Ведь это займет у нас не меньше двух дней? – спросил он Шоудыда.

– Да, конечно.

Шазина быстро собрала все, что нужно, и проводила охотников, пожелав им успеха.

Был уже полдень, когда друзья прошли багадский мост и достигли скалы. Они не стали делать привала: не было еще нужды в отдыхе, к тому же обоим хотелось как можно скорее встретиться с медведем, пока он не ушел в горы. И они начали подъем.

– Он, должно быть, пришел сюда из Амткял, – карабкаясь на скалу, сказал Манча. – Там водятся дикие медведи.

– А возможно, из Журги, – отозвался Шоудыд. Охотники долго брали крутой подъем.

– Мне хорошо знакомы эти места, – заметил Манча. – Здесь я часто бывал во время охоты. Знаешь, с долин сюда долетают пушинки. – Манча указал на облака белых пушинок, окутывавших скалу.

– Это тополя цветут внизу в долинах. Иногда здесь пушинок плавает такое множество, что они мешают разглядеть дичь.

Друзья добрались наконец до небольшой каменной площадки. Они приставили ружья к скале и присели отдохнуть. Кругом высились дикие кручи, кое-где поросшие мхом и мелколесьем. Далеко внизу, в долинах, виднелись тополя, и пушинки белыми облаками подымались к небу. В глубокой низине клокотал Кодор, глухо доносился сюда шум его бурных вод.

Манча вытянулся на спине.

– Ты не очень вытягивайся, – с напускной озабоченностью предупредил Шоудыд. – Не удержишься и сорвешься в пропасть. Далеко ли до беды?

А сам подумал: "Тогда б дело обошлось значительно проще".

– Пустяки! – беспечно ответил Манча. – Помню, на совершенно отвесной и голой скале Эрцаху я загнал серну и взял живьем. Если я там не сорвался, то уж тут наверняка не сорвусь. Здесь по сравнению с Эрцаху – ровное поле.