Текст книги "Разные судьбы"
Автор книги: Михаил Колягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
14
Вы бывали когда-нибудь в осеннем лесу? Собирали грузди, охотились за пугливыми тетеревами или глуповатыми рябчиками? Если нет, то многое потеряли. В лесу всегда хорошо. Кто утверждает, что весной лучше, что явное преувеличение. Осень ничем не хуже весны. Конечно, когда солнце заволакивает смутные сумерки, а по небу, как ошалелые, носятся из стороны в сторону рваные, взлохмаченные облака, скучно и грустно в лесу. Но в ясный сентябрьский день в нем можно встретить такое, чего не увидишь весной: удивительную яркость и богатство красок. Самому лучшему художнику не изобразить такого на полотне! Разве можно, например, нарисовать прозрачную тишину и звеняще чистый воздух? По лесу носятся золоченые паутинки. И торжественное безмолвие. Ни птичьего гомона, ни надоедливого комариного гуда. В потемневшей чаще багряным пламенем вспыхивают боярышник и рябина. Чуть не до земли опустив тонкие ветви, застыли тронутые желтизной стройные березы. Среди этой желтой, коричневой и багряной смеси высится белолистый тополь. От тихого ветерка его листья шевелятся и пенятся, словно кипящее молоко.
В один из таких дней Николай направился в лес за груздями. Кое-где в поблекшей зелени трав, сиротливо чернели горы опустевших муравейников.
В этой траве прячутся сухие грузди, самые «хитрые» из грибной породы.
Колосов шел не торопясь. Около муравейника заметил потрескавшийся бугорок земли. «Вот ты где притаился, голубчик», – вслух произнес Николай: каждый груздь вызывал охотничий восторг. Присел на корточки, поставил рядом корзину и стал медленно, продляя удовольствие, разгребать землю. Груздь был упругий, белоснежный, в голубых жабрах застыли капельки влаги. Поблизости горбились еще такие же бугорки. Потянулся было к ним, но замер: услышал невнятные человеческие голоса. Они приближались. Один хрипловатый, бубнящий голос показался знакомым. Другой голос принадлежал девушке. Николай прислушался: «Ну, конечно, это он – Валерий Зорин!»
Николай попятился за куст боярышника с опущенными до земли ветвями. В поредевшем березняке показался Валерий, а рядом с ним Даша. Первым желанием было кинуться на Зорина и бить, бить по его самодовольному лицу. Колосов привстал на корточки, напружинился, словно рысь, готовый к прыжку. Сейчас он проучит этого лоботряса. Но когда Даша и Зорин подошли почти вплотную, Николаем овладела нерешительность. Какая-то сила приковала к земле. Ну, побьет Зорина, а что дальше? Как Даша на это посмотрит? Напряжение сменилось апатией ко всему окружающему.
Из-за укрытия Николай хорошо разглядел лицо Даши. Это была та самая Даша, которую он любил, которую мог без устали нести на руках хоть на край света. Но не ускользнуло от его внимания и что-то новое на ее лице, а что, не мог сразу понять.
Даша смотрела на Валерия своими бойкими глазами и улыбалась.
– Вечером в драмтеатр пойдем, правда? – сказала она. – Ленинградцы приехали.
От знакомого и родного голоса Николай зажмурился, до боли стиснул зубы, а сердце билось гулко и тревожно.
– А! – махнул рукой Зорин. – Халтура… Думаешь, путное что-нибудь покажут?
Он остановился, чтобы зажечь потухшую папиросу.
Остановилась и Даша, капризно надув губы, спросила:
– Почему ты со мной на люди не показываешься? Боишься?
Валерий прикурил, выдохнул густой дым, сплюнул в сторону и ответил:
– А кого бояться?
– Не знаю. В кино вместе не ходим, идем по городу – ты оглядываешься. В лес со мной норовишь уйти.
– Не могу я тебя понять, ей-богу, – раздраженно отозвался Валерий. – Раньше ты сама тянула в лес, теперь у тебя другие причудки.
