Текст книги "Тот, кто убил лань"

Автор книги: Михаил Лакербай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– В на-ро-де? А какое мне дело до народа? И что же там болтают?

– Болтают, что молодая Эсма, сестра Нури-махаджира, известная потаскуха, бесстыдно торгующая своим телом...

– Что-о-о? – заорал визирь. Он побежал к Шукри и начал трясти его. – Да как ты смеешь, скотина, повторять эту болтовню? Ты не знаешь, что гнусавишь! Нури-махаджир говорил мне: "Эсма молода, красива и непорочна". Она – моя будущая жена и твоя госпожа – целомудренна и чиста, как голубь. А ты болтаешь всякое.

– Великий визирь, я говорю то, что сам хорошо знаю, – спокойно ответил Шукри.

– Так говори же ясней! Говори все, что знаешь!

– Мне не совсем удобно, великий визирь, говорить вам все это, – лицемерно произнес Шукри. – Но видит сам аллах, моя привязанность и любовь к вам, наконец, долг, требуют от меня откровенного признания.

– Ну, ну, не тяни. Выкладывай все, что знаешь.

– С этой девушкой Эсмой я был близок.

– Ты? – заревел визирь.

– Да, я. Карайте меня, великий визирь, я того заслужил. Уж очень красива и соблазнительна эта абхазка. Шайтан сбил меня с пути, не устоял я перед соблазном. Нанял номер в портовой гостинице, и там она целый месяц была моей любовницей. Но аллах сжалился надо мной и вернул мне разум. Понял я тогда, как позорно себя вел. Эсма – самая бесстыдная, самая необузданная и вконец испорченная женщина.

– Довольно! Хватит! – завопил визирь. Он беспомощно опустился в свое кресло.

Безмолвно сидел он несколько минут, потом поднял отяжелевшую голову.

– Скажи мне, Шукри-шериф, только одно. Зачем понадобилось Нури-махаджиру так бессовестно лгать?

– Зачем? – уверенным голосом произнес Шукри. – Это известно всем окружающим и неизвестно только вам, потому что вы ко всем так добры, отзывчивы, благородны, а порой, как вот к Нури-махаджиру, излишне доверчивы.

– Говори ясней, Шукри-шериф.

– Неужели вы до сих пор не заметили, что Нури-махаджир коварный карьерист, который ни перед чем не остановится?

– Ну, допустим, это так. А дальше что?

– Ему, неблагодарному, как видно, мало всего того, что вы сделали для него, повысив его с должности простого курьера до шерифа. Теперь он уже мечтает о вашем месте!

– Ка-а-ак? Что ты сказал? О моем месте? – Все тяжелее становилось визирю от таких неожиданных открытий.

– Мои агенты донесли, – продолжал Шукри, – что Нури не раз хвалился своим абхазам-махаджирам, что скоро он свалит самого визиря, то есть вас, как свалил Шевкет-шерифа, и будет властелином всей трапезундской области, что ему обещала поддержку красавица черкешенка Аза, новая жена Султан-Хамида. Я проверил донесения, и они оказались точными.

– Это интересно, – горько улыбнулся визирь.

Шукри торжествовал. Затея ему удалась. Визир был покорен.

– Что же ты предлагаешь? – робко спросил визирь.

– Уберите Нури-махаджира со своего пути, великий визирь, и как можно скорее.

– Да, – произнес визирь. – Теперь мне многое становится ясным. Спасибо, тебе, Шукри-шериф, за бескорыстную и преданную службу. Награжу достойно. А теперь прими мой приказ: немедленно, сейчас же арестовать Нури-махаджира, связать его и бросить в каземат. На пятницу, после намаза, назначить казнь.

– Это вместо свадьбы? – съязвил Шукри.

– Да, – ответил визирь.

Весть об аресте и предстоящей казни Нури-махаджира всполошила весь Трапезунд и население лагеря абхазов-махаджиров, расположенного в далекой степи; здесь особенно любили молодого Нури, так как он, работая в городе, постоянно помогал своим землякам. Сестренка же Нури, юная Эсма, не чаяла души в брате; она потеряла в изгнании отца и мать, и только Нури оставался опорой в ее жизни.

Сто с лишним километров одолела она за сутки вместе со старой своей теткой Шемекья, чтобы прибыть к утру проклятой пятницы, когда была назначена казнь Нури.

