Текст книги "Тот, кто убил лань"

Автор книги: Михаил Лакербай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Так давайте выберем Мамиа нашим председателем, – воскликнул Шьмаф.

– Но согласится ли он – вот в чем дело, – раздумчиво сказал председатель райисполкома. – Мамиа любит свой театр, свою профессию, к которой, как все вы убедились, имеет призвание...

– А мы попросим его всем колхозом, – заявил Саатгерий. – Такую просьбу он обязательно выполнит, если в нем жив аламыс.

Так и решили. Ни один из колхозников еще не успел уйти, а те, что уже отошли от клуба, вернулись назад. И быстро организованное общее собрание решило обратиться к Мамиа с просьбой возглавить правление "Амзары". "Тем более это подобает тебе, дорогой и уважаемый Мамиа, – ведь ты являешься уроженцем наших мест..." И Мамиа уважил просьбу колхозников.

Было это лет десять назад. С тех пор он каждый год переизбирается руководителем этой сельхозартели.

За эти годы в колхозе многое изменилось. Перемены к лучшему произошли во всех отраслях общественного хозяйства. "Амзара" стала одним из самых богатых и передовых колхозов республики. Сюда теперь приезжают для изучения опыта делегации из многих других колхозов Абхазии.

Не так давно мне вновь довелось побывать в этом колхозе. Признаться, я был очень обрадован, когда увидел прекрасное современное здание колхозного Дома культуры на месте старого и тесного клуба, а при просмотре спектакля, сыгранного колхозными актерами, был поражен зрелостью и отточенностью их мастерства.

Мне сказали, что на смотре самодеятельных коллективов народный театр "Амзары" занял первое место в Абхазии. Этому, пожалуй, не приходится удивляться: ведь главный режиссер колхозного драмколлектива – Мамиа.

Я, конечно, встретился с Мамиа и спросил у него, не играет ли он сам. В ответ он сказал: "К сожалению, мне сейчас просто некогда играть. Театральными подмостками для меня сейчас стала сама жизнь..."

Вся эта история была настолько необычной, что я не удержался и при встрече с председателем райисполкома сказал ему:

– Вам делает честь ваше чутье, сумевшее обнаружить такого отличного работника сельского хозяйства в среде... актеров!

– Какое там чутье?! – он рассмеялся. – Было ясно и без всякого чутья, что театральная сцена стала тесна для Мамиа. Да и сам Мамиа – спросите-ка у него! – чувствует себя в роли настоящего председателя колхоза гораздо увереннее, чем выдуманного. Так бывает в жизни: человек обнаруживает подлинный талант вовсе не на том берегу, куда его, иногда и случайно, прибивает жизнь. И в театре он был замечательным работником. Но в "Амзаре" его энергия и способности разгорелись еще сильнее. А ведь хорошо известно, что зажечь других может только тот, кто горит сам!..

Пропавшее поле.

Перевод автора

Поезд вышел из Сухуми, направляясь в Москву... Когда в селении Эшера он вошел в тоннель, ехавший с нами в одном купе старый сухумский инженер С. сказал:

– С этими местами, где сейчас проходит тоннель, связана одна довольно занимательная история.

И вот что рассказал.

Больше тридцати лет назад, когда здесь не было еще железной дороги, а проходило только шоссе, весенней порой эшерский крестьянин Керим Авидзба сеял кукурузу на своем небольшом поле. Мимо по шоссе проходил Мамед Цвейба, приехавший из другого села. Он остановился передохнуть, поприветствовал Керима и спросил его:

– А то поле, что рядом с твоим, повыше дороги, почему пустует? Не успели вспахать? Ведь отличная земля!

– Ее попросту некому пахать, – ответил Керим. – Вспаши, если хочешь, соседями будем. Я буду только рад.

– То есть как? – удивился Мамед. – А в вашем колхозе некому ее пахать?

– Земля эта принадлежит ушосдору – управлению шоссейными дорогами, а не нам. И обрабатывает ее кто захочет. Нужно только попросить разрешение и соблюдать правила: не сеять слишком близко к обочине и все. Хочешь, я помогу тебе?

