Текст книги "Том 4. Произведения 1857-1865"
Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 45 страниц)
III
Продолжение
Действительно, Иван Павлыч проводил время очень недурно. Во-первых, генерал Голубовицкий, благодаря рекомендательному письму, принял его весьма благосклонно, а во-вторых, и сама генеральша Дарья Михайловна не осталась равнодушною ни к петербургскому фраку, ни к воротничкам à l’enfant нашего героя. Дарья Михайловна была очень милая и очень красивая женщина, которая чувствовала себя совершенно не на месте в крутогорском мире, куда закинула ее судьба. Она все ждала, что придет откуда-нибудь Leone Leoni * и наводнит ее существо всеми жгучими наслаждениями бурной, сокрушительной страсти, но Leone Leoni не приходил, и Дарья Михайловна, в ожидании благоприятного случая, проводила время, как могла, в кругу Разбитных, Загржембовичей и Корепановых. Узнавши, что Иван Павлыч из всех искусств наиболее упражнялся в хореографии, она нашла, что он может быть очень полезным членом общества, и потому немедленно посвятила его в тайны губернской жизни и посоветовала отправиться, не теряя времени, с визитами ко всем городским обывателям, у которых встречалась возможность провести время с пользою и удовольствием.
– Из купцов, – прибавила она, – можете съездить только к откупщику Пазухину, который, по приказанию моего мужа, дает очень милые балы.
В одно прекрасное утро, часов этак около одиннадцати, Иван Павлыч был в больших попыхах. У подъезда его ждала пара лошадей, а он, совершенно одетый, то отходил от зеркала, то подходил к нему, все стараясь отыскать то самое выражение лица и ту самую позу à la militaire [11]11
на военный лад.
[Закрыть], которые ему так удались, когда он имел честь быть представленным Каролине Карловне.
– Madame, – говорил он, подлетая к зеркалу, – j’ai l’honneur de me présenter… Jean de Wologchanine [12]12
Сударыня, честь имею представиться… Жан Вологжанин.
[Закрыть].
– Charmée, monsieur [13]13
Очень приятно, милостивый государь!
[Закрыть], – отвечала дама, – je vous prie de prendre place [14]14
садитесь, пожалуйста.
[Закрыть](Иван Павлыч говорил за даму тоненьким голосом и грациозным движением указывал самому себе на стул).
– Нет, черт возьми, все не то! Ужасно трудно самого себя рекомендовать!
И он снова разлетался, повторяя ту же фразу, покуда окончательно не убедился, что самого себя представлять действительно трудно.
– А ну, как она вдруг ответит: а мне что за дело, что вы Jean Wologchanine?.. И как вы, скажет, смели являться туда, куда вас не просят?.. Это, черт возьми, прескверная будет штука!.. Да нет, не может это быть!.. На всякий случай надобно, однако ж, и еще две-три фразы придумать…
Вероятно, эти фразы были им без труда придуманы, потому что через полчаса он уже летал по крутогорским улицам. Впрочем, и опасения его насчет приема были напрасны, потому что крутогорские дамы, заслышавши верхним чутьем запах приезжего, уже не один день с нетерпением ожидали его посещения и начинали даже роптать на Дарью Михайловну за желание ее всецело им завладеть.
Первый дом, в который ему пришлось заехать, был дом Петра Сергеича Мугришникова. Петр Сергеич уж отбыл в это время в палату, но супруга его Анна Казимировна была дома.
В зале около фортепьян возилась девица лет семнадцати, в коротеньком платьице и в панталонцах, что, как известно, составляет несомненный признак невинности. При входе Вологжанина она поспешно встала, сделала ему книксен и убежала.
«Ну, пойдут теперь одеваться!» – подумал Иван Павлыч, но подумал несправедливо, потому что не больше как через пять минут, шумя множеством накрахмаленных юбок, вошла в гостиную величественная и еще не старая дама. Вологжанин, заслышав шорох платья, бросился в гостиную.
– Madame, – сказал он, грациозно округлив руки и делая шляпой очень приятное движение, – j’ai l’honneur de me presenter… Jean de Wologchanine [15]15
честь имею представиться… Жан Вологжанин.
[Закрыть].
