Текст книги "Разные судьбы"
Автор книги: Михаил Колягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Сергей Александрович который раз перебирал в памяти свои поступки и нарочно выкапывал такие, которые обвиняли его самого, и со злорадством мысленно упрекал себя: «А честно ли ты поступил, когда на заседании месткома предложил повесить на «Доску Почета» портрет Валерия Зорина? Тогда уступили твоему авторитету. Хотел этим показать, что исправил Валерия. А чем тебе не нравится Данилюк? Не тем ли, что про тебя в газетах перестали писать? И в президиум не приглашают? Тебе это безразлично? Но почему ты сегодня на оперативном совещании промолчал, когда обвинили ни в чем невинного человека? За себя побоялся? Выходит, ты не такой честный, каким привык себя считать».
Сергею Александровичу было тяжело. Так тяжело бывает человеку, который назло себе ввязывается в спор, зная, что ничего путного из этого не получится. И все-таки упрямится, стоит на своем. Еще одна мысль беспокоила: что сказать жене? От нее не отвернешься, как отвернулся от Волочнева. Чем ближе подходил к дому, тем тяжелее становилось на душе.
Но Елизавета Ильинична и вида не подала, что сгорает от нетерпения, хотя у нее каждая жилка дрожала. Улыбнулась и шутливо проговорила, кивнув дочери:
– Смотри, Даша, наш батя, як парубок, нараспашку ходит, и мороз ему нипочем.
Сергей Александрович молча снял у порога валенки, повесил шапку, «москвичку» и сел на стул. Он был похож на человека, который только что проделал далекий, очень трудный путь.
«Нет, определенно его обвинили», – подумала Елизавета Ильинична, чувствуя, как всю ее захлестывает тревога.
Сухие поленья потрескивали в печке, протяжно пел самовар на кухонной скамейке. Елизавета Ильинична тихо, словно боясь разбудить спящего, двигалась но комнате, расставляя тарелки. Молча собрав на стол, отошла к стене, заложив руки под фартук. Из горницы ее позвала Даша. Там они вполголоса разговаривали. Сергей Александрович был рад, что его не беспокоили, не приставали с расспросами.
Обед остывал. Мимо, косясь на отца, прошмыгнула на улицу Даша. За дочерью, продолжая держать руки под фартуком, вышла жена.
– Нездоровится, что ли? – осторожно спросила она.
– Откуда взяла? Здоров! – ответил Круговых без нужды громко. Так говорят машинисты, привыкшие к шуму в паровозной будке.
– Что с тобой? – не выдержала Елизавета Ильинична. Она приблизилась к мужу, положила мягкую теплую ладонь ему на голову. Прикосновение было ласковым, осторожным, словно она боялась спугнуть его мысли.
Сергей Александрович попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, растерянной. Нет! Он не умел скрывать перед людьми решительно ничего: ни радостей, ни обид.
– Ну, чем окончилось? – волнуясь, спросила. Елизавета Ильинична.
– Я-то легко отделался. А вот на хорошего человека поклеп навели.
Наступило молчание. Нахмурив брови, Сергей Александрович смотрел на валенки, оставленные у порога – возле них появилась лужа от растаявшего снега. Елизавета Ильинична продолжала гладить его голову.
– Иди, полежи, успокойся. Тебе нельзя расстраиваться – в поездку скоро вызовут.
10
Владимир Порфирьевич явился домой далеко за полночь. Чтобы не беспокоить жену, прошел прямо на кухню, вытащил из духовки ужин. Но кушать не хотелось: еще находился под впечатлением заседания бюро горкома. Как было подготовлено и, пожалуйста, все обернулось против него! Разве он мог предполагать, что Волочнев успел «спеться» с новым парторгом и выступит на бюро против начальника депо? Лучше было бы не брать его с собой в горком. Рассчитывал, что Данилюк станет вилять, отказываться, что посоветовал установить колодки. Его припрут к стенке. А парторг сам рассказал без утайки, и в горкоме признали это за заслугу. Поддержав Круговых, он сделал доброе дело. Понимали бы они в паровозном деле! Они во всем ищут политическую подкладку. Кому же теперь можно верить, на кого опираться? На Сорокина? Жидкий, ненадежный человек. Хотя выступал в защиту начальника, но какой прок?