Вскоре с помощью Керима Махмед, получив разрешение, вспахал это поле, посеял кукурузу и уехал до первой прополки в родное село. Через две недели он вернулся, прополол всходы и снова уехал. Прошло еще полмесяца, Махмед прибыл на вторую прополку, а затем, поручив своему другу Кериму присматривать за кукурузой, выехал на месяц-полтора: ведь до сбора урожая больше не о чем было заботиться.

– Не беспокойся, – заверил его Керим. – Ничего не случится с твоим полем, все будет в порядке. Хотя я собираюсь на месяц в горы, к пастухам, за твоим полем будет присматривать моя семья.

С тем они и расстались. Махмед уехал со спокойной душой.

Однако, вернувшись спустя месяца полтора к своему эшерскому полю, он был поражен: на месте его кукурузы росла... обыкновенная трава. А кукурузы словно и вовсе не было! Он осмотрелся вокруг – как будто все остальное на своем месте: и шоссе, и кукуруза Керима, и море за его полем... Урожай у Керима радовал глаз: высокие стебли, и на каждом по четыре-пять початков. В такой кукурузе мог бы укрыться всадник. Лучшего урожая и не представишь...

А все же, где его кукуруза? Куда она подевалась? Или, может быть, ему только приснилось, что он ездил сюда обрабатывать это поле?

Махмед заметил приближающегося Керима. Тот шел навстречу приветливый, улыбающийся. Махмед поздоровался с ним и исподволь, осторожно спросил:

– Скажи, милейший, – и показал в ту сторону, где как будто была его кукуруза, – там кто-нибудь мотыжил с месяц-полтора назад? Или мне так показалось?

– Как же так – показалось? – удивился Керим. – Ты сам пахал здесь, сеял кукурузу.

Махмед обрадовался: выходит, с головой у него все в порядке. Осмелев, он спросил:

– Где же тогда она, моя кукуруза?

– А вот чего я не знаю, того не знаю! – ответил Керим.

Обескураженный Махмед побрел в селение и стал расспрашивать, что могло случиться с его кукурузой. Что за чудо: исчез с лица земли весь участок! Люди пожимали плечами, удивлялись и выражали сочувствие, но объяснить, что могло случиться с полем Махмеда, никто не мог.

Откуда ни возьмись появился рыженький попик из отдыхавших в Эшере курортников и давай глаголить о чудесах и божьих предзнаменованиях, будто бы связанных с загадочным исчезновением поля.

Случай этот стал широко известен: в Эшеру приехали ученые, журналисты. Строились различные предположения.

Стодвацатилетний Коблух Смыр, колхозный пчеловод, вспомнил, что добрую сотню лет назад, темной дождливой ночью, в этом самом месте сполз в море большой участок земли со всей усадьбой князя Цанба. Мало кто тогда спасся из людей. Не случилось ли, предположил он, то же самое и теперь с кукурузным полем Махмеда?

Рассказ и предположение старика совпали с выводами ученых.

– Тогда выходит, что твоя кукуруза потонула, а эта – моя! Ведь твое поле было ближе к морю, – сказал Кериму Махмед.

– Вот теперь я вижу, что ты действительно спятил с ума, – спокойно возразил Керим. – Мое поле стоит на своем месте. Куда же девалось твое, знать не знаю. Если чья-нибудь кукуруза пошла купаться в море, то, конечно, только твоя!

– Хм... По-твоему, выходит, что моя кукуруза перепрыгнула через твою?

– Почем знать? Может, и так...

Махмед пошел в суд и в запальчивости вскричал:

– Украли поле! Пропал мой труд!..

Народный суд вызвал и опросил свидетелей и экспертов, исследовал место происшествия и установил, что благодаря таинственным подземным сдвигам в этом месте произошло опускание берега и большой участок земли сполз в море. Точно установить, кому именно принадлежал этот участок – Кериму или Махмеду, не удалось. Учтя все выявленные обстоятельства, суд решил: "Урожай с оставшегося кукурузного поля разделить между спорщиками пополам, поскольку трудились оба".

Малакрыфа.