– Садитесь, пожалуйста, – отвечала Анна Казимировна, которая хотя и знала французский язык, но не любила на нем изъясняться.
– Vous devez vous ennuyer ici, madame? [16]16
Вы, конечно, скучаете здесь, сударыня?
[Закрыть]– начал опять Вологжанин, играя шляпой и вытянув ноги, обутые в лаковые сапоги, в которых, как в зеркале, отражалась вся его фигура.
– О, конечно, вот прежде мой муж служил в Казани… божественная Казань!
– Mais j’espére que vous vous promenez, madame? [17]17
Надеюсь, вы совершаете прогулки, сударыня?
[Закрыть]
– Иногда… да, вот в Казани мы каждый день, каждый день прогуливались! Представьте себе, там есть русская Швейцария – это восхитительно! Там есть тоже и немецкая Швейцария * – ну, там, конечно, никто из порядочных не бывает…
– J’imagine comme cela doit être ravissant!.. [18]18
Воображаю, как это прелестно!..
[Закрыть]– вдруг выдумал Иван Павлыч (фраза эта была сверхштатная, и он не без удовольствия повернулся в кресле, проговорив ее).
– Необыкновенно! божественно!
В это время в комнату вошла девица в панталонцах.
– Моя сестра… Dorothé́e [19]19
Доротея.
[Закрыть], – сказала Анна Казимировна. Вологжанин расшаркался.
– Мы здесь ужасно скучаем, – продолжала Анна Казимировна, – ни балов, ни собраний, ничего, ничего… Вы, конечно, танцуете?
– Mais… comment donc, madame! [20]20
Но… само собой разумеется, сударыня!
[Закрыть]
– Здесь, представьте себе, молодые люди даже не танцуют… Вот в Казани… там совсем напротив… там столько молодых людей, что дамы на балах ходят решительно все запыхавшись…
На этот раз Вологжанин не нашелся ничего сказать и только процедил сквозь зубы по-русски «сс» и покачал головой. Наступила минута общего молчания, одна из тех минут, во время которых, как уверяют в Крутогорске, непременно где-нибудь дурак рождается.
– J’espère, madame [21]21
Надеюсь, сударыня.
[Закрыть], – сказал Иван Павлыч, вставая и раскланиваясь, причем не преминул грациозно помахать шляпой, – j’espere que vous voudrez bien m’accorder votre bienveillance… [22]22
надеюсь, что вы не откажете мне в вашей благосклонности…
[Закрыть]
– Очень рада, приходите к нам сегодня обедать…
Первый визит кончился.
– К Размановским! – крикнул Иван Павлыч, садясь на дрожки, и подумал: – А недурна, черт возьми, эта… в панталонцах! только в карманах, должно быть, свист ужаснейший!.. нет, не нашего это поля ягода!
Алексея Дмитрича Размановского нет дома: подобно Мугришникову, он проводит утро на каторге; но Марья Ивановна не только не тяготится этим отсутствием, но даже отчасти ему рада, потому что Алексей Дмитрич может иногда сказать глупость и испортить все дело. Она еще накануне проведала о намерении Ивана Павлыча делать визиты и, облачившись в шелковое глясе, поднесенное ей, в презент, с заднего крыльца, строителем богоугодных заведений, с утра уселась в гостиной на диван, окруженная своими цыпочками: Agrippine, Aglaé и Cléopâtre [23]23
Агриппиной, Аглаей и Клеопатрой.
[Закрыть]. На столе разложено несколько фарфоровых куколок, потому что цыпочки, по малолетствию своему, еще любят от времени до времени предаваться невинным удовольствиям; сверх того, у каждой цыпочки на руках работа: у Agrippine английское шитье, у Aglaé начатая подушка, Cléopâtre предпочитает работать крючком. Но вот Марья Ивановна уже различила ястребиным своим оком показывающуюся вдали извозчичью пару, и через несколько секунд ясно послышалось в передней: «Дома-с, пожалуйте!» Cléopâtre и Aglaé в одно мгновение бросили работу в сторону и взялись за куколки, a Agrippine, как старшая, продолжала работать.
– Как же мы его назовем, Aglaé? – спросила Клеопатра, вертя в руках фарфорового пастушка.
– Я думаю назвать его Anténor, – отвечала Aglaé.