Выступление Волочнева было, пожалуй, обиднее строгого выговора, который Зорин получил в горкоме. Почему все-таки Волочнев взял сторону нового человека, который ничем себя в депо не показал? Чем Данилюк сумел обворожить его?
«Я знаю, ты не умеешь кривить душой, – мысленно возражал Зорин Волочневу. – То, что ты сказал в горкоме, не раз говорил и мне в глаза. Я не обижаюсь.
Мы же друзья детства. Ты, я и Сережка Круговых. Бывало, ссорились, но если кто чужой затрагивал одного из нас – имел дело с тремя. Мог же я обвинить Сергея за аварию, а не стал. Я дружбу помню.
С тех пор, как я стал начальником депо, ни разу не обращался к вам за помощью. Я сам был силен. Но сейчас на моей дороге стал человек, как видно, сильнее меня. Он хочет, чтобы я пожертвовал частью своей власти. Но разве легко отдать то, что добыто большим трудом?
Я годами создавал себе авторитет, а он за каких-то четыре месяца дал трещину и готов развалиться. Вопрос поставлен так: или Данилюк, или я. Я не умею себя делить на части.
Я, начальник передового депо, предстал перед горкомом политически отсталым человеком. Вам лучше, когда руководитель идет на поводу у своих подчиненных? Но это не руководитель, а тряпка. Таким Зорин никогда не будет».
Ужин на столе давно остыл. Владимир Порфирьевич вяло помешал ложкой в тарелке, но есть не стал и ушел в комнату. К его удивлению, жена не спала. Сидела она, развалившись в своем любимом плетеном кресле, читала книгу. «Жорж Санд «Индиана», – прочитал Зорин. От покачивания из стороны в сторону кресло мягко и приятно поскрипывало.
Увидав мужа, Агриппина Максимовна отложила в сторону книгу.
– Покушал? А я тебя жду.
Владимир Порфирьевич никогда не рассказывал жене о своей работе, не делился с нею горем. Она его не понимала. Но сегодня испытывал душевную сумятицу, и у него возникла потребность хоть с кем-нибудь поделиться переживаниями. Он сел напротив жены, устало облокотившись локтем на край стола.
Агриппина Максимовна до сорока трех лет сумела сохранить стройную фигуру и нежную кожу. Она ревниво следила за количеством поглощаемых калорий и знала все последние достижения косметики. Широко раскрытые серые глаза под изогнутыми вверх бровями всегда выражали удивление и вопрос.
– Горе у меня сегодня, Рипа, – тихо начал Зорин.
– Что такое? – спросила Агриппина Максимовна сонным голосом.
– Строгий выговор я получил в горкоме.
Агриппина Максимовна зевнула, прикрыв рот маленькой ладошкой, успокоила:
– У тебя еще первый? Стоит ли беспокоиться? Руководитель с выговорами солиднее выглядит.
– Что ты понимаешь? – вскипел Зорин. – Сегодня выговор, а потом по шее.
Агриппина Максимовна снисходительно посмотрела на мужа, великодушно прощая ему слабость.
– Я хотела поговорить с тобой о более серьезных вещах – о нашем сыне, – спокойно проговорила она, не обращая внимания на вспышку мужа.
Зорин уже проклинал себя за то, что пожаловался жене и хотел было встать и уйти, но остался. Ему казалось, что если останется один, не будет говорить и слышать чей-то голос, то сойдет с ума.
– Что у тебя? – отрывисто спросил он. Агриппина Максимовна снова взяла книгу, поправила за спиной подушку.
– Валерию исполнилось двадцать три года, – сказала она. – Не думаешь ли ты, что он на всю жизнь останется машинистом паровоза?
– Почему паровоза? Пусть на электровоз переходит.
– Опять машинистом?
