Текст книги "Разные судьбы"
Автор книги: Михаил Колягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
6
Пять лет назад Сергей Александрович вместе с Чистяковым довели межподъемочный пробег своего паровоза до ста тысяч километров. Это был выдающийся трудовой подвиг. Их наградили орденами. Нелегко заслужить почетное звание – новатор. Без применения нового, чего-то «своего» разве можно было превысить почти в три раза установившиеся годами нормы?
«Своим» тогда у Круговых было отточка на ходу бандажей ведущей оси. На эту ось направлена наибольшая нагрузка машины, она быстрее и стирается.
Сергей Александрович установил на раму деревянный брус с прикрепленными к нему наждачными камнями. При вращении колеса выступы проката стачивались наждаком. Но это приспособление можно было использовать только для безгребневых бандажей. Прошлый год стало известно – паровоз курганского машиниста Утюмова проработал без подъемки сто десять тысяч километров. Добился он этого при помощи специальных профильных колодок из абразива. Но что под силу знатному машинисту – для других оказалось нелегким делом. Колодки требовали тщательного ухода. Малейшее упущение грозило аварией в пути. Тогда у Сергея Александровича возникла мысль: закладывать в колодку абразив при ее отливке.
– Совсем простая вещь! – подумал Круговых, намереваясь сразу же идти в технический отдел, но эта самая простота заставила его насторожиться.
– А почему раньше никто не мог додуматься?
И он решил сначала испытать сам. Договорился со знакомым литейщиком. Тот разрешил ему в свою смену производить опыты в литейной. Вместе с Колосовым заложили в форму для тормозной колодки куски абразивов и, дождавшись очередной плавки, залили. Но… наждачные камни, едва прикоснувшись к жидкому металлу, расплавились, а остыв, превратились в стекловидный шлак.
– Вот в чем загвоздка, – задумчиво проговорил Круговых, вытирая ладонью потный лоб.
Колосов был огорчен не меньше машиниста. Он с сердцем бросил тяжелую колодку на кучу формовочной пыли и с дрожью в голосе спросил:
– Как же мы теперь зоринские ошибки будем исправлять, прокат-то возрастает?
Затея казалась заведомо безнадежной, но Сергей Александрович продолжал искания. Пробовал несколько остужать чугун перед тем, как залить в форму, обкладывал наждачные камни асбестовой прокладкой, но абразив плавился. И разница в температурах плавления небольшая, каких-то сто градусов.
Посещения литейной пришлось неожиданно прекратить. Однажды в дверях встретил литейщик.
– Извините, Сергей Александрович, мне запретили вас сюда пускать. Видите? – он показал на дверь. – Даже табличку повесили: «Посторонним вход воспрещен!» Сорокин дознался. Премиальных меня за месяц лишил.
Литейщик виновато улыбнулся, взялся за дверную скобу:
– Так что добивайтесь разрешения у начальника. Дадут бумажку, милости просим.
Когда прокат достиг пяти миллиметров, Сергей Александрович решил установить пока колодки Утюмова. При сдаче смены посоветовался об этом с Чистяковым, тот долго молчал, косил глазами вниз, стараясь разглядеть кончики своих усов.
– Больно рискованное дело, – сказал он наконец, – работали бы мы с тобой в две смены, как раньше, разговаривать нечего – проследим. А вот Зорин.
– Скажем ему, чтобы повнимательнее был. Из-за него ведь вся канитель. Еще бы месяца два сроку, может быть, что-либо понадежнее придумали, а сейчас время не терпит.
– Да, – произнес Чистяков, скручивая пальцами в кольцо рыжий ус, – другого выхода я не вижу. Давай попробуем. А начальство как на это дело посмотрит?
Круговых удивленно посмотрел на сменщика, как бы говоря этим: «Наивный человек! Кто захочет добровольно свою голову под топор подставлять? Ведь колодки Утюмова запрещены?»
Чистяков снова задумался.
– Задача. Знаешь, Сергей, – вдруг оживился он, – поговорим с Данилюком. Он, по-моему, неплохой мужик.
– Сам разговаривай, – отмахнулся Круговых. – Я от нового секретаря ничего путного не жду. Весь он какой-то бумажный. На каждый день у него листок готовый.
