Текст книги "Разные судьбы"
Автор книги: Михаил Колягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
12
Установка поршневых шатунов самая трудоемкая работа на паровозе. Деталь весом более полтонны надо с одной стороны одеть на палец кривошипа, с другой – соединить с кулаком поршневого штока. Единственные приспособления для этого – ломы и подкладки из шпал. Но вот все закончено. Слесаря, не сговариваясь, словно по команде, вытерли концами запотевшие лица и присели на стеллажи рядом с паровозом. Один за другим вытащили папиросы.
– Перекур десять минут! – объявил бригадир Анатолий Избяков, считая необходимым узаконить передышку.
– Теперь бы храпануть минут шестьсот, – сладко зевая, произнес Савельев, с грустью поглядывая на открытую дверь красного уголка, откуда виднелись ряды стульев.
– Хотя бы раз ты о работе подумал, – заметил Борис Хламов, сухощавый парень с серьезными серыми глазами.
Савельев вздохнул.
– Таким как ты еще апостол Лука советовал: «Трудитесь, как ослы, и вы получите от бога такое же уважение». Аристотель и Вильям Шекспир…
– Началось! – недовольно протянул Торубаров. – Откуда ты только выкапываешь иностранщину? Я тоже на десяти языках ругаться умею, а прошвабрю тебя по-русски, с морской водицей.
– Ну-ка, Тиша, давай, – подбодрил его Савельев, располагаясь поудобнее, рассчитывая слушать по крайней мере целый час. – Честное слово, всю жизнь бы твоим голосом наслаждался.
Как скрипки тонкая струна
Звучит в ушах твой голос нежный.
– Не мозольте попусту языки, – крикнул Избяков, поднимаясь с места. – Давайте о деле. – Он поискал глазами какое-нибудь возвышение, но не найдя ничего подходящего, сказал:
– Придвигайтесь ближе, сообщение есть.
– Опять о новых расценках? – поинтересовался Савельев.
– Угадал, – подмигнул Хламов, – прогрессивку слесарям теперь будут платить в зависимости от посещения закусочных.
– Еще бы за болтовню тариф добавить, – нашелся Савельев.
– Хватит. Времени у нас в обрез! – бригадир рубанул ладонью воздух. – Разговор к вам такой. Все вы, наверное, читали тезисы доклада товарища Хрущева. Некоторые даже в политкружке изучали. Значит, ясно. Напомню главное: советские люди приступают к развернутому строительству коммунизма.
Несмотря на то, что перед Избяковым были его товарищи, с которыми несколько лет работал рука об руку, он волновался.
– Наша бригада состоит из комсомольцев и молодежи. Имеем ли мы право отставать от других?
– Поближе к делу, – не вытерпел Торубаров. – Что предлагаешь?
– Бороться за звание бригады коммунистического труда.
– Так бы сразу и сказал, – вздохнул Тихон, – а то развел агитацию. Какой тут может быть разговор? Все согласны!
– Ишь, какие прыткие! – крикнул слесарь Коршунов, самый старший человек в бригаде. – А условия?
– Про условия в газетах ясно сказано, – оборвал его Торубаров, – всем учиться, перевыполнять производственные задания. Все за одного, один за всех.
– Это я не меньше тебя понимаю, – отмахнулся Коршунов, – надо, чтобы нам начальство условия в работе создало. Мы ведь другим пример должны показывать.
– Какие тебе особые условия? – спросил Хламов.
– Что ж ты, – не унимался Коршунов, – как это делается не знаешь? Надо человека поднять для показа, – ему условия: машинисту, например, зеленую улицу и поездок подходящий, забойщику в шахте – лаву хорошую и откатку угля обеспечивали, чтобы он мог десять – пятнадцать норм вырубить. Ну, а потом портрет его в газете на первой странице, орден и все такое. А что мы можем без помощи начальства сделать? Накричим только, а потом все пальцами на нас будут показывать.
– Эх ты, темнота, – укоризненно произнес Хламов. – Куда хватил, нынче будет иначе, понял? Трудись, как все, а делай лучше. Вот тогда будет пример.