– Поработает немного помощником и машинистом поставят.
Глаза Агриппины Максимовны округлились, тонкие дуги бровей ушли под складки лба.
– Ты ведешь себя так, будто у тебя нет семьи.
«И тут начинается», – обреченно подумал Зорин. В нем поднималась злоба. Если не взять себя в руки, не обуздать вспышку, то он начнет бить, ломать все, что попадется под руку. Зорин знал также: жене перечить нельзя – расплачется, начнет проклинать судьбу, которую она из-за него, Зорина, погубила. И все это, как обычно, закончится ее обмороком. Слез Владимир Порфирьевич терпеть не мог и всегда уступал жене, когда она плакала. Напряг волю, заставил себя успокоиться.
– Ты что от меня хочешь? – хрипло спросил он.
– Лично я – ничего, – ответила Агриппина Максимовна, – а Валерию пора, на худой конец, быть уже старшим машинистом. У хорошего родителя он бы давно в инструкторах ходил.
– Но, Рипа, это не так просто, – окончательно взяв себя в руки, мягко возразил Зорин.
Агриппина Максимовна даже привстала.
– Не говори так! Ты начальник депо – у тебя власть.
– Но, пойми, Рипа. Для того, чтобы назначить Валерия старшим машинистом, надо кого-то снять. А сейчас в депо вокруг меня очень сложная обстановка.
Жена отбросила в сторону книгу.
– Разве нельзя найти повод, чтобы снять кого-нибудь? Ради своего ребенка.
– Рипа, пойми.
Но Агриппина Максимовна уже разошлась, не остановить ее, – пока не уступишь. Глаза ее наполнились слезами.
– Что пойми! – закричала она. – Мне Сорокин рассказывал. Хотели снять Круговых, а ты, ты его защитил. Тебе какой-то Круговых дороже родного сына. Какой он тебе друг – мазутник, машинист! – Она уже плакала навзрыд, обмахиваясь открытой книгой. – Я ради тебя погубила жизнь, провела ее в провинции, а могла бы жить в столице и блистать на сцене, как мои подруги. И сыну судьбу портишь. Ты – черствый эгоист.
В другое время Зорин напомнил бы жене о ее прошлом, что сын благодаря ее заботам вырос неженкой, бросил учиться, вообще черт знает каким стал… Но сейчас нельзя этого говорить. Готов был сделать, что угодно, лишь бы жена успокоилась. Подошел к ней, взял за плечи.
– Успокойся, Рипа, не надо. Что-нибудь придумаем.
– Ты всегда меня расстраиваешь, хочешь поскорее в могилу загнать.
Зорин, боясь как бы с нею не случился обморок, успокаивал более настойчиво:
– Довольно, довольно. Сказал – назначу Валерия старшим машинистом, значит назначу. Потом инструктором переведу. Ну, что тебе еще? Перестань, ей-богу.
До обморока, правда, дело не дошло, но Агриппина Максимовна долго еще всхлипывала и, жаловалась на свою проклятую, испорченную жизнь.
11
Зорин привык, чтобы его приказы выполнялись безоговорочно. В настольном календаре записывал время выполнения и завел правило: не оставлять без последствия ни одного случая срыва заданий.
Зайдя в кабинет и усевшись в рабочее кресло, Владимир Порфирьевич в первую очередь перевернул, как обычно, вчерашнюю страницу календаря. На «сегодня» было записано: «Закончить ремонт паровозов строительного треста. Ответственный Сорокин».
С паровозами строителей было много канители. В этот раз, после разговора с парторгом, Зорин позвонил в управление треста и спросил:
– Что, обиделись на меня? Сами знаете, на пределе работаем. Время такое, – и прислушиваясь к ответным словам, снисходительно предложил: – Ладно как-нибудь выкрою для вас недельку. Гоните паровоз.
– Спасибо, Владимир Порфирьевич! – радостно закричали в трубке. – А то у нас второй паровоз из строя вышел, хоть Лазаря пой.
– Оба гоните, сделаю, – в порыве великодушия сказал Зорин.
