Текст книги "Тот, кто убил лань"

Автор книги: Михаил Лакербай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Леила обрадовалась возможности заговорить с Адамуром.

– Скажите, чем объясняется такая щедрость абхазов? – спросила она.

Адамур, глядя в ее блестящие, как сапфиры, глаза и, казалось, не замечая зарумянившегося ее лица, ответил:

– У нас есть такой обычай. Если вам очень понравится какая-нибудь вещь – хозяин должен вам обязательно ее подарить. Поэтому гость иногда невольно заставляет хозяина преподнести ему то, что ему понравилось. Похвалив что-либо, уже нельзя отказаться от подарка, потому что такой отказ – большая обида.

– Но если что-то очень уж нравится... и больше нет сил скрывать это, – что делать тогда?

– Тогда... тогда надо брать! – сказал Адамур. Оба засмеялись.

– Вот я, например, – продолжал Адамур, – неосторожно похвалил вчера папаху, которая сейчас на мне, и хозяин тут же подарил ее.

Девушка давно уже заметила, как удивительно подходит серебристый оттенок каракулевой папахи к голубым глазам Адамура, нависая над его словно нарисованными бровями.

Сердце ее учащенно билось. Глаза и лицо горели. Адамур не был слеп, и он не мог не видеть, как она обворожительна.

Леила преодолела смущение:

– Я вижу, Адамур, что народ ваш очень щедр, почему же вы так скупы?

Юноша удивился. Некоторое время он смотрел на нее с немым вопросом.

– Я скуп? – промолвил он наконец. – Почему вы так думаете? Разве я не отдал вам то, что вам понравилось?

– Да!

– Что же?

Леила опустила глаза.

– Вы хотели бы взять что-то такое, что мне принадлежит?

– Да!

– Что же? – взволнованно повторил Адамур.

– Сердце! – робко произнесла Леила.

Армахут.

Перевод С. Трегуба

Армахуту исполнился только год, когда его отца, Атла Кастея, захватили в плен заперевальные враги – Карачи. Что сталось с отцом – никто не знал. Когда мальчик подрос, он донимал мать одним и тем же вопросом:

– Где отец?

Бедная женщина, выплакав все слезы, говорила сыну, что отец погиб якобы на войне, что давно уже его нет в живых. Но до маленького Армахута дошли слухи о том, что отец жив, что он находится по ту сторону перевала, в плену у карачаевцев. И детская душа не знала покоя...

Мальчик рос замкнутым. Тоска по отцу овладевала им все больше. Мать всячески старалась отвлечь сына от грустных мыслей и своей любовью возместить потерю отца. Но мальчик не переставал думать о своем...

Как-то раз, когда Армахуту было уже четырнадцать лет, он прибежал к матери, которая пекла чуреки, и, не дав ей опомниться, крепко сжал ее руки. Женщина вскрикнула:

– Нан, нан! Что ты делашь? Мне больно!

Армахут еще сильнее стиснул ее руки:

– Не отпущу, пока не скажешь, где мой отец.

И тогда впервые женщина поведала сыну горькую правду о том, что его отец в плену у карачаевцев и нет надежды когда-нибудь с ним свидеться.

Армахут давно ждал этих слов, он был к ним уже подготовлен, ведь мать только подтвердила то, о чем он не раз слышал от соседей. Но слова матери родили в нем решимость, которой до сих пор не было...

Потянулись прежние, унылые дни. Мать часто плакала, а сын убегал куда-то со своими друзьями, возился с какими-то ружьями. Женщина не обращала на это внимания, думая, что сын ее, как и все мальчики – его сверстники, увлекается обычными военными играми.

Но не детские военные игры занимали сейчас Армахута и его друзей. Они пробирались через перевалы, пропасти, скалы и разведывали дорогу к границам Карачая, выбирали места для засад. В каждом из трех мест они тщательно спрятали по два ружья с газырями.

И вот однажды, ранним утром, мальчик подошел к матери и, смело глядя ей в глаза, сказал:

– Прощай, дорогая мама, я иду искать отца.

Мать пыталась его отговорить: неизвестно, где отец, жив ли, путь труден и опасен, она потеряла мужа, а теперь потеряет единственного сына... Она плакала и умоляла Армахута пожалеть ее, несчастную. Однако Армахут был непреклонен. Он успокоил как мог мать, попрощался с ней и ушел твердым и тяжелым шагом взрослого человека, знающего, что он делает.