Коршунов повернул к Хламову свое скуластое с раскосыми глазами лицо. Слащаво улыбнулся:
– Как тебя понимать? У меня одна голова и две руки, сколько могу ими столько и делаю. Может, думаешь, еще пара этих конечностей вырастет и вторая голова добавится? Так, что ли?
Хламову помог Избяков.
– Не бойся, Коршунов, – сказал он, – к твоей комплекции добавлять нечего. А вот в голову каждому из нас придется добавить по изрядной порции. Учиться придется. Передовые методы осваивать, тогда двумя руками многое можно сделать.
– У умной головы – умные руки, – солидно вставил Савельев.
– Правильно, Женя! – подхватил бригадир. – Хорошо сказал и вовремя.
– Это не я, а Сократ.
– Молодец твой Сократ. За такие слова его можно в бригаду коммунистического труда принять.
– Опоздали, – вздохнул Савельев, усмехаясь. – Сократ скончался две тысячи лет тому назад.
– Так это ты у себя книжки доисторических брехунов держишь? – удивился Торубаров. – И меня еще с ним, иногда, на одну колодку…
– Успокойся, Тиша, – примирительно пробормотал Савельев, – ты гораздо умнее Сократа.
Избяков взглянул на часы.
– Кончайте, товарищи. Пора за дело. А разговор мы завтра у парторга продолжим. Сегодня я так, чтобы каждый мозгами пораскинул.
На другой день к десяти часам утра бригада в полном составе собралась в парткоме. Секретарь партийного бюро паровозников Семен Данилович Данилюк сидел за столом. Увидев слесарей, отложил в сторону бумаги и широким жестом пригласил рассаживаться на стулья, стоявшие вдоль стен кабинета.
Данилюк был несколько грузноват и светловолос, роговые очки придавали его лицу выражение надменности. Он сидел, потирая ладони, и смотрел на слесарей поверх очков. С минуту длилось неловкое молчание, никто не осмеливался начинать.
– Ну, рассказывайте! – наконец попросил парторг.
Все посмотрели на Избякова. Раз бригадир ему и начинать. Но бригадир тоже молчал. Куда и смелость девалась.
– Да вот, товарищ секретарь, – начал Хламов, почесывая затылок, – бригадир задачу задал…
Семен Данилович снял очки и его лицо неузнаваемо преобразилось. Оно помолодело, взгляд светло-серых, чуть прищуренных глаз казался наивным.
– Какую задачу? Уравнение с четырьмя неизвестными?
– Больше наберется.
Данилюк, пряча усмешку, переглянулся с бригадиром и всем стало ясно, что парторг знает о цели их прихода и что до этого у него с Избяковым уже был разговор.
Но вот полное лицо Данилюка стало серьезным, из глаз исчезла добродушная усмешка.
– Эту задачу вам, товарищи, не Избяков поставил, а сама жизнь.
Он встал и принялся расхаживать по кабинету, наклонив голову.
– В каждом строю есть направляющие, – говорил он, – в армии, например, для дальнего похода они подбираются из самых сильных и выносливых солдат. Им предстоит выбирать дорогу, протаптывать стежки для тех, кто идет сзади. Вот вы и будете направляющими в нашем рабочем строю. Дорога к коммунизму не пойдет по асфальту. Придется шагать по непаханной целине, протаптывать стежки по снегу и даже через грязь. Всякое, ребята, может быть.
Данилюк выпрямился, обвел потеплевшим взглядом лица слесарей, поинтересовался:
– Понятно я говорю?
– Понятно.
– Все, как на ладони видно.
– Ну, вот и хорошо, теперь ваша очередь.
Парторг присел на крайний стул и, положив локоть на угол стола, приготовился слушать. Слесаря почувствовали непринужденную обстановку, заговорили все сразу.
– С чего начинать?
– Условия надо для работы.
– Состав бригады пересмотреть. Выкинуть кое-кого.
Данилюк внимательно слушал выкрики, стараясь запомнить каждый. Когда шум немного затих, поднял руку.