– Ах нет! лучше назвать его Jean! Jean – c’est si joli! [24]24
Жан! Жан – это так красиво!
[Закрыть]Ты, Jean, будешь у меня жолишка!
– Ну, полноте же, цыпочки! – прерывает Марья Ивановна, – будет вам играть!
– Ах, maman! когда же нам и поиграть, как не теперь! – отвечает Aglaé.
– Мамасецка! цудная! бозественная! позволь нам поиграть! мы еще дети! – пищит Клеопатра.
В это время Иван Павлыч, соскучив ожидать в зале, кашляет.
– Ах, кажется, тут кто-то есть! Мамаша! это разбойники! – кричит Клеопатра, – мамасецка! голубушка! защити меня!
– Agrippine, посмотри, кто там?
Является Вологжанин и, грациозно округлив руки, подлетает к Марье Ивановне.
– Madame, – говорит он, делая приятный жест шляпой, – j’ai l’honneur de me présenter… Jean de Wologchanine [25]25
Честь имею представиться… Жан Вологжанин.
[Закрыть].
– Ax, очень приятно! – отвечает Марья Ивановна, улыбаясь своими тонкими губами и прискакивая на диване, – а вы нас застали по-семейному…
– Mais… comment donc, madame [26]26
Но… что вы, сударыня!
[Закрыть], – бормочет Иван Павлыч, несколько смутившись, потому что Марья Ивановна пронизывает насквозь своим взором.
– Прошу покорно садиться! это мои дочери… Agrippine, finnissez done de travailler… [27]27
Агриппина, перестань же работать.
[Закрыть]право, мне так совестно, вы застали нас по-семейному…
– Vous devez vous ennuyer ici, mademoiselle [28]28
Вы, конечно, скучаете здесь, мадемуазель.
[Закрыть], – говорит Иван Павлыч, играя шляпой и вытянув ноги.
– Mais non! [29]29
Нет!
[Закрыть]– отвечает Агриппина чуть слышно.
– Répondez-donc, ma chère! [30]30
Отвечай же, моя милая!
[Закрыть]– вступается Марья Ивановна. – Она, мсьё Вологжанин, у меня такая робкая… я истинно счастливая мать, мсьё Вологжанин!
У Марьи Ивановны показываются в глазах слезы, а нос наливается кровью; Иван Павлыч не знает, что сказать, потому что подобной сцены он не предвидел.
– Mais… comment donc, – бормочет он неявственно.
– А вы будете, мсьё, с нами в куколки играть? – спрашивает Клеопатра.
– Ах, ma chère! – восклицает Марья Ивановна и смеется тем попечительным материнским смехом, от которого пробегает мороз по коже у холостых людей, – вы ее извините, мсьё, она у меня институтка!
Следует несколько минут молчания.
– Mais j’espere que vous vous promenez, mademoiselle? [31]31
Надеюсь, вы совершаете прогулки, мадемуазель?
[Закрыть]– обращается наконец Иван Павлыч к Агриппине.
– Mais oui! [32]32
Да!
[Закрыть]– отвечает Агриппина.
– У нас есть восхитительные виды! – говорит Марья Ивановна, – настоящая Саксония!
– J’imagine comme cela doit être ravissant! [33]33
Воображаю, как это прелестно!
[Закрыть]
– Необыкновенно! мы часто ездим кататься – j’espère que vous serez des nôtres? [34]34
надеюсь, вы составите нам компанию?
[Закрыть]
– Здешние кавалеры такие все противные! – снова пищит Клеопатра.
– Ах, ma chère, можно ли так говорить! она у меня такая наивная!
– Вы к нам приезжайте! нам без вас будет скучно! – продолжает Клеопатра.
– Ах, Клеопатренька! можно ли быть такой откровенной! – строго замечает Марья Ивановна.
Но Иван Павлыч очень доволен; он даже потихоньку хихикает при каждой новой выходке Клеопатры. Марья Ивановна замечает это и хочет сразу завладеть женихом.
– Vous n’avez pas l’idée comme les messieurs d’ici sont mal élevés [35]35
Вы не можете себе представить, как дурно воспитаны здешние мужчины.
[Закрыть], – говорит она, обращаясь к Вологжанину.
– Vraiment? [36]36
В самом деле?
