Текст книги "Вторая весна"

Автор книги: Михаил Зуев-Ордынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава 19
Великолепный весенний день

Разбудил его тихий разговор. Он открыл глаза. В окно смотрело солнечное утро. За столом пили чай Грушин и Варвара. Шофер говорил сокрушенно:

– Сорвалось с резьбы наше дело, Варвара Семеновна! Старший агроном уже на Жангабыле. Сегодня с утра небось за очистку и разбивку гонов принялся. А там, глядишь, и пахоту начнет. Вообразите, какую махину они поднимут, пока мы тут торчим? Там же целый табун тракторов, трактористы и прицепщики на плугах – орлы! И вся работа на ветер! Да, да, ветер развеет нашу пашню!

– Не унывайте, Степан Елизарович! – весело крикнул с лежанки Борис. – Товарищ Садыков уехал чуть свет. Я слышал. А найдет он дорогу – за пару часов до Жангабыла добежим!

– А пока сиди вот и жди у моря погоды, – зевнул сердито Грушин.

– Да, вернутся они не скоро, – посочувствовал Борис.

– Вот уж и нет! Кожагул обещал к обеду быть! – горячо возразила Варвара.

– Кожагул говорил, если точно по старой дороге ехать, по всем ее кривулинам и загогулинам, то добрых сто километров набежит, – собрав на лбу заботливые морщины и трогая лысину, оказал Степан Елизарович. – Однако обещал он по прямой товарища Садыкова вести и только трудные места показывать. Часам к двум бы хоть вернулись, и то хлеб.

– Товарищ Садыков в одной шинелюшке поехал, – вздохнула Варвара. – Сунулась я было к нему со своим шерстяным свитером. Бабий, конечно. Отказался. Гордый, офицер!

Борис торопливо умывался, торопливо пил чай, в нетерпеливом предвосхищении большого, интересного дня. Даже дух захватывало, так хотелось поскорее окунуться в солнечный день, в степной ветер, в людской говор и смех. Но прежде всего надо было поговорить с Корчаковым о Мефодине. Лучшего времени для разговора не найдешь. А где он, директор? Где его искать?

Борис вышел на крыльцо. Первое, что он увидел, были горы Султан-Тау, остановившие разбег степей. Горы были невысокие, окатистые. Тепло и густо обросшие лесом, они смешно напоминали мягких, сонных щенков, свернувшихся клубочком, уткнув морды в брюшко. Совсем не страшные горы.

Ломкая, крепкая свежесть воздуха потекла по всем жилам Бориса и, казалось, запенила кровь. Солнце стояло еще в полнеба, но уже жаркое, живое, ослепительно яркое на густой утренней голубизне неба. И совсем по-летнему трещали воробьями школьные акации, гудели крупные мухи, облепившие стены на солнечной стороне, по-летнему пахло горячей пылью, и гордо, кораблями плыли по небу белые облака. С утренней полнотой и свежестью чувств Борис радостно ощущал свое тело, здоровое, полное жизни, чувствовал себя совсем счастливым и… может быть, любимым. Много радостей и счастья в этом сияющем мире!

Борис хотел спуститься с крыльца и увидел директора. По обыкновению, он не шел, а мчался к школе крупными и быстрыми, бегущими шагами. Бармаш, отставая, шел за его спиной.

– На тебя персонально ответственность кладу, Федор! – зычно выговаривал, оборачиваясь на ходу, Егор Парменович. – Сам проследи, чтобы трос наготове был и в полном порядке. Старый, с заусеницами, откинь. Люди руки порежут. Не пришлось бы нам на своем горбу машины на эти кочки-горушки тащить, – кивнул он на горы. – Словом, действуй!

Бармаш на ходу повернулся и зарысил под сопку, к машинам.

– А-а, вы? Доброе утро, – поднял директор на Бориса отсутствующие, еще погруженные в заботы глаза. – Кстати. Говорят, вы всю ночь Темировы дневники читали? Интересно?

– Меня захватило.

– Значит, стоит почитать. Попробую сейчас заняться.

Он поднялся на крыльцо, взялся уже за ручку двери, но обернулся на какой-то шум и засмеялся.