– Ладно, поговорю, – согласился Александр Яковлевич. – Кстати, поближе познакомлюсь с ним.
На промывке заготовленные ранее колодки Утюмова были установлены. За шесть рейсов прокат на колесах уменьшился на три миллиметра. Об этом, кроме Данилюка, никто в депо не знал. С Зорина тоже взяли слово держать язык за зубами, чтоб не проговорился отцу.
Однажды, когда паровоз был на поворотном угольнике, подошел Сорокин. Срезал с бандажа сталь и завернул кусок металла в бумажку.
– Это зачем? – поинтересовался Сергей Александрович, подозрительно поглядывая на инженера.
– Анализ произведем, досконально, – любезно ответил Сорокин. – Мы предполагаем, что вас качество стали подводит. Надо же как-то выручить знатных машинистов.
– Ладно, производите, – согласился машинист, пряча усмешку. «Еще пару рейсов и можно снимать колодки, – подумал про себя Круговых, – а там подумаем над тем, как продолжать изыскания».
Сдавая паровоз Зорину, он еще раз наказал ему:
– На каждой остановке обязательно болтики подкрепляй. Выскочит колодка, затянет тормозную и триангель под колеса, там до беды недалеко.
Валерий кивал головой и, как обычно, насвистывал про себя, помахивая в такт молотком. Сергей Александрович поглядывал на него, морщился от досады. Досталось чадо на паровоз! Он давно собирался сходить к начальнику депо и по-товарищески поговорить с ним о его сыне, да, как-то все не находил время.
7
Даша собиралась во Дворец культуры. Сегодня встреча нового тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Она надела зеленое из легкой шерсти платье. Это платье месяц назад подарил отец, когда ей исполнилось девятнадцать лет. Даша залюбовалась своим отражением в зеркале, внимательно разглядывала себя, каждую черточку в отдельности. Одна коса была уже заплетена, а вторая рассыпалась по груди черным веером. На Дашу удивленно смотрели продолговатые карие глаза. Притухшая, чуть раздвоенная верхняя губа придавала лицу такой вид, словно Даша на кого-то сердилась. Немного смущал нос. Он казался широковатым. Девушка улыбнулась, на щеках появились ямочки. Даша погасила улыбку, проговорила вслух:
– Хороша! Правда?
Она повернулась к зеркалу в профиль и, кося глазами, медленно, словно очерчивая контуры фигуры, провела ладонью от шеи вниз. И по мере того, как ладонь двигалась, у Даши возникало новое, неизведанное ранее чувство, словно это была чужая рука. Потом она присела на стул и, прижав руки к груди, долго слушала упругие толчки сердца.
– Що з тобой, не захворала?
Даша вздрогнула от неожиданности, повернула к матери вспыхнувшее румянцем лицо, будто ее уличили в чем-то недозволенном.
– Нет, мамочка, я здорова. Замечталась только.
Елизавета Ильинична дотронулась до плеча дочери.
– Что с тобой, доню? – переспросила она.
– Да, так. – Даша не вставая, обняла мать за талию, прижалась к ее мягкому бедру. Слышно было, как поскрипывали часы на стене, и гремел, чем-то играя, котенок на кухне.
– Ты, мама, красивая! – чуть помолчав, проговорила Даша. – А я на тебя похожа. Правда?
– Правда, – ответила Елизавета Ильинична, перебирая пальцами волосы дочери.
– Серьезно, мамочка, посмотри!
Даша вскочила со стула и потянула за собой мать ближе к зеркалу.
– Глаза такие же, лоб. Даже волосы одинаковые. Вот только я не хочу быть полной.
– Не загадывай, доню, какое счастье достанется. Иной муж до щепки высушит.
– Стану я этого дожидаться! – горячо возразила Даша. – Провожу такого мужа на все четыре и дело с концом.
– Ишь, прыткая какая! Не так это просто. Жизнь сложнее, дочка, чем ты думаешь.
На кухне что-то загремело.
– Разыгрался, бесенок, – проговорила Елизавета Ильинична, отстраняя дочь. – Еще посуду перебьет.
И ушла.