На другой день паровозы были в депо. Один из них поставили на запасную канаву, второй оставили за воротами. К ним никто не подходил.
Миновала неделя. К чужим паровозам привыкли, как привыкают ко всякой вещи, которая никому не мешает, На беспокойные запросы из треста Зорин вежливо отвечал:
– На днях освободятся люди и приступим.
Но вдруг сразу все изменилось. Зорин лично пришел на утреннюю планерку слесарей и дал строгое задание срочно отремонтировать обе машины, приказал обеспечить круглосуточную работу бандажного станка. Литейный и механический цехи должны выполнять заказы на паровозы строителей вне всякой очереди.
– Что-то наш начальник забегал, – заметил кто-то, – хвоста наверное из управления накрутили.
Но никто Зорину «хвоста не крутил». Началось все с главного бухгалтера. Прикидывая предварительные итоги квартала, он обнаружил, что депо не укладывается в себестоимости. Бухгалтер встревожился и поспешил к начальнику депо.
Владимир Порфирьевич задумался. Не уложиться в себестоимости в то время, когда все предприятия страны дают миллионы экономии! За это по голове не погладят. Тогда-то его и осенила мысль: срочно выдать чужие паровозы.
До конца месяца оставалось семь дней. За ремонт паровозов других организаций, кроме основной стоимости, доплачивается тридцать пять процентов накладных расходов. Это был выход из положения.
Зорин сразу же развил бурную деятельность, лично побывал на планерке слесарей. Позвонил в трест и предупредил, чтобы двадцать восьмого приезжали принимать паровозы. Он был уверен, что Сорокин «ляжет костьми», а задание начальника выполнит.
И вот двадцать восьмого ровно в десять зазвонил телефон. Зорин самодовольно улыбнулся. Инженер докладывал: средний ремонт паровозов строителей закончен. Машины прошли пробную обкатку. Вызван приемщик для подписания акта.
– Молодец, Геннадий Федорович, – похвалил Владимир Порфирьевич, зная, что этого достаточно, чтобы Сорокин по меньшей мере неделю был в отличном настроении.
А в это время в цехе подъемки Владимир Николаевич Волочнев осматривал паровозы. В левой руке держал кусочек мела, в правой – длинный молоток с отшлифованной до блеска головкой. Из нагрудного кармана синего комбинезона торчали складной метр и кронциркуль. По пятам за Волочневым ходили Сорокин, мастер подъемки и бригадиры. У всех в руках были блокноты, в которых записывали замечания приемщика. Сам Владимир Николаевич все помнил без записи. Сейчас он остукивал молотком гайки, вытаскивал из карманчика метр или кронциркуль, замерял и молча очерчивал мелом кружочки. За спиной приемщика многозначительно переглядывались мастер с инженером.
Вот Волочнев закончил осмотр одного паровоза, принялся за другой. Обойдя и его, выпрямился, повернулся к сопровождающим, остановил усталый взгляд на Сорокине. Тот понял это по-своему.
– Акты заполнены и лежат в конторке мастера. Пройдемте туда, Владимир Николаевич, подпишите.
Волочнев вздохнул.
– Я хотел спросить, товарищ Сорокин, кто выдал вам диплом инженера?
Сорокин растерялся, не зная, как поступить. Обидеться или принять вопрос приемщика за шутку? Ведь от этого человека зависело многое. Если Волочнев не примет паровозы, то начальник депо заест.
– Извините, Владимир Николаевич, я ценю вашу шутку, но… – он развел руками, – скоро должны приехать за паровозами представители. Акт в конторе мастера.
– Вы не ответили на мой вопрос, – упрямился Волочнев. И это упрямство испугало Сорокина.
– Какое это имеет значение? – нервно отозвался он, поглядывая на входную дверь. – Но если вам интересно, могу сказать: Омский.
– Омский? – в раздумье переспросил приемщик. – Ну, что ж: иногда и хорошие предприятия выпускают брак.
Сорокин обиделся, даже уши у него покраснели. В это время в дверях показался Зорин с представителем из треста.