Перевод автора

Было это еще до революции. Рос в Лыхнах у бедной крестьянки-вдовы сын Чанагв. Смышленый мальчик очень хотел учиться. После окончания сельской приходской школы он не без труда поступил в сухумскую горскую школу-пансионат, отлично окончил и ее, но потом словно гора выросла на его пути: выходцам из семей крестьянской бедноты дорога к высшему образованию была тогда закрыта.

С помощью родственников Чанагву удалось собрать немного денег и переехать для продолжения учебы в Батуми. Жил он здесь в общежитии, где оказался еще один молодой абхаз из села Блабурхва по имени Еснат, выбранный товарищами старостой-завхозом.

Еснат был старательным и способным юношей, но отличался чрезмерной скупостью. Посылки, которые он получал от родных, Еснат никогда не делил с товарищами, даже со своим земляком – Чанагвом.

Однажды к Новому году Еснат получил из дому, от отца, сразу две посылки с продуктами и вещами и денежный перевод. И, как обычно, ни с кем не поделился.

У Чанагва в эти дни как раз износилась обувь, из давно сшитых ботинок стали вылезать пальцы. Он обратился к земляку:

– Я знаю, Еснат, ты не богач, но тебе отец частенько присылает деньги. Дай мне, пожалуйста, два рубля, я куплю себе чувяки. Долг верну при первой же возможности.

– При какой такой возможности? – насмешливо переспросил Еснат. – Твоя мать так бедна, что едва перебивается с твоими братишками. Она никогда не сможет ничего тебе прислать, и поэтому я не дам тебе взаймы ни рубля! Чанагв, подумав, спросил:

– Ты слыхал такое абхазское выражение: "Хвахудашва илыбжьахуаша ицеит?"

– Да, слыхал. Есть такая народная пословица.

– Именно – народная... А вдумывался ли ты когда-нибудь в ее смысл?

– Нет, не приходилось.

– Напрасно, – сказал Чанагв с легкой усмешкой. – Хочешь, объясню тебе?

– Объясни!

– Чем больше начинает жиреть свинья, тем короче становится у нее шея. А когда свинья совсем заплывет жиром, шеи и вовсе у нее не заметно. Словно ее и не было.

– Что же сейчас тебе напомнило эту пословицу? – спросил, насторожившись, Еснат.

– Твое поведение. Чем больше начинаешь ты богатеть, тем все меньше проявляешь аламыс. А сегодня его у тебя и совсем не стало. Ты потерял свой аламыс, как та разжиревшая свинья шею...

– Как ты смеешь сравнивать меня со свиньей?! – вскочил с места Еснат.

– Таких жадных и скупых у нас в народе называют малакрыфой, – спокойно произнес Чанагв, замечая его возмущение.

Это абхазское слово означает: человек из чрезмерной скупости и жадности ест один. Для гостеприимных, абхазов слово "малакрыфа" – одно из самых позорных и оскорбительных. Кличка эта прилипает к человеку надолго, иногда на всю жизнь. "Малакрыфу" не считают достойным дружбы, общества...

– Да, ты – малакрыфа! – бросил Еснату в лицо Чанагв.

– Кто малакрыфа? Я? – вспыхнул Еснат.

– Ты! А кто же еще? Знай, наперед для меня ты не Еснат, а малакрыфа!

Итак, одному из земляков было нанесено несмываемое оскорбление. Между двумя молодыми абхазами произошла такая драка, что товарищам по общежитию стоило большого труда их разнять. Они стали врагами. А у абхазов вражда, как и дружба, всегда сопровождала человека до могилы... .

Кличка Малакрыфа так и осталась за Еснатом.

Время шло... Потоки его унесли юношей по разным путям. Началась революция, и Чанагв ушел в нее, как говорится, с головой, сразу же избрав для себя самый трудный, но зато самый верный путь. Он стал большевиком, воевал с угнетателями и в Абхазии, и на Северном Кавказе.

А Еснат вернулся в родное село и жил там спокойно, словно вокруг него ничего не происходило.

Прошло с тех пор больше десяти лет. Случилось так, что после победы народа руководителем нового, советского правительства в Абхазии был избран Чанагв – тот самый юноша из села Лыхны.