...Путь в Карачай лежал через Дальское ущелье и Клухорский перевал.

Мальчик шел по незнакомым местам, из аула в аул. Всюду он прикидывался ищущим работы батраком и тайком выспрашивал, где работают пленные абхазы. Порой ему удавалось встретиться с ними. Но он долго не мог напасть на след отца.

Наконец один пленный абхаз из села Аймара – его родного села – посоветовал пойти в соседний аул: там он встречал какого-то земляка. И Армахут направился туда.

И вот в богатом поместье карачаевского князя мальчик увидел седого старика слугу. Сердце Армахута подсказало, что это – его отец. Они поговорили, открылись друг другу. Сын стал упрашивать отца бежать из плена. Атла Кастей долго не соглашался: разве это мыслимо? Их обоих поймают и убьют. Но в конце концов Армахут убедил отца.

...Когда слуги князя обнаружили побег, Атла Кастей и Армахут уже были в горах. Их настигли и открыли по ним стрельбу. Но каково было удивление карачаевцев, когда раздались ответные выстрелы. Стреляли в самых неожиданных местах: там, где дороги переходили в козьи тропы, где они скрещивались. Беглецы стреляли метко, и у них оказалось много готовых зарядов – газырей. Откуда? У них ведь и ружей не было!

Погоня отстала, и так Атла Кастей и Армахут благополучно добрались до родного села.

Можно ли передать счастье женщины, когда она, почти обезумевшая от горя, увидела вдруг невредимыми сына и мужа?!

Все жители Аймара праздновали их возвращение. До сих пор в народе живет песня о подвиге четырнадцатилетнего Армахута – сына Атла Кастея.

Хыхьча.

Перевод С. Трегуба

Эту историю рассказал мне бывший знаменосец Абхазской кавалерийской сотни в первой империалистической войне 1914-1917 годов, георгиевский кавалер Абашь Щваабан из абхазских негров [2].

– Сотня наша славилась бесстрашием, – вспоминал он. – Тем большее недоумение вызывал всадник Мрамба Кобзач, который сам о себе говорил: "Я осторожный человек. Зачем зря подставлять себя под пули? Я – хыхьча".

Все это знали и, конечно, посмеивались над ним, называя его не по фамилии, а просто – Хыхьча. Прозвище это прочно закрепилось за ним.

Но вот Хыхьча всех удивил и перестал быть Хыхьчей.

Случилось это так.

Нужно было немедленно доставить секретный пакет в штаб полка. А путь опасный – местность обстреливалась противником. Кто пойдет? Кто добровольно решится?

Мы бы скорей поверили в светопреставление, чем в то, что за это опасное дело возьмется наш Хыхьча.

– Я пойду! – сказал он.

Командир недоверчиво посмотрел на Хыхьчу.

– Всадник... Мрамба. – Он с затруднением назвал эту фамилию. – Ты хорошо подумал? Дорога ведь опасная, а ты слишком осторожен.

Хыхьча настаивал на своем:

– Прошу послать меня!

Тогда командир вручил ему пакет, и Хыхьча отправился выполнять боевое задание.

Все мы с волнением следили за ним. Хыхьча бежал, чуть согнувшись. Вокруг свистели пули. Он как бы не замечал их. Командир кричал ему вслед: "Спустись в окопы! В окопы!" Но он начал бежать по насыпи, показывая всем, какой он храбрый.

Так Хыхьча благополучно доставил в штаб пакет и невредимым вернулся к нам.

Никто не мог понять: что же с ним произошло? Чем объяснить такую перемену?

– Не иначе как у тебя завелся талисман, – шутили товарищи.

Все от души поздравляли его и даже перестали называть Хыхьчей.

Но смерть, пощадившая его однажды, не пощадила в другой раз. Выполняя новое боевое задание, Мрамба Кобзач погиб.

Командир раздал друзьям убитого на память его личные вещи. Одному из них досталась сумка. В ней лежал аккуратно исписанный обрывок тонкой бумаги.

Письмо от девушки. Оно было двухмесячной давности...