– Ну как? Готово? – спросил Зорин, подойдя к паровозам.
Все молчали. Начальник депо взглянул на Волочнева, на расстроенного инженера и сразу сообразил, в чем дело.
– Владимир Николаевич, и вы, Геннадий Федорович, пройдемте со мной к мастеру. – И, повернувшись к гостям, добавил: – А вас, товарищи, попрошу минутку подождать. Неотложный вопрос надо решить.
Зорин, стоя у двери конторки, пропустил вперед себя приемщика и инженера, плотно закрыл дверь и насупился:
– В чем дело?
– У него спрашивайте, – кивнул Сорокин на приемщика.
– Халтуру не приму.
– Какая халтура? После обкатки два десятка призонных болтов ослабло. На два часа работы.
– Я не зря спрашивал, где вам выдали диплом инженера! Ведь каждый слесарь знает, почему слабнут призонные болты. Цилиндры не по оси установлены. Бесполезны ваши запрессовки, все равно ослабнут.
– Сколько потребуется времени исправить? – спросил Зорин.
Волочнев развел руками:
– Сами не хуже знаете. Четыре-пять дней.
– Так. Еще что?
– На другом паровозе половину жаровых труб надо менять. По документам паровозам произведен средний ремонт, а фактически только колеса обточили.
Зорин задумался.
– Все это правильно, – стараясь быть спокойным и объективным, произнес он. – Только времени у нас нет. Вот беда.
– Его и не было. Четыре дня в наших условиях на такой ремонт…
– Геннадий Федорович, – обратился к Сорокину начальник депо. – Призонные болты запрессуйте без отвалки цилиндров, а трубы… Что ж поделаешь? Паровозы там тяжеловесы не водят. Работа у них такая: ни габаритов, ни пути хорошего нет. Все равно сломают. Подписывайте акты и пойдемте в цех. Нас ждут.
– Не буду, – твердо сказал Волочнев.
– Послушай, Владимир Николаевич, мне до зарезу надо, чтобы паровозы сегодня же вышли за ворота. Ради старой дружбы, подпиши акт.
– Дружба ни при чем.
Правая бровь Зорина дернулась.
– Не болеешь за свое депо.
– Ты меня не упрекай! – взволнованно возразил Волочнев. – Ты кого хочешь обмануть?
Зорин махнул рукой.
– Черт с тобой. Сейчас поговорю с заказчиком. Расскажу о недоделках.
Зорин, а следом за ним Волочнев вышли в цех. Из-под цилиндра паровоза слышалась пулеметная очередь пневматического молотка. Запрессовывали призонные болты.
Волочнев усмехнулся.
– Ну что, принимаете? – спросил Зорин у сухощавого человека с портфелем в руках. Тот, переглянувшись со своим машинистом, махнул рукой:
– Давайте, раз лучше не умеете. Может, на месяц – два хватит.
– Ну, Владимир Николаевич, теперь очередь за вами. Подписывайте акт.
Вместо ответа Волочнев вытащил из кармана мел и, нажимая так, что на пол посыпались белые крошки, написал на обшивке цилиндра крупными плакатными буквами: «Халтура» и вытер платком покрасневшее от натуги лицо.
* * *
Владимир Николаевич Волочнев стал машинистом, когда ему исполнилось двадцать лет. Стать машинистом в такие годы считалось редкостью. Прежде чем занять место у правого крыла возле реверса – место машиниста, требовалось поработать слесарем, кочегаром, помощником машиниста. И на каждой ступени показать себя. Машинистами привыкли видеть людей в годах, зачастую убеленных сединой. Они хорошо знали себе цену и, как правило, обладали солидным, неторопливым баском. Володе Волочневу тоже хотелось походить на опытных и бывалых. Поэтому старался выработать сдержанность, умение говорить только дельное. Трудно приходилось: по натуре он был непоседой и говоруном. Совсем невозможным оказалось выжать из себя бас. Его петушиный тенорок портил всю «форму».