– Поверите, как встал, умыться не могу, – с шутливой жалобой сказал он. – То то, то другое. У всех неотложные вопросы. И вот, извольте, опять…

К школе шли и даже бежали целинники, и одиночки я группы, и ленинградцы, и местные ребята. Кричать они начали еще издали:

– Товарищ директор, что слышно? Новости есть?

– Пора бы трогаться, товарищ директор!

– Успеешь еще наездиться, обожди!

– На «обожди» мы не согласны!

– А когда товарищ Садыков из разведки вернется?

Они подвалили вплотную к крыльцу.

– Что это вы на меня скопом навалились? – засмеялся Корчаков.

– Скопом и батьку легче бить! – ответил весело рябой водитель.

– Разве что. А теперь, ребята, давайте потише. Отвечу разом на все ваши вопросы. Разведка из гор вернется часам к двум-трем. А потому быть всем в готовности номер один, как летчики говорят.

– И тогда сразу тронемся? – с горячей заинтересованностью спросил стоявший в первом ряду Яшенька.

Директор смутился, но скрыл это под деланым раздражением.

– Да дайте вы мне умыться, ребята! – крикнул он, повернулся и ушел в дом.

– От як у нас. Ты куму про Тараса, а кум тоби – полтораста! – выступил из толпы Шполянский. Он обернулся к людям, ожидая одобрения.

Люди молчали.

Директора Борис нашел в кухне. Он умывался. Довольно пофыркивая, он говорил державшему наготове полотенце Галиму Нуржановичу:

– Всю жизнь вот так. Только утром продерешь глаза, обступят тебя хлопоты да неотложные дела. Будто они, понимаете, около кровати ждали. Кончено! Выхожу на пенсию! Буду в «Огоньке» кроссворды решать и чаек с медом попивать.

– Не будете вы чаек попивать, Егор Парменович, – засмеялся Борис. – А у меня, извините, тоже…

– Тоже неотложное дело? – поднял директор от таза густо намыленное, с закрытыми глазами лицо.

– Не то что неотложное… Я о Мефодине хотел.

– А-а, – открыл Егор Парменович один глаз. – Попозже нельзя? Я хотел для начала хоть бегло ознакомиться с дневником Темира Галимовича.

– А мне хотелось бы поскорее, – нетерпеливо вздохнул Борис. – Но ради такого дела… Во всяком случае, часа через два разрешите к вам заглянуть! – крикнул он уже из передней.

– Горяч! Хорош! – сказал Егор Парменович учителю, когда Борис вышел из кухни. – Немного, правда, витает! – покрутил он рукой над головой. – Молодой!

А Борис, выбежав на крыльцо, снова остановился. Люди еще не разошлись, они стояли теперь теснее, окружив Вадима, Сашку-спеца, Сычева и Зубкова.

– В штопор попал ваш Садыков! – говорил Вадим, поглаживая стиляжью бородку. – Напылил, надымил и затолкал нас в тупик! В безвыходное положение поставил.

– Брось, Вадька! – хлопнул его по плечу Костя Непомнящих. – Какой тут тупик может быть. Перепрыгнем горку!

– Прыгай! А я лично голову ломать не согласен. Придумали тоже по горам прыгать! – сказал вызывающе Сашка-спац.

Он стоял, навалившись на плечи маленького Зубкова, и тот ответил Сашке не оборачиваясь:

– Твое суверенное право, Сашок. Не прыгай.

– И не прыгну! Альпинистов ищите для ваших гор, а я лично пас. И вообще поворачивать надо назад.

– Что, что? – не оборачиваясь спросил Сергей.

– Оглох?! – крикнул Сашка в самое ухо Зубкова. – Говорю, назад надо поворачивать. Не прошел номер.

– А ты чего, гад, на спину мне лег? Отойди! – скинул Сергей с плеч руки Сашки.

– А что, не верно я сказал? – удивился обиженно Сашка-спец. – Не бывает разве в жизни такое? Бывает! Где грудью вперед, а где и назад на корячках. Маневр! Был уже со мной однологичный случай…

– Аналогичный, дура стоеросовая, – холодно поправил его Зубков.

– Брось учить, не маленький!

– А придется тебя поучить, придется! – повернулся Сычев к Сашке всем корпусом, боясь потревожить разболевшуюся шею. И резко приказал: – Серега, засучивай рукава! За это самое «назад» линчевать будем Сашку!