Эта весть в свое время дошла, конечно, и до Блабурхвы. И вдруг однажды безмятежное спокойствие Есната оказалось нарушенным. Его вызвали в сельсовет и сообщили, что он, Еснат Барцыц, вызывается в Сухуми к председателю правительства товарищу Чанагву – Нестору Лакоба. Нетрудно представить, сколько волнений и тревог доставил этот вызов Еснату и его родным, знавшим о размолвке, когда-то происшедшей между двумя молодыми абхазами в Батуми.

– Все ясно, – сказал Еснат жене подавленным голосом. – Нам здесь, в Абхазии, больше не жить: мы с Чанагвом в большой и давней вражде. Получив такую власть, он теперь, конечно, постарается мстить. Нам надо как можно скорее бежать за пределы Абхазии.

Супруги решили переехать на Северный Кавказ, в станицу Белореченскую, к дальним родственникам жены. Через два дня жена Есната выехала туда с детьми, захватив с собой часть домашних вещей. Сам же он пока что остался в Блабурхве, чтобы уложить оставшееся имущество: ведь нелегко крестьянину сняться с насиженного места.

Вызов в Сухуми повторился, причем на этот раз Есната приглашали прибыть немедленно. Делать было нечего. Еснат, уверенный в том, что его если не арестуют, то, по крайней мере, выселят из Абхазии, разыскал почтенных стариков-односельчан и попросил их поехать в Сухуми уговорить Чанагва не очень торопиться с выселением, дать ему хотя бы две недели срока. Старики собрались и поехали в Сухуми – надо же выручать человека...

Войдя к Чанагву в кабинет, блабурхвинцы после приветствий сразу же приступили к делу.

– Высокие места, дад Чанагв, – начал самый старший из них, стосорокалетний Шач Чукбар, – делают благородного и доброго еще благороднее и добрее, а человека низкого и жестокого – еще более жестоким и низким. Мы много слышали о твоей справедливости. Неужели, став первым человеком в Абхазии, ты станешь теперь мстить своему личному врагу, неизмеримо более слабому, чем ты? Мы просим проявить к нему великодушие.

Чанагв любил поговорить со стариками, послушать их речи, пересыпанные убедительными примерами и пословицами – жемчужинами народной мудрости. Не поняв, о ком и о чем говорит почтенный Шач, он выслушал его почтительно, не прервав ни единым вопросом.

– Месть – дело нехитрое, – сказал вслед за своим старшим другом старик Джесиб Царгуш. – Если обидишь осла, и он копытом лягнет. Ведь ты, Чанагв, хорошо знаешь, как издавна смотрят у нас, в народе, на мстящего: кто отомстил, вправду зовется ахаца, героем. Всякий мужчина тоже зовется ахаца – иначе он и не мужчина вообще. А вот того, настоящего мужчину и храбреца, кто проявляет великодушие и не мстит, у нас называют афырхаца, героем из героев. Вот мы и посмотрим теперь, как ты докажешь, что Чанагв – не просто ахаца, а настоящий афырхаца! Разреши давнему врагу своему Еснату Барцыцу побыть здесь, в Абхазии, еще две недели. А потом он уедет сам. – Еснат Барцыц? – спросил пораженный Чанагв. – Из Блабурхвы? Мой, говорите, враг? Он собирается выехать? Куда же?

– На Северный Кавказ, к родственникам жены, – ответил третий старик. – Семью свою он уже отправил туда.

– А где сам он сейчас?

– Он прибыл с нами, – ответил Джесиб, – но остался внизу, у входа. Ждет, что сообщим ему мы.

Чанагв быстро вышел из кабинета и вскоре вернулся, таща за руку упиравшегося Есната.