На ближайшем базаре девушка встретила женщину-абхазку, тоже махаджирку, но живущую в городе.

Она, оказалось, знала тайну гнева визиря: ее родственница находилась в его гареме.

– Когда я шла сюда, на базар, то видела, как визирь и его помощники вошли в Назимовскую мечеть, – рассказала женщина. – С ними был и противный Шукри, донесший на Нури-махаджира.

– Да? – вспыхнула Эсма, и по ее загоревшимся глазам было видно, что ее осенила какая-то счастливая мысль. – О-о, я прошу вас, милая женщина, проводите меня до этой мечети и покажите, кто из них визирь и кто Шукри.

Они подошли в тот момент, когда визирь и его помощники совершили намаз и покидали мечеть.

– Тот, что идет впереди, высокий – сам визирь, а позади него, справа, низенький толстяк – Шукри, – указала ей спутница.

Эсма внимательно посмотрела на мужчин и, плотно закрыв лицо чадрой, подбежала к визирю, бросилась к его ногам и крепко обхватила их руками.

– О-о, сжалься над бедной сиротой, великий наш визирь! – взмолилась она.

– Кто ты, женщина, и чего просишь?

– Выслушай мою жалобу, великодушный и справедливый визирь. Ваш помощник Шукри-шериф, вот этот самый, – показала она на Шукри, – жил со мной больше месяца в гостинице, а потом выгнал меня, ничего не заплатив. Он должен мне двести лир. Я умираю с голода.

– Ну? – обернулся к Шукри визирь. – Что ты скажешь на это?

– Как видно, аллах помрачил женщине разум, великий визирь, – ответил совершенно спокойно Шукри. – Плетет какую-то чепуху!

– Нет, нет! Он, великий визирь, обманывает вас, как обманул и меня. Пусть поклянется аллахом над святым Кораном, что не знает меня, не видел никогда, не жил со мной и не должен мне обещанных двести лир.

Визирь грозно взглянул на Шукри.

– Что теперь ты скажешь, Шукри-шериф? Женщина эта действительно сошла с ума или говорит правду?

– О, я охотно поклянусь над Кораном, великий визирь, только для того, чтобы окончательно рассеять ваши оскорбительные сомнения. Велите принести Коран.

– Да, да, да! Пусть поклянется над Кораном! – кричала девушка, еще крепче сжимая ноги визиря.

– Святой мулла, – обратился к мулле визирь, – принеси Коран и прими клятву от Шукри-шерифа.

И когда мулла принес из мечети Коран, визирь приказал:

– Встань, женщина! Подними чадру и покажи свое лицо Шукри-шерифу. Пусть он посмотрит на тебя и поклянется, что действительно никогда не видел и не знает тебя.

Девушка вскочила на ноги и сорвала с головы чадру. Красота ее была необыкновенной, ошеломляющей. Визирь не мог оторвать глаз от нее.

– Ну, клянись же, Шукри! Я слушаю тебя, – сказал визирь, втайне завидуя своему шерифу, досадуя, что не он, а этот чурбан целый месяц владел таким неземным созданием.

Шукри протянул обе руки над Кораном и торжественно произнес:

– Клянусь великим аллахом, что девушку эту глаза мои видят первый раз в жизни, что не имел с ней никаких дел и никаких денег ей не должен.

– Что ж ты скажешь теперь? – обратился визирь к девушке.

– О великий визирь! Прости меня за нескромность, которую я вынуждена была позволить себе. Но, видит аллах, иначе никак не смогла бы я разоблачить подлый и коварный поступок Шукри. Я – Эсма, родная сестра Нури-махаджира. Этот негодный человек, Шукри-шериф, завидуя уму и способностям Нури, наклеветал на него и на меня. И вы ему поверили. А теперь вы убедились, что он обманывал вас. Казня сегодня невинного Нури, вы возьмете на себя грех, который вам никогда не простится. Освободите Нури!

Визирь распорядился немедленно освободить Нури-махаджира и назначил его старшим шерифом, а Шукри заключил в каземат.

Юная Эсма вышла замуж за визиря и стала зваться Эсмой-ханум.

Тесть и зять.