"Дорогой мой, мне стыдно за тебя, – писала она. – В госпитале я встретила раненого Кезыма Абухба, который хорошо знает тебя. Он сказал, что тебя называют не по фамилии, а по кличке Хыхьча, так как сам ты, будучи очень осторожным, советуешь другим быть такими же. Он сказал, что все другие конники смелые и храбрые, а ты отсиживаешься за их спинами. Мне очень обидно было слышать такое. Что с тобой? Неужели ты и в самом деле трус? Прошу тебя, во имя нашей будущей жизни, я ведь жду тебя и буду всегда ждать, перебори свой страх. Пусть забудут кличку Хыхьча, как будто никогда ее и не было. А то, чего доброго, высмеет тебя Жана Ачба [3]. Лучше смерть. А сейчас он славит в новой песне таких ваших афырхаца, как Василий Лакоба, Ванача, Коция Лакрба..."

На этом письмо обрывалось.

Нас не интересовало его продолжение. Все понятно. От души жаль было Мрамба Кобзача, нашего Хыхьчу, который погиб как афырхаца. Хотелось, чтобы девушка знала об этом и гордилась им.

Отец и сын.

Перевод С. Трегуба

Рождаются все люди одинаково, а умирают по-разному. Никогда не спрашивают, как родился человек, а всегда спрашивают, как он умер. Поэтому нужно прожить жизнь и умереть так, чтобы близким не пришлось краснеть за тебя.

Об этом не раз напоминал детям их учитель – всеми уважаемый Царгуш Мамат.

К нему-то в горное село Куламба и отдал на воспитание Дбар Рабыдж своего единственного сына Таиба. С тех пор прошло шестнадцать лет. Таиб за это время видел своих родных только несколько раз. Но вот скоро должно было состояться его торжественное возвращение в родной дом.

Но этому не дано было свершиться!

Во время одного из разбойничьих набегов на село Куламба Таиб был смертельно ранен. Узнав о несчастье, Дбар Рабыдж отправился к сыну.

Когда Таибу сообщили о приезде отца, он собрал последние силы и встал на ноги, в знак уважения к отцу. Раны его от напряжения раскрылись, хлынула кровь, и юноша на глазах у отца скончался.

Тогда опечаленный Дбар Рабыдж сказал: – Был бы из него настоящий человек, жаль, погиб рано.

Остроумный Чачв Чагу.

Перевод С. Трегуба

Люди говорят, что скупого, как и горбатого, только могила исправит. Но остроумный Чачв Чагу так пристыдил скупую вдову Хьфафу, что она если и не изменилась, то все же надолго запомнила его.

Чачв Чагу пришел однажды к Хьфафе, и та угостила его самым что ни на есть скромным обедом – мамалыгой с фасолью. В это время на пороге ее пацхи закудахтал большой, жирный петух.

Хозяйка прогнала петуха и при этом добавила:

– Если бы ты был зарезан и зажарен, то доставил бы удовольствие моему гостю.

Чачв Чагу не полез в карман за словом. Он сказал в тон Хьфафе:

– Когда я шел к тебе, видел в кооперативе чудесные шелковые шали. Если бы хоть одну из них на тебя накинуть, ты стала бы куда красивее, нежели была до замужества.

Хьфаф вспыхнула и прикусила язык.

Находчивая Заза.

Перевод С. Трегуба

Заза – нареченная невеста Мамсыра – отказалась выйти за него замуж. Это вызвало в селе неприятные для жениха толки. Родственники Мамсыра явились вместе с женихом к братьям Зазы и с угрозами стали требовать невесту. Братья растерялись: что делать?

Но сестра выручила их.

– Я объясню вам причину моего отказа, – успокоила она пришедших. И с усмешкой обратилась к Мамсыру: – Слово, данное тебе, я выполню в том случае, если ты тоже выполнишь свои обещания. Мне известно, что ты обещал уже девяти девушкам жениться на них и ни на одной не женился. Так вот, сперва женись девять раз, а потом уже приходи ко мне.

Заза гордо подняла голову и вышла.

Что было делать пристыженному Мамсыру?! Он будто в рот воды набрал.

Все разошлись по домам, хваля находчивую Зазу и смеясь над опростоволосившимся Мамсыром.

Эдги-Джук.

Перевод С. Трегуба

..Одного из множества слуг князя Таташа звали Эдги-Джук. Джук – по-абхазски горб. Эдги-Джук был действительно горбатым.

Князь Таташ послал его как-то в соседнее село к другу своему Чичину, пригласить того на званый обед.

Чичин сидел в кругу гостей и пировал, когда ему сообщили, что от Таташа пришел человек. Он приказал позвать его. Эдги передал приглашение князя Таташа.

