Текст книги "Том 4. Произведения 1857-1865"

Из других редакций ^*

Царство Смерти
Комедия в 4-х действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иван Прокофьич Размахнин, 75 лет, негоциант, занимающийся подрядами и откупами.

Прокофий Иваныч, сын его, 55 лет.

Гаврило Прокофьич, 25 лет, внук его.

Статский советник Семен Семеныч Фурначев, зять его, 55 лет.

Николай Павлыч Калужанинов, 30 лет, служащий поручик, другой зять его.

Отставной генерал Андрей Николаич Лобастов, 60 л<ет>, друг старого Размахнина, происхождением из сдаточных.

Майор Станислав Фаддеич Понжперховский, 40 лет.

Иван Петрович Доброзраков, отставной штаб-лекарь, 55 лет.

Леонид Сергеич Разбитной, чиновник особых поручений при губернаторе, молодой человек.

Отставной подпоручик Живновский, 50 лет.

Анна Петровна Живоедова, 40 лет, сирота, из благородных, живущая в доме Размахнина в качестве экономки.

Финагей Прохоров Баев, пестун старого Размахнина, старик, не помнящий своих лет.

Лакеи и служанка.

Действие происходит в губернском городе Крутогорске.

Сцена I

Театр представляет довольно обширную гостиную в доме старого Размахнина. В середине комнаты и направо от зрителя двери; налево два окна. В глубине сцены по обеим сторонам дверей диваны с стоящими передними круглыми столами; между окон большое зеркало; по стенам и по бокам диванов расставлены кресла и стулья; вообще убранство комнат свидетельствует, что хозяин дома человек богатый; на столах и на стене много бронзы.

Утро. При открытии занавеса на стенных часах бьет девять. Анна Петровна Живоедовасидит на кресле у окна, ближайшего к глубине сцены. Одета в распашной капот, довольно грязный, но набелена и нарумянена. Живоедова роста видного и корпусом плотная. Через несколько времени входит из средней двери Баев, старик, поросший мохом и согнутый. Одет в синий кафтан, в руках держит березовый сук, на который и опирается.

Живоедова. Вот и живи с ним таким манером! Жили-жили, грешили-грешили: с пятнадцати поди лет в грехе!.. Еще при покойнице Лукерье Гавриловне околёсицу-то эту завели: уж пряжку выслужила, сказывает Андрей Николаич… Теперича вот, того гляди, помрет, а духовной все нет как нет… Куда тебе! я, говорит, еще годков с пять проживу, да намеднись еще что выдумал: поди, говорит, Аннушка, сюда: я хоть погляжу… Ах! тяготы-то наши только никому неизвестные!.. (Задумывается.)А вот Андрей Николаич еще говорит, что меня бог милостью сыскал! Разумеется, кабы духовная – слова нет: хорошо, кабы духовная… А то, пожалуй, и ни с чем пойдешь – только слава, что дворянского рода! да и то, что своим-то трудом нажила, и то, пожалуй, отнимут… Да и что нажила-то я опять? Конечно, кабы не Станислав Фаддеич… (Задумывается вновь и мурлыкает под нос песенку. Тяжело вздыхая.)Да, была бы я теперь с денежками!

Входит Баев.

Баев (останавливается у дверей; сиплым голосом).Здравствуй, здравствуй, матушка Анна Петровна, каков наш соколик-от? (Ищет глазами чего-то.)

Живоедова. Да чего уж соколик! того гляди, что ноги протянет… Да ты бы сел, что ли, Прохорыч, вон на стул-то.

Баев. Нет, матушка, на стуле нам сидеть не пригоже… Вот кабы скамеечку…

Живоедова (кричит).Мавра! подай из девичьей скамейку. (К Баеву.)Ну, ты как, старина?

Баев. А мне чего сделается! я еще старик здоровенный… Живу, сударыня, живу. Только уж словно и надоело жить-то!

Появляется горничная девушкас небольшой скамейкой, которую и ставит около боковых дверей. Баев садится. Так даже, что на свет смотреть тошно; нонче же порядки другие завелись, словно и свет-от другой стал… Я уж в мальчиках был, как Иван-то Прокофьич родился… дда! (Кашляет.)

Живоедова. Водочки, что ли, поднести, Прохорыч?