– Ты в самом деле был малакрыфой, Еснат, – сказал Чанагв, усаживая его рядом с собой. – Не обижайся, пожалуйста. Но, говоря правду, вместе с тем знали мы тебя и как неплохого хозяина. Ведь именно потому и выбирали тебя тогда в нашем общежитии несколько лет подряд своим старостой-завхозом. Верно я говорю? Еснат молчал, а Чанагв продолжал:

– В вашем селе, а также в соседнем – Калдахваре – никак не ладится работа в трех артелях. В одной из них состоишь и ты, Еснат; я видел твою фамилию в списках колхозников. Вот уже больше четырех лет вы трудитесь себе в убыток. Советская власть помогает вам и инвентарем, и семенами, а иногда и деньгами. Но все без толку! Причина только одна: не годятся руководители. Очень уж они у вас бесхозяйственные, не дорожат народной копейкой... Поражает меня и то, что вокруг такие горячие творятся дела, а тебя, крестьянского сына, раньше всегда такого деятельного, сейчас словно подменили: сидишь себе дома и палец о палец не ударишь... Слушай же: наше правительство решило объединить эти три артели в один большой колхоз. Но не находим подходящего руководителя. Все ищем. Вот я и вспомнил о тебе, Еснат, о твоих способностях. Я верю тебе и думаю, что если ты остался таким, каким я знал тебя раньше, то, слегка изменив свой характер, сумеешь вывести колхоз на верную дорогу. Согласен?

– Но ведь у меня нет опыта, уважаемый Чанагв, – заявил, смутившись, Еснат. – И у меня не было никакого опыта, – сказал Чанагв. – Однако раз народ приказал, я стараюсь выполнять его волю. А когда становится трудно, всегда прибегаю к помощи народа. Вот как сейчас.

– Это ты правильно делаешь, Чанагв, – заметил Шач Чукбар. – Держись и впредь народа. Если окажется нужным, то можно и людей себе подчинить, но, знай, только одним: служением им же.

– Мудро сказал ты, почтенный Шач! От всего сердца желаю вам, нашим старшим, жить еще долго-долго и всегда учить нас своей мудрости! – Затем Чанагв обратился к Еснату и снова спросил его: – Ну, что скажешь, Еснат?

– Дай подумать. Дело ведь серьезное, – ответил тот.

– Нечего думать, соглашайся, – настаивал Чанагв. – Допустишь ошибку, – не беспокойся, поправим.

– Лучше, конечно, если ошибок совсем не будет, – вставил Джесиб.

Все замолчали. Тишину нарушил Шач Чукбар.

– Знаешь, уважаемый Чанагв, ведь Еснат прав, что просит дать ему время для размышления, – сказал он. – Как ни коротки слова "да" и "нет", а все же они требуют самого серьезного отношения. Серьезный человек быстро никогда не решает важного вопроса – быстро только заяц бегает. Я знаю нашего Есната: хотя он еще молод, но если даст слово, то обязательно выполнит. Дай ему хорошенько обдумать!

– Ладно, пусть подумает, – ответил Чанагв, бросив взгляд на Есната. – Только помни, Еснат, мое обещание: наше правительство, партийная организация и я сам будем тебе помогать.

– О, тогда я согласен, – встрепенулся Еснат. – Я хорошо помню тебя, Чанагв, и знаю, что для тебя стоит дать слово. Ты почти убил меня, сказав, что я в такое время ничего не делаю. Теперь обещаю тебе работать не жалея сил, чтобы принести пользу народу.

– Одних сил твоих мало, Еснат, – улыбнулся Чанагв. – Надо организовать других вокруг себя. А у тебя есть такие способности – это я подметил еще там, в общежитии...

– Ты слишком их преувеличиваешь, уважаемый Чанагв. Но я сделаю все, что смогу.

Они пожали друг другу руки и обнялись.

Спустя не так уж много времени укрупненный колхоз "Новая жизнь" стал одним из передовых в Гудаутском районе и получил немало премий на Всесоюзной выставке в Москве.

Еснат Барцыц четверть века протрудился бессменным председателем этого колхоза, а затем работал председателем сельсовета в родной Блабурхве. На его груди засиял орден Ленина. Характер у него изменился: стал он отзывчивее, внимательнее к людям. И всегда односельчане отзывались о нем добрым словом.

Поправка Джарназа.

Перевод автора

В горной Абхазии, в верховьях бурной Гализги, ныне красуется горняцкий город Ткварчели, или, как его называют абхазы, коренные жители этих мест, – Ткварчал. Кто не знает или не слышал о богатствах здешних недр, о славных трудовых подвигах ткварчельских шахтеров!