[Закрыть]
– О, ужасно!
– Представьте себе, мсьё Разбитной свищет, когда танцует! – восклицает Aglaé.
– Dites moi, je vous prie! [37]37
Скажите пожалуйста!
[Закрыть]
– А мсьё Семионович танцует-танцует – и вдруг посреди зала бросит даму и так-таки прямо ей и говорит: надоела!
– Mais… c’est incroyable! [38]38
Но… это невероятно!
[Закрыть]
– Et pourtant c’est vrai! [39]39
И тем не менее это так!
[Закрыть]– задумчиво и серьезно отвечает Марья Ивановна, – pauvres enfants! [40]40
бедные дети!
[Закрыть]
– J’espère, madame, – говорит Иван Павлыч, раскланиваясь и помахивая шляпой, – j’espère que vous voudrez bien m’accorder votre bienveillance… [41]41
Надеюсь, сударыня, что вы не откажете мне в вашей благосклонности.
[Закрыть]
– Очень рада… у нас понедельники… on danse chez nous!.. [42]42
у нас танцуют!
[Закрыть]а впрочем, мы почти всякий вечер дома.
– Приезжайте к нам! нам без вас будет скучно! – пристает Клеопатра.
Второй визит кончился.
– К Порфирьевым! – кричит Вологжанин, усаживаясь на дрожки.
«А Клеопатра милая! – думает он дорогой, – и если старуха не поскупится, можно будет у этой пристани и якорь кинуть! Да и мать, кажется, тово… препопечительная… славное будет житье! будут тебя тут и кормить, и чесать, и умывать – просто как сыр в масле!»
– Ах, мамаша, какой он душка! – сочувственно восклицает Клеопатра, немедленно по удалении Ивана Павлыча.
Порфирий Петрович был дома, когда приехал к нему Во-логжании. Он в это время заперся в своем кабинете и считал деньги, что с малолетства составляло его любимое развлечение. Однако ж стук подъехавшего экипажа вывел его из временного оцепенения. Порфирий Петрович поспешил спрятать деньги, причем покраснел как рак, два раза крякнул и собственноручно отворил Ивану Павлычу дверь.
– Имею честь рекомендоваться – Вологжанин! – сказал Иван Павлыч, расшаркиваясь еще в передней.
– Слышал-с, слышал-с! очень рад! – проговорил Порфирий Петрович, приятно улыбаясь, – на службу к нам?
– Да-с; то есть, желал бы…
– Что ж, очень приятно! милости просим в гостиную.
В гостиную ход был через зал, а в зале репетировала на фортепьянах урок Феоктиста Порфирьевна, девица лет восьм-надцати, старшая дочь хозяина, и вместе с тем весьма интересная толстушечка. У Ивана Павлыча, как у человека с побуждениями в высшей степени матримониальными, подкосились ноги от одного лишь взгляда на существо различного с ним пола.
«Что ж этот скверный хлап меня уверял, что она каверзная, – подумал он про себя, – напротив того, она скорее кубышечка!»
– Моя старшая дочь, Феоктиста! – сказал между тем Парфирьев.
Феоктиста Порфирьевна встала, присела и хотела куда-то бежать.
– Позови мамашу, – сказал Порфирий Петрович, – прошу покорно в гостиную, – прибавил он, обращаясь к Ивану Павлычу.
Пришли в гостиную и сели, но так как Вологжанин не предвидел такого случая и не приготовился к нему, то весьма естественно, что находился в затруднительном положении относительно приискания сюжета для разговора.
– Так вы к нам? – сказал опять Порфирий Петрович, – что ж, это приятно!
– Мне будет очень лестно… если я удостоюсь, – проговорил кое-как Вологжанин.
– Очень рад! очень рад! у нас просто! люди мы не светские, а с приятными знакомыми провести время готовы.
– Светскость… конечно, – отвечал Вологжанин, – но, с другой стороны, природа имеет неоспоримые преимущества даже перед светскостью…
– Да, нынче многие так говорят… оно и основательно, потому что, коли хотите, что ж такое светскость? один пустой звук, да и тот, можно сказать, не всегда для слуха приятен!