Перевод С. Трегуба

– Был я тогда молод, – улыбаясь начал свой рассказ любимец колхоза Шхангерий Бжаниа, – мне не перевалило и за шестьдесят. Это теперь мне сто сорок восемь, хоть я еще бодр и крепок. А тогда я чувствовал себя совсем молодцом. В то время жил в нашем селе почтенный старик – пусть легка будет ему земля! – Барганджи Абидж. Он выдал свою дочь Сайду замуж за человека, мало ему известного, так как юноша этот приехал в наш Очамчирский район из дальнего – Бзыбского. Это теперь леса почти все вырублены, и дорога проложены, и поезд ходит, и машина, а в те времена все побережье покрывал густой лес, и попасть в Бзыбскую часть Абхазии было нелегким делом.

Увезли после свадьбы дочь Абиджа Сайду, и спустя год захотел старый Абидж проведать дочь и зятя. Сопровождать его собрались мы все: и я, и другие наши односельчане, друзья Абиджа, его родственники. Зять принял нас как подобает, с почестями. Пир устроил на славу, шумный и веселый. Длился он дней десять, не меньше.

В это время Абидж ближе присмотрелся к зятю, и мы заметили, что старик расстроился. Как ни старался он скрыть это от нас, не удалось. Долго думал он про себя свои думы, но в конце концов не выдержал и поделился с нами.

"Я, – сказал он, – не знал раньше своего зятя Данакая Джикирбы. Теперь вижу: настоящий он ахаца, славный, храбрый, благородный и щедрый. Люди его уважают. Кроме того, он высок и статен. Что по сравнению с ним моя дочь? Без приданого вошла она к нему в дом – негде было мне взять, раз я сам небогат. А вдобавок ко всему – и это страшнее всего – она еще и хромая. Ну какая она жена для такого замечательного джигита? Жалко мне ее. Разве долго продлится ее счастье? Еще скажут, что я, старый Абидж, постарался сплавить с рук свою дочь, повыгоднее ее пристроить. Не-ет, если б я раньше его так хорошо знал, ни за что бы не согласился. Я решил увести дочь обратно. А Данакаю передайте, что я первый буду искать ему жену, достойную его и красотой и умом. Да я и самого князя Нахарбея Чачбу буду уговаривать выдать за Данакая свою красавицу дочь".

Как мы ни отговаривали старика, он не соглашался. К концу дня мы вынуждены были уступить и по его поручению начали разговор с зятем его, Данакаем.

Мы обставили этот разговор очень торжественно, как и подобает в таких случаях: отвели Данакая в сторону – по нашему обычаю зятю не полагается разговаривать с тестем – и передали решение старика.

Выслушал нас Данакай, подумал немного и ответил так:

"Не заслужил я такой обиды. Разве только родному отцу жены, и к тому же почтенному старику, я готов простить нанесенное мне оскорбление, да и то в первый и последний раз. Никому на свете я не позволю говорить о недостатках моей жены. Видно, Абидж забыл, что с той минуты, как Сайда переступила порог моего дома, она не только его дочь, но и хозяйка этого дома – мой друг, моя жена. Внешность мало что значит, важна душа человека; она может сделать незаметным любой физический недостаток, придать красоту человеку. Моя Сайда умна и сердечна – я люблю ее".

Хабиба.

Перевод С. Трегуба

Я много слышал о былой красоте Хабибы Шармат.

"Если Хабиба наклонится над мертвым – он оживет. Если Хабиба взглянет на цветок – он расцветет", – так пелось в песнях.

Сейчас я сидел у нее в гостях. Хозяину и хозяйке давно перевалило за сто, и тем более поражало то необыкновенное тепло, которое излучали старики, когда смотрели друг на друга, поражала нежность, с какой они относились друг к другу.

– Расскажи, расскажи, сестра, как ты выходила замуж за Чичина, – сказал женщине ее брат Сааткерий.

Хабиба смутилась.

– Право, не стоит.

– Нет, стоит, – настаивал Сааткерий. – Гостю будет очень интересно.

Я поддержал просьбу.

– Пусть он сам расскажет, – ответила Хабибэ, соблюдая обычай и не называя мужа по имени.

– Он занят по хозяйству, – заметил ее брат.

– Мне неудобно. Расскажи сам.

Сааткерий не заставил себя упрашивать.

– Среди многих влюбленных в Хабибу был и Эстате Дочия из Зугдиди, – начал он свой рассказ. – Юноша сватался, получил отказ и решил взять девушку силой. Он подстерег ее на кукурузном поле, свалил на землю и хотел изнасиловать, в надежде, что потом она согласится стать его женой. Хабиба долго боролась с ним, а ослабев, выхватила кинжал из-за пояса Дочия и убила его.

