Разные судьбы

Текст добавлен: 25 июня 2025, 23:18

Текст книги "Разные судьбы"

Автор книги: Михаил Колягин

Жанр:

Советская классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Когда вечером на смену пришла бригада, незнакомый Николаю машинист покосился на новичка и, подкручивая рыжий ус, спросил у Круговых:

– Как съездили?

Сергей Александрович, подмигнув Николаю, сказал:

– Как следует.

На прощание Круговых пожал Николаю руку, поинтересовался:

– Как тебя зовут?

– Николаем.

– А отца?

– Александром, – ответил Николай.

– Так. А где твой батя работает?

– Нет у меня бати, – наклонил голову парень. – Детдомовец я.

– Вот оно что! – протянул Круговых. – А ты в шахматы, случайно, не играешь?

– Играю, – ответил Николай. – В училище первое место занимал.

– Вот и хорошо! Отдохнешь, приходи ко мне. В общежитии тебе каждый расскажет, где я живу.

С наступлением темноты глаза машиниста казались добрее, от них лучами разошлись набившиеся угольной пылью полоски морщинок.

Из душевой до общежития Николай шел медленно, наслаждаясь свежестью летней ночи. И яркие звезды ему огнями светофоров приветливо мерцали, и земля, будто пол в паровозной будке, покачивалась под ногами, как бы сама плыла навстречу…

Много после этого утекло воды. Два с половиной года, до самого призыва в армию, работал Николай с Сергеем Александровичем. Бывали рейсы и потяжелее первого. Давали иногда уголь из остатков штабеля, наполовину с землей – на каждой стоянке топку чистить приходилось. Или брались провести поезд по участку без остановки для набора воды. Сорвешься – позор на всю дорогу. Но проводили.

Оба немногословные – Круговых и Колосов – быстро привязались друг к другу. Николай часто бывал у своего машиниста дома. Играл с Сергеем Александровичем в шахматы или, взяв из домашней библиотеки книгу, уходил в огород, садился под кусты ирги и по целым дням читал. Как-то получилось, что Николай ни одной покупки не делал без совета Елизаветы Ильиничны.

Иногда прощаясь после рейса, Сергей Александрович сообщал:

– Завтра обязательно приходи к нам.

На загородные прогулки в лес, кроме Николая, обычно, приглашался старый приятель Сергея Александровича Владимир Николаевич Волочнев – приемщик паровозного депо. Елизавета Ильинична брала для мужчин пиво, для себя с Дашей несколько бутылок крем-соды и разных сладостей. Излюбленным местом для пикника был родник в лесу. Вода там была холодная и прозрачная, на вкус отдавала листьями.

В родник ставили бутылки, а сами садились на траву и часами молча смотрели сквозь разрывы листьев на светлое небо. Рядом журчал ручей, а время тянулось бесконечно, словно оно застыло и остановилось.

А Даша с Николаем уходили в лес. Под ногами шуршали сосновые шишки и прошлогодняя хвоя. Даша не любила и не умела ходить медленно. Иногда она делала попытки пристроиться в ногу с Николаем, брала его под руку, но, забывшись, снова вырывалась вперед. Поджидая, нетерпеливо срывала листья, нагибалась за цветками или, заметив какого-нибудь жучка, начинала дразнить его:

– У, натопорщил усы – злится.

Она была своенравной и жизнерадостной, какой может быть только девушка в шестнадцать лет. Ее восхищали и птицы, и муравьиные кучи, и высокие сосны.

– Колька, смотри! – кричала она, трогая Николая за плечо. – Красиво-то как!

Она часто и беспричинно смеялась. Казалось, смеялась не тому, что видела и слышала, а разным мыслям, приходившим в голову.

В лесу у них были свои излюбленные уголки – глухие полянки, окруженные молодым осинником или бояркой.

Хорошее было время!

4

Снова Колосов выезжал в рейсы со своим машинистом. Вот она, конторка дежурного по депо. Сколько раз заходил сюда Николай, отправляясь в поездки. Здесь получал «зарядку» на смену – инструктаж дежурного. Зачитывали новые приказы по дороге, напоминали правила безопасности и многое другое, что необходимо паровозникам в пути. Комнату прозвали острым именем – «брехалка». Чего только в ней не наслышишься! Здесь разберут по деталям весь рейс, раскритикуют друг друга до последней косточки, расскажут о различных случаях в пути, которыми богата паровозная работа. А то заведут спор о том, как лучше провести поезд или содержать паровоз. Участвовали в таких спорах обычно опытные машинисты, а молодежь, затаив дыхание, слушала. И, пожалуй, ни в одном заведении не получишь таких знаний, как в этой комнате с неприветливым названием.