– Это совершенно справедливо, – отвечал Иван Павлыч, – это так справедливо, что даже вот я… кажется, и не стар, и воспитание получил хорошее, и в лучших домах был принят – а надоело, ужасно надоело! Все, знаете, и во сне-то видишь, как бы уединиться!
– И поверьте, что оно к тому идет! – сказал, с своей стороны, Порфирий Петрович, – сначала человек, по легкомыслию своему, от природы постепенно удаляется, а потом и опять к ней же постепенно приближается.
Вошла Софья Григорьевна, супруга Порфирия Петровича, дама довольно приятной наружности и, по-видимому, очень смирная и даже робкая.
– Вот, Софья Григорьевна, новый приятный знакомый, – рекомендовал Порфирьев.
– Очень приятно! вы надолго к нам?
– Не знаю-с; сколько поживется…
– Вот мы, душечка, сейчас с Иваном Павлычем о природе беседовали.
– Ах, мой Порфирий Петрович без ума от природы!
– Если вы сделаете нам честь своим знакомством, то мы иногда ездим всем семейством за город, и тогда…
– Помилуйте, я, с своей стороны, за особую честь почту, – отозвался Вологжанин.
– Иногда у нас по вечерам приятные знакомые в карточки поиграть собираются… вы ведь играете?
– О, как же!
– Ну, очень приятно! мы, знаете, не по большой, а для препровождения времени.
– Это всего лучше… большая игра кровь портит! Вот я про себя скажу: у меня есть в Костромской губернии имение, и имение весьма достаточное, но и тут в большую игру никогда не сажусь.
– Вы, вероятно, уж познакомились с здешним обществом? – спросила Софья Григорьевна.
– Как же-с… генерал Голубовицкий…
– Не правда ли, какой милый человек?
– Преприятный… ну, и Дарья Михайловна…
– Ах, какая приятная женщина! – сказал Порфирий Петрович.
– Я вообще надеюсь с удовольствием проводить в Крутогорске время.
– Как приятно слышать это от образованного молодого человека!
Наконец разговор начал потухать; Порфирий Петрович уже несколько раз сказал: «тэ-эк-с», а Софья Григорьевна с чрезвычайною любознательностью взглядывала в окошко всякий раз, когда пролетала мимо ворона или пробегала по улице кошка.
– J’espere, madame, – сказал Вологжанин, раскланиваясь и грациозно прижимая шляпу к сердцу, – j’espere que vous voudrez bien m’accorder vorte bienveillance…
– Очень приятно! милости просим когда-нибудь вечерком!
– Домой! – сказал Иван Павлыч, садясь на дрожки и чувствуя себя несколько утомленным.
Он был очень доволен проведенным утром. Скинувши с себя парадную одежду и облачившись в халат, он долго потирал от удовольствия руки и, несмотря на твердую решимость никогда не пить водки, на этот раз позволил себе отступление от принятого правила.
– Мишка! – сказал он, выпив рюмку водки, – узнай ты, братец мой, как можно скорее, что дают за порфирьевскою дочерью; да ты, дурак, это умненько сделай… стороной, а на пролом-то не иди!
– Зачем же на пролом идтить? разве в первый раз эти дела делать! – отвечал Мишка.
– То-то же! ты сначала с кухаркой познакомься.
IV
Что думала Тисочка?
В продолжение нескольких недель в крутогорских салонах только и было разговору, что о новоприезжем прелестном костромском помещике. На одном из танцевальных вечеров в загородном воксале * девицы, ходя вереницами по зале (что, как известно, составляет несомненный признак supreme bon genre [43]43
наилучшего тона.
[Закрыть]), держали между собой продолжительное и весьма серьезное совещание, предметом которого был не кто иной, как Иван Павлыч. Сравнивали было его с Разбитным, но оказалось, что Леонид Сергеич стал, в последнее время, чересчур много позволять себе, садился публично на стул верхом, а Аглиньку Размановскую однажды назвал при всех скверной девчонкой. Сравнивали и с мсьё Семионовичем, но последний приводил в отчаянье своею медвежьею неуклюжестью, имел привычку начинать всякий танец не иначе как от печки, причем как-то несносно пыхтел и без милосердия наступал на ноги дамам. Сравнивали даже с Корепановым, но при одном имени Корепанова девицам делалось холодно, потому что этот достойный молодой человек, дав, вероятно, обет целомудрия, откровенно высказывал глубочайшее презрение к девицам. Решено было, что и Разбитной, и Семионович, и Корепанов – мовешки, а Иван Павлыч – душка и жолишка * .