– Горячие вы, однако. Давайте кое-что вместе уточним. Вот вы говорите, – он ткнул очками, которые держал в руке, в сторону Торубарова, – говорите надо состав бригады пересмотреть. Из всего коллектива депо можно, конечно, подобрать десяток хороших товарищей, каждый из которых может хоть сейчас стать членом бригады коммунистического труда. Так подбирают сборную команду футболистов.
Данилюк протер носовым платком очки, одел их. И снова построжело его лицо.
– Вы, что же, думаете в коммунизм по пропускам будем входить? Всех надо готовить. Кое с кем повозиться придется, в надлежащий вид его привести.
Торубаров покосился на Савельева, упрямо замотал головой.
– Из черного теленка – сколько его не мой – белой коровы не вырастет.
– Браво, Тиша, остроумно, – воскликнул Савельев, доставая свой блокнот.
– Неверно! – возразил Данилюк. – Вот я вам для примера расскажу. С фронта мне приходится дополнительный груз в легком носить – кусок металла в одиннадцать граммов весом. Но как назло, после войны пристрастился к курению. Пачки на день не хватало. Знаю – никотин меня постепенно убивает, а бросить курить силы воли не хватает, нервы после фронта пошаливали. И вот договорились мы, четверо таких же калек, бросить сообща. Для крепости договора поспорили. Стали друг за другом следить. Бывало, до того приспичит – терпенья нет, стараешься куда-нибудь за угол спрятаться, затяжку сделать, а партнеры по спору за мной по пятам, глаз не спускают, где там закуришь? Стыдно проспорить. Прошла неделя, другая так и отвыкли все. А сейчас и запах табачного дыма не переношу. Вот так каждый из нас четверых одну вредную привычку в себе изжил. Коллективом все можно.
Беседа продолжалась до обеденного перерыва. Прощаясь со слесарями, Данилюк задержал в дверях Савельева:
– Скажите, это вашу песню на днях во Дворце исполняли? Или другой Савельев есть?
– Савельев в депо один, – осторожно ответил Евгений.
– Хорошая песня. Дальше учиться надо. Развивать свои способности. И от вредных привычек надо освобождаться.
– Стараемся по силе возможности, – небрежно ответил парень, выходя вслед за товарищами.
До трамвайной остановки двигались молча, каждый по своему обдумывал разговор с парторгом. Только в конце пути бригадир нарушил молчание.
– Ну, что ж, братва, – задорно воскликнул он, – взялся за гуж – не говори, что не дюж! А? Правильно?
Ребята были согласны: правильно!
* * *
В понедельник, придя на работу, Савельев первым из бригады увидел на стене свежий номер «Молнии».
«Привет передовикам производства!» – прочитал он, подойдя ближе.
– Братва, тут о нас написано. Читайте! «В борьбе за звание коммунистического труда Избяков и его товарищи добились высоких производственных показателей…» И среди героев труда фамилия небезызвестного вам Савельева.
Обведя мечтательными глазами собравшихся, произнес:
– Вот это я понимаю. Три нормы. Поэзия!
Шагал он трудною дорогой,
С чела не вытирая пот.
– Не чело, а чучело, – поправил Тихон.
– Ты о ком?
– О твоей героической фамилии.
Савельев обиделся:
– Стыдно, товарищ Торубаров, некультурно выражаться. В передовом коллективе все-таки работаете.
– Разве не видишь – чепуха это. Не могли мы за прошлую неделю три нормы выполнить.
Подошел бригадир. Прочитав газету, он побледнел и, резко повернувшись, заторопился в другой конец цеха, но через несколько минут вернулся.
– Коршунов, что это значит? – грозно спросил он, показывая на газету. Тот пожал плечами:
– Наверно, начальство нам условия создает.
– Иди-ка ты… со своими условиями. Что ты написал в нарядах?
– Чего напустился? Все законно, – невозмутимо парировал Коршунов. – Сам Сорокин выписывал, а начальник депо утвердил. Я только подпись за тебя ставил.
Людей около молнии становилось все больше. Кроме слесарей, подходили токари, электросварщики и паровозные бригадиры, чьи машины стояли на подъемке.
– Товарищи! – крикнул Избяков, задыхаясь от волнения. – Все, что здесь написано – неправда. Никаких мы трех норм за прошлую неделю не выполняли. Просто нам за ремонт паровозов строителей дутые наряды выписали. А дутой славы мы не хотим.