Даша снова приблизилась к зеркалу, принялась заплетать косу. Теперь на нее смотрело серьезное лицо с задумчивыми глазами. А кто будет ее суженый? Никто ей не нравился. Разве ж Колосов. Самое хорошее в прошлом связано с ним. Сколько вместе исходили лесных троп! Ему она могла рассказать про свои обиды, пожаловаться на учителей, порой даже на родителей. Вот кого можно полюбить на всю жизнь.
Взглянув на часы, Даша заторопилась. Пора во Дворец. «Надо как-нибудь поговорить с Николаем, – подумала Даша, – а то последнее время мы отдаляться друг от друга стали».
Зал Дворца встретил девушку многоголосым шумом. Нарядная елка посреди зала и бурливая река улыбок теплой волной захлестывали каждого нового человека, подхватывали в общий водоворот праздничного веселья.
Разговаривали громко, смеялись. Просто от того, что было весело и хотелось смеяться. Ведь сегодня праздник.
Духовой оркестр заиграл вальс, и десятки пар закружились в танце.
Перед Дашей очутился Валерий:
– Разрешите на один вальсок?
После вальса танцевали танго, потом хороводную польку. С Валерием было легко танцевать, он без умолку шутил.
– Приглядись вон к той паре, – говорил он. – Видишь, как он держит девушку? Будто тысячерублевую вазу из хрусталя. А ту, в голубом платье, мне просто жалко. Могу поспорить – у нее уже синяки на плечах.
Даша смеялась. В перерывах между танцами Зорин куда-то уходил, возвращаясь все более веселым. А когда до встречи нового года осталось несколько минут, Валерий пригласил:
– Пойдем, Даша, в буфет. Поднимем вместе со всеми традиционный бокал.
В это время Даша увидела Николая. Прислонившись плечом к стене, он смотрел на танцующих. Валерий проследил за взглядом девушки, понимающе подмигнул ей:
– Вот оно что! Ну, что ж, парень, что надо. Мой друг. – Последние слова были сказаны таким тоном, словно то, что Николай его друг, было самым лучшим качеством Колосова.
Даша сама подошла к Николаю, взяла его за плечи:
– Пойдем, Колька, покружимся.
Николай танцевал неуклюже, часто наступал ей на ноги. От этого чувствовал себя неловко. Даша старалась не обращать внимания. После призовых танцев к ним опять подкатился Зорин. В руках у него была коробка с новогодним тортом.
– Вам повезло, приз мой, – сказал он, переводя дыхание. – Старался, как дьявол.
Он протянул им разукрашенную лентами коробку:
– Примите от меня этот подарок. Желаю вам хорошей дружбы.
Даша заметила, как побагровело лицо Николая, а в глазах вспыхнула ненависть. Даша торопливо взяла из рук Зорина торт.
– Спасибо, Валерий.
Домой возвращались втроем. Валерий болтал. Николай всю дорогу не проронил ни слова. У калитки своего дома Даша сказала Николаю:
– Приходи завтра, угощу чаем и тортом. Ладно?
8
У старшего Зорина был свой стиль руководства. Два дня в месяц отводил на осмотр хозяйства. Более частые встречи с рабочими влияют на авторитет руководителей. Примелькаешься – и станешь обычным, повседневным человеком. Да и недостатки свежим глазом лучше заметить.
Он знал, что после каждой проверки подчиненные начинали «разворачиваться» – нажимать на план, наказывать нерадивых. С собой в обход он брал «деповскую верхушку»: своих заместителей, инженера, нескольких машинистов-инструкторов. Обычно, в его свиту входили и «народные представители»: секретарь парторганизации и председатель месткома. А в цехах к этому хвосту пристраивался еще и мастер. Зорину была приятна напряженная сосредоточенность людей, вызванная его приходом, когда каждое брошенное им слово считалось приказом и тут же принимались меры к его исполнению. Заметив недостатки, он не делал замечания виновному, а, повернувшись к сопровождающим, говорил:
– Вот видите: пока вас носом не ткнешь – не сделаете.
На другой день после обхода Зорин созывал совещание командного состава депо, где детально разбирались результаты проверки. Тут же секретарь Зорина зачитывала приказ о наказании виновных. Так продолжалось годами.