Вот и сейчас, кто прямо на полу, привалясь на замазанные стены, кто на своих «шарманках», сидят паровозники, ожидая прибытия своих машин.

Вниманием присутствующих овладел пожилой машинист – Александр Яковлевич Чистяков. Он рассказывал о каком-то занятном случае. Часто его прерывал дружный хохот и ввернутое кем-нибудь крепкое слово. Сергея Александровича еще не было, и Колосов примостился в углу и стал слушать.

– Вот так-то бывает, – говорил Чистяков, вынимая папиросу. – Есть такие машинисты, – любят на других прокатиться. Проедет на паровозе, как пассажир на мягком сидении, – и домой.

– Дядя Саша, – обратился к нему один из помощников. – А почему Валерий Зорин не любит, когда у него про буксовую скобу спрашивают?

– Был за мной один грех, – отозвался Александр Яковлевич, усаживаясь поудобнее. – В прошлом году в две смены мы работали, Сергей Круговых в отпуске был, а Зорина только что поставили к нам.

Александр Яковлевич прикурил и, сделав глубокую затяжку, продолжал:

– Как-то раз, паровоз уже был под поездом, спрашиваю Зорина: «Все в порядке?» Это первый вопрос у паровозников. И напарник должен честно рассказать, что случилось за поездку. Умел натворить – умей сам и ответ держать. – «Все в порядке, – отвечает. – Паровоз как часы работает».

Я осмотрел снаружи. Правда, все закреплено, что редко с Зориным случалось. Всегда, бывало, какой-нибудь ослабший болт найдешь. А тут ни к чему не придерешься. Ну, а под паровоз на станционных путях не залезешь. Осмотрел я контрольные пробки, топку и домой его отпустил. А тут вскорости главный пришел, светофор открыли. Поехали. И только закрыл регулятор – за станцией-то сразу уклон начинается – слышу: под паровозом что-то стучит. Так барабанит, что в затылке отдается. Поглядываю на помощника, а помощник на меня. Остановиться, посмотреть, что там такое? Шум на всю дорогу пойдет. Ну, нервы в кулак и едем. Доехали до первой станции, зеленый свет горит. Любим, когда светофор зеленым глазом подмигивает, а тогда я этот цвет просто возненавидел. Но что делать? Останавливаюсь и лезу под паровоз. Смотрю: вторая буксовая скоба с правой стороны пополам, прямо по живому месту переломана. Не закрепили во время клин – вот и получилось. Клин злосчастный выпал, хвостик по земле волочится, вот-вот выпадет. «Вот это фрукт, – думаю. – Поезд бросать придется, позор-то какой моей седой голове». Потом мелькнула мысль: «А может, попытаться закрепить клин проволокой, чтоб хоть до оборотного депо добраться?» Это, конечно, рискованно, но на нашей работе – я прямо скажу – без риска не обойдешься. Забили мы с помощником кувалдой клин обратно, нашли толстую проволоку, нагрели ее в топке докрасна, чтоб мягкой стала, и примотали поломанную скобу к раме. Трудно пришлось, паровоз не на канаве в депо, согнулись в три погибели и делали. Спецовку о тормозные тяги изорвали. Но поезд не бросили. Задержались, правда, немного. Три поезда нас обогнало. Обгоняют, черти, и метелки из окошка показывают. Дескать, «счастливо загорать». Нас зло берет. Закрепили и поехали дальше. Стук остался, но не такой, терпимый. Доехали до станции, где воду набираем, посмотрели – держится. Повеселели. Успокоился я и подумал: «А не у Зорина ли это скоба лопнула? Не сказал мне, чтобы случай за ним не числился?» Нет, не может быть. Среди паровозников такие люди не водятся.