Баев. Не действует, сударыня, не действует… Такая уж, видно, напасть пришла; ни пойла, ни ества, ничего нутро не принимает… стар уж я больно, сударыня, даже словно мохом порос весь; дай бог всякому ворону столько лет прожить: во как я стар!

Живоедова (задумчиво).Да и Иван-то Прокофьич уж не маленький… Господи! того гляди, уснет человек, а духовную написать боится. Хоть бы ты, что ли, Прохорыч, его с простого-то ума вразумил – ведь и тебя поди наследники выгонят, как умрет.

Баев. Что ж, сударыня, я готов вразумлять… Это точно, что самое последнее дело именьем своим не распорядить… чай, поди сколько в сундуках-то у него напасено! Только Прокофья Иваныча он обидит; это уж я беспременно знаю, что обидит. И чем он ему, сударыня, не угодил, Прокофей-то Иваныч? человек, кажется, боязный, в церковь божию ходит, нищим подает – а не угодил!

Живоедова. Да и Прокофей-то Иваныч тоже ведь с норовом. Первое дело, что в армяке ходит, бороды не бреет: это, говорит, грех! а не грех, что ли, родителей не слушаться?

Баев. Грех-то, точно что грех… А ведь коли по правде сказать, сударыня, так это именно, что волос божий образ обозначает… И в Писании, сударыня, сказано: постризало да не взыдет на браду твою…Это я еще махонький от убогих странников слыхивал…

Живоедова. Да ты, Прохорыч, то возьми, что к нам ведь чистые господа ездят… Иван Прокофьич одну дочь за генерала выдал, другую за военного, а ведь от Прокофьевых от одних сапогов как дегтищем-то разит… Ты одно это себе вобрази, Финагеюшка!

Баев. Справедливо, сударыня, справедливо!

Живоедова. Ну, опять и то: вздумал он жениться… Ведь он уж не маленький, чтоб прихоть свою соблюдать, без малого поди шестьдесят будет! Да что еще выдумал! на другой день с супругой-то в баню собрался: это, говорит, по древнему русскому обычаю… только смех, право! Ну, старику-то оно и обидно.

Баев. Справедливо, сударыня, справедливо. Только человеческую плоть рассудить мудрено. Вот и я стар-стар, а бывает, что только сам дивишься, как защемит… И в Писании тоже сказано: не хорошо, то есть, человеку одному быть, а подобает ему жить с супружницей. Прокофей-то Иваныч, значит, по Писанию действует. Ну, и в баню тоже противузаконного ничего нет…

Живоедова. Нет, Прохорыч, зазорно; воля твоя, зазорно. У Прокофья-то Иваныча дети тоже есть, один вон у губернатора по порученьям служит… а ну, как он, губернатор-от, проведамши про этакой-то страм, да спросит его: «А чей, мол, это отец без стыда безо всякого на старости лет в баню ходит?» Ведь в ту пору молодцу-то от одного от страму хоть в тартарары провалиться… Вот ты что, Финагеюшка, рассуди.

Баев. Справедливо, сударыня, справедливо. Однако ведь давно ли и Иван-от Прокофьич себе бороду оголил? Сама, чай, сударыня, знаешь, каков он был, как в ту пору тебя родители-то ему продали? Коли ты помнишь, так я-то как теперь вижу, как его в Черноборске исправник пытал за бороду трясти: не мошенничай, говорит, не мошенничай! Да, грозные были, сударыня, те времена, великие времена!

Живоедова. Оттого, видно, и стал он к просвещенью-то очень способен.

Баев. Такие, сударыня, были времена, что даже заверить трудно. Ивана-то Прокофьича папынька волостным писарем был, так нынче, кажется, и цари-то так не живут, как он жил. Бывало, по неделе и по две звериного образа не покинет, целые сутки пьян под лавкой лежит. Тутотка они и капиталу своему первоначало сделали, потому как и волость-то у них все одно как свои крепостные люди была… А Иван-от Прокофьич подрос, так тоже куда ворист паренек был; ну, папынька-то ихний, видемши их такую анбицию к деньгам, что как они без сумленья готовы и живого и мертвого оборвать, и благословили их по питейной части идти. Ну, и пошли… А теперь они сирым вдовицам благодетельствуют, божьи храмы сооружают… Что ж, это хорошо! Пред владыку небесного с хорошими делами предстать веселее будет! Ахти-хти-хти-хти! Так во какие времена, сударыня, были!