– Да, тянула, а теперь лес опостылел мне! – вспылила девушка, в глазах блеснули слезы. – Я больше не пойду в этот проклятый лес. Слышишь? Не пойду! Мне хочется дружить так, как дружат другие.
– Ну, чего ты разошлась, чудачка? – мягко успокоил Валерий. – Будет так, как ты хочешь. Не люблю сплетен про тебя.
– Это какие же сплетни, если мы по-настоящему дружим?
– Хорошо, хорошо, – улыбнулся Валерий и провел ладонью по волосам девушки, поднял ее лицо за подбородок. – Ты у меня справедливая, но горячая. Не надо обижаться. Ну, не будешь?
Она с улыбкой, которую удалось сохранить только усилием воли, ответила:
– Ладно, пошли домой.
Николай хорошо знал эти неожиданные повороты в настроении Даши.
Отойдя несколько шагов, они снова остановились. Даша обняла руками березку и мечтательно смотрела мимо Валерия на верхушки деревьев. Лучи солнца пробивались сквозь ветви, падали на Дашу и от этого лицо ее казалось розовым. Как хороша она была в эту минуту!
Николай уткнулся лицом в блеклую траву, готовый заплакать. Когда же слабость прошла, поднял голову. Даши и Валерия уже не было. Он сел, обнял руками колени. Теплые лучи грели ему затылок и спину. Невдалеке журчал ручей.
Николай почувствовал неприятную сухость во рту и жажду. Сквозь густую заросль ивняка пробрался к ручью. Вода была холодной и прозрачной, на вкус отдавала листьями и травой. Пил жадно, и с каждым глотком восстанавливались силы, приятная свежесть расходилась по телу.
Домой возвращался той же дорогой, какой шли Валерий с Дашей. Остановился у березки, обнял ствол, прижался щекой к нежной коре, словно на дереве сохранилась еще теплота Дашиных рук.
В общежитие Николай пришел бледный, лег на койку. Тяжелая злоба давила изнутри и не давала уснуть. А спать надо. К утру должны вызвать в рейс. Закрыл глаза, и сразу перед мысленным взором встала Даша, обнимающая березку.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Просторный конференц-зал управления дороги был переполнен. Сюда на совещание съехались руководители хозяйственных единиц и секретари партийных организаций. Обсуждался план работы на будущий год и предстоящий переход дороги на новый, уплотненный график движения поездов. Возрастающий грузооборот настойчиво требовал расширения станций, строительства дополнительных цехов для ремонта локомотивов и вагонов.
Зорин вяло слушал выступления, не задевали его и бурные споры за каждую тысячу рублей ассигнований. Из присутствующих он был, пожалуй, единственным, кто не просил подачки от управления дороги. У него, слава богу, хватало и штатных единиц и помещений.
Но вот слово получил начальник электровозного депо. Владимир Порфирьевич насторожился. Это был его сосед и соперник. Он вытеснял Зорина повсюду. Его ненавистные «жуки», как на дороге прозвали электровозы, почти полностью захватили главную магистраль оставив для паровозов две второстепенные ветки да маневровые операции. Пришлось потесниться и территорией. С тех пор, как рядом с конторой паровозного депо вырос высокий, розовый корпус электромеханического цеха, в кабинет Зорина даже не попадало солнце.
«А ну-ка послушаем, что еще захочет эта ненасытная утроба?» – подумал Зорин, с неприязнью поглядывая на полное моложавое лицо оратора.
Начальник электровозного депо старательно подготовился к выступлению. Свои доводы подкреплял цифрами и расчетами.
– В текущем году, – сообщил он, – 40 процентов грузооборота по дороге произведут наши машины, а в будущем электровозами будет перевезено 70 процентов поездов. Если вначале, когда машины были новые, мы как-то мирились с теснотой, то сейчас мы задыхаемся. Негде ремонтировать.
Зорин, вцепившись в спинку переднего стула, превратился в слух, не пропускал ни одного слова.