В оборотном депо заменили скобу и обратно до дому чин-чином доехали. А сам мучаюсь: «Неужели Зорин? Дай-ка испытаю». Сказал помощнику, чтобы он молчал, как будто у нас ничего не случилось. Приходит Зорин на смену и спрашивает: «Все в порядке?» – «Все в порядке, – говорю. – Паровоз как часы работает». Зорин с молоточком осматривает, а я за ним тихонько наблюдаю. Замечаю: что-то ему не терпится ко второму скату подойти, все туда зыркает. Э, тут что-то не так! Он для блезиру стукнул молотком по двум или трем гайкам и туда, под колеса. Говорит мне: «А скоба-то лопнула!» Ну, братцы, мое терпенье лопнуло. Как был в мазутных рукавицах, так по роже ему смазал. Нехорошо, конечно, поступил. Даже в молодости не был я охоч до драки, а тут не вытерпел. Это, наверное, оттого, что впервые среди машинистов подлеца встретил. За честь паровозника обидно стало. Ведь не кочегар какой-нибудь, который без году неделя на паровозе, а машинист так поступил!

Александр Яковлевич взглянул на давно потухшую папиросу и начал искать по карманам спички.

– Не жаловался? – спросили Чистякова.

– Нет, замял он эту историю. Даже бате своему не рассказал. И я не стал распространяться. Сам виноват – погорячился.

– Его, подлеца, к ответственности надо было привлечь!

– Ведь авария могла быть.

– За это у нас не наказывают, – спокойно заметил Чистяков. – Винят тех, кто сделал аварию: принимай паровоз как следует! На то ты машинист. Да придраться к нему трудно. Мог сказать: «Я довел поезд, а дальше знать ничего не хочу». Так что, мотайте себе на ус.

Вскоре пришли Сергей Александрович с кочегаром, Колосов вместе с ними вышел на улицу.

Круговых, как всегда, принимал паровоз придирчиво и внимательно, осматривал каждую деталь, остукивал молотком каждую гайку. Подойдя к скату, вынул из кармана ватника шаблон и измерил прокат. Николай видел, как после замера нахмурилось лицо машиниста. Круговых повернулся к ходившему за ним по пятам Зорину, покачал головой:

– Четверть миллиметра за поездку. Опять буксовал?

– Немного на двадцатом километре затянулся, – виновато ответил Зорин.

– Песочница плохо работала? – усмехнулся Круговых.

– Нет. Скорость перед подъемом не сумел набрать.

– Пора научиться, два года машинистом работаешь.

Зорин вытянулся, словно перед ним стоял командир, четко ответил:

– Больше не допущу. – И ни с того ни с сего спросил: – Сергей Александрович, как дело с вашими колодками? Может, помощь нужна? Я бы через отца провернул…

Сергей Александрович достал папиросу, помял ее в пальцах, но так и не прикурив, молча полез в будку.

– Старик сегодня не в духе, – тихо сказал Валерий, подмигнув Николаю, и дружески взял его за плечо:

– Ты почему не забегаешь ко мне? Дуешься?

Николай отстранил его руку и начал отворачивать ключом пробку дышловой масленки, чтобы залить туда смазку.

– Говорят, ты из армии право управления привез? – поинтересовался Зорин. – Могу через батю устроить машинистом, пойдешь? Я свой долг помню.

– Знаешь что, – вспылил Колосов, заправляя тыльной стороной ладони вылезавшие из-под фуражки волосы, – сдал паровоз – катись домой, а мне некогда.

* * *

До армии Николай Валерия Зорина знал плохо. Встречал несколько раз на вечерах художественной самодеятельности в железнодорожном клубе. Николай удивлялся его умению держаться на сцене. На танцплощадке Зорин был первым кавалером.

Ближе познакомились в армии. В одно время получили повестки на призыв, а в военкомате при распределении оба попали в одну часть. В военкомате Зорин и Колосов старались держаться вместе, а когда тронулся поезд, и мимо вагона поплыли знакомые деповские корпуса, Валерий крепко стиснул Николаю плечи, будто боясь упустить последнюю нить, связывающую его с родными местами. Пока не кончился их участок дороги, где сотни раз они проезжали на своих паровозах, земляки не отходили от открытой двери теплушки. За окном, вперемешку со станционными пристройками, мелькали деревья с раскаленными докрасна листьями, а дальше за деревьями бежала по-осеннему золотистая земля Урала. Где угловатыми скалами, где волнистыми складками, покрытыми лесом, кружилась она далью, словно занося широкую руку, чтобы обнять земляков на прощание.