Живоедова. Только уж ты ему не поминай лучше об них, Прохорыч.

Баев. А отчего бы, сударыня, не напомнить? Разве тут что зазорное есть? Кабы он в церковь божию не ходил или по постам скоромное ел – ну, это точно, что было бы зазорно, а то ведь это, сударыня, дело коммерческое, на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Сегодня он меня ушибет, завтра я его – так оно и идет кругом. (Вздыхает.)

Живоедова. Так-то так, Прохорыч, только вот что худо, что об душе-то он об своей на старости лет попечись не хочет; хоть бы нас, своих старых слуг, обеспечил, все бы греховная-то ноша полегче была. А то вот предстанет пред царя небесного, а он, батюшка, и спросит его: «На кого, мол, оставил ты Анну Петровну?» – а какой он ответ тогда даст? Вот что горько-то, Финагеюшка.

Баев. Справедливо, сударыня, справедливо.

Живоедова. А то вот все говорит: «Поживу еще», – да нелегкая понесла, об каком-то чине теперь хлопоты затеял – сколько тут еще денег посадит!.. Словно в гробу-то не все одно лежать, что потомственным гражданином, что надворным… только грех один!

Баев. И, матушка! поменьше-то еще лучше – вот я как скажу! Потому что там маленького-то на первое место посадят!

Живоедова. Ну, и детки тоже тащат: один Гаврюшенька чего стоит! В ту пору пожелал в гусары: насилу отчитали – хочу да хочу! А об Николае Павлыче и говорить нече – этот старика как есть доймя доит!

Слышен стук подъехавшего экипажа Ну, кажется, наши коршуны слетаться начинают!

Баев. Мне, видно, уйти, сударыня.

Живоедова. Ступай, Финагеюшка, да поговори же ты с ним, голубчик: так, знаешь, будто от себя, с простого ума.

Баев уходит.

Сцена II

Живоедоваи Понжперховский.

Понжперховский видный мужчина, в военном сюртуке; усы нафабрены и тщательно завиты, волосы на голове приглажены; очень вертляв и вообще занят собой; говорит с сильным акцентом.

Живоедова. Ах, это вы, Станислав Фаддеич, а я думала, что из наследников кто-нибудь.

Понжперховский (подходя к ее руке).А сердце разве уж не подсказывает вам… ничего не подсказывает?

Живоедова. Какое уж тут будет сердце, Станислав Фаддеич, когда три ночи сряду не спала. (Кричит.)Мавра! подай-ко закуску!

Понжперховский. Что ж, разве очень уж плох?

Живоедова. Плох-то, плох, да что в этом толку! Ничего, говорит, еще поживу, Аннушка… вот поди ты с ним… Хошь бы уж помер, что ли, прости господи, все бы один конец!

Понжперховский. Нет, это уж боже упаси, Анна Петровна! Не сделавши распоряженья, ему умирать нельзя… (Подумав немного.)А на вашем бы месте я, знаете ли, что бы сделал?

Живоедова. Ну?

Понжперховский. Скажите, пожалуйста, капиталы у него как больше: наличными или в билетах?

Живоедова. Есть и наличными, а больше в билетах.

Понжперховский. Ну, а билеты как-с? именные или на неизвестного?

Живоедова. Неизвестные, кажется, больше… Да чтой-то, мне словно страшно, Станислав Фаддеич…

Понжперховский. Бесподобно-с. Так на вашем бы месте я, знаете ли, что бы сделал? Я бы, как начнет старик-то умирать, все бы эти безымянки к одному месту-с… Вот как надо действовать, моя милейшая Анна Петровна!.. а там, знаете (ласкаясь к ней),уехали бы ко мне в Понжперховку, я бы в отставку вышел, пошли бы у нас деточки… славно бы зажили!

Живоедова (задумчиво).Хорошо-то, уж как бы хорошо! Только как же ты его тут разберешь, умирает ли он или не умирает – вот он уж третий год словно все умирает… А второе дело, куда ж я билеты-то спрячу? ведь наследники-то поди по смерти обыскивать будут?