– Нам, как минимум, нужен дополнительный корпус, – закончил начальник депо. – Если его не будет, утверждение плана – бесполезное дело. Все равно сорвем.
Зорин с беспокойством поглядел на начальство, сидевшее за столом президиума. Проектировщики не учли, что со временем электровозное депо придется расширять, и построили его в окружении жилых домов. Чтобы расширить депо, часть домов надо сносить. Но куда переселять людей? Какие дома сносить?
– Предлагайте, – сказал начальник дороги. – В какую сторону расширять депо?
Зал напряженно притих. Кто осмелится первый? Дома добротные, ломать их рука не поднимется. Главное, в жилье острый недостаток.
«Пусть приговор произнесет кто-нибудь другой, только не я, – думал каждый. – По крайней мере, совесть будет чиста».
Поэтому, когда слово попросил Данилюк, все облегченно вздохнули.
Семен Данилюк снял очки, обвел близорукими глазами зал и чему-то улыбнулся. Его улыбка в серьезной обстановке многим показалась неестественной, неуместной. «Чему человек радуется? Веселого-то мало!»
Данилюк начал издалека.
– В нашем депо есть корпус для случайного ремонта паровозов, – сказал он. – В насмешку его «Таганаем» называют. С таким названием чайная в городе есть, в которой пьяницы собираются. И хотя здание хорошее, паровозники считают позором заезжать в него, потому что случайные поломки машин у нас не в почете.
Зорин сразу понял, к чему клонит парторг и даже чуть привстал с места. Надо во что бы то ни стало помешать. Крикнуть бы на весь зал:
«Помолчи! Ты же новый человек в депо! Какое же имеешь право?»
Но разве можно кричать? От ярости пересохло во рту и застучало в висках. А Данилюк смотрел теперь прямо на него, заговорщицки подмигнул и продолжал:
– Мы посоветовались с Владимиром Порфирьевичем и решили: отдать это здание электровозникам. Обойдемся без него! Паровозный парк сократился, случайные заезды теперь редкое явление. А для неотложного дела можно промывочные канавы использовать. Пустуют они зачастую.
«Выболтал! – возмущался Зорин. – Канавы пустуют. Да разве же так поступают руководители? Цехами разбрасываться! Встану и скажу: не советовался со мной. Не отдам здание. Кого вы слушаете – он без года неделю в депо!». Но оценив настроение собрания, Владимир Порфирьевич понял, что возражать сейчас парторгу – бесполезное дело. В зале шумно задвигали стульями, заулыбались, руководители дороги одобрительно переглянулись между собой. Предложение Данилюка понравилось. Зорин впал в оцепенение. Вывел его из этого состояния вопрос начальника дороги.
– Ну как, Зорин, обойдетесь?
– Обойдемся, – обреченным голосом прохрипел Владимир Порфирьевич.
Начальник дороги кивнул головой и поставил точку:
– Так и порешим. Электровозникам завтра же принять здание и начать оборудование.
Обратную дорогу из областного центра до города Зорин не обмолвился с парторгом ни словом. Даже пожалел, что сел в один вагон. Если Данилюк поглядывал в его сторону, Зорин демонстративно отворачивался.
«Лиса, – кипел Владимир Порфирьевич. – В глаза улыбается, а сам с подковыркой, вредит потихонечку. Или, возможно, считает: я ему покорился? Нет, дорогой, не дождешься. Зорин цену себе знает. Как-нибудь дотянем до отчетно-выборного собрания, а там посмотрим. Удержишься ты на своем месте или нет. Осталось каких-нибудь два месяца – потерпим».
И Зорин терпел. Он старательно избегал парторга и разговаривал с ним только при крайней необходимости Правда, такая необходимость возникала чаще и чаще. С передачей корпуса электровозному депо среди паровозников будто лед тронулся – хлынул поток заявлений о переводе к соседям. У многих оказались и права управления электровозом и новые слесарные специальности.
Владимир Порфирьевич удивленно разводил руками:
– Когда они успели выучиться?