В управлении дороги Зорина ценили.
Владимир Порфирьевич был настолько убежден в безупречности избранного им метода руководства, что не хотел слушать никаких замечаний по этому поводу. У него всегда веский аргумент:
– Мое депо несколько лет передовое на дороге!
Секретарю парторганизации и председателю месткома, Зорин часто говорил так:
– Вы люди временные, завтра вас переизберут и вы в стороне. А мне отвечать. Так лучше уж разрешите мне поступать так, как я считаю нужным. Не первый год в депо. За двенадцать лет сменилось около десятка парторгов и профоргов, а Зорин, слава богу, на месте.
Но с появлением нового секретаря парторганизации Владимир Порфирьевич стал испытывать беспокойство, почувствовал, что его власть под угрозой. Правда, Данилюк за четыре месяца ни разу не вмешивался в административные дела, но Зорин видел: парторг во многом не согласен с ним. Не ходил с ним в обход, а последнее время стал «бойкотировать» и «разгонные» совещания. До реорганизации политотделов на железной дороге Данилюк занимал там ответственную должность. По образованию он был вагонник. Однако в паровозном деле разбирался. В присутствии парторга начальник депо чувствовал себя стесненно. Ему как будто переставало вдруг хватать воздуха. Не нравилось ему это, злился, думал упорно: «Черт знает что такое, надо объясниться, выяснить отношения. Нельзя так работать!».
Объяснение все-таки состоялось. Как-то Сорокин позвонил по телефону и с придыхом сообщил в трубку:
– Встречайте парторга, опять не в духе.
Данилюк стремительно вошел в кабинет и без обиняков спросил:
– Почему забираете с участка паровоз Круговых?
– Прежде всего, здравствуйте, – сдерживая себя, сказал Зорин, – мы с вами сегодня еще не виделись. Садитесь.
Данилюк сел на диван, отдышался. С минуту слышал гулкие, ощутимые удары в сердце. Пришел сюда с экипировочного пункта, куда его срочно вызвал машинист Чистяков.
Зорин отодвинул в сторону бумаги, поднял на парторга глаза.
– Чем вы так обеспокоены, Семен Данилович?
– Как чем? – живо отозвался Данилюк. – Круговых с Чистяковым на всю страну объявили о своих обязательствах. Это же вам известно лучше, чем кому-либо.
Правая бровь Зорина задергалась над прищуренным глазом.
– Предположим.
– Но вы своим решением фактически срываете выполнение взятых обязательств.
Зорин как можно спокойнее объяснил:
– Видите ли, Семен Данилович, вы здесь заметили только политические обстоятельства, а у нас, специалистов, есть технические основания для такого решения.
– Какие?
– Прокат бандажей на паровозе Круговых угрожающе возрастает. Я не могу допустить, чтоб дело дошло до аварии. Я отвечаю за этот паровоз, за депо, за жизнь людей. Вот так, дорогой Семен Данилович.
Такие доводы, казалось бы, должны были обезоружить Данилюка, но неожиданно он предложил:
– Давай, Владимир Порфирьевич, поговорим с тобой по душам. Как коммунист с коммунистом.
Зорин беспокойно заерзал на стуле.
– Как-нибудь в другой раз. Текучка, понимаешь, заела. Уйма приказов из Управления дороги накопилась. График на утверждение представили…
– А может, поговорим все-таки? – упрямился Данилюк. – Есть дела важнее всех текучек.
– Ну, что ж, – сказал Зорин, как человек, которого вынудили к этому. – Если настаиваешь – давай.
– Прежде всего, – начал парторг. – Зачем вам нужно ставить паровоз Круговых на подъемку раньше времени?
– Я уже объяснил: на этом паровозе быстро возрастает прокат бандажей. – Зорин иронически усмехнулся, намекая, что Данилюк не паровозник. Но встретившись с пристальным взглядом парторга, уселся в кресле по-удобнее, приготовившись к длительному разговору.
– Для предохранения порчи железнодорожных путей существуют нормы предельного проката бандажей. Кроме того, при работе машины срабатываются детали. Ну, причины бывают разные: плохой уход со стороны паровозных бригад, металл недоброкачественный попадается. Все это вместе взятое вынуждает нас…
– Минуточку, – мягко перебил его Данилюк. – Извините, но паровоз Круговых в отличном состоянии. Предельный прокат – семь миллиметров, это я знаю. А на этом паровозе – всего два.