Понжперховский. Неужто вы на меня не надеетесь, Анна Петровна?.. матушка!

Живоедова. Да, надейся на вас! Только тебя и видели, покуда деньги в карман положить не успел! Кабы не моя к вам любовь, давно бы мне эти глупости-то оставить надо… (Махнув рукой.)Так, заел ты мой век!

Понжперховский. Так согласны-с?

Живоедова (в раздумье).Рада бы я радостью, да бросишь ты меня в ту пору – вот чего я боюсь! Ни Понжперховки, ни тебя тогда не увидишь!

Входит Маврас подносом, на котором поставлена водка и закуска. Лучше вот выпей да закуси!

Понжперховский. А вы подумайте, любезнейшая Анна Петровна!.. лучше же с предметом своим поделиться, нежели как если этому сиволапу Прокофью все достанется! (Наливая рюмку.)За ваше здоровье-с!

Живоедова. Да ты бы грибочков закусил: я сама отваривала – прислать, что ли?

Понжперховский. А это не худо-с… вот вы бы мне, ангел мой, тех рыжичков сообщили, которые за тремя замками заперты… дда-с!

Живоедова (вздыхая).Ох, уж и то не мало ты у меня их перетаскал, ненасытная ты душа… И куда только ты их тратишь – чай, все на любовниц?.. Как подумаю только об этом, так даже сама чувствую, как душа вся дрожит… изверг ты!

Понжперховский. Полноте, ангел мой, напрасно только сердце свое тревожите. Насчет верности, доложу вам, я золотой человек… В карты перекинуть – это так; ну, и удобства разные: чтоб вино у меня или сигары – все чтоб было в своем виде… Признаюсь, на этот счет я точно что слабый человек! (Обращаясь к зрителям.)Люблю пожуировать! Деньги – это, я вам доложу, для меня презренный металл, которого чем больше, тем лучше, – вот моя философия!.. Можно, я полагаю, и повторить, ангел мой Анна Петровна?

Живоедова. Кушай, батюшка… Только ты лучше водки больше пей: от этого человек тучен бывает, а от тучности и красоты в человеке прибавляется. Да ты бы хоть ветчинки, что ли, отведал? Сама и солила и коптила – все сама! прислать, что ли, окорочек?

Понжперховский. Пришлите, ангел мой Анна Петровна, пришлите… А я к вам, моя бесценная, с просьбицей… так, с самой маленькой…

Живоедова. Все, чай, за деньгами?

Понжперховский. Угадали, красавица моя, угадали. И кто это вам подсказывает? верно, это самое сердце, в котором пламень любви обитает?.. Нужно, Анна Петровна, нужно-с. Зато как любить буду! просто огонь!

Живоедова. Да давно ли ты у меня одолжался! Что, я разве кую деньги-то? Ведь они мне трудом достаются, пойми ты это!

Понжперховский. Нужно, Анна Петровна, нужно-с… Сегодня вот кучер: сена, говорит, купить надо…

Живоедова. Много ли на сено надо! Нет, ты не на сено, а на любовниц транжиришь – вот что! Кабы не ты, не боялась бы я теперь ничего, была бы при своем капитале: вот ты на какую линию меня поставил!

Слышен стук экипажа. Ну, уж это, верно, наследники!

Понжперховский. Так как же деньги-то?

Живоедова. Да уж что с тобой станешь делать приходи ужо!

Сцена III

Те же, Лобастови Доброзраков.

Лобастов – небольшой человек, очень плотный и склонный к параличу; лицо красное, точно с морозу, пьет и закусывает наскоро, но прежде нежели положить кусок в рот, дует на него. Он еще очень бодр и жив в своих движениях, редко стоит на месте и, даже разговаривая, больше ходит. В поношенном фраке. Доброзраков тот самый франт, о котором подробно объясняется в «Губернских очерках», зри «Прошлые времена, рассказ первый».

Он роста большого и несколько при этом сутуловат; смотрит добродушно и даже наивно, но на житейские дела имеет взгляд исключительно практический и при подании медицинской помощи прибегает преимущественно к кровопусканию, вследствие чего пользуется большим доверием со стороны крутогорских граждан.

Лобастов (становясь в дверях).Пану полковнику здравия желаем! Чи добрже маешь, пане?