Но, вероятно, мало кто знаком с одной небольшой, но примечательной подробностью из истории этого города. Вряд ли кто помнит сейчас об участии местного пастуха Джарназа Арыша в составлении первоначального проекта строительства Ткварчели.

Еще в самом начале 30-х годов, когда в ущелье Гализги строилась первая шахта, у горняков возникла мысль воздвигнуть здесь первый в Абхазии красивый и благоустроенный социалистический город. Замысел шахтеров поддержали в Сухуми, в Тбилиси и в Москве. Правительство поручило специальной комиссии под руководством известного архитектора академика Щуко составить генеральный план будущего города. Комиссия работала около года, а затем ее проект обсуждался и согласовывался во множестве инстанций.

Наконец выполненный по этому проекту макет социалистического города был доставлен в Абхазию и внесен в просторный кабинет председателя Совнаркома Нестора Лакобы.

Было видно, что макет изготовлен руками настоящих мастеров своего дела. Их искусностью нельзя было не восхищаться. Казалось, замысел зодчих нашел наилучшее воплощение. Все детали будущего Ткварчели были видны на макете, как на ладони: улицы и переулки, скверы и парки, школы и детские сады, Дворец культуры и кинотеатры... Макет можно было складывать и переносить с места на место. Нестор Лакоба поблагодарил архитекторов и посоветовал отвезти макет в Ткварчели, показать колхозникам и шахтерам, узнать их мнение об облике будущего города.

В ясный солнечный день макет привезли в село Ткварчели (города еще не существовало) и установили для всеобщего обозрения перед сельсоветом. Смотреть макет пришли люди и из окрестных селений. Спустились с гор и шахтостроители. Архитекторы стояли здесь же, у своего детища, давали пояснения.

Люди внимательно осматривали макет, расспрашивали обо всем, делились впечатлениями, восторгались... А к вечеру в Ткварчели приехал Нестор Лакоба.

– Уважаемые колхозники и наши первые шахтеры! – сказал он. – Новый город строится для вас. Может быть, наши друзья-архитекторы что-нибудь упустили? Или допустили ошибку? Скажите! Вы можете нам во многом помочь.

– Я думаю, что в этом красивом городе следовало бы кое-что изменить, – вдруг громко заявил, встав со скамейки, стодесятилетний сельский пастух Джарназ Арыш. – Всякое новое дело только тогда интересно и нужно, если оно лучше старого. Вы затеяли очень большое дело – заново выстроить целый город, да еще, как ты сказал, дад Нестор, – социалистический! Значит, он должен быть лучше, то есть удобнее, красивее, чище, чем, скажем, наш старый Очамчире...

– Все это так, – прервал пастуха другой старик. – А что предлагаешь, уважаемый Джарназ?

– Скажу, скажу!.. Местность наша, как все вы знаете, горная, скотоводческая. Вряд ли люди быстро откажутся от добрых старых обычаев и традиций... Что ж, наши сыны и внуки будут и уголь добывать, и скот разводить. Большинство семей в нашем новом городе, надо думать, заведет своих коров, чтобы для детей всегда было в достатке свежее молоко. А ведь каждое утро эти коровы будут идти на горные пастбища да возвращаться вечером через весь город. И, ничего не поделаешь, они каждый день станут загрязнять наши чистенькие улицы – вот как еще бывает в Очамчире... Я и предлагаю поэтому провести вокруг города отдельную особую улицу да еще маленькие переулочки, ведущие к этой большой окружной дороге, чтобы только по ним гнали скот, не нарушая чистоты и порядка на главных городских улицах и в парках.

– Чудесное предложение! – воскликнул Нестор Лакоба.

– Правильно! Верно! – раздались отовсюду одобрительные возгласы.

– Умное предложение! – вновь сказал Лакоба, подошел к старику, обнял его и торжественно произнес:

– Живи еще сто лет, почтенный Джарназ! И всегда учи нас своей мудрости!..

Когда русским гостям перевели слова Джарназа, они также одобрили предложение старика, а академик Щуко подошел к нему, крепко пожал ему руку и попросил переводчика перевести пастуху свои слова:

– Почтеннейший! Я и мои коллеги, составлявшие этот план, признаем непреложную справедливость ваших слов. Ваши замечания, абсолютно правильные, мы принимаем с большой благодарностью. В ближайшие же дни это упущение мы исправим: окружная дорога и переулочки для скота будут внесены в план. Большое спасибо вам!..