Зорин вскочил с кресла. Лицо покрылось красными пятнами.
– Как два? Мне докладывали – пять.
– Было пять, а теперь два, – объяснил Данилюк. – Это же Круговых.
– Ничего не понимаю, – развел руками начальник депо. – У меня анализ бандажной стали есть. Не соответствует она своему качеству.
Дрожащими руками Зорин стал рыться в бумагах. От волнения не мог найти нужный листок. Наконец, найдя его, бросил на край стола:
– Вот, смотрите. Сто тридцать единиц по Бринеллю.
Данилюк достал из бокового кармана кусок желтой чертежной бумаги, подал Зорину:
– А у меня другое – двести двадцать. Сам производил.
И не дав Зорину опомниться от смущения, заметил:
– Может быть, ваш анализ ошибочно взят с другого места? Кому вы поручали?
Зорин вспылил:
– Вы считаете, в депо вредители работают?
– Лишнее говорите, Владимир Порфирьевич, – твердо сказал Данилюк. – Просто есть люди, которые заблуждаются.
Вошел Сорокин. Он сделал несколько робких шагов, остановился. В руке держал неизменный блокнот в зеленом переплете.
– Ну, Геннадий Федорович, – зло усмехнулся Зорин, – какие новости? Опять что-нибудь угрожающее откопал?
Хорошо знал: чтобы он сейчас ни сказал этому человеку, все останется без ответа. Можно было, не сдерживаясь в выражениях, сорвать на инженере накипевшую злобу. Смущало только присутствие Данилюка.
Сорокин стоял не шевелясь, втянув голову в плечи. Только оттопыренные уши шевелились. У Данилюка, наблюдавшего за этой сценой, все внутри рвалось от смеха.
– Как это получилось? – ярился Зорин, обращаясь к Сорокину. – Как, я спрашиваю?
Тот развел руками:
– Не знаю, Владимир Порфирьевич. Круговых какие-то колодки из абразива поставил.
– А анализ?
– Так вы же сами, Владимир Порфирьевич…
– Не мели языком, козявка! – взревел Зорин. – Я тебя из грязи вытащил, чтобы ты мог показать себя в моем депо. Все от тебя отказались. Не инженером тебе работать… – начальник депо сплюнул прямо на пол. – Иди отсюда. Духа твоего не могу выносить.
Сорокин, пятясь, выскочил из кабинета. Зорин вытер платком пот с лица и, устало вздохнув, опустился в кресло, чувствуя себя утомленным до крайности.
– Что же теперь прикажете делать? – устало спросил Данилюка.
– Приказывать не имею права, а посоветовать могу. Во-первых: сейчас же взять на канаву паровоз строителей.
– Комиссия была?
– Никаких комиссий. Горком поручил самим на месте разобраться. Во-вторых: помочь Круговых выполнить его обязательства.
– Все? – сморщился Зорин, словно проглотил горькую таблетку.
– И последнее, – несколько смешавшись, продолжал Данилюк, – в интересах дела, я думаю, надо вашего сына на другой паровоз перевести.
Зорин насторожился.
– Жаловались на него?
– Круговых не из кляузников. Сам вижу.
– Кого же вы имеете в виду на его место?
– Колосова. Знаете такого?
Зорин отрицательно покачал головой: нет, не знаю.
– Недавно из армии. Там курсы машинистов закончил. А до этого с Круговых помощником ездил.
– Выходит: все Зорины ничего не стоят, – с горечью сказал начальник депо. – И отец. И сын. А у него дед без малого полвека на паровозе проработал.
– Да, с сыном у вас, Владимир Порфирьевич, нехорошо получается. На хлипком пути он у вас, вот в чем беда.
– Уже успели заметить? Быстро, – усмехнулся Зорин. – Вот что значит политическое зрение. А я вот его двадцать два года, с самых пеленок вижу – и не заметил.
Зорин вздохнул:
– Что ж, Семен Данилович. Учту. Спасибо, как говорится, за науку.