Должность у него была высокая, денежная, а вот девушкам из железнодорожного поселка он не нравился. Да он и сам к этому, видимо, не стремился. По крайней мере ни одна девушка не могла похвастаться, что Володя Волочнев предлагал ей свою дружбу. В свободное время он брал ружье, садился на тормозную площадку грузового поезда и уезжал на охоту.
Правда, редко возвращался с трофеями, но зато всегда приезжал веселым и жизнерадостным. Сергей Круговых частенько подсмеивался:
– Ты, наверное, там солнечные лучи с веток собираешь? Приезжаешь весь насквозь просветленный.
– Почти угадал! – загадочно улыбался Володя и переводил разговор на другое.
А однажды Волочнев удивил всех.
Был теплый воскресный день, и многие железнодорожники прогуливались по перрону. Они приходили сюда выпить кружку пива в перронном ларьке, или просто так, посмотреть на проходящие пассажирские поезда. Сергей Круговых с Лизой тоже бывали здесь частенько. Пришли и на этот раз.
Прибыл пассажирский поезд, и пассажиры повысыпали на перрон. Из вагона, стоявшего напротив, вышел Володя Волочнев. За плечом в брезентовом чехле висело ружье. В каждой руке держал он по объемистому узлу.
– Смотри-ка, Лиза, Володька сегодня удачно поохотился, – воскликнул Круговых, подтолкнув локтем жену. Но следом за Волочневым появилась незнакомая девушка с чемоданом в руке. Круговых сразу смекнул, в чем дело.
– Эге! – на весь перрон закричал Сергей, подбегая к вагону. – Так вот ты за какой птицей охотился. Хитер! Подстрелил все-таки. Ну, следопыт!
Спустя минуту Володя Волочнев представлял своим друзьям смуглую девушку с диковатыми черными глазами.
– Прошу любить и жаловать. Ольга Волочнева – моя жена.
Дома за праздничным столом немного хмельной Володя рассказывал, почему он полюбил охоту.
Как-то вел поезд через перевал. Было раннее летнее утро. Солнце еще не показалось из-за гор, но верхушки сосен уже оделись в золотые короны. В лощинах беспокойно колыхался молочно-белый туман. Поезд был не тяжелый, и Волочнев не особенно напрягался.
Из лесу тянуло прохладой и влажным ароматом цветущих трав. Как он любил эти, словно меняющиеся на экране пейзажи родной природы!
Кончился подъем, и поезд, пройдя перевал, стал набирать скорость. Владимир закрыл регулятор, положил обе руки на подлокотник, прилег щекой на ладони и стал зорко всматриваться вдаль. Ему захотелось скорости, да такой, чтобы свистел в ушах ветер, чтобы дрожали горы от грохота. Он снял фуражку, куда складывал все путевые документы, чтобы были, под рукой, взглянул на предупреждения, поморщился: скорость по следующему километру разрешалась не более двадцати километров в час.
«Перестраховщики, – ругнул он про себя путейцев. Прокатиться как следует не дадут по уклону! А кто узнает, как я ехал? – задорно подумал он. – Сейчас, перед утром, все спят. Не буду тормозить – пусть катится!»
И снова положил руки на подлокотник. Поезд, подталкиваемый инерцией, мчался быстрее и быстрее. Владимир потянул за привод свистка. Далеко в горы, повторяемый тысячеголосым эхом, понесся бодрый призыв стального богатыря. Впереди, покрытые утренней росой бежали две серебристые змейки рельсов. И вдруг между этими змейками Волочнев увидел человека.
Он бежал навстречу поезду и махал красным флажком.
Владимир привел в действие тормоза комбинированным краном. Несколько минут поезд продолжал идти прежним свободным ходом. Эти минуты машинисту показались бесконечными. «Эх, пассажирский бы тормоз», – с сожалением подумал Владимир. Впервые посетовал он на испытанный годами грузовой тормоз. Но вот вагоны задергались, словно схваченные невидимыми клещами и стали терять скорость. Человек же бежал навстречу паровозу и не хотел сворачивать с дороги.