Возвращаясь вечером в Сухуми, архитекторы и Нестор Лакоба не раз вспоминали сельского пастуха и его несколько удивительное, на первый взгляд, но весьма дельное и целесообразное – конечно, по тем временам – предложение.

– Он преподал нам сегодня хо-ороший урок! – сказал Щуко. А затем, обращаясь к Лакобе, добавил: – Вы очень верно сказали, что в народе могут подать нам ценную мысль.

– Это мое постоянное правило, – ответил Лакоба. – Когда трудно решить что-либо самому, обязательно надо посоветоваться с людьми. Мудрость народа всегда выручит.

Эстафета.

Перевод автора

В старину, когда не было ни поездов, ни самолетов, ни электричества, срочные письма посылались особыми конными нарядами. Передавали вести друг другу быстро, едва успев соприкоснуться стременами.

"Стафа" – итальянское слово, означающее стремя, а "стафета" – гонец. Передать эстафету еще означало – передать наказ от поколения поколению.

Об одном случае такой своеобразной эстафеты – эстафеты аламыса – мне и хочется сейчас рассказать.

История эта берет свое начало в обороне города-героя Севастополя в дни Великой Отечественной войны. Черным кольцом в 1941 году окружили немецкие фашисты этот прославленный город. Шли ожесточенные бои.

У Мекензиевых гор, на холме, имевшем важное стратегическое значение, стояла наша батарея, где наводчиком одного из орудий служил молодой абхаз Нури Смырба. На этом участке враг стал усиленно нажимать, и наши бойцы были вынуждены временно отступить. Случилось так, что под ураганным огнем фашистов вышли из строя все бойцы батареи. В живых остался только Нури. Он понимал, почему враги так обрушились на этот холм, и знал, что если им удастся его занять, то с высоты они еще больше усилят свой уничтожающий огонь. И юноша твердо решил ни за что не подпускать фашистов к холму. Он быстро заряжал орудие и стрелял, стрелял, сдержав фашистов до подхода высадившейся с кораблей гвардейской Чапаевской дивизии. Гвардейцы разбили врага, выручили и Нури, и его орудие, с которым он так и не расставался потом до самого Берлина.

Об этом подвиге молодого артиллериста-абхаза писала фронтовая газета. Вступив в Чапаевскую дивизию, Нури встретился здесь с другом детства, Джарназом Абухба, с которым вместе учился в сухумской школе, жил в одном интернате. С тех пор они стали и вместе воевать.

Под самым Берлином Нури был убит и посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. Джарназ тоже отличился в боях за Берлин и был награжден боевым орденом.

Вернувшись после окончания войны в родное село, Джарназ часто рассказывал односельчанам о своем друге.

Однажды в колхоз "Апсны Капш" приехал из Сухуми работник абхазского литературно-художественного журнала "Алашара". Услышав от колхозников про рассказы Джарназа о подвигах Нури, он обратился к нему с просьбой написать свои воспоминания о герое для журнала.

– Вы были свидетелем его подвигов, – сказал он Джарназу. – Опишите их, пожалуйста. Если одной статьи будет мало, напишите несколько. Мы обязательно напечатаем.

– Я не писатель и не журналист, – ответил Джарназ. – Но хочу, чтобы светлая память о моем друге, беззаветно защищавшем Родину, сохранилась, и постараюсь, как смогу, написать...

Спустя некоторое время Джарназ принес в редакцию свои воспоминания. Вскоре они были опубликованы в журнале. Редакция перевела ему гонорар в колхоз через сельскую почту.

Как-то вернувшись с поля домой, Джарназ узнал, что на почте для него получены деньги из Сухуми.

– Я стал журналистом, – похвалился он своему деду за ужином.

– Каким образом? – спросил старый Лагустан.

– Помнишь, я показывал тебе абхазский журнал. Там рассказывалось о Нури Смырба, моем фронтовом товарище.