Валерий грустил недолго.

На большой станции должны были обедать. Николай отстал от Зорина. Направляясь к середине состава, он еще издалека услышал восторженные возгласы и дружные аплодисменты. Приблизившись, увидел: виновником веселого оживления был земляк Николая. Валерий забрался на платформу, напротив вагона-кухни, и читал наизусть басни Михалкова. После каждой басни раскланивался, как артист, прикладывая руку к сердцу. Потом его сняли с вагона и начали качать. Николай был искренне рад за него. Теперь на каждой остановке около их вагона собирались призывники со всего поезда.

Валерий декламировал, пел сатирические куплеты, имитировал детские голоса, подражал различным животным. Его репертуар был неистощим.

Как-то в порыве великодушия, хмельной от похвал, Валерий заговорил с земляком.

– Не горюй, Коля! Приедем на место – меня обязательно в ансамбль возьмут. А там заведу знакомство с командирами и тебя на тепленькое место пристрою. Смотришь – и три года незаметно пролетят.

Однажды ночью по вагонам раздалась команда:

– Выгружайсь!

Поезд остановился на глухой таежной станции. Около единственного деревянного домика горели две лампочки, а по обеим сторонам дороги хмурился молчаливый лес. Призывников влили в отдельный железнодорожный батальон. Предстояло прокладывать через тайгу новую железнодорожную ветку. Сначала строили для себя жилье – длинные бараки, а пока ютились в палатках. За всю осень ни разу не видели солнца. Согревались работой. К концу октября переселились в бараки и сразу же, словно ожидая этого, нагрянула зима.

Буря бушевала по тайге, ломая деревья.

Батальон приступил к строительству деревянного моста через таежную речушку.

– Погибнем мы тут! – ныл Зорин, втягивая голову в плечи.

– Никто еще не погиб. Нашим отцам на фронте потруднее приходилось, – возражал Николай. – Закаляйся, Валерий, на пользу пойдет.

Работали в две смены, меняясь каждый час. Одни залезали на сваи и выпиливали электрической пилой «замки», а другие грелись у костров, разведенных прямо на льду речки. Крутой берег немного защищал от ветра.

У Валерия дело совсем не клеилось.

Из непослушных на морозе рук часто вываливалась пила и падала вниз. То и дело приходилось слезать за ней.

– Ты побегай и руками помаши. Вот увидишь – согреешься, – подбадривал сверху Николай.

Валерий молча поднимал пилу и снова лез на сваю. В казарму приходил в подавленном настроении, молча раздевался и засыпал сразу же, как только доносил голову до подушки.

Но однажды Зорин возвратился с работы бодрым, отогрел руки около круглой, обитой черной жестью печки и, к удивлению всех, не лег спать. Согревшись, вышел на улицу и направился к штабному бараку. Найдя дверь заместителя командира батальона по политчасти, постучал. За столом сидел полнолицый майор с седеющими волосами.

– Разрешите, товарищ майор? Рядовой Зорин.

Майор внимательно посмотрел на вошедшего.

– Зорин? Это вы ребят дорогой веселили?

– Так точно! – вытянулся Валерий.

Майор оживился:

– Мне о вас рассказывали. Молодец!

Лицо Валерия просветлело.

– Так вот, я в ансамбль хотел…

– Ансамбля у нас нет, – мягко перебил его майор, – а свою художественную самодеятельность при батальоне мы создадим и руководитель уже есть. Консерваторию в Ленинграде закончил. Теперь надо способных хлопцев подобрать, вроде вас. Вы тоже учились?

– Нет, – упавшим голосом произнес Валерий, – так я… после работы.

– Не беда, – подбодрил его майор, – и здесь вы после работы будете заниматься. Времени хватит.

Зорин опустил голову. Мечта об ансамбле провалилась.

– «Нашли дурака, после работы, – думал Зорин, возвращаясь в барак. – Что я им, двужильный?»

На другой день Валерия положили в санчасть. Поморозил ноги. Почти всю зиму с небольшими перерывами Зорин пролежал в батальонной санчасти. На работу его больше не посылали, заставляли топить печки. Он побледнел, похудел, и Николай жалел его. Не помогало Зорину ни усиленное питание, ни богатые посылки с продуктами из дому. Врачи стали подозревать у него заболевание легких. Хотели отправить в окружной госпиталь, но Валерий запросился домой. В их городе есть знакомый профессор, который лечит туберкулез. Вот если бы отпустили домой.