– Что-о-о-о? – заорал вдруг Чичин, увидев горбуна – Князь Таташ не нашел лучших слуг послать ко мне?

– Лучших он послал к лучшим, а к тебе послал меня, – ответил Эдги.

Обед у скупых.

Перевод С. Трегуба

Скупы были хозяева. Долго разговаривали они с гостем за пустым столом.

– Ты бы хоть мамалыгу сварила и подала к столу. Гость небось проголодался, – сказал жене хозяин.

– Мамалыгу считай уже поданной. Ты лучше поставь бутылку вина на стол, – ответила жена.

– Вино считай уже поставленным, – ответил муж.

– Ну, а что касается меня, – сказал им обоим гость, – то считайте, что я уже и поел и попил.

Умолкнувший дрозд.

Перевод С. Трегуба

Лесных птиц беспокоило молчание дрозда; всегда веселый, поющий, он вдруг загрустил и умолк. Птицы окружили его:

– Что с тобой стало? Ты ведь знал так много песен, так звонко пел их и доставлял нам такую радость! Спой снова что-нибудь!

Дрозд с грустью ответил:

– С тех пор как ястреб, кружась надо мной, коснулся моей головы, я позабыл все свои песни, кроме одной – песни страха. Ее ли петь вам?! Пусть никто никогда ее не услышит!

Коза и волк.

Перевод С. Трегуба

Трепещущая от страха коза спасалась от волка. Наконец-то она очутилась на таком выступе скалы, куда волк не мог забраться. Ринулся было волк, но напрасно. Не достать ему козы. Сел он на задние лапы, завыл от злости и стал смотреть на козу жадными глазами.

Почувствовав себя в безопасности, коза перевела дух и принялась ругать волка:

– Подлец ты! Вор и разбойник! Презираю я тебя. Ух, с каким бы удовольствием растерзала я тебя, да не хочется спускаться со скалы. Негодяй ты мерзкий!

– Глупая ты, безмозглая коза, – ответил ей волк. – Понимает ли твоя пустая башка, что все эти дерзкие слова принадлежат не тебе, а тому месту, на котором ты сейчас находишься. Будь ты здесь, рядом со мной, ты бы не о том блеяла.

Хаса.

Перевод С. Трегуба

Если у стариков абхазов завязывается беседа о лошадях, то остановить ее трудно. Так было и в этот вечер.

Говорили о лошадях прославленных пород, отличившихся на скачках или джигитовке. Когда речь зашла о повадках наиболее полюбившихся скакунов, стодесятилетний Шармат Арслан сказал:

– Да, бывает так, что человек проживет долгую жизнь, а умрет, и нечего о нем вспомнить. А другой погостит на земле недолго, но рассказы о нем передаются из уст в уста. – Он помолчал и добавил: – Я знал коня, которого можно назвать конем-героем.

– Не Хаса ли ты вспомнил, Арслан? – спросил один из стариков.

Все оживились:

– О! Хаса!.. Расскажи, Арслан! Ведь мы только слышали о нем, а ты, вероятно, видел его своими глазами.

– Да, видел, – не без гордости ответил Шармат Арслан, и глаза его загорелись. – Вот это был конь! Никогда не встречал я такой длинной, густой, отливающей золотом гривы и такой красивой головы на высокой, гибкой шее. Его маленькие прозрачные уши всегда трепетали, широкая, мощная грудь вздымалась, а пышный и блестящий хвост походил на сноп золотых лучей. А ноги! Крепкие, стройные, они были так тонки внизу, что, казалось, им пришлись бы впору браслеты с женской руки. Стоило только взглянуть на них, чтобы понять, что конь этот легок и быстр, как вихрь. Он и был таким, клянусь вам... Никогда не забыть мне его глаз, сверкавших, как два маленьких солнца... Это был не простой конь, а сам арашь [1].

– Готов поспорить: он был из породы "апшдза"! – воскликнул старый Лагустан.

Шармат Арслан, нахмурясь, покачал головой:

– Ты ошибся, Лагустан. В те годы эта порода у нас уже перевелась. Из всех коней "апшдза" на абхазской земле остался в то время только один, но о нем речь впереди, а всех остальных вывезли, к нашему горю, захватчики-турки. Нет, Хаса не из породы "апшдза". Его хозяином был крестьянин Смыр Шахан из села Гурзаул. Этого коня еще жеребенком привез в подарок из Аджамстана [2] его зять перс Яхья, богатый купец, у которого был свой дом в Сухуми. Говорят, он очень уважал своего тестя и знал, что хороший конь для Смыр Шахана дороже всего на свете. Смыр Шахан сам вырастил любимца, лелеял его, как родного сына.