Понжперховский. А вот-с приехали почтеннейшего Ивана Прокофьича проведать… Как вы, генерал?

Лобастов. Да что – плохо! того и гляди, Кондратий Сидорыч хватит: потудова только и жив, покудова Иван Петрович тарелки две красной жидкости выпустит.

Доброзраков (прямо подходя к водке).А вот, ваше превосходительство, испытаем предварительно целебные свойства этой жидкости. (Подносит ему рюмку.)

Лобастов (пьет).Да, любезный друг, в старину эта жидкость на меня именно целебное действие оказывала. Бывало, как ни сделаешься болен, потерся ею снаружи, сполоснул внутри – и все как рукой сняло. Нет, теперича уж не то: укатали, знаете, сивку…

Понжперховский. А что вы думаете, генерал? может быть, от этого-то частого всполаскиванья оно и не действует… Вот у нас помещик был, тоже этим занимался, так, поверите ли, внутренности-то у него даже выгорели все, точно вот у печки, если часто да без меры ее топить.

Лобастов. Да?.. а у нас бывала-таки изрядная топка, особливо как еще нижним чином был: сменишься, бывало, с караула, так это даже удивительно, какое количество выпивали… Ну, и после тоже…

Понжперховский. Сс…

Живоедова. Ан вот, стало быть, нутро-то и выгорело.

Доброзраков. Вздор все это! (Ударяет себя по животу.)Это печка такого сорта, что как ее ни топи, все к дальнейшей топке достойна и способна.Я это по собственному опыту говорю: вот уж шестой десяток на свете живу и достаточно-таки внутренности свои увлажил, а все-таки хоть сейчас в поход готов… Стало быть, не водка, а кровь – вот кто злейший наш враг! А ну, ваше превосходительство, покуда, до Кондратья-то, выпьем по маленькой.

Пьют и закусывают.

Лобастов. Однако мы хороши! Уж повторили и закусили, а любезнейшей Анне Петровне даже почтения не отдали.

Живоедова. И, батюшка, бог простит! как ваша Елена

Андревна?

Лобастов. Да что, сударыня, сохнет.

Живоедова. Чтой-то уж и сохнет! да ты бы, Андрей Николаич, ей мужа, что ли, сыскал: ведь она, я думаю, больше этим предметом и сокрушается!

Лобастов. А где его, сударыня, нынче сыщешь! Знаю я, что девическая жизнь, как ее ни хлебай, все ни солоно, ни пресно…

Доброзраков. Да-с; вот от этого – это действительно, что нутро выгореть может.

Понжперховский. Сс…

Живоедова. Чтой-то уж, батюшка, ты ровно пустяки городишь? Вот я, слава тебе господи, сорок лет в девичестве нахожусь, а нутро себе как нутро.

Доброзраков. Да ваше девичество, Анна Петровна, совсем другое-с; а Елена Андревна, можно сказать, закалились в девичестве – вот что нехорошо-то!

Лобастов. Ну, а Иван Прокофьич как? не вставал?

Живоедова. Какое вставал? на заре только уснул: уж пытала я с ним маяться, даже теперь сонная хожу. Думала вот, что наследники приехали, ан вы!

Лобастов. Какие мы, сударыня, наследники! так сбоку припеку! А что, перемен у вас никаких нет?

Живоедова. Какие у нас перемены! лежит как чурбан, прости господи! да привередничает! нет чтобы богоугодное дело сделать!

Доброзраков. Да, заберет все Прокофий – это уж верно, как дважды два.

Лобастов. Да, похоже на это.

Живоедова. Хошь бы ты его, Андрей Николаич, усовестил; ведь ты генерал, а он поди как любит, чтоб за ним большие люди ухаживали. Право, ведь дождемся мы до того страму, что Прокофей Иваныч всем завладает.

Лобастов. Да, похоже на это.

Живоедова. Да что ты, батюшка, словно маятник ходишь, да только и слов у тебя, что «похоже на это». Сами уж видим, что похоже, а ты нам скажи, как пособить-то этому… Ведь ты то рассуди, что дом-от почти на дворянской ноге теперича заведен, а тут вдруг въедет в него свинья со своим с рылом! вот ведь что обидно-то!