– Сумасшедший! Задавит! – крикнул Волочнев, задыхаясь от непомерного напряжения нервов. Даже закрыл глаза, чтобы не видеть, как произойдет несчастье. Поезд, наконец, остановился. Волочнев открыл глаза: человека нигде не было. Так и есть: случилось непоправимое. Соскочил с паровоза, прошел вперед. Метрах в десяти от переднего бруса, прямо на рельсе сидела девушка и вытирала сигнальным флажком мокрое от пота лицо. Увидев Владимира, она вскочила и, сверкая черными глазами, закричала:
– Куда несетесь? Разве предупреждение для вас не закон? Где машинист? Передай ему, что это его последний рейс. Напишу рапорт – снимут.
Узнав, что перед ней стоит сам машинист, девушка неожиданно рассмеялась. Слишком жалко и неуклюже выглядел этот парень.
– Ты машинист? – переспросила она, показывая на него рукояткой флажка. – Ха-ха-ха!
Такой переход в настроении девушки окончательно смутил Володю. Он стоял перед ней, беспомощно опустив длинные руки вдоль туловища, и молчал, забыв даже спросить, почему остановила поезд. Он не мог оторвать восхищенного взгляда от лица девушки. Красавица!
О предстоящем наказании он не думал.
Из-за гор вынырнул раскаленный полукруг солнца и осветил ее лицо. В глазах вспыхнули зайчики, лучики солнца запутались в ее волосах, сверкнули бусинками пота на висках.
– Пошли со мной, – приказала девушка. – Там рельсовая накладка отстала. Завернуть поможешь.
Вскоре неисправность была устранена, и Волочнев отправился дальше. Он смотрел на девушку, которая, провожая поезд, стояла с развернутым флажком.
Возвратившись после рейса домой, Владимир понял, что не будет спокоен, пока снова не увидит новую знакомую. Но как? Какой найти предлог, чтобы заехать в путейскую будку? И вот тогда-то ему пришла в голову мысль купить ружье и стать охотником.
Не для того, чтобы чем-то восполнить пробел в своей неавторитетной внешности, а из врожденной цепкой любознательности, вникал Волочнев в самую глубину своей специальности. А машинисты привыкли ценить людей по делам.
Памятен такой случай. Однажды, переходя железнодорожные пути, Волочнев услышал скандал около маневрового паровоза. Подошел ближе. Кричал составитель. Размахивая флажком, он подступал к машинисту, который держа пачку ключей, сидел на площадке возле насоса.
– Неисправный паровоз, гоните его в депо. Другой дадут. Вся работа стала! – на всю станцию орал составитель, хотя машинист был совсем рядом.
– Что я могу сделать? – развел тот руками. – Все перебрал – не качает. Еще одну крышку отверну – не поможет, тогда в депо будем проситься. Хоть позор моей седой голове, но что же поделаешь?
– Мы и так целый час стоим, – возмущался составитель.
– Еще пяток минут повремени.
Волочнев знал этого машиниста – старый опытный паровозник.
– Дядя Ваня, что у вас? – спросил Владимир, подойдя к паровозу.
Машинист покосился на него и ничего не ответил. Волочнев дождался, пока дядя Ваня вместе с помощником завернули крышку и пустили насос. Насос закачал торопливо, стуча о крышки цилиндров. Было видно, что он работает вхолостую, не забирая воздух.
– Такая же история! – сокрушенно сказал машинист, слезая с паровозной площадки.
– Смотри тут, – буркнул он помощнику. – А я пойду в будку. Позвоню, чтобы в депо забирали.
Когда машинист отошел от паровоза, Волочнев спросил помощника:
– Клапана смотрели?
Помощник размазал грязным рукавом пот по лицу, нехотя отозвался:
– Ну, смотрели, а что?
Волочнев, немного подумав, решительно сказал:
– Тогда быстренько отворачивай всасывающую трубу.
Паренек недоверчиво покосился на Владимира.
– Что, Иван Максимович не знает, где отворачивать?