Кто помнит те времена, как я, тот знает, что Хаса двенадцать лет подряд брал первые призы на ежегодных скачках. Многие пробовали состязаться с Хаса. Бывали у нас прославленные кони из Джигетии, Черкесии, Карачая, Кабарды и из Одиши. Но ни один из них не одолел в беге Хаса, потому что – говорю я вам – он был как вихрь, а разве можно обогнать вихрь?!

А потом Хаса постарел, и Смыр Шахан, оберегая его честь, посылал все реже коня на состязания. Только Хаса продолжал еще пять лет держать первое место: ни один конь не мог победить его. На шестом году у Хаса появился достойный соперник – молодой конь "апшдза". Из всей чистокровной породы "апшдза" лишь один и уцелел в Абхазии. Как это случилось? А вот как. Когда злодеи-князья обрекли наш народ на махаджирство, одна кобылка забежала случайно в горы, в пещеру, заблудилась и осталась на родной земле. А вскоре родился от нее резвый красавец жеребец.

Ему едва исполнилось три года, когда на скачках в Сухуми он оставил позади себя всех коней. Те, кто слышал об этой победе, не верили своим ушам: неизвестный до сир пор молодой конь закончил скачку на полминуты раньше, чем удавалось непобедимому Хаса. И с этого дня уже не Хаса, а молодой скакун из Гумста стал любимцем и гордостью всех абхазов.

Шармат Арслан задумался.

– Но кони добрее, чем люди, – продолжал он затем, – они не мстят тому, кто одержал над ними благородную победу. И случай с Хаса подтвердил это. Когда Смыр Шахан, пожелав скрасить своему пострадавшему другу тягостные дни, взял его как-то с собой на скачки и подвел к скакуну, одержавшему в тот день новую победу, – грустные глаза Хаса заблестели, и он ласково заржал, как бы приветствуя молодого коня...

– Ты сказал, что он был конем-героем, Арслан, – напомнил один из стариков.

– Да, да! – с живостью подхватил Шармат Арслан. – К этому-то я и клоню свою речь.

Он замолчал, охваченный воспоминаниями.

– В тот год съехалось много гостей, – продолжал он. – Они привели лучших коней из Джигетии, Кабарды, Карачая, из Мегрелии и других земель. Привели своих скакунов и черкесские князья Атажуковы. Было объявлено соревнование на быстроту и выносливость.

В те дни у перса Яхья гостил мальчик, его племянник из Аджамстана, Самат. Этот мальчишка, как говорил сам Яхья, уже тогда слыл в Аджамстане отличным наездником. Он-то и стал упрашивать дядю, а тот – своего тестя Смыр Шахана, чтобы дал Хаса, – так хотелось ему участвовать в соревновании. Смыр Шахан долго колебался, но об этом же стала просить и дочь Куейза. И Смыр Шахан в конце концов внял просьбам.

А Хаса, словно предчувствуя недоброе, не подпускал к себе Самата и примирился с ним лишь после того, как накануне скачек хозяин, приласкав коня, своими руками посадил мальчишку в седло... Да, сам, своими руками!.. Мог ли он предвидеть, какое испытание пошлет судьба его любимцу в тот день?

До сих пор Хаса не видел от людей ничего, кроме добра и ласки, и только иногда справедливую строгость. Но в тот день он испытал на себе их коварство и злобу.

С самого начала Самат стал сдерживать стремительный бег Хаса. Можно было подумать, что наездник хочет сберечь силы коня, чтобы к концу скачек не устало его сердце, не ослабли ноги. Но Самат вовсе не тем был озабочен – он заставил Хаса свернуть с дороги к ближнему лесу. Навстречу выскочило несколько здоровенных молодцов; закрыв лица башлыками, они схватили коня под уздцы. Мальчишку тут же сбросили с седла, а Хаса крепко привязали к стволу могучего дуба.

Вскоре до его ушей донесся цокот копыт. Хаса встрепенулся всем сильным телом, рванул привязь, но не сорвался, а лишь поранил уздечкою губы.

Люди в башлыках замахали руками, закричали что-то Самату. Мальчишка ударил коня хлыстом. Это был для Хаса первый удар в его жизни. Конь пронзительно заржал, и тогда люди стали совать ему в рот бышлыки.