Он сорвал «Молнию», не вытаскивая кнопок, и, скомкав в горсть, бросил под ноги.
– Газету, между прочим, никому не дозволено срывать, – сказал Коршунов, поднимая комок бумаги.
У выхода из цеха Коршунов догнал бригадира, придержал его за рукав.
– Обожди. Куда торопишься?
– В бухгалтерию. Наряды надо обратно забрать. А от тебя, Коршунов, я не ожидал такой подлости. Как самому опытному доверил наряды за неделю закрыть, в больницу к своим торопился, а ты… В общем, прав Торубаров, освобождаться от таких надо.
– Зря, Анатолий, горячишься. Что тебе, полтыщи рублей лишние? У тебя жена с сыном два месяца в больнице. Знаю, как перебиваешься.
– Что ты знаешь?
– Думаешь, никто не видел, как ты свой костюм в скупочный относил?
То ли от смущения, то ли от злобы Избяков побагровел:
– Что, воровать толкаешь?
– Кто тебя заставляет воровать? Не отказывайся, когда навязывают. Начальству виднее.
Анатолий намеревался наговорить Коршунову обидных слов, но промолчал. Только укоризненно покачал головой и с выдохом произнес:
– Эх, Степан, Степан, как много в тебе еще дури! Тесать да тесать тебя придется.
13
Деповский корпус для аварийного ремонта паровозов почему-то прозвали «Таганаем». Заезд туда считался позорным. Мелкий, «случайный» ремонт обычно производился силами самих паровозных бригад. Слесарей направляли только тогда, когда бывали сложные работы.
На паровозе Круговых после аварии работы предстояло порядочно. Можно было потребовать слесарей, но старший машинист не хотел просить подмогу. Четвертые сутки машина стояла в «Таганае» и за все это время Сергей Александрович не заглядывал домой. Угонял в общежитие Колосова и других помощников, приказывал отдыхать Чистякову, а сам всегда оставался. Прикорнув часок в паровозной будке, прямо на полу, снова был на ногах. Щеки его покрылись серебристой щетиной, глаза ввалились.
Александр Яковлевич, заметив, как старший машинист с трудом разгибает спину, укоризненно покачал головой:
– Вот что, друг, иди-ка побрейся и дома отдохни по-человечески. А то Лиза захочет поцеловать, все губы исколет.
Сергей Александрович расправил плечи, провел ладонью по лицу сверху вниз, словно разглаживая морщины, ответил бодрясь:
– Сделаем дело – отдохнем.
Чистяков бросил на верстак молоток.
– Ты что, нам не доверяешь? – И сердито зашевелил усами… – Думаешь, без тебя дело станет?
– Не станет, а задержится, – спокойно возразил Круговых. – Сейчас каждая рабочая единица на счету.
Чистяков повернулся к Колосову и к своему помощнику, как бы призывая их в свидетели, и кивнул в сторону Круговых:
– Глядите-ка: единица! Да ты со вчерашнего дня – нуль. Понял? Заявляю категорически: либо ты идешь отдыхать, либо мы уходим с паровоза. Один работай.
Сергей Александрович пытался отшутиться, но Александр Яковлевич был неумолим:
– Или ты или мы!
Круговых солидно откашлялся, прочищая голос, строго оглядел своих товарищей, что-то хотел сказать, но вместо этого махнул рукой и, по-стариковски шаркая подошвами, направился к выходу.
На другой день явился начисто выбритый и посвежевший.
– Теперь ты похож на старшего машиниста, – улыбнулся Чистяков. – А вчера – никакой солидности!
Валерий Зорин приходил на работу утром и уходил по сигналу деповского гудка. Работал усердно и, словно не замечая общей отчужденности, пробовал шутить. К Сергею Александровичу обращался с подчеркнутой предупредительностью. Если случалось, что старший машинист один принимал тяжелую деталь, он оказывался рядом. Торопливо помогал.
Несколько раз пытался завязать с ним разговор, но Круговых хмурил брови и становился неприступным, колючим.