– Да, да, помню, как же! Хорошо ты написал о своем друге. Славный был малый!

– Мне прислали за эти воспоминания солидные деньги. Завтра утром пойду получать их.

– Какие деньги? За что? За эту самую статью?

– Да, – ответил Джарназ.

– И ты возьмешь их? – серьезно спросил Лагустан.

– А почему бы и нет?

Дед задумался, а затем, нахмурив брови, произнес:

– Получишь деньги за воспоминания о человеке, с которым дружил с детства и который погиб на твоих глазах, защищая Родину... Нет, дад, ты не пойдешь за этими деньгами и не возьмешь их ни завтра, ни послезавтра – никогда, слышишь? Разве аламыс тебе это разрешит?..

Перевода Джарназ не взял, и деньги спустя месяц ушли обратно в Сухуми.

В редакции "Алашары", где мне рассказали об этом случае, знали, почему Джарназ отказался от гонорара, но не смогли сообщить всех подробностей. А меня они очень заинтересовали, и я стал искать случая встретиться с Джарназом Абухба из села Ахуца. К счастью, он не заставил себя долго ждать.

Встретились мы с Джарназом в сельском клубе в воскресный день на собрании колхозников, где оглашали итоги соревнования двух табаководческих бригад. Одну из них возглавлял он сам. Кстати сказать, его бригада вышла первой в соревновании.

После собрания Джарназ вызвался проводить меня к общему нашему приятелю, у которого я должен был переночевать. В пути мы и разговорились. Я задал ему вопрос, верно ли, что он отказался получить гонорар за свои воспоминания о погибшем друге. И Джарназ без утайки рассказал мне о словах старого Лагустана, повлиявших на его решение, – словом, все то, о чем я уже поведал читателям.

Я не мог не увидеть необычайной чистоты чувств, проявленной и дедом и внуком.

– Ваш отказ от гонорара мне нравится, – искренне признался я. – Но ведь вы могли хотя бы пожертвовать эти деньги кому-нибудь, ну, к примеру, сиротам из детского дома.

Джарназ с удивлением взглянул на меня и сказал:

– Что я – дореволюционный князь? Или какой-то благодетель, чтобы делать эффектные жесты?! Пусть государство отдаст кому надо – оно ведь лучше знает, куда направить деньги.

Признаюсь, я был очень приятно смущен.

Это была своеобразная эстафета, эстафета аламыса через поколения.

Обещание.

Перевод автора

Нас было трое в купе: двое мужчин и одна очень интересная, средних лет женщина. Вечерний ветер шевелил оконные занавески. Становилось прохладно. Мы мчались к желанному всеми и родному мне югу и старались говорить только о приятном. Мы говорили о дружбе, о любви, о чести, об абхазском аламысе...

Неожиданно женщина встала со своего места и, взволнованная, начала ходить взад и вперед по купе.

Глядя на нас прекрасными бирюзовыми глазами, она сказала:

– Я уверена, что у каждого из нас есть на совести не одно невыполненное обещание, хотя вы и могли его свободно выполнить... Я имела счастье знать человека, выполнившего свое обещание при совершенно невероятных обстоятельствах, и поэтому не забуду его никогда в жизни...

Мы попросили ее рассказать об этом человеке, а один из нас даже спросил: "Это ваша первая любовь?" Она тихо ответила:

– О, нет! Я этого человека видела всего лишь два раза в жизни. Любовь – это не то слово, уважение – тоже не то. Скорее всего – преклонение перед величайшим благородством души... – Она снова села и продолжала говорить, не отрывая взгляда от потемневшего неба за вагонным окном.

– В прошлом году мы с мужем поехали в Сухуми. Помимо пленительной природы Абхазии, нам очень хотелось познакомиться с абхазским народом, которого я еще совсем не знала и о котором слышала так много лестного....

У входа в гостиницу "Абхазия", где мы остановились, к нам подошел приятель мужа и представил своего друга – невысокого и стройного молодого абхаза. Он хорошо говорил по-русски и оказался приятным, остроумным собеседником.

Перед нами на щите висела афиша. Она извещала о заключительном спектакле гастролировавшего здесь Тбилисского театра оперы и балета – опере "Даиси".