– До свидания, Владимир Порфирьевич, о сыне я так, по-товарищески. Сами разберетесь.
После ухода Данилюка, Зорин сидел не шевелясь, уставившись в разрисованное морозом окно, за которым стонал ветром январский вечер.
– Так вот, оказывается, ты каков, товарищ парторг! – произнес он вслух. – Коготки показал? Посмотрим – кто здесь хозяин!
9
– Сережа, проснись, – повторяла Елизавета Ильинична, мягко дотрагиваясь до его плеча.
Сергей Александрович долго не мог прийти в себя.
Веки были тяжелые, открылись с трудом. Сквозь туманную пленку увидел жену. Она наклонилась над ним. Черные продолговатые глаза ее были наполнены тревогой.
Сергей Александрович вскочил. Сна как не бывало.
– Что случилось?
– Вызывают зачем-то. В чистой одежде…
Круговых почувствовал, как под сорочку пробирается дрожь, и сразу вспомнил:
– Сегодня в рейсе Зорин. Случилось что-нибудь?
Долго не мог попасть в рукава кителя. Пальцы не слушались. Наконец собрался и провожаемый все тем же тревожным взглядом жены вышел на улицу.
Холодные, равнодушные звезды переливались синеватыми огоньками. Над станционными путями висела серебристая от электрических огней туманная полоса. Громко скрипели колеса вагонов о настывшие рельсы.
Хотя Сергей Александрович торопился, дорога до депо показалась ему бесконечно длинной.
Рядом с конторкой дежурного в клубах пара едва виднелся паровоз. В нем шипело, с завыванием всхлипывал насос. Кроме дежурного, в конторке сидели начальник депо, Сорокин и ревизор по безопасности движения поездов Гусев. Лица их были серьезны и сосредоточены, словно в комнате был покойник.
– Что ты там намудрил? – спросил Зорин, едва Круговых переступил порог.
– А что случилось? – осведомился Сергей Александрович.
– Полюбуйся! Мимо, наверное, проходил?
– Весь низ под паровозом содрали, – пояснил дежурный. – Поезд на перегоне пришлось бросить.
– Эх, Сергей Александрович, – вздохнул Сорокин, – сколько раз предупреждал. Не хотел слушаться. Теперь вот расхлебывайтесь.
«А этому что тут надо? – с ненавистью подумал Круговых. – В каждую дырку суется».
Машинисту не терпелось осмотреть паровоз. Он спросил ревизора:
– Мне можно выйти к машине?
– Идите. Потом объяснение напишите, Завтра будем разбираться.
Валерий сидел в будке и читал газету. Старшего машиниста он встретил настороженно.
– Как же так? – спросил его Круговых.
– Себя спрашивайте. Наставили каких-то камней вместо чугунных колодок.
– Я же тебе наказывал за болтами поглядывать, – повысил голос Круговых, – а ты от сидения за целый рейс не оторвешься.
– А что вы на меня кричите? – поднялся Валерий. – Повыше нас есть. Разберутся, кто прав, кто виноват? – И насвистывая, стал слезать с паровоза.
Сергей Александрович тяжело смотрел ему вслед и с сожалением думал о том, что не потребовал раньше перевода Валерия на другой паровоз.
За углом конторки Валерия кто-то грубо дернул за рукав:
– Куда разогнался? Обожди.
Зорин обернулся и вздрогнул. Перед ним стоял Колосов.
– Чего тебе, пусти! – дернулся Валерий.
Но тот вцепился еще крепче.
– Не пущу. Давай побеседуем с глазу на глаз. Ты что, гад, людей топить задумал? А сам в старшие, – все ближе подступал Колосов. Теперь он уже держал Валерия за воротник телогрейки.
– Ты с ума спятил, что ли? – оправдывался Валерий. – Ей-богу нечаянно получилось. Недосмотрел.
– Нет, ты мне сполна ответишь за все подлости.
– Честное слово, не виноват, – лепетал тот, ему было трудно дышать. – Хочешь я батю попрошу защитить Сергея Александровича? Могу на себя всю вину принять.
Колосов замахнулся и хотел ударить Зорина, но в это время из конторки вышел Владимир Порфирьевич. Николай отпустил Валерия.