Девушку судили и приговорили к шести годам заключения и ссылке в Сибирь.

Тогда из зала суда, неожиданно для всех, раздался громкий протестующий голос: "Хабиба не виновна! Это я убил Эстате Дочия! Судите меня!"

Невероятная суматоха поднялась в зале.

Вперед вышел Чичин. Все с интересом разглядывали его. Юноша уверял суд, что Хабиба якобы была другом его детства, и потому будто бы она хотела выгородить его, надеясь, что ее оправдают, так как она совершила, мол, преступление, защищаясь...

Хабиба говорила: "Это неправда. Он все выдумал. Убила я".

Но суд все-таки поверил Чичину и присудил его к десяти годам тюрьмы и к пяти годам ссылки в Сибирь.

Прошло пятнадцать лет. Хабиба ждала его. Когда Чичин вернулся, они поженились.

Счастливо живут они уже более ста лет.

Атырас.

Перевод С. Трегуба

Это происходило в семидесятых годах прошлого столетия, в горестные дни махаджирства. Никто из жителей Дала не хотел уходить в знойную степь, расположенную на границе с Турцией. Но обманом и насилием их все же вытеснили с родной земли. Лишь небольшая группа героев во главе с Адамуром Адзинбой, возглавлявшим крестьянское восстание, решила драться до последней капли крови. На узенькой полоске земли скалистого ущелья Дал остались они продолжать борьбу.

И вот прошло более восьми лет – ив степь к изгнанникам пришел турецкий фелюжник [1]. Он нес какой-то ящик и выкрикивал:

– Эй, махаджиры-абхазы! Кто здесь из Дала? Вам посылка. Мне ее дали в Очамчире. Уж очень просили, и я сдержал свое слово. Возьмите!

С жадным любопытством обступили ящик дальчане.

– Посылка из Абхазии? Из родного Дала?

– Что нам прислали из далекого родного Дала? Кто прислал?

– А ну, Даур, ты ближе, открой ящик.

Юноша Даур открыл ящик и начал доставать из него и вручать обступившим его махаджирам один за другим... женские головные платки. Их было много, этих женских платков. Весь ящик был набит ими. Дальчане с недоумением рассматривали эти платки.

– Что это может означать? – спрашивали люди. Тогда самый старый и мудрый Абидж Бгажба сказал:

– Позор нам! Мы бросили свою родную землю. Лучшего подарка мы и не достойны. Мы, как слабые женщины, оказались малодушными. Боясь смерти, бросили свой родной цветущий Дал и ушли сюда. Лучше смерть, чем такая позорная жизнь... Вернемся в Апсны [2], в родной цветущий Дал и кровью смоем свой позор!

Тогда раздались и другие голоса:

– В Апсны? Что делать там? Ведь все наше хозяйство сожжено и разорено. Нет, придется нам здесь кончить свою жизнь; видно, такова судьба.

Даур в это время достал со дна ящика лист бумаги, на котором было четко написано:

"Храбрым сынам Дала. От благодарной родины. Адамур".

Мужчины сгорали от стыда.

"Какой позор! Адамур сравнил нас с женщинами, он послал нам женские платки", – говорили их печальные взгляды.

Но чем и как воодушевить отчаявшихся?

Вдруг кто-то обнаружил в ящике листья папоротника – атырас, в них были завернуты платки.

– Смотрите! Смотрите! Атырас из Апсны! Наш агырас из родного и далекого Дала! – воскликнул Даур, подняв высоко над головой небольшой пучок уже высохших веточек атыраса.

Люди кинулись к нему. Они отрывали листья атыраса, подносили их к лицу, нюхали, прижимали к груди, целовали, плакали... Самая простая трава Абхазии – атырас, сорная трава с резким пряным запахом, трава, которую они раньше выкорчевывали у себи на родине, стала для них самой дорогой.

– Атырас из Апсны!

– Наш атырас! Из родного Дала!

Запах родной земли проник в сердца и всколыхнул их. Он напомнил изгнанникам их родину, цветущий Дал. Раздались энергичные возгласы:

– Обратно в Апсны!

– Обратно в Дал!

– Ни дня не останемся больше здесь!