– Сергей Александрович, – лебезил Валерий. – Потребовали бы слесарей – пусть делают. Зачем надрываться? У вас и так здоровье неважное.
– Ты чего о моем здоровье печешься? Мне не жениться.
– Жить каждому охота: и старому и молодому.
– Вот и живи. Кто тебе мешает?
Попытался Валерий подъехать к Колосову, но тот обжег его ненавистным взглядом, и Зорин невольно попятился от него. Однако ни на кого ни разу не обиделся. С него, как с гуся вода.
– Завидую таким твердолобым, – усмехнулся Чистяков, когда не было Валерия поблизости. – Ничем не проймешь. Такой долго проживет.
– Если шею не свернут, – вставил Колосов.
– На кой бес нам такие люди? Какой от них прок, – рассуждал Александр Яковлевич. – Иной год, бывает, цветут в огороде огурцы, желто кругом – красиво, а зародышей ни одного. Пустоцвет и баста!
В субботу за полчаса до конца смены в «Таганай» заглянул Торубаров. Прошел мимо Зорина, как будто не замечая его, а со всеми другими поздоровался.
Колосов в это время, зажав в тисах болт, «расхаживал» резьбу.
Увидев Тихона, он еще ниже склонился над верстаком. Неудобно перед соседом, что паровоз в «Таганае», словно по его вине это случилось. Но Торубаров подошел к нему и хлопнул по плечу:
– Молодец, солдат. Хотя и не моряк, а душа у тебя компанейская. Друзей в беде не оставляешь, – и, понизив голос, спросил: – Устал?
– Устал, – признался Николай.
На простоватом широкоскулом лице Тихона расплылась улыбка:
– Смотрю я на вас и завидую – какие вы дружные. Вам бы только от одного человека избавиться и можно бороться за звание бригады коммунистического труда.
– У нас в депо уж одна борется, достаточно, – съехидничал Зорин. Торубаров не отозвался. Ну, его к черту, этого Зорина. Говорить с ним, что бревно дразнить. Тихон залез под паровоз и пробыл там минут десять.
– Зачем он приходил? – спросил Колосова Сергей Александрович, когда Торубаров ушел.
– Известно зачем, – ответил за него Зорин, – посмотреть и в «Крокодил».
Чистяков сплюнул на пол:
– Глаза у тебя, Зорин, как кривое зеркало. Видят шиворот-навыворот.
14
В субботу после смены, не переодеваясь, собрались в цеховом красном уголке подвести итоги за неделю. Анатолий Избяков сел за стол, покрытый красной, с мазутными пятнами скатертью, вытащил из кармана сложенную в трубочку тетрадь. Подождал, когда все рассядутся. Не было только Савельева. Ему надо во Дворец культуры, вот и пошел переодеваться.
– Что ж, – начал Избяков, ребром ладони разглаживая на столе тетрадь. – Давайте поговорим о делах. Соревнуется наша бригада за звание коммунистической. Каждый день газеты приносят вести: все новые и новые коллективы удостаиваются почетного звания.
– В электровозном депо после нас организовалась, а у них дело скорее будет, – вздохнул Хламов.
Его перебил Коршунов.
– Что ты равняешь? Там передовая техника и люди почти все со средним образованием. А мы бочки с дымом ремонтируем.
С места поднялся Торубаров.
– Опять свое заладил: отношение, отношение. Вот что, бригадир, пора понять: с этим составом бригады нам не видать почетного звания, как акуле своего носа. Надо решать категорически.
Карие глаза Избякова сузились, на скулах запрыгали желваки.
– Кто еще играет отбой? – спросил он, повысив голос. – Отвечайте прямо!
Между прочим, если бы такой разговор состоялся дня два назад, то Избяков мог бы поддержать Тихона. Прав Торубаров, что в бригаде есть тяжелые люди, вроде Коршунова или, скажем, Савельева. Но вчера его позвал к себе Данилюк, и состоялась задушевная беседа. Все выложил ему бригадир, все свои сомнения высказал. Савельева из компании Зорина не вытянешь, не учится. Коршунов тоже учиться не хочет.
– Пусть убирают из бригады, – заявил Избяков, – иначе дело не пойдет.