Хаса отчаянно мотал головой, стараясь укусить врагов, бил их хвостом, старался лягнуть. Он словно обезумел. Глаза налились кровью, с губ срывались клочья пены. Люди отскочили в стороны.

Один из них бросил Самату тугой кошелек и крикнул:

"Это тебе второй. Третий ты получишь после того, как вернешься на скачки и скажешь, что Хаса сбросил тебя с седла. А если не скажешь, вырежем твое продажное сердце. Ступай!"

Мальчишка поднял с земли кошелек и поплелся к дороге.

А в это время Хаса перекусил ремень привязи.

"Пусть бежит! – засмеялись люди в башлыках. – У него нет крыльев, чтобы догнать теперь даже самого отставшего из коней".

Но они рано торжествовали. Как молния пронесся Хаса мимо селений Пацкир, Амткел, Азант и дальше – в Багада, Лата... Дивясь его бегу, крестьяне восклицали: "Это арашь! Да, да, это сам арашь!"

Старая наша пословица говорит: "От великой беды человек часто лишается сил, но от великой ярости его силы удваиваются". Это относится не только к людям.

Очутившись на дороге, Хаса почувствовал прилив свежих сил и уже в ближайшем к лесу селении Цабал опередил коня, шедшего позади всех. Потом он обогнал еще троих. И, наконец, в Коначхирском ущелье он настиг коня черкесского князя Атажукова. Обогнав его, Хаса понесся в село Багада и вырвался на просторное поле Дал.

Увидев коня, толпа всколыхнулась. Раздались восторженные возгласы: "Хаса! Хаса! Наш Хаса!" А Хаса все летел и летел, оглашая поле тревожным ржанием. На нем ее было наездника. Это всех обеспокоило.

Хаса пришел первым, но, возбужденный бешеной скачкой, еще долго кружил по полю...

Смыр Шахан подбежал к любимому коню и взял его под уздцы. Хаса остановился, тяжело вздохнул и уткнулся мордой в плечо хозяина...

Шармат Арслан помолчал, раскуривая погасшую трубку.

– Ну, а что же мальчишка? – спросил Лагустан. – Пришел он в Дал?

Шармат Арслан презрительно усмехнулся;

– Мальчишка? Хм... Он шел, чтобы солгать, но когда увидел, как народ, собравшийся в Дале, приветствует Хаса-победителя, стыд опалил его сердце. И он швырнул кошелек с деньгами, повалился в ноги Смыр Шахану и рассказал всю правду. Когда мальчишка умолк, Смыр Шахан сказал: "Жаль мне тебя! Ты, человек, продал за деньги свою честь, свое достоинство и опозорил себя. А Хаса отважно вышел победителем из посланного ему судьбой испытания. Немного же ты стоишь, если учиться благородству и мужеству тебе приходится у коня".

– Вот и вся история, – сказал Шармат Арслан.

Молчанка.

Перевод С. Трегуба

В давние времена в абхазских деревнях часто играли в молчанку. Кто первый заговорит – выполняет то, на что спорили.

Часто ссорился Адлей Гедлач со своей женой Хамжважв: кому что сделать по дому. Оба были ленивы, и каждый старался увильнуть от работы, переложить ее на другого.

Однажды поспорили, кому чистить хлев, который не убирали целую неделю. Решили сыграть в молчанку: кто первый заговорит, тот и уберет.

Супруги молчали весь день. А вечером приехали гости. Вошли в дом, поздоровались с хозяевами и попросились переночевать. Адлей Гедлач и Хамжважв в ответ ни слова. Гости обиделись:

– Что же ты так неприветлив, хозяин? Или тебе не нравится наш приезд?

– Ты не считаешь нужным даже разговаривать с нами! Ты забыл закон гостеприимства. Не совестно ли тебе?

Но Адлей Гедлач словно онемел. Молчала и Хамжважв.

– Уйдем отсюда, раз нас так неприветливо принимают, – сказал один из гостей и направился к выходу. Второй последовал за ним. А третий разозлился и ударил хозяина по лицу.

– Это тебе в назидание, чтоб в другой раз не нарушал обычая гостеприимства, – сказал он.

Тогда Хамжважв подскочила к мужу:

– Почему ты не сказал гостям, что мы играем в молчанку? Тогда бы он не ударил тебя.