В апреле Колосов провожал своего земляка до станции. Дорогой наказывал передать привет знакомым в депо, по-дружески советовал беречь себя. Зорин вдруг остановился.

– Ладно, Коля, возвращайся. Дальше я сам донесу. Спасибо.

– Ты же слабый. Тяжело тебе, – возразил Николай, не отдавая чемодана, но, взглянув на Зорина, замолк. Многие безнадежно больные ведь не любят, когда напоминают им о их беспомощности.

– Ты что, жалеешь? – усмехнулся Зорин. – А мне тебя жалко. Долго тебе еще здесь припухать.

– Припухать? – удивился Колосов. – Мне здесь не тошно. – И видя, что Зорин в сомнении покачал головой, заговорил убежденнее: – Скоро батальон паровоз получит – на него перейду. Домой с правами приеду.

– Хочешь, посоветую, как отсюда выбраться?

– Как? – Колосов поставил чемодан на дорогу.

– А вот слушай. Ты думаешь я больной? Дудки. Я врачей все время темнил.

Колосов удивленно поднял брови.

– Чего на меня уставился? Непохож я на здорового? – усмехнулся Валерий. Он с удовольствием, до хруста в суставах, потянулся и показал на большое кряжистое дерево, что росло у дороги. – Я такой же больной, как этот кедр. А что худой, беда небольшая. Мясо нарастет, были бы кости.

Николай чувствовал, как наливается кровью лицо и темнеет в глазах. Сдерживая себя, он с презрительным спокойствием посмотрел Зорину в глаза, смерил его взглядом с ног до головы и выдохнул:

– Подлец!

И повернувшись, зашагал обратно.

Но Зорин нагнал его, забежал вперед и загородил дорогу.

– Ты что, поверил? Я же пошутил! Это капитан один рассказывал, со мной вместе лежал в госпитале. У них такой мудрец нашелся. Сразу разоблачили. А я действительно больной. Видишь?

Он тяжело и сухо закашлял. На глазах выступили слезы.

– Коля! Неужели донесешь на меня? Вернут, родных не увижу. Умру здесь.

Николай сплюнул под ноги:

– Уйди, гад, с дороги, а то последний дух из тебя вытряхну. Ну!

В казарме, кроме дневального, никого не было. Николай лег на кровать.

«Каков гад! Больным притворялся», – злился про себя Николай.

Но через несколько дней забыл о Зорине.

Летом в батальон пригнали два паровоза. Николая назначили помощником машиниста, а через год он, закончив курсы, получил право на управление паровозом.

5

Прокат бандажей возрастал. Величина его достигала четырех миллиметров. Еще три миллиметра, и надо снова брать паровоз на подъемку. Наезжено всего двадцать тысяч километров, а бригада обязалась довести пробег между подъемками до ста тридцати тысяч километров: на тридцать тысяч перекрыть старые достижения. Когда стояли на промывочном ремонте, к паровозу подошел инженер депо Сорокин.

– Почти по миллиметру в месяц, – инженер двинул бровью в сторону паровоза. – Спешу поздравить, Сергей Александрович. Вы накануне нового рекорда. Только лавров на этот раз не будет. Скорее всего… иголки.

– У нас шкура толстая, – ответил Круговых, стараясь сохранить спокойствие. – И до уколов и до ожогов привычная.

Сорокин снисходительно улыбнулся:

– Если вы, товарищи, читаете газеты, то должны знать: старый рекорд уважаемого Сергея Александровича давно перекрыт. Курганский машинист Утюмов установил новый – сто десять тысяч километров, а москвич Огнев проездил на своем паровозе без подъемки сто пятнадцать тысяч.

– Что вы нам все о рекордах? Спортсмены мы, что ли? – громко произнес Александр Яковлевич Чистяков, сменщик Круговых, невысокий плотный человек с рыжими усами. Сорокин зачем-то вытащил из кармана блокнот, снова положил его на место и сказал:

– Раз уж прогремели на всю страну и ордена получили, темпов сбавлять нельзя.

– Вы считаете, мы для рекорда старались? – спросил Круговых, багровея.

– Не знаю, – улыбнулся инженер, – время покажет.