Уход каждого рабочего Зорин воспринимал болезненно, как личную обиду. Со многими из тех, кто собирался уходить, он становился ласков, обещал, если тот останется, повысить разряд, заменить квартиру. Но мало кто поддавался уговорам. Тянули новые локомотивы, преимущества которых были всем очевидны.
Тогда начальник депо встревожился по-серьезному. «А с кем останемся, если кадровики перейдут в электровозное депо? – думал он. – Как было раньше хорошо! Не дал начальник согласия на уход и работай!»
Тревогой поделился с Сорокиным. Инженер, польщенный этим, многозначительно задумался, почесал карандашом затылок.
– Писаный закон всегда можно обойти, – высказался Сорокин. – Вот неписаные – труднее. Там не знаешь, с какой стороны подойти. Законы для того и пишутся, чтобы их…
– Ты без философии, – оборвал Зорин. – Если хочешь дельное предложить, предлагай.
– Не давайте согласия на перевод – вот и все, – сказал инженер.
– Рад бы, – поморщился Зорин, – да закон. Через две недели обязан предоставить расчет.
– Вы и предоставляйте! Только не давайте перевода.
Зорин наконец понял его, просветлел.
– Ты, пожалуй, прав, – будто удивившись способности Сорокина давать умные советы, воскликнул начальник депо.
Совет Сорокина, действительно, помог Зорину сдержать поток заявлений. Мало кто из кадровых рабочих хотел терять право на выслугу. Некоторые ходили, ходили по конторе, обивали пороги кабинетов начальников, а все же отступались и шли работать на старое место.
А Зорин закона не нарушал. Коли настаиваешь, пожалуйста, бери расчет, а в электровозном оформляйся вновь.
Но попадались и настойчивые. Однажды в кабинет начальника ввалилась бригада слесарей. Бригадир положил на стол пачку заявлений.
– Что это? – спросил Зорин, не отрываясь от бумаг, которые подписывал.
– Просим визу, – сказал бригадир.
– Какую визу?
– Известно какую. На перевод в электровозное депо.
Владимир Порфирьевич удивленно поднял голову, сердито поглядел на бригадира.
– Разве вам неизвестно, что я не даю согласия на перевод? Хотите – увольняйтесь совсем.
– Это нам известно, – возразил бригадир. – Но расчет брать нет никакого резона. Оформляйте перевод.
Зорина начал раздражать этот разговор.
– Если нет резона, – повысил он голос, – уходите. Я занят. Понятно? Вы мешаете мне работать.
Бригадир сбил кепку на затылок и, хитровато улыбнувшись, переглянулся со своими товарищами. «Это мы, мол, знаем и рассчитывали, что ты нас так встретишь. Но мы не из пугливых. Кричи не кричи, а мы своего добьемся». А вслух произнес:
– Мы не уйдем отсюда, пока не подпишите заявления.
Лицо Зорина налилось кровью. Он медленно поднялся, уже не владея собой, взял заявления, резким движением порвал их и бросил в мусорную корзину. Тяжело прохрипел:
– Вот вам моя виза.
Но ребят не удивило и это.
– Что ж, – невозмутимо сказал бригадир, – тем хуже для вас. Будем жаловаться, – и бригада с шумом покинула кабинет. Через несколько минут вернулась уже вместе с Данилюком.
– Владимир Порфирьевич, – начал Данилюк. – Правду говорят ребята, что ты их заявления порвал?
– Правда, – зло подтвердил Зорин, – порвал. В корзину бросил. Пусть выкинут из головы дурь и работают.
Парторг сморщился, словно от боли, сквозь очки светились гневом глаза. Зорин ожидал, что парторг сейчас накричит на него и приготовился к этому. Уж тут Владимир Порфирьевич поставит его на свое место. Но совсем неожиданно Данилюк весело рассмеялся и заразил своим смехом нерешительно топтавшихся ребят. Зорин отодвинул бумаги на край стола и не мог сообразить, что это так рассмешило Данилюка.
– Шутник ты, Владимир Порфирьевич, – наконец проговорил парторг. – Напугал ребят – заикаться начали. Ну и шутник!