– Ага! Ты первая заговорила! Вот и ступай чистить хлев! – радостно воскликнул Адлей Гедлач.

Проказы Ханифы.

Перевод С. Трегуба

Вместе с приятелем Кумфом мы долго бродили по цветущим альпийским лугам. Тут мы и встретились с колхозными пастухами. Они о чем-то просили сидевшего в кругу старика.

Мы обменялись приветствиями. Пастухи угостили нас традиционным кислым молоком со снегом. Потом они снова принялись упрашивать старика:

– Ну давай, давай, Эснат! Расскажи! Просим!

– Да оставьте вы меня в покое, – умолял старик. – Ведь пришли гости. Неудобно. Что они о нас подумают?..

– Никто ничего дурного о нас не скажет, – возразили ему. – Твой рассказ только развлечет гостей, и она будут тебе благодарны. Вспомни какую-нибудь забавную историю о легкомыслии женщин. Ты ведь много знаешь.

Обратились и к нам: мол, поддержите. И мы тоже принялись упрашивать старика.

– Хорошо, расскажу, – сдался старик. – Только на этот раз расскажу не о женщинах, а о мужьях: какие иногда бывают простофили.

– Вы все знаете, что такое сендис, – начал он. – Это наша старинная абхазская игра. Она состоит в том, что нужно как можно лучше, удачнее обмануть друг друга. Обманутый проигрывает то, на что играют, а тот, кто обманул, выигрывает.

Хорошо играла в сендис молодая жена Шяудида, красавица Ханифа. Она часто выигрывала у своего мужа, и тот с радостью платил ей свои проигрыши.

Однажды Ханифа, воспользовавшись отсутствием мужа, пригласила к себе любовника, а тут неожиданно вернулся муж. Испуганная Ханифа успела спрятать любовника в сундук.

"Здесь кто-то был?" – помрачнел Шяудид.

"Нет", – спокойно ответила Ханифа.

"А почему стол накрыт на двоих? – допытывался муж. – А чей этот недопитый стакан вина? Чья недокуренная папироса? Ты ведь не куришь?"

Ханифа бледнела и молчала.

"Где он?! – закричал тогда муж. В руках у него сверкнул кинжал. – Я убью его и тебя не пощажу!" – зловеще произнес он и начал рыскать по дому. Он подошел к сундуку и взялся рукой за крышку.

"Сендис! Сендис!" – овладев собой, весело воскликнула Ханифа и села на сундук. Она захлопала в ладоши.

Муж остановился как вкопанный.

"Сендис! – повторила она. – Я обманула тебя и выиграла сендис".

"Ловко же ты это сделала, – проговорил Шяудид. – Все выглядело так правдоподобно".

"Я долго обдумывала, как этого добиться, – улыбнулась женщина. – Чего только не придумаешь, чтобы выиграть красивое платье".

"Да, милая, ты выиграла свое платье, и завтра же мы его тебе купим", – обнимая жену, ответил Шяудид.

"Ну а теперь пойдем к речке, подышим свежим воздухом, – сказала Ханифа и игриво потянула мужа за руку. – Мне очень жарко". И она увлекла его за собой.

А любовник тем временем спокойно вылез из сундука и скрылся.

В другой раз Шяудид снова вернулся домой так же неожиданно. Он долго стучал в дверь, но Ханифа не открывала ему. У нее и теперь был любовник.

"Не открою тебе, пока не придет тетя Кама, – кричала она. – Поди приведи тетю Каму".

"Тетю Каму? – недоумевал Шяудид. – Ведь она живет в конце села. Зачем тебе она?"

"Зачем! Зачем! – передразнила Ханифа. – Только при ней я смогу открыть тебе дверь". Озадаченный муж отправился за тетей Камой.

Прошло немало времени, прежде чем за дверью раздался наконец-то голос тети Камы. Ханифа открыла дверь и, дрожа от страха, со слезами показала на осколки валявшегося на полу разбитого зеркала.

"Тетя Кама! Тетя Кама! – всхлипнула она. – Видишь, что я наделала: разбила нечаянно зеркало, которое ты мне подарила. Мой муж так любил его... Теперь он убьет меня... Защити меня!"

"Не бойся, родненькая, не бойся! – успокаивала ее тетя Кама. – Он ведь любит тебя".