Данилюк покачал головой и спросил в упор:
– А их куда? Давай-ка пораскинем мозгами. Куда: мы их денем? На луну проводим? Или будем плодить душевных уродов? Нет. Так, друг, дело не пойдет. За человека бороться надо.
Сейчас, поглядывая на слесарей из-под своих нахмуренных бровей, Избяков думал: вот они все перед ним, как на ладони. Каждого знал хорошо, у каждого свои странности, свои наклонности. Разве с этим не будешь, считаться?
Взять хотя бы Торубарова. Дисциплинированный, ничего не скажешь. Решили в бригаде: освоить специальность обмотчика. Осваивает. Решили учиться. Тихон поступил в девятый класс. Если коллектив решит – все сделает, что в его силах. Но есть замашка такая – с плеча рубить. Он, как железо в кузне: накалишь – шипит, а опустишь в воду – станет нормальным и твердым. Подходец к нему надо иметь, да еще какой. У Коршунова семья большая, да еще участок для дома получил – строиться начал. Какая учеба?
Но Савельев, пожалуй, повреднее.
– Так ты, Тихон, предлагаешь избавиться от нерадивых? – задумчиво спросил Избяков.
– А сколько можно с ними канителиться? Не хотят уважать коллектив – пусть убираются с нашей дороги, по-старому живут.
– Эх, ты, торопыга. Хочешь – раз, раз и готово. За человека бороться надо, – и уже не замечая того, что он повторяет парторга, Избяков говорил все более убежденно: – Спросите садоводов. Они никогда сразу не выбрасывают засыхающее дерево из сада, удобряют его, усиленно рыхлят вокруг него, поливают. Смотришь и спасли дерево. Опять зазеленело. Давайте и мы попробуем на Савельева подействовать.
– Прутьев бы ему всыпать, – буркнул Торубаров.
В это время зашел Савельев и разговор прервался. Савельев был в новенькой шинели с начищенными до сияния пуговицами. Он прошел вперед, сел в первом ряду.
– Постой на ногах! – строго потребовал Избяков. – О тебе разговор.
Савельева ничуть не удивил окрик бригадира. Он встал и, зная, как поступают в тех случаях, когда виноват, повернулся лицом к товарищам и обезоруживающе улыбнулся, как бы предложил: «Давайте, ребята, продирайте меня с наждачком, как положено». Но прошла минута, ребята молчали. За дверью слышались удары кувалды и потрескивание электросварки. Скрипнул стул под Торубаровым.
Тишина затянулась, раздражая Евгения.
«Что молчат? – думал он. – К пяти часам мне надо быть на занятии литобъединения, а они тянут, еще и опоздать можно».
– Давайте, ребята, чего молчите? Я тороплюсь, – Евгений для выразительности черкнул ребром ладони по горлу. – Во как!
– Ты сам себя задерживаешь, – спокойно сказал Избяков. – Мы ждем, когда ты начнешь.
– Я? – искренне удивился Савельев. – А что мне говорить?
– Тебе виднее.
– Да что там рассуждать! – крикнул Торубаров. – Ставьте на голосование, быть Савельеву в бригаде или нет. – И не обращая внимания на знаки, которые подавал ему Избяков, продолжал: – Довольно! Видите ли, ему некогда, он нам снисхождение делает, что присутствует здесь. Подумаешь, талант выискался!
«Что они сегодня взъелись? – забеспокоился Савельев. – Ну, бывают у меня промашки, не без этого. А Торубаров святой, что ли? А тоже больше всех кричит – «довольно!» А что если исключат из бригады?» – думал он, встречаясь с холодными, отчужденными взглядами товарищей. Тогда ему в литобъединении лучше не показываться. Сегодня он хотел рассказ прочитать. Вот неудача. Из жизни бригады коммунистического труда. Сам редактор молодежной газеты поручил ему как члену бригады. Узнает, что исключили, скажет достукался.
Савельев попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, растерянной.
– Если надо, товарищи, я задержусь, – проговорил он, пытаясь взять себя в руки. – Можно даже совсем не ходить.
– Это мне уже нравится, – похвалил Хламов. – Может, вообще Женька неплохой парень, хлопцы, а?