– Давай! – охотно согласился Зубков, скинул полушубок и, засучивая рукава, спросил деловито: – А по какому разряду – до полной смерти или до полусмерти только?

– По делу глядя. Там видно будет, – серьезно ответил Сычев.

– Но-но, вы это бросьте! – опасливо попятился Сашок.

– Слушай, Сашка, ты же утечь с целины грозился, – схватил его за воротник полушубка Сычев и притянул к себе. – Уходил бы ты, правда. Надоел ты нам с Серегой хуже горькой редьки! Всем ты надоел!

– А теперь я принял решение остаться, – ухмыльнулся с издевкой Сашка-спец. – Хочу посмотреть, что у вас с этой самой целиной получится. Понял, Левка?

– Остаться? – выпустил Левка его воротник, помолчал и тоже улыбнулся. – Тогда вот что!

Он вытащил из кармана большой блокнот, написал что-то и, вырвав лист, протянул его Сашке:

– Держи! Собери двести подписей ребят и девчат, что они согласны взять тебя на целину.

– Чего, чего? – голос Сашки притих.

– Ладно. Собери сто, хватит. А без этих подписей вышвырнем тебя к чертям собачьим, хоть ты и принял решение остаться. Верно, товарищи? – посмотрел Сычев на ребят.

– Верно, верно! – захлопал в ладоши Яшенька, а остальные ребята поддержали его веселым смехом.

– А ты, дяденька с бородкой, о каком тупике говорил? – повернулся Сычев к Вадиму. – Солидаризируешься с нашим Сашком?

– А ну его, вашего Сашка! – отмахнулся трубкой Вадим. – Такое плел, в никакие ворота не влезет!

– Ну тогда привет! – помахал ему рукой Сычев и вместе с Зубковым отошел от крыльца.

Начали расходиться и другие ребята. Не уходил только Сашка-спец, разглядывая встревоженно и удивленно листок сычевского блокнота.

Улыбаясь, Борис спустился с крыльца и пошел мимо раскрытых интернатских и школьных окон. За окнами было шумно, болтливо, хлопотливо. Борис искал Мефодина. Надо с ним поговорить, парень, наверное, совсем нос повесил. Но в окнах Мефодина не было видно. «Посмотрю, нет ли его на дворе», – решил Борис.

На школьном дворе было шумно и тесно, как на базаре. Земляки держались стайками, отдельно областники и отдельно ленинградцы. Преувеличенно громко и значительно смеялись девчата. Где-то прожалобился баян. К нему мягкими шажками подкралась гитара, и горестно, нежно до слез, поплыла над казахскими степями ленинградская песня:

 
Споемте, друзья, ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный туман…
 

Не было Мефодина и на дворе. Подтягивая баском песню, Борис направился к школьному саду. Под садовой оградой, на сухой лужайке стояли вещи Крохалевых, создавая впечатление комнаты без стен и потолка. На столе бушевал паром самовар. Чаевничали Ипат, насупившийся Полупанов и Виктор, одновременно читавший толстую книгу. Тоня и Лида Глебова, обе с квадратно накрашенными ртами, сидели на очищенном от посуды крае стола и гадали на картах. Был здесь и Помидорчик. Он сидел в стороне, на деревянной куриной клетке, и что-то жевал, держа ладонь у подбородка, чтобы не уронить ни крошки. Привязанный к клетке за ногу белый петух укоризненно косился на него одним глазом.

– Семейный уют налаживаем? – подходя, спросил с улыбкой Борис.

Виктор, познакомившийся с Борисом еще в городе, встал и поздоровался. За ним протянул руку и отец, вытерев перед этим рот ладонью, будто собирался целоваться. Задержав руку Бориса в своей, он спросил с любопытством:

– По какой линии на целину едете?

Борис объяснил. Ипат довольно кивнул:

– Будете делать фактические наблюдения? Это нам тоже требуется.

– Не может папаня без анкеты, – усмехнулась Тоня, стреляя в Бориса проворными, бедовыми глазами.

– Дочь моя, – объяснил Борису Ипат. – Гадалка-активистка, за день по десять клиентов пропущает и как в воду смотрит. Всем дальнюю дорогу и большие хлопоты предсказывает. Будто без нее это не известно.

– Помолчали бы, папаня! – обиделась дочь.

– А вам не страшно на целину ехать? – выпытывающе спросил девушку Борис