И повернувшись к слесарям, взял бригадира за плечи:
– Идите, ребята, и работайте спокойно. Никто вас не задержит. Будете в электровозном депо.
Когда же дверь за слесарями закрылась, Данилюк преобразился.
– Слушайте, – властно сказал он, – что вы делаете? Вы подумали, что вы делаете? За такие шутки из партии исключают!
Владимир Порфирьевич не ожидал такого оборота, побледнел, отодвинул кресло, как-то невольно вытянул руки по швам.
«Поймал, – со страхом подумал он. – И свидетели есть. Как же это я, а?»
– Подбери заявления, подклей и отдай в отдел кадров, – посоветовал Данилюк и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.
Несколько дней Зорин ждал вызова в горком. Пригласят туда и скажут:
– Товарищ Зорин, вы не оправдали доверия партии, поэтому не можете быть коммунистом!
Зябко было от этой мысли, но уже ничто не могло его оправдать. Заявления слесарей он в этот же вечер аккуратно подклеил и сам отнес к начальнику отдела кадров, объяснив, что порвал случайно, спутал с другими бумажками.
В томительном ожидании миновала неделя. А чего злиться на Данилюка? Он правильно поступил. Зорин тоже на его месте так бы сделал. И делал из-за колодок Круговых, избавиться тогда хотел от Данилюка. Мудро сказано: «Не копай яму для других – сам в нее угодишь». На кого же обижаться? Пусть бы решали скорее. Ожидание становилось невыносимым. Тогда Владимир Порфирьевич решил переговорить с Данилюком. Вечером, перед концом работы, позвонил ему по телефону и попросил задержаться. Данилюка застал за чтением. Увидев Зорина, парторг вложил в книгу бумажную ленточку и закрыл. «Электровоз. Учебник для III курса института электроподвижного состава», – прочитал Зорин. Теперь понятно, почему переманивает в электровозное депо лучших рабочих. Сам туда метит!
Семен Данилович снял очки, сощурился беспомощно и совсем по-товарищески сказал:
– Дома детишки мешают, вот и занимаюсь здесь вечерами. Тишина и благодать.
Владимир Порфирьевич слушал его плохо.
– А как у тебя с учебой? – спросил Данилюк.
– У меня на горбу целое предприятие, когда тут думать об учебе? – отозвался Зорин, злясь на себя за то, что никак не решится начать разговор.
– Значит, ты не учишься в электровозном? – удивился Данилюк. – А я почему-то был убежден в обратном. У нас почти все паровозные инженеры переквалифицируются. Негоже начальнику отставать. Взяться придется за тебя, пробрать хорошенько.
«Только бы тебе пробирать», – обиделся про себя Зорин и наконец решился:
– Я, собственно, по делу.
– Давай. Да ты садись.
Зорин сел и не знал, куда деть руки, они ему мешали.
Спросил:
– Когда на бюро мое персональное дело будут разбирать?
– Ты что, заявление подавал?
Зорин не мог уже сдержаться, вскочил и ударил кулаком по столу.
– Брось играть в прятки! Я тебе не мальчик. Слава богу, пятый десяток живу на свете. И коммунистом двадцать лет. Говори прямо – когда меня будут исключать из партии?
Данилюк выслушал его спокойно, не шелохнувшись. Потом покачал головой, вздохнул:
– Эх, Зорин, Зорин. Злишься, а настоящей-то злобы в тебе нет. Пыжишься, а не выходит, кулаком по столу стучишь, а толку мало. Садись и слушай. Вот так, – удовлетворенно произнес он, когда Зорин снова уселся.
– Слушай и мотай на ус. Никто тебя не собирается исключать из партии. Подклеил заявления и хорошо. Значит, понял. Вперед наука. – Голос у Данилюка построжал. – Но имей в виду: больше такие коленца партийная организация не потерпит. Ты руководитель. По твоему поведению люди о советской власти судят. А ты как удельный князек себя ведешь. И знаешь, очень бы мне не хотелось когда-нибудь еще раз возвращаться к этому разговору. Надеюсь, понимаешь почему.