Лобастов. Знаю, сударыня, знаю, да уж и со мной-то очень здесь обошлись… за живое, сударыня, задели! Ведь дочь-то она у меня одна, – значит, кровное детище!.. Так с какой же мне стати в чужие, можно сказать, дела входить?

Доброзраков. А ну их, ваше превосходительство! лучше выпьем с горя.

Пьют. Это третья-с, а сколько еще мне придется этаких выпить! Практика у меня, знаете, купеческая, так куда ни придешь, все «пожалуйте да пожалуйте»! а то вот еще говорят, что нутро выгорает… ах вы! Однако надо бы старика проведать. Анна Петровна! пойдемте вместе, надо его разбудить.

Живоедова. Да нельзя ли, не будимши, посмотреть?

Доброзраков. Нельзя-с, надо язык посмотреть.

Живоедова. Да нельзя ли хоть сегодня без языка?

Понжперховский. Нельзя, Анна Петровна, язык есть продолжение человеческого естества, следственно…

Доброзраков. Эк вывез! Пойдемте, Анна Петровна.

Уходят.

Сцена IV

Те же, кроме Доброзракова и Живоедовой; в среднюю дверь незаметно входит Прокофий Иванычи становится около самой двери. Прокофий Иваныч старик среднего роста, совершенно седой, одет в синий кафтан, носит бороду и острижен по-русски. При входе он несколько раз кланяется.

Понжперховский (не замечая Прокофия Иваныча).А ведь это, ваше превосходительство, именно удивительно, какое жестокосердие в человеческом сердце поселиться может! Ведь боится же человек смерти… ну, скажите на милость! Нет-с, я так полагаю, что это оттого, что грех, верно, тяжкий на совести лежит, потому что возьмите вы хоть нас с вами… Ну, приди хоть сейчас смерть – что ж? (Впадая в сентиментальность.)Зла я никакого не сделал, ни у кого ничего не украл, не убил, не прелюбы сотворил, государю своему служил верно… ну, чего, ну, чего же бояться мне смерти! Готов, готов хоть сейчас в дальний вояж!

Лобастов. Нет, не говорите этого, Станислав Фаддеич, уж кто другой, а я знаю, что значит умирать: такие, знаете, старики перед глазами являются, каких и отроду не видывал…

Понжперховский. Скажите пожалуйста!

Лобастов. Д-да-с… Я, сударь, два раза обмирал… то есть так обмирал, что даже сам уж думал, что в будущую жизнь переселился… И вот какой, я вам доложу, тут случай со мной был. Звание мое, как вам известно, из простых-с,так в двенадцатом году я был еще так лет осьмнадцати мальчишка. Проходили мимо нашей деревни французы, мародеры по-ихнему называются… Вот-с я однажды и изымал одного такого французишку, и как были мы все тогда вне себя, так и я тоже свою лепту-с… Так поверите ли, как обмирал-то я, все этот прожженный французик – так, сударь, языком и дразнит… Так вот она что значит, смерть-то!

Понжперховский. Сс…

Лобастов. Так умирать-то, значит, и не легко-с. А у Ивана Прокофьича, по секрету, тоже… (Оборачивается и видит Прокофья Иваныча.)А! Прокофий Иваныч! здравия желаем! ну, как с молодой супругой поживаете?

Прокофий Иваныч (кланяясь).Слава богу-с… Мы вот насчет тятинькинова здоровья очень беспокоимся.

Лобастов. Это дело доброе… Что ж, старик, кажется, слава богу… это должно тебя радовать.

Прокофий Иваныч. «Слава богу» – лучше всего, ваше превосходительство. (Кланяется и как-то сомнительно улыбается.)

Лобастов. Да вот что, Прокофий Иваныч, я с тобой переговорить хотел… ты бы, брат, эту сермягу-то бросил, да и бороду-то, брат, тово…

Прокофий Иваныч (кланяясь).Помилуйте, ваше превосходительство…

Лобастов. Право, брат, так… Ну что тебе значит старика потешить? разве лучше, что он тебя к себе на глаза не пускает?

Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше превосходительство… Мы завсегда родительский гнев сносить рады.

Лобастов. Так брось же, братец, ты эту дурь!

Понжперховский. Вы посмотрите, Прокофий Иваныч, как образованные люди ходят… разве дикое состояние образованному человеку прилично?

Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокоблагородие, онамеднись француз фокусы показывал… так ведь тоже борода у него была… а он тоже образованный!

Понжперховский. Так ведь он из мужиков, Прокофий Иваныч, поймите вы это! Только не из русских, а все же из мужиков! Разве образованный фокусы станет показывать! Образованный служит отечеству по военной или по гражданской части! (Улыбается и самодовольно озирается на Лобастова.)

Прокофий Иваныч (к Лобастову).Нет уж, ваше превосходительство, позвольте нам пред царя небесного в своем виде предстать! (Кланяется.)

Лобастов. Ну, как знаешь, любезный; я для тебя, для твоей же пользы говорю.

Сцена V

Те жеи Гаврило Прокофьич. Гаврило Прокофьич вбегает стремительно; одет франтом и завит.

Гаврило Прокофьич. Где дедушка? где дедушка? Господи! половина одиннадцатого, а он там еще проклажается! Анна Петровна! Анна Петровна!

Понжперховский. Позвольте, Гаврило Прокофьич, я покричу-с. (Кричит в боковую дверь.)Анна Петровна! Анна Петровна!

Гаврило Прокофьич. Благодарю вас… А все эта глупая привычка сидеть дома безо всего.

Лобастов. Да что такое случилось?

Гаврило Прокофьич. (размахивая руками).Князь… князь… желает узнать об здоровье дедушкином… Ну, поняли вы, что ли?

Лобастов (начиная застегиваться).Ах ты, господи! Сам его сиятельство едет!

Гаврило Прокофьич. Кто вам говорит про его сиятельство! Поедет к вам его сиятельство! довольно будет, если и Леонида Сергеича пришлет! Еще кабы жили, как порядочные люди живут! (Оборачивается и видит отца, который кланяется.)А! и вы тут! разве вы не слышите (с расстановкой),разве не слышите, что Леонид Сергеич сейчас сюда будет! Разве здесь ваше место?

Прокофий Иваныч (кланяясь).Я об тятенькином здоровье узнать пришел…

Гаврило Прокофьич. Об этом и на кухне от Баева узнать можно.

Прокофий Иваныч делает движение, чтобы выйти. Или нет, погодите, мне нужно с вами еще переговорить. (Становится перед ним, сложив на груди руки.)Нет, вы скажите, вы долго нас срамить намерены?

Прокофий Иваныч. Я, кажется, ничего, Гаврюшенька.

Гаврило Прокофьич. Стыдитесь, сударь, стыдитесь… До седых волос вы дожили, а только одни непристойности у вас в голове… (Махает руками у него под носом.)И с чего вы это взяли, в баню ходить? Этого даже и в безобразных ваших цветничках ^* ведь нет!

Прокофий Иваныч. Я, кажется, по преданью, Гаврюшенька.

Гаврило Прокофьич. Ах ты, господи! вот и говори ты с ним! вот и живи с ними в этаком хлеву!

Прокофий Иваныч (вздыхая).Видно, и впрямь идти к Прохорычу! (Уходит.)

Сцена VI

Те же, кроме Прокофья Иваныча. Из боковых дверей выходит Живоедова.

Живоедова. Что такое случилось, Гаврюшенька?

Гаврило Прокофьич. Во-первых, сколько раз я просил вас оставить эту поганую привычку называть меня Гаврюшенькой? Какой я вам Гаврюшенька?

Живоедова. Христос с тобой, Гаврюшенька! я ведь тебя на ручках маленьким носила!

Гаврило Прокофьич. Это нужды нет, что носили: когда носили, тогда и Гаврюшенькой звали, а теперь я уж Гаврило Прокофьич – слышите! Ну, а во-вторых, сюда сейчас от князя Леонид Сергеич будет об дедушкином здоровье узнать.

Живоедова. Ах ты, господи! А ведь Иван-то Прокофьич еще безо всего там сидит! (Убегает.)

Понжперховский. Верно, и мне уж уйти; не люблю я этого Разбитного.

Лобастов. А что?

Понжперховский. Гордишка-с! (Уходит.)

Сцена VII

Те же, кроме Живоедовой и Понжперховского.

Гаврило Прокофьич. Ну, скажите, пожалуйста, генерал, зачем, например, этот выходец ^* сюда таскается?