– И ты веришь ему? – снова выкрикнул Торубаров. – Артист. У Зорина научился, у закадычного.
С места закричали:
– С Зориным дружбу долой.
– Учиться на обмотчика.
– С Люсей Беловой у тебя как?
Раз требуют, значит не исключат, – немного отлегло от сердца. И взгляды потеплели. Перед такими кривить душой нельзя. Иначе навечно от себя оттолкнешь.
– Ребята, друзья, честное слово, – голос у Савельева дрогнул. – Честное слово, не подведу вас больше. И Зорина к черту. Я же всегда с вами, только прошу, очень прошу об одном. О Люсе не надо. Сам разберусь.
– Обожди, – остановил его Избяков – сам ты слишком долго разбираешься. Так не пойдет.
Савельев вздрогнул и сел: туговато приходится. Видно, всерьез за него взялись.
– О Савельеве на сегодня хватит. Посмотрим, как будет себя вести, – предложил наконец Избяков и, не встретив возражения, объявил: – Перейдем ко второму вопросу. Давай, Торубаров, докладывай. А ты, – он обратился к Савельеву, – можешь идти на занятия.
Савельев на цыпочках вышел из красного уголка и уже не слышал, о чем докладывал Торубаров.
* * *
Тягучие, хмурые мысли потянулись в голове Савельева, как тянутся облака по тусклому небу. Нескладно как-то у него все получается. Почему? Первый раз подумал о том, что людям приходится терпеть много неприятного от того, что иные делают такое, что вредит другим, заботясь только о себе самом. Не будь его и Коршунова, бригаде давно бы уже присвоили звание коммунистической. Хорошо Избякову с Хламовым, им нечего раскаиваться в своих поступках. Вот еще Колька Колосов такой же. Легко им, наверно, живется. Скоро все в бригаде пятый разряд обмотчика получат, в электровозное депо перейдут. А он не заметил, как остался на междупутье. Он был похож сейчас на пассажира, опоздавшего на поезд. С багажом в руках носится по перрону, все еще не желая верить, что последний вагон скрылся за поворотом. «Надо по-серьезному разобраться в самом себе».
Навстречу по тротуару шел Колосов. Уже дней пять его койка в общежитии пустовала. Савельев как-то поинтересовался о нем у Зорина, тот зло ухмыльнулся:
– У будущего тестя доверие зарабатывает.
Сейчас Колосов был в рабочей одежде, сбоку висела «сержантская» сумка, в которой он носил на работу еду. Евгений остановил Николая и с невинным видом спросил:
– Ты где по неделям пропадаешь? Скажу коменданту – другого вселят, койка-то пустует. Каково мне одному с моряком?
– Где мне пропадать – на паровозе, – ответил Колосов, не чувствуя подвоха. – Сами восстановительный ремонт делаем. Сергей Александрович хочет за семь суток закончить.
Савельев недоверчиво покосился на товарища:
– Да ну? А сейчас откуда шагаешь?
Николай пожал плечами, пытаясь уклониться от ответа, побоялся, что Савельев не так его поймет. Тряхнул сумкой, там загремело.
– Камни, что ли?
– На абразивный завод ходил.
Савельев догадался, для чего эти камни, покачал головой:
– Мало вам одной аварии! Никак не угомонитесь со своим машинистом. Опять тебя за абразивом послал?
– Нет, я сам. Он мне отдохнуть велел, а я туда. Серые глаза Колосова возбужденно заблестели, и он доверчиво наклонился к Савельеву:
– Знаешь, Женька, по-моему затея с колодками стоящая. Вот увидишь, все равно заплавим абразивы в чугун. Это ж целая революция на транспорте будет! Обточка на ходу.
Оглядевшись по сторонам, раскрыл сумку, словно в ней лежали не запыленные камни, а золотые самородки, тихо произнес:
– Я вот опять несколько тугоплавких марок подобрал для пробы. Из тех, какими победитовые резцы затачивают. В паровозной топке их испытаю. Как подберу такой, который не расплавится, так Сергея Александровича порадую. Сейчас ему не до этого, ночует около паровоза.