"Что ты такое выдумала? – ласково произнес Шяудид. – Я ведь никогда не только на тебя руки не поднимал, но и даже голоса не повышал. И откуда ты взяла, что я так любил это зеркало? – Он обнял жену и простодушно сказал: – Какие вы все-таки, женщины, наивные! Если бы вы знали себя так, как я вас знаю!"

Шяудид был уверен, что никто, как он, не знает женскую натуру.

Все долго смеялись.

– Да-а... – заключил старик. – Есть еще ум в глупце, который сознает свою глупость, но нет ума в том, кто уверен в своей мудрости.

Наследство.

Перевод С. Трегуба

У богатого Абух Шьяаба был сын – кутила и мот. Отец понимал, что стоит ему умереть, и тот быстро растратит все его состояние.

Долго думал отец, как помочь сыну.

– Когда я умру, Джегим, живи как хочешь, – сказал он ему. – Об одном только прошу: побереги вот эти три вещи, – и он указал на табуретку, на веревку и на вкрученный в потолок крюк для лампы. – Храни их как зеницу ока, – говорил отец. – Я знаю, что ты промотаешь все свое наследство. А когда ты убедишься, что все твои собутыльники, прикидывающиеся теперь твоими друзьями, покинули тебя, и останешься совсем один, то тебе останется один выход – повеситься. Вот тогда тебе пригодятся табуретка, веревка и крюк.

Все произошло именно так, как предсказал Абух Шьяаб.

После его смерти сын вместе с друзьями промотал отцовское наследство. Никому не нужный, оставшись без всяких средств, он пришел в отчаяние.

И тут он вспомнил о трех оставшихся у него вещах. Быстро приняв решение, взобрался на табуретку, привязал веревку к крюку, затянул петлю на шее и оттолкнул ногой табуретку...

Но как только он повис, крюк тотчас же сорвался. И тут из образовавшегося в потолке отверстия посыпалось... золото!

Крюк, оказалось, был ввинчен в дно скрытого на чердаке ящика, где хранилось золото покойного Абух Шьяаба.

Только теперь сын понял смысл последней просьбы своего отца. Он пришел ему на помощь и после смерти, в тот самый час, когда сын, познав нищету и одиночество, оказался на краю гибели.

С тех пор не узнать Джегима.

Гуси приведут.

Перевод С. Трегуба

У подножья скалы, на зеленом лугу, сидел пастух – он пас колхозное стадо. Подошел юноша, одетый в дорогой пестрый костюм. Он явно щеголял своим нарядом. Лицо его так и сияло самодовольством. Он не счел нужным поздороваться с пастухом, сказать ему: "Уа убзахвит! " [1]

– Ты из этого села? – спросил он.

– Да, – ответил пастух.

– Тогда покажи мне путь к дому Арыш Белала. Мне он очень нужен. В вашем селе я ни разу не бывал и не знаю дороги.

– К Арыш Белалу? – переспросил пастух.

– Да, да! К Арыш Белалу! – нетерпеливо повторил юноша.

– Дорога к Арыш Белалу сложная, – хитро улыбнулся пастух. – Боюсь, ты сам туда не дойдешь, заблудишься. Сейчас утро. Придется подождать до вечера... Видишь гусей? Там есть гуси и Арыш Белала. Вечером они пойдут домой. А ты иди за ними. Гуси и приведут. Они лучше тебя разберутся в дороге.

Джара.

Перевод С. Трегуба

Одной из самых любимых игр на конях у абхазов был "чераз". В нее играют и теперь, но очень редко. Я всегда любил ее. Для "чераза" отводят на ровной площадке дорожку – около ста метров в длину и пять-шесть метров в ширину и заливают водой, чтобы она была скользкой. С обеих сторон этого своеобразного катка стоят верховые и пешие люди. Участники "чераза" выступают по одному. Джигит должен разогнать коня и так, мчась вихрем, остановить его перед самым катком, дать, так сказать, полный тормоз. Конь плавно скользит всеми четырьмя ногами. Этому помогают стальные пластинки, которыми прикрыты подковы. Правила "чераза" требуют, чтобы конь катился по всему катку до самого конца, держась ровно, как на сухой земле. И джигит должен сидеть на коне не сгибаясь, держась так, словно прирос к коню. Здесь все имеет значение: как скользит конь, как держится седок. Далеко не каждому участнику игры – коню и джигиту – удается выполнить правила "чераза". То джигит допустит лишнее движение, то у коня подогнутся ноги, а то он даже упадет и поволочет за собой седока...