Возбуждение людей нарастало. Когда были уже разобраны палатки и пожитки связаны в котомки, Абидж Бгажба торжественно произнес:

– Лучше погибнуть в борьбе за родину, чем влачить на чужбине позорную жизнь.

Его поддержали сотни голосов:

– В Апсны! В Дал! Обратно домой!

И дальские махаджиры неудержимой лавиной двинулись в родной Дал.

Кац и Хазан.

Перевод С. Трегуба

Есть старая абхазская поговорка: "На одном дереве растут и плоды и листья".

Жили два родных брата: старший – Маан Кац – злой, мстительный, спесивый и младший – Маан Хазан – добрый, отзывчивый, скромный.

Маан Кац был очень богат и с презрением относился к простому люду.

Однажды ему донесли, что младший брат его якшается с крестьянами. Вскипел Маан Кац:

– Как это – мой брат, дворянин, и общается с крестьянами! Я накажу его! Он любит изящно одеваться и гарцевать на лучших скакунах. Я же одену его в лохмотья, посажу на самую старую клячу и выселю за пределы Абхазии!

Младший брат знал, что старший никогда не бросал слов на ветер.

Через несколько дней, когда у Маана Каца пировали гости, к его дому подъехал всадник; он сидел на жалкой кляче без седла и был одет в отрепья. Люди узнали Маана Хазана.

Младший брат сказал старшему:

– Дорогой Кац, чтобы не причинять тебе лишних хлопот, я сам приготовился уже в назначенную тобой дорогу. Куда велишь ехать?

Маан Кац посмотрел на младшего брата, и сердце его дрогнуло. Он растерянно махнул рукой...

Так младший брат начал учить старшего чувству сострадания, жалости.

Свадьба.

Перевод С. Трегуба

Абхазский князь Алхас Чачба решил женить своего сына Сафара на дочери князя Коци Дадиани – Цецилии. В назначенный день собрались гости; они пировали в ожидании невесты, которую должны привезти к вечеру.

Посланцев, отправленных за ней, возглавлял Маан Хазан – благородный человек, который уважал людей и требовал к себе должного уважения. Двести оседланных коней погнали по поручению князя Алхаса отцу невесты в подарок.

Князь Коци Дадиани пировал с гостями у себя дома.

Посланцы во главе с Мааном Хазаном, подъехав ко дворцу Коци Дадиани, спешились, вошли во двор и направились к парадной двери. Хозяин же, вместо того чтобы спуститься с веранды навстречу почетным гостям и пригласить их в дом, крикнул сверху:

– А! Сумасшедший Хазан, это тебя послал Алхас за невестой? Ну, поднимайтесь, поднимайтесь на веранду!

Вид у Коци Дадиани был совсем не тот, какой требовался по свадебному ритуалу.

Оскорбленный поведением Коци, добродушный Хазан, не поднимаясь на веранду, ответил:

– Жаль, что не имеем времени воспользоваться твоим любезным приглашением, князь Коци. Мы проезжали мимо и, выполняя волю нашего князя Алхаса Чачбы, остановились лишь для того, чтобы передать тебе привет и пожелание долгой жизни.

Хазан подмигнул сопровождавшим его людям. Все сели снова на коней и выехали со двора. Коци Дадиани был обескуражен. Гости притихли. Дочь его ждала в подвенечном платье... А посланцы уехали.

Прибыв в селение Лия, Маан Хазан оставил в каждом крестьянском дворе оседланного коня – подарок от князя Алхаса Чачбы. Раздав почти всех лошадей, он подъехал к дому князя Давида Дадиани. Тот был беден, но имел дочь Машо, еще более красивую, чем Цецилия.

Маан Хазан крикнул Давиду:

– Принимай гостей – посланцев от Алхаса Чачбы. Он просит тебя выдать замуж за его сына твою дочь Машо.

Князь растерялся.

– Это большая честь для меня, – ответил он. – Но сегодня Коци ждет посланцев за его дочерью. Как же так?

– А князь Алхас, сын его и мы все хотим везти твою Машо.

...Когда князь Алхас увидел Машо вместо Цецилии, он был крайне удивлен, но, узнав, как Коци Дадиани принял его посланцев, сказал:

– Ты правильно поступил, Маан Хазан! Ты настоящий абхаз. А новая невеста еще красивее Цецилии.