Чистяков, заметив состояние старшего машиниста, выступил вперед и, выжав из себя улыбку, так что усы поднялись вверх, словно у кота, как можно мягче произнес:

– Вы, Геннадий Федорович, сделали свое дело и идите. Нам надо работать.

Тонкие губы Сорокина скривились в усмешке:

– Если каждый рабочий будет указывать инженеру, как ему поступать…

Чистяков вдруг надул щеки, округлил глаза и гаркнул:

– Марш отсюда!

Сорокин испуганно попятился, поправил под мышкой портфель и, повернувшись, засеменил к выходу, провожаемый громким хохотом паровозников.

– К начальнику побежал. Жаловаться. Досконально все ему объяснит.

* * *

Зима наступила неожиданно.

В солнечный ноябрьский полдень на горизонте появилась рыхлая серая туча. Она медленно плыла на город, закрывая своими лохматыми крыльями одну за другой серые горы. Бор на горах перед тем, как закрыться тучей, на короткое время вспыхнул совсем весенней свежестью. Но солнечный луч тускнел, вместе с потухающей зеленью, заволакивался туманом и вскоре совсем скрылся с глаз. На землю полетели первые снежинки. Первые посланцы зимы были еще слабы. Они невесомо опускались на землю и, едва коснувшись ее, таяли: появлялись масляные, расплывчатые пятна. Снег прибывал и прибывал. Скоро все закружилось в белом безветренном вихре.

Земля сопротивлялась зиме целый день. Миллионы и миллионы снежинок гибли на ее остывающей груди. А на другой день все неузнаваемо преобразилось. Горы, как будто вспухли, округлили вершины и приблизились к городу, бор на белом фоне снега казался черным, а туман над речкой, который вчера еще был мутно-серым, стал голубым и прозрачным. Даже паровозные гудки на станционных путях сегодня стали упруже и отчетливей, чем вчера.

Хотя зиму повсюду ожидают, готовятся к ней, но она очень часто застает врасплох. Выяснилось, например, что не на все паровозы хватает кошмы, на деповских воротах отсутствуют отеплительные маты. Зима лезла в цеха напролом клубами белого холодного пара.

Начиналась штурмовая горячка. А тут еще другая забота свалилась на голову начальника депо Владимира Порфирьевича Зорина… Кроме своих локомотивов, в депо ремонтировались паровозы каменных карьеров и строительного треста. И ничего не поделаешь: обязал горсовет, указало Министерство путей сообщения.

Каждый раз Владимир Порфирьевич давал канавы в цехе подъемки с неохотой – лишняя обуза. Вот и сегодня, встретив уполномоченного строителей, замахал руками:

– Не до вас. Не до вас. Со своими машинами зашился.

– Как хотите, а выручайте. Строительные участки простаивают, не на чем подвозить.

– Об этом пусть ваш управляющий голову ломает. Давно бы надо в своем депо подъемник построить.

– Уже начали, – оправдывался уполномоченный. – Теперь совнархоз недалеко. А пока помогайте. Постановление горсовета есть.

Владимир Порфирьевич вскочил со стула:

– Что вы мне все этим постановлением тычете? А спросите тех, кто постановлял: депо они расширили, станки и оборудование на ваши паровозы добавили, дополнительный фонд на зарплату для слесарей выделили? Из меня при каждой квартальной ревизии финансовые крысы из управления жилы тянут: почему я опять этот самый фонд перерасходовал?

Уполномоченный, сбитый с толку, настаивал уже менее уверенно:

– Раньше вы как-то обходились. Не первый год наши паровозы ремонтируете? Дело-то наше – общее!

– Вы знаете, что такое график на железной дороге? Если я его сорву из-за вашего паровоза – мне штанов не хватит рассчитаться. Не могу.

– Ну, что ж, – сказал уполномоченный, вставая, – придется в горсовет идти.

– Хоть в Совет Министров, – махнул рукой Зорин, – депо не резиновый мешок.

Когда за уполномоченным закрылась дверь, Зорин взял телефонную трубку:

– Технический отдел? Найдите Сорокина. Пусть сию же минуту ко мне зайдет.

Зорин положил трубку. Нервы не успокаивались. Он хорошо знал: после жалобы строителей из горсовета нагрянут комиссии, полетят отношения в управление дороги, может быть, даже в Министерство. А оттуда упреки: не уважаешь советскую власть на местах.