– Долго еще на ремонте простоите? – справился Евгений.
– Суток на трое хватит. Сорокин слесарей не дает. Говорит, сами натворили, сами и расхлебывайте, а Сергей Александрович знаешь какой – не пойдет на поклон к начальнику.
– А Валерий бывает?
Колосов нахмурился:
– Этот лишнего не переработает. У него рабочий день в законе – семичасовой. А сегодня суббота, после обеда ушел.
Савельев взглянул на часы: до начала занятий литобъединения оставалось десять минут. Надо торопиться. Его рассказ одобрят на обсуждении, тема актуальная, а через неделю будет читать в газете свое первое произведение. Сколько мечтал об этом! Редактор говорил, что сейчас нет материала о бригадах коммунистического труда. Этого момента терять нельзя.
– Так ты говоришь, Зорин сегодня ушел с обеда? – с расстановкой, как бы взвешивая каждое слово, спросил Савельев.
– Чего ты о нем заладил? – поморщился Колосов. – Ушел и ушел. Что от него путного дождешься?
– Ну, тогда вот что, – вдруг решительно сказал Савельев. – Веди меня к своему паровозу. У меня шестой разряд. Что-нибудь полезное сделаю. Только минутку обожди, сбегаю переоденусь.
В душевой открыл ящик, где хранилась спецовка, быстро оделся. Чистую одежду оставил в душевой, и сразу на душе стало легко. О занятии литобъединения не тужил. Успеется. Теперь ему стало казаться, что его рассказ вовсе не так уж хорош. В нем все чересчур гладко. Все члены бригады сознательные, сразу же стали перевыполнять производственное задание и поступили учиться в вечерний университет. И конфликт взят обычный – о борьбе с косностью и бюрократизмом. Теперь он напишет о том, как коллективом перевоспитывался несознательный член бригады. Не беда, что в герое рассказа узнают самого автора.
Насвистывая, заспешил к «Таганаю», где ожидал его Колосов.
Из депо слышались громкие голоса, частый стук молотков, гул наждачной машины. Около паровозного бруса Колосова и Савельева встретил машинист Чистяков.
– А вы говорили Савельева не будет. Вот он! – громко объявил он, подкручивая рыжий ус. И протянул Евгению жесткую ладонь. – Дай пять за это! Хвалю.
Савельев поднял глаза и у него вырвался вздох.
У паровоза Круговых работала вся бригада, даже Коршунов был здесь. Каковы хитрецы! Вот о чем они говорили без него! Никто не удивился его приходу, у каждого было свое дело.
Подошел Избяков, незаметно ободряюще пожал руку, поинтересовался:
– А занятие не состоялось?
Савельев, улыбнувшись, махнул рукой: мол, не стоит об этом! Парень чувствовал в себе прилив сил. Казалось, заставь поднять поршневой шатун – поднимет. И радостно было от теплых взглядов товарищей, от того, что он оказался со всеми вместе.
– Разговоры потом, бригадир. Давай работы, – сказал Савельев, настраиваясь на свой обычный тон.
– Становись на экипаж с Торубаровым.
Савельев взглянул на Тихона. Тот насторожился.
– Неспроста явился, чует моя душа, – покачал он головой.
– Брось, Тихон, подколки, – пробовал унять его один из слесарей. – Этак ты человека совсем с толку собьешь. А он с открытой душой.
– Откуда тебе известно? – не унимался Тихон.
– Торубаров, довольно! – прикрикнул Избяков.
– Что вы напустились на меня? – огрызнулся тот. – Я Савельева лучше вас знаю. Зорин его нанял вместо себя. Шестерка он его.
Савельев почувствовал, как отливает от лица кровь. В глазах потемнело. Он сжал в руке гаечный ключ и шагнул вперед.
– Кто я, шестерка?
Но в ту же секунду его сзади стиснули за плечи.
– Махать ключом не разрешено техникой безопасности, – сказал Чистяков. – Положи инструмент на место.
Савельев бросил ключ на пол и, вырвавшись из цепких рук машиниста, побежал к выходу. К черту всех, он не позволит над собой издеваться! Обида захлестнула его до краев.