Тинат и Алмасхан.

Перевод С. Трегуба

– Все мы мудрецы, когда надо давать советы. А когда надо избежать промахов, мы – дети. Не правда ли? – сказал мне, хитро улыбаясь, старый пастух Барскил Баг, окончив петь под аккомпанемент абхазской свирели – ачарпан – песнь о Тинат и Алмасхане. Он умудрялся играть на ачарпане, держа его в левой половине рта, а правой – петь.

Мы находились на вершине горы Кобчар. Меж снежными льдинами и скалами зеленел небольшой луг, усеянный яркими полевыми цветами, от которых в воздухе стоял густой и сладкий аромат... На склоне горы паслась баранта.

– К чему ты сказал о мудрецах и детях? – спросил я.

– Я кое-что вспомнил, – ответил Барскил Баг, склонившись над ачарпаном. Потом он рассказал мне историю песни о Типат и Алмасхане – историю, свидетелем которой был он сам.

...У лыхненского дворянина Маан Камлата родилась дочь, когда ему перевалило уже за восемьдесят лет. О красоте Тинат слагали и пели песни не только в Апсны, но и за ее пределами. Но как бы ни был счастлив человек, время не останавливается для него. Пролетело еще двадцать лет...

Не налюбуется своей красавицей дочерью старик отец. Недолго остается уже ему жить. И вот Маан Камлат решил сам выбрать ей достойного мужа. Он поделился этим своим решением с лыхненским князем Сафаром Чачбой. Князь был глуповат, но это не мешало ему думать, что он мудр, и поучать всех.

– Я дам тебе добрый совет, – сказал князь. – Объяви во все концы Апсны, что выдашь свою единственную дочь, красавицу Тинат, за того, кто в традиционный день скачек в Лыхнах будет признан, во-первых, лучшим стрелком, во-вторых – лучшим танцором, в-третьих – лучшим джигитом.

Маан Камлат с благодарностью принял этот совет князя Сафара и от себя добавил лишь одно, четвертое условие: чтобы юноша понравился самой Тинат, Старик, как и князь, не сомневался, что таким достойным его дочери мужем окажется, конечно, человек знатного рода.

Еще за месяц до праздника скачек по всей Абхазии было объявлено решение Маан Камлата. Огромная площадь в Лыхнах была в тот день запружена народом. Трудно было сказать, чего было больше: листьев на деревьях или людей на площади.

Красавица Тинат сидела на балконе княжеского дворца рядом с отцом и князем Сафаром Чачбой, наблюдая за соревнованием юношей. Ни на ком не задерживался ее взгляд. И вдруг сердце ее забилось, как пойманная птица, в глазах появился яркий блеск. Если правда, что любовь может прийти с первого взгляда, то Тинат полюбила...

Невдалеке от нее, внизу, стоял юноша и, опираясь на опустившуюся ветку платана, разговаривал с друзьями. Глаза его смотрели на Тинат. Она даже смутилась: давно ли он смотрит на нее? Стройный, изящный, он был очень красив, и Тинат тоже не смогла оторвать от него взгляда.

На балконе рядом с Тинат находились почтенные люди, которым была доверена роль судей этого праздничного соревнования. От них зависела судьба девушки.

Когда начались состязания, мысли Тинат были заняты красивым юношей. Кто он? Откуда? Она первый раз в жизни видела его – такого! Как его зовут?

Как бы отвечая на ее вопрос, кто-то из его друзей крикнул:

– Алмасхан, пошли стрелять.

Юноша вздрогнул. Он занял место на стрельбище. Перед тем как выстрелить, он обернулся и как бы невзначай посмотрел в ее сторону, давая понять, что этот свой выстрел он посвящает ей. Он начал целиться, а ее сердце замерло от волнения.

Его выстрел оказался самым метким. Алмасхан попал в самую середину мишени. Никто другой не мог этого сделать.

Тинат облегченно вздохнула. Князь Сафар подозвал к себе юношу.

– Кто ты такой, юноша? И как тебя зовут?

– Я – пастух, уважаемый князь. Меня зовут Алмасхан.

– Чей сын? Откуда?

– Я – сын Калги Джамала из Абгархыку.

– Принесите мне мой пистолет! – приказал князь. И когда ему принесли пистолет, он протянул его Алмасхану. – Возьми, юноша! Это – приз от меня за отличную стрельбу.