– Имей в виду, это еще не все, – прошипел Колосов. – За Круговых я из тебя душу наизнанку вытряхну.
– Вот увидишь, – заверил Валерий. – Полный порядок будет.
– Что за шум? – спросил подходя начальник депо. Навстречу ему шагал Валерий.
– Знакомься, папа, – как ни в чем не бывало сказал он. – Это мой лучший друг – Коля Колосов. Помнишь, я тебе рассказывал о нем? Вместе мучались в тайге.
– Вот он каков – Колосов! – протянул Владимир Порфирьевич, подтолкнул Николая ближе к столбу, где висела лампочка. – Орел! О тебе мне все уши прожужжали. И парторг, и твой машинист, и комсомолия. Все наперебой расхваливают. И подал руку:
– Здорово?
Колосов, пожав его руку, хотел было уходить, но начальник депо придержал его:
– Есть у тебя право управления паровозом?
– Есть.
– А что же ты не требуешь правое крыло? – удивился Владимир Порфирьевич.
– Когда надо – потребую.
– Ого! – улыбнулся начальник депо. – Ты, парень, с гонорком. Цену себе знаешь. Молодец! Уважаю таких.
– Это у него бывает, – заговорщицки подмигнул Колосову Валерий, не обращая внимания на его враждебный взгляд.
– Ну ладно, ребята, – устало вздохнул Владимир Порфирьевич, – вы разговаривайте, а я до дому. Надо отдохнуть немного. А завтра будем разбираться, что вы натворили на паровозе.
Но лишь только начальник депо отошел, «друзья» кинулись друг от друга в противоположные стороны.
«Жаль, что помешали, – сетовал Колосов, – надо бы ему как следует подвесить. Но ничего, не последний день живем. Обвинят Круговых – легко от меня не отделается».
На следующий день в красном уголке депо собрались почти все свободные от работы бригады. Оперативное совещание железнодорожников по разбору аварийных случаев похоже на товарищеский суд. Выступали на них все желающие, хотя судьбу обвиняемого решают члены комиссии, назначенные начальником отделения дороги. Как правило, решение оперативного совещания утверждается руководством. Найдет комиссия нужным отдать под суд или лишить прав управления паровозом и сядет машинист на скамью подсудимых или на долгое время простится с паровозом.
За спиной Сергея Александровича расположилась бригада Избякова, которая пришла в полном составе. Техническим экспертом был назначен Сорокин. Геннадий Федорович неторопливо подошел к фанерной трибуне, выложил из портфеля несколько отпечатанных на машинке листков, рядом положил свой неизменный блокнот.
– Успел досконально подготовиться, – заметил Савельев.
– А блокнот ему зачем? – поинтересовался кто-то.
– Ничего ты не понимаешь. В этом блокноте все грехи людские числятся, на каждую душу в отдельности. В нем вся сила нашего инженера. Как, скажем, у черта хвост. Отруби ему этот самый придаток и он превратится в обыкновенную овечку.
В зале засмеялись. Сорокин откашлялся, терпеливо ждал тишины.
– Товарищи! – наконец начал он. – Мне было поручено расследовать аварию, случившуюся на паровозе Круговых. Как специалист, я досконально, безо всякого, так сказать, пристрастия изучил все причины, сопутствующие вышеупомянутому случаю.
Любимое слово вызвало новую волну смеха. Кто-то спросил:
– А вы досконально не получали инструкций от вышестоящих?
Председательствующий Гусев постучал карандашом по столу:
– Товарищи, не перебивайте докладчика, – крикнул он, вытирая платком красное от напряжения лицо.
Сорокин говорил около часа. Говорил однотонно, словно читал назубок заученную лекцию.
– Таким еще царь Петр указ заготовил, – не унимался Савельев: – «Повелеваю господам-сенаторам речь держать токмо своими словами, дабы дурь каждого ясна была».
– Случай сам по себе не может быть случайным, – говорил Сорокин. – Он – следствие связанных между собой факторов. Круговых опытный машинист. Получив орден, зазнался, возомнил о себе и оторвался от коллектива. Он болеет только об одном: как бы не потерять свою славу.