– Тисочка! ах, посмотри, ma chère, как он глядит на тебя! – сказала Клеопатренька Размановская Феоктисте Порфирьевне Порфирьевой.
– Ах, ma chère, он умоляет! – прервала, в свою очередь, Аглинька.
Но Тисочка, слушая эти слова, не поднимала даже своей румяной и кругленькой головки, а только улыбалась. Вообще это была девочка совершенно кругленькая и чрезвычайно своеобразная; никогда ни перед кем не высказывала она своих чувств, ходила, как уточка, с перевальцем, глаза опускала вниз и руками болтала во все стороны, как попало. Подруги называли ее иногда «скрытницей», иногда «кубариком», а чаще всего «добрым малым», потому что, какая бы ни была задумана девицами затея, Тисочка беспрекословно шла за общим движением, и хотя не принимала ни в чем живого участия, но ни от чего и не отказывалась. По-видимому, она была совершенно равнодушна ко всему происходившему вокруг нее; даже в танцах, которым провинциальные девицы предаются с самозабвением, вела себя как-то неуклюже и вяло, и на все смешные и острые замечания любезнейших крутогорских кавалеров отвечала однообразною и бесцветною улыбкою. Но об чем же задумывалась она, об чем мечтала в то время, когда руки ее болтались во все стороны?
Может быть, прочитав поутру в газетах прейскурант разным comestibles [44]44
съестным припасам.
[Закрыть], продающимся в лавке придворного поставщика Ботвиньина, она думала о том, какое бы сделала пирожное, если бы могла совершенно свободно располагать собой: наложила бы сперва ананасного варенья и посыпала бы имбирем, потом положила бы какой-то невиданной ягоды, которую вмиг создавало ее воображение, ягоды, покрытой колючками, но душистой и вкусной необыкновенно, одним словом, такой ягоды, которую умеет есть только она одна в целом мире.
Может быть (утром был у ней учитель географии), думала она о том, что она совсем не Тисочка Порфирьева, а Машенька Холщевникова (в рядах есть лавка, принадлежащая купцу Холщевникову), и у нее есть подруга Эрнестина Б. Она, Машенька, живет с родителями в Задонске (Воронежской губ.), а Эрнестина Б., дочь учителя Самаркандской гимназии, в Самарканде. Они пишут друг другу письма, начинающиеся словами: «Представь себе, ma chère, я сегодня видела сон», пишут их каждый день, каждый день… и, наконец, с позволения папа Холщевникова, Маша едет в Самарканд к Эрнестине. Останавливаются, разумеется, на станциях; на первой станции кушают много, много сладких пирожков, на второй станции пьют чай, и, наконец, через неделю, приезжают благополучно в Самарканд. «Ах, ma chère! как нам будет весело! – говорит Эрнестина, – мы будем каждый день ходить в лес, собирать грибы, а потом будем вместе варить варенье!..»
А может быть, думала она и о том, что заблудилась в темном и густом лесу, что уж два дня она ничего не ела и от этого сделалась еще интереснее, что, наконец, в самой чаще встречается ей старичок, который соглашается не только вывести ее из леса, но и перевезти через огромное озеро. И вот плывут они через озеро, плывут день, плывут другой; Машеньке уж делается жутко и холодно: она уж начинает бояться, что недобрый старик воспользовался ее неопытностью, чтоб отдать ее разбойникам, но, к счастию, опасения эти оказываются неосновательными, потому что на другом берегу показывается прелестнейший дворец и ожидает их толпа людей, которая с восторгом провозглашает ее царицей… Она бросается на шею старику, своему избавителю, и в качестве царицы спрашивает его, чего бы он для себя желал. «Сделай меня, матушка царица, – отвечает простодушный старец, – хоть на один год председателем казенной палаты, и буду я навек счастлив»…
Но то ли, другое ли, третье ли создавало себе воображение Тисочки, крутогорские женихи не могли угадать, и решили наконец, что Тисочкина душа – море, на поверхности которого ничего не видно, а на дне лежат светленькие порфирьевские полуимпериальчики.