Семен Данилович встал, несколько раз прошелся по кабинету, то снимая, то одевая очки, словно стараясь получше разглядеть Зорина. Потом сел рядом с начальником депо, положил ему ладонь на колени.
– И вообще, Владимир Порфирьевич, пора бы нам понять друг друга. Если у нас не удается дружба, то рабочий-то контакт мы обязаны установить. Это для пользы дела. А грызня наша – благодатная почва для сплетен. Мы с тобой коммунисты. Может, я в чем не прав. Ты не молчи. Слышишь? Ищу я к тебе ключик и никак не найду. Может, сам поможешь?
Данилюк встал:
– А сейчас извини меня. Некогда. Через месяц сессия, а у меня еще сумбур в голове, все формулы перемешались.
Зорин неожиданно для себя крепко пожал руку Данилюку, но потом, словно застыдившись, отпустил ее поспешно и заторопился к выходу. На улице вдруг обнаружил, что напевает под нос веселую песенку.
«Что это со мной? – удивился Владимир Порфирьевич. – Никогда такого не случалось».
Возле своего дома остановился. Из окна лился голубой свет от абажура. И странно, Зорину не хотелось заходить домой. Знал, что жена сейчас опять испортит настроение.
– Пойду-ка я к молодежи, – решился Зорин и зашагал обратно к общежитию. Первый, кого он увидел в общежитии, была техничка Клавдия Семеновна. Она сидела в коридоре под лампой и читала книгу.
– Здравствуй, Клава, – поздоровался Владимир Порфирьевич.
Та вскочила на ноги, уронив книгу.
– Володя? Владимир Порфирьевич? – удивилась она, смущенно одергивая платье. – Какими судьбами?
Зорин не подготовил ответ на этот, в сущности, простой вопрос и смутился. Чтобы техничка не заметила смущения, нагнулся и подобрал с пола книгу.
– Хочу вот посмотреть, как молодежь живет.
– Куда вас провести?
– Сначала на кухню. Как у вас там?
На кухне никого не было. Пол чисто вымыт, в шкафах блестела посуда.
– Сейчас почти все в столовой питаются, – пояснила Клавдия Семеновна.
Владимир Порфирьевич стоял посередине комнаты и не знал, как продолжать разговор. Клавдия Семеновна осмотрела его, чмокнув языком, покачала головой и сказала голосом, не терпящим возражений:
– Сними-ка, начальник, китель. Я тебе пуговицы пришью, а то скоро последняя отлетит.
Зорин покраснел, оглянулся на дверь.
– А если кто войдет и увидит начальника в одной сорочке? И где? На кухне общежития!
– Не бойся, снимай! Сейчас сюда никто не зайдет.
Владимир Порфирьевич все-таки для предосторожности закрыл дверь на крючок и снял китель.
Зорин, какой-то домашний и обыкновенный без кителя, наблюдал за ловкими движениями женщины. Знает он ее с незапамятных времен, с тех пор, как помнит себя. Вместе росли и колобродили в юности: Сережа Круговых, Володька Волочнев, Клава и еще некоторые.
– Клава, ты чего не вышла замуж? Ты ведь красивая была, хорошо помню.
Клавдия Семеновна вскинула на него глаза и поспешно отпустила снова.
– Жених не нашелся, – тихо ответила она. – На артистку не выучилась, вот никто и не взял.
Это она кольнула Владимира Порфирьевича. Агриппина Максимовна училась в театральном институте.
– На, одевай. Да следи за собой, товарищ начальник.
Зорин взял китель и, рывком одев его, пошел к выходу, забыв поблагодарить Клавдию Семеновну.
– Лестница налево, – подсказала она ему вдогонку.
Владимир Порфирьевич поднялся на второй этаж. Из первой двери высунулась лохматая рыжая голова паренька с мыльной пеной на щеках. Паренек с удивлением и испугом посмотрел на Зорина и быстро захлопнул дверь. Слышно было, как в комнате приглушенно зашушукали.