Алмасхан поблагодарил князя и отошел.

Соревнования продолжались.

И в танцах победил Алмасхан. Он то стремительно вырывался вперед, то легко несся на носках, то замирал на месте... Все знали этот танец, танец раненой лани, и все же что-то свое, неповторимое, было в каждом его движении.

Князь Сафар приказал принести свои новые сапожки.

– Возьми их! – сказал он юноше. – В них тебе будет еще легче танцевать.

Тинат была счастлива. Но неожиданно набежали черные тучи и заволокли солнце. Приближенные князя Сафара начали о чем-то недовольно шептаться, и тогда князь приказал не допускать Алмасхана к джигитовке.

– Он ведь из простых крестьян, – сказал князь судьям. – Нельзя ж отдать за него дочь потомственного дворянина Маана Камлата!

Долго джигитовали юноши из знатных родов перед балконом княжеского дворца. Тинат не смотрела на них. Опечаленная, скрылась она в одной из комнат дворца. Отец, заметив долгое отсутствие дочери, пошел искать ее. Он нашел ее в слезах и, догадываясь об их причине, вернулся к князю Сафару:

– Разреши, князь, этому юноше Алмасхану тоже поджигитовать. Дочь свою я, конечно, не выдам за него – простого крестьянина, но дай и ему показать свое умение в джигитовке.

Князь исполнил просьбу старого Маана Камлата. Узнав об этом, Тинат снова вышла на балкон.

Лучшие и прославленные джигиты – из Бзыпына, из Абжува и из Самурзакана – с восхищением и завистью смотрели на джигитующего Алмасхана, который всех превзошел своим искусством. Гордостью за него наполнилось сердце Тинат.

И опять Алмасхан занял первое место – его признали лучшим джигитом. Князь вынужден был подарить ему своего золотогривого коня.

– Но разве можно выдать за него дочь дворянина? – возмущались приближенные князя. – Нельзя же нам родниться с простыми крестьянами!

Больше всех волновался двоюродный брат Маана Камлата – Маан Озбакь. Он зло крикнул отцу Тинат:

– Голубая кровь Маановых еще ни разу не была загрязнена черной крестьянской кровью!

Долго жил на свете Маан Камлат, много пришлось ему видеть несчастных браков, жестоко загубленных жизней, и он решил защитить свою Тинат. Он понял, что она полюбила этого юношу и ни с кем другим не сможет быть счастливой. Жаль, конечно, что он из крестьян!

Когда князь Сафар спросил Маана Камлата, кого назвать женихом Тинат, Маан Камлат ответил, что он выдаст свою дочь за Алмасхана.

Заворчали приближенные князя. Взбунтовались родовитые Мааны во глазе с Озбакьем. Праздник давно кончился, а народ не покидал Лыхны.

Наступила ночь.

Кому неизвестна темень южных ночей! О ней говорят в Абхазии: "Если кол перед глазами – и то не увидишь". Под покровом такой темноты Алмасхан тайком подъехал к балкону князя, схватил ожидавшую его Тинат и, усадив перед собой на коня, умчался с ней... Обнаружив исчезновение Тинат, устроили погоню, но старый Маан Камлат лишь спокойно ухмылялся, он гордился решимостью дочери.

– Не надо было вовсе затевать это соревнование, – сокрушался князь Сафар. – Мы с тобой поступили, как дети, – сказал он Маану Камлату.

– Так бывает всегда, – ответил ему старик. – Все мы умны, когда надо давать советы. Тогда мы выглядим даже мудрецами. Но когда нужно избежать промаха, мы оказываемся детьми.

Влюбленных не удалось догнать. И по сей день под звуки ачарпана поется песня о красавице Тинат и о ее возлюбленном, простом крестьянском парне, отважном джигите Алмасхане.

Быстро только заяц бегает.

Перевод С. Трегуба

Когда Арлана Уахайда взяли на войну, его молодая жена Шазина почувствовала, что станет матерью. Война была тяжелой и долгой. Пять лет пробыл Уахайд на войне, а потом попал в плен и прожил там около пятнадцати лет. Он батрачил у одного ахьчипсовского князя, и тот наконец решил отпустить его домой. На прощанье князь сказал:

– Денег у меня нет, чтобы расплатиться с тобой, но я дам тебе один полезный совет. Думаю, что пригодится. Никогда не делай торопливых выводов. Серьезный человек ничего не решает быстро – быстро только заяц бегает. – И закончил: – Имей всегда горячее сердце и холодную голову.