– Отворачивай! Тут всего четыре гайки. Бывает второпях не разберешься.
Когда помощник отвернул трубу от корпуса, она оказалась наглухо закупоренной накипью.
– И вся причина, – облегченно вздохнул Волочнев, тоже вспотевший от напряжения. – Открывай насос и работайте. Пока без этой трубы обойдетесь.
Убедившись, что насос работает нормально, Володя направился своим путем. А за спиной услышал радостный крик:
– Дядя Ваня, не звоните – все в порядке!
Мало-помалу старые опытные машинисты сами стали обращаться за советами к Волочневу.
– Володя, – говорил какой-нибудь машинист, оглядываясь по сторонам, чтобы никто не видел, иначе потеряет достоинство. – Пойдем ко мне на паровоз, посмотришь, что-то он последнее время хандрит, с паром туговато.
Иногда с трудом, но причину обязательно находил. А дома переворачивал книги – искал нужную, читал, делал вычисления.
– Молодой, а ранний, – говорили о нем с уважением машинисты. – Видно талант у него паровозника. Далеко пойдет.
Оборвалось все из-за нелепого случая. Как-то на стоянке он помогал молоденькому кочегару прибить шлаковый «козел» в поддувале. Залез под паровозную раму и сунул резак в открытую пасть бункера. Оттуда, разбрасывая во все стороны искры, высыпался кусок огненного шлака. Искра попала в глаза машиниста. От нестерпимой боли он закричал. Перепуганный кочегар помог ему вылезти из-под паровоза, подвел к тендерному крану под воду, но было поздно. Глаз был обожжен. Около полгода Волочнев пролежал в больнице. Там согнали бельмо, но восстановить зрение в этом глазу не удалось. Тяжело было Волочневу свыкаться с тем, что пришлось навсегда расставаться с паровозом.
Началась война. Личное казалось теперь ничтожным по сравнению с большой народной бедой. Владимир встал за токарный станок, точил детали. Потом его назначили мастером подъемочного ремонта. Здесь в полной мере пригодилось его знание паровоза. Острый единственный глаз замечал каждую неряшливость или подделку даже у опытного слесаря.
Ремонтникам, любившим делать работу «как-нибудь» – лишь бы вытолкнуть паровоз за ворота, он не нравился. Иногда обозленный слесарь, стараясь досадить мастеру, выкрикивал обидное:
– Камбала!
Владимир Николаевич, услышав это прозвище первый раз, вздрогнул. Целый день не мог прийти в себя. Прозвище обидело его. Оно всколыхнуло прошлое, чем он жил и радовался. Но личных обид не помнил.
В конце войны Волочнева настигла вторая беда. Ольга ходила беременной. Оба с нетерпением ожидали первенца. За долгие годы супружеской жизни их не баловало счастье. Но вот оно улыбнулось им. И вдруг все рухнуло. Как-то в доме вышла растопка. Ольга решила идти на линию набрать щепок и попала там под поезд. Никто не видел, как это случилось. Вагонники, проходившие мимо, наткнулись на нее. Она, изуродованная, лежала в междупутье, а пальцы левой руки накрепко держали щепку. В ее смерти Волочнев винил только себя. Как он мог забыть о ее нуждах? Приходил с работы всегда в натопленную квартиру, дома его ожидал приготовленный ужин. Ольга никогда не просила от него помощи. Знала, муж устает на работе. А она дома. Первое время после смерти жены Волочнев не мог заходить домой, ночевал у Круговых. Знал, что одиночества не вынесет. Дальнейшая жизнь казалась бессмысленной. Но дружеское участие Круговых и товарищей помогло перенести и это горе. Но все это наложило свою печать на его характер.
С тех пор на работе Волочнев стал молчаливым и замкнутым. От прежнего Волочнева осталось неизменным только одно – требовательность. И когда в депо появилась вакантная должность приемщика, в управлении дороги решили – лучше Волочнева кандидатуры не подберешь. Владимир Николаевич теперь принимал отремонтированные паровозы.