– Редкий гость, – усмехнулся начальник депо. – Всем на страх и удивленье.
В середине коридора замедлил шаг: показалось, будто из комнаты, в которой была приоткрыта дверь, доносится знакомый голос. «Ну, конечно, Сережка Круговых! Везет мне сегодня на старых друзей. Счастливый вечер!»
За последние годы Зорин редко встречал товарищей юношеских лет. Говорят, Круговых уединился, над каким-то тормозом работает. Владимир Порфирьевич несмело потянул дверь за ручку и вошел в комнату. Круговых восседал за столом, а рядом с ним молодой парень в солдатской гимнастерке. Да, это же его помощник, Колосов, Валерий как-то знакомил с ним. Улыбаясь, начальник депо приблизился к Круговых и пожал его сухую, крепкую руку. Подумал, что машинист совсем не меняется. Как по-разному ложится старость на лица! У одних лица вянут без солнца и ветра, кожа становится дряблой. А вот у таких, как Сергей Александрович, тугие морщины врезались в лицо жестко и мужественно. И само лицо обветрено, с крепким загаром. Так стареть, как Круговых, – сто лет можно прожить!
– Скажи-ка, молодой человек, – улыбнулся Зорин Сергею Александровичу после обычного приветствия. – Когда у человека кончается молодость?
– Сам не знаешь?
– Где уж мне!
– Смотри ты какой, а! В сто лет!
– Я так и считал.
И впервые за многие годы завязалась между друзьями задушевная беседа. Колосов, видя, что лишний, тихо поднялся и вышел на цыпочках, будто боялся кого-нибудь разбудить.
Первым поднялся Сергей Александрович.
– Мне пора, – сказал он, расправляя плечи. – Утром в поездку.
По ночным улицам шли молча и никто не тяготился молчанием. Оно было естественным продолжением разговора. У своего дома Зорин подал Круговых руку, пригласил:
– Заходи как-нибудь вечерком. Чайком побалуемся Молодость вспомним. Володю Волочнева прихвати.
– Ладно, – пообещал Круговых. – Будет время, зайдем.
Зорин достал из кармана ключ и открыл дверь. Агриппина Максимовна, привалившись на подушку, дремала на диване. Услышала, что вернулся муж, открыла сонные глаза.
– Полуночничаешь. Где был? – она капризно надула губы. – Ты мне нужен.
Владимир Порфирьевич не отозвался. На кухне выпил стакан холодного кофе, вернулся в комнату и сел за рабочий стол. Надо просмотреть сегодняшние газеты. Когда развернул газету, Агриппина Максимовна набросилась на него:
– Когда ты назначишь Валерия старшим машинистом? Ты же обещал! Стыдно перед знакомыми. Сын начальника депо и рядовым машинистом работает. Все говорят…
– А ты таких знакомых не слушай, – перебил ее Владимир Порфирьевич.
– И это отец говорит, боже мой, – простонала Агриппина Максимовна, и в голосе ее чувствовались близкие слезы.
– Рипа! – сказал Владимир Порфирьевич, занятый своими мыслями. – Приходилось тебе делать такое, что себе потом всю жизнь простить не могла?
– Конечно, – с готовностью ответила она. – Студенткой я однажды дала подруге лучшее платье, она ходила на свидание, кажется. Так подруга зацепилась где-то за гвоздь, порвала мое лучшее платье. Представляешь?
На лице жены было неподдельное страдание, как будто подруга изорвала платье не четверть века назад, а лишь вчера.
– Вот видишь, – в раздумье проговорил Зорин. – Я тоже сделал такое, что не могу себе простить всю жизнь.
– Что же?
– Нашу с тобой свадьбу.
Агриппина Максимовна тихо ойкнула и села на край дивана. Из груди ее все чаще и чаще начали вырываться судорожные всхлипывания.
Владимир Порфирьевич поморщился:
– Ты знаешь. Того… Пройди в свою комнату и попсихуй в одиночку. Успокаивать я тебя не стану, надоело.