Вошел Сорокин. В кабинет Зорина он всегда входил, чуть согнув спину, подчеркивая этим служебную аккуратность и готовность в срок выполнить любое приказание.

Была в его внешности одна примечательность: слушая, он шевелил оттопыренными ушами.

Сейчас Сорокин достал блокнот в зеленом переплете и толстый цветной карандаш, как бы говоря этим: «Видите, я записываю все ваши распоряжения».

– Геннадий Федорович, – спросил Зорин, когда инженер уселся на край стула и приготовился слушать, – есть у нас в цехе подъемки свободные канавы?

– Есть, две, – ответил инженер. – Одна больше месяца пустует, а вторая позавчера освободилась. Дней через пять еще один паровоз выходит, – и спросил насторожившись: – опять авария на участке?

– Крушение, – сморщился Зорин.

Сорокин вскочил со стула:

– Что вы говорите?

Теперь его лицо выражало одновременно и удивление и сострадание.

– Что всполошился, разве отвечаешь?

– Я за вас, Владимир Порфирьевич. Начнут таскать по управлениям.

– А может, не будут?

Сорокин встретился со взглядом Зорина. Трудно понять начальника: шутит или всерьез говорит. Когда кричать начинает и махать руками, тогда все ясно. А теперь? Но все-таки улыбнулся и снова присел на стул.

– Вот что, Геннадий Федорович, – сказал Зорин. – Посмотри-ка в свой «талмуд», какие паровозы у нас на подходе?

Сорокин на секунду прищурил глаза, стараясь догадаться зачем это потребовалось начальнику, и принялся листать страницы блокнота.

– Сейчас дам точные сведения. Мною на промывках, досконально, ведется замена проката бандажей по каждому паровозу. Кроме того, вот здесь, – Сорокин ткнул карандашом в блокнот, – у меня есть специальная графа: угрожающий прирост проката.

– Меня интересует график подъемочного ремонта, – нетерпеливо перебил Зорин.

– Пожалуйста, Владимир Порфирьевич! Вот паровоз 2801 шесть и семь десятых миллиметра. В текущем месяце надо брать в депо.

– Так. Заготовьте приказ: немедленно взять паровоз на подъемку. Еще какие?

Инженер снова пробежал глазами свою запись, развел руками:

– Больше пока нет. На трех паровозах по шесть миллиметров. Этих еще на два месяца хватит.

Зорин барабанил пальцами по столу.

– Значит, больше нет? – переспросил он. – А что у тебя там за новая графа?

Сорокин замялся.

– Мне бы не хотелось говорить, Владимир Порфирьевич. Это, так сказать, ваше семейное дело.

Начальник депо вскипел:

– Вы не в квартире Зорина, а в кабинете начальника депо!

Инженер втянул голову в плечи, заглянул в блокнот и неуверенно произнес:

– На паровозе Круговых прирост проката по миллиметру в месяц, я думаю…

Теперь Зорин сидел вцепившись в отшлифованные локтями боковинки кресел, словно собираясь прыгнуть на Сорокина. Сам черт не знает, что у начальника на уме. Бухнешь слово, а потом не оберешься неприятностей.

Зорин действительно стремительно встал с места и, потирая руки, прошелся по кабинету. «Ну, сейчас начнется, – терзался инженер, – дернула меня нелегкая. Всегда язык подводит».

– Что же ты думаешь? – спросил Зорин, подойдя к столу.

– Я думаю… Ваш сын расскажет. Он же на этом паровозе работает.

– А ты причины выяснил?

– Разве у этих орденоносцев добьешься истины? Они, досконально, со мной разговаривать не хотят.

И замолк.

«Говорят, Зорин с Круговых друзья детства, ну и заварил кашу! Но раз начал, надо говорить».

– Винят вашего Валерия. Дескать, паровоз у него буксует. Однажды я в его защиту встал. Так меня усатый от паровоза… Дожили, товарищ начальник.

Зорин неожиданно рассмеялся.

– Говоришь, Чистяков тебя от паровоза? Ха-ха-ха!

– Вот и вы тоже, – беспомощно развел руками Сорокин.

Зорин так же неожиданно оборвал смех.

– Причин ты все-таки не знаешь? М-да. Анализ бандажной стали ты у них делал?