Жена Уахайда родила сына, который за двадцать лет, пока не было отца, вырос в сильного и красивого юношу. Молодой Джегим считал отца давно погибшим. Так думала и Шазина.

Однажды ночью вернулся Арлан Уахайд в родное село. Он не вошел сразу к себе в дом, а сел у задней стены, раздвинул хворостиной плетенку и заглянул внутрь. Сердце его замерло от волнения, он старался не дышать, чтобы не выдать себя.

Тонкая восковая свеча и небольшой очаг слабо освещали пацху. Уахайд не мог не узнать своей любимой Шазины. Рядом с ней, за грубым столом, он разглядел красивого и высокого юношу. Шазина кормила его ужином и часто обнимала и целовала.

"Это любовник!" – обожгла его страшная мысль. И он решил немедленно уйти и никогда больше сюда не возвращаться. Затем в его разгоряченной от ревности голове возникло решение убить любовника и бежать незамеченным.

Уахайд постучал в дверь:

– Я – путник, ночь застала меня в пути. Разрешите переночевать?

– О, конечно, входите! – ответили ему оба сразу и радушно предложили ужин и приют.

От ужина он, несмотря на долгие уговоры, отказался и, сев подальше от очага и свечки, чтобы жена не узнала его, стал наблюдать. Юноша подошел к нему и предложил стакан вина – вместо воды, которой попросил гость. Арлан уже потянулся рукой к кинжалу, но юноша в этот миг отошел от него.

Вдруг Уахайд вспомнил совет князя: "Никогда не делай торопливых выводов..." – и подумал: "У меня впереди целая ночь, надо проверить совет князя. Это единственный мой заработок за прошедшие двадцать лет".

Хозяева интересовались: кто он и откуда? Он сочинял о себе всяческие небылицы. Потом спросил:

– А давно ли вы женаты?

– Что вы! – воскликнула Шазина. – Это мой сын. Сын, не видевший своего отца. Еще не родившись, он уже лишился отца, – проговорила она сквозь слезы.

Юноша нежно обнял мать и стал успокаивать.

Арлан Уахайд не выдержал. Он подошел к жене и тоже обнял ее. Долго смотрели они в глаза друг другу. Свеча догорала, а они все смотрели и смотрели...

Потом Уахайд повернулся к сыну и повторил спасительный совет:

– Дорогой сын, никогда ничего не решай быстро. Быстро только заяц бегает.

Леила и Адамур.

Перевод С. Трегуба

К князю Элизбару Мхеидзе, который жил в Абхазии, приехала погостить из Тифлиса его племянница – Леила. Прошло лишь несколько дней, а большие, черные, искрящиеся глаза юной грузинки уже покорили многих абхазских юношей. Их врожденная вежливость, ум, мужское изящество нравились девушке. Но сердце ее оставалось свободным.

И вот пришла пора, когда и она полюбила.

Князь праздновал день рождения своей племянницы. Среди приглашенных был юноша Адамур. Леила полюбила его с первого взгляда, потому что именно о таком, как Адамур, грезила она в своих девичьих мечтах. Никто теперь, кроме Адамура, не интересовал ее. Как магнолия тянется к солнечному свету, так тянулась к нему Леила. Адамур же смотрел на нее равнодушными глазами. Они не грели ее. Значит, у нее есть соперница? Кто она?

Весь вечер Леилу окружали многочисленные поклонники, а она все думала об Адамуре и искали случая заговорить с ним. Этот случай вскоре представился Кто-то из молодых людей остановил проходившего мимо Адамура:

– Вы знаете, Амчи Хаджарат подарил сегодня своего любимого коня Джара Таибу Шармат.

– Джара? Не может быть! Ведь он не продал бы его ни за какие деньги! Как это случилось?

– Очень просто. Таиб увидел Джара на джигитовке и, не сдержавшись, сказал, что конь этот ему очень нравится. И тем самым обязал Хаджарата к подарку!

– Это что! – сказал другой юноша, Нури. – Вот Алхас Ачба подарил гостившему у него летом русскому художнику целую дачу – дом с садом на берегу моря в Гудауте! Русский не знал, конечно, абхазского обычая. А потом отказываться было уже поздно.