Время от времени Сорокин через плечо поглядывал на президиум и, встречаясь со взглядом начальника, выдавливал скупую доброжелательную улыбку. Потом снова поворачивался к паровозникам и дарил им остаток этой улыбки.
– Другая, не менее важная причина, породившая эту аварию… – инженер неожиданно, на удивление всем, повысил голос. – Не меньше старшего машиниста виноват начальник депо. Да, товарищи! Почему товарищ Зорин допустил, что его начали подменять в руководстве паровозным парком? Не хватило силы противостоять бывшему авторитету? На дороге упразднили политотделы, чтобы укрепить единоначалие, а у нас получается наоборот.
Теперь в зале стало тихо. Слышно было, как поскрипывали стулья. Паровозники рассаживались поудобнее.
– Некоторые машинисты почувствовали лазейку: можно при необходимых случаях обойти начальника депо. Так поступил Круговых. Зная, что ни Зорин, ни я лично, как специалисты, не разрешим установку на паровозе сомнительных деталей, он решил послать своего напарника к секретарю парткома.
Сорокин торжествующим взглядом обвел притихшую аудиторию, широким жестом показал на свои листки:
– И вот как результат этого – случай, который мы сегодня разбираем. Я прошу членов комиссии учесть в своих выводах и этот факт. Надо раз и навсегда покончить со вмешательством кого бы то ни было в дело начальника депо. Думаю, что этот разговор продолжит партийное собрание.
Сорокин закончил, уселся за стол президиума с выражением безразличия на лице: «Я свой долг выполнил, а остальное меня уже не касается».
Сергей Александрович слушал рассеянно. Плохо вдумывался в доклад Сорокина, не сосредотачивал внимания и на других выступающих.
Опомнился, когда загремели стулья, – оперативное совещание кончилось.
«Какое решение? На вид. Просить горком партии обсудить поведение Данилюка!»
– Неправильно! – громко возразил Волочнев.
«А Данилюка зачем задеваете?» – хотелось крикнуть Сергею Александровичу, но какой-то тяжелый ком, подступивший к горлу, мешал ему произнести хотя бы одно слово!
Как только Круговых вышел на улицу и его обдало влажным, знобящим ветром, апатию как рукой сняло. Ветер сушил капельки пота на лице и прояснял мысли. Около арки машиниста ожидал Волочнев.
– Видишь, как хитро подстроили, – сказал он. – Новый парторг им поперек дороги стал.
Их взгляды встретились, и Круговых первый отвел свои глаза в сторону. Ему было стыдно смотреть в твердые, словно отлитые из стали, честные глаза друга. Он только пожал плечами и промолчал.
Повалил снег. Крупные влажные хлопья противно шлепали по лицу и сползали капельками по щекам. Дул влажный, пронизывающий ветер, но Сергей Александрович не замечал его. Полы «москвички» были распахнуты. До сих пор чувствовал себя там, в душном зале красного уголка.
Еще с юности Сергей Александрович уяснил будничную, но нужную истину о том, что каждая «удача» в жизни достается только после больших усилий над собой. А позже, когда почувствовал себя в жизни уверенно, выработал даже свою «подручную» философию: жить – значит повседневно, повсечасно бороться с «родимыми» пятнами, оставшимися в сознании. Человек есть человек, не всякий сразу становится на ноги. Иной по незрелости своей долго путается между старым и новым. Тогда этому человеку нужна твердая рука товарища, способная повернуть его на правильную дорогу.
Много раз Круговых делал эти повороты своим товарищам. Случалось, и сам сгибался от трудности, но всегда находил силы выпрямиться снова. За последнее время его чаще хвалили, чем ругали. На торжественных собраниях у него было постоянное место в президиуме. Про него писали в газетах. Бывало хвалили даже тогда, когда этого не заслуживал, так сказать, по инерции.
Но никогда не принимал он близко к сердцу похвалы. Не поддавался честолюбию, зазнайству. Этого у него в крови не было. Ведь он своими руками заработал почет.
К личной славе не стремился, не был никогда эгоистом, искренне радовался успехам других. Совесть перед товарищами была чиста. Но почему же сегодня он отвернулся от взгляда Волочнева, от взгляда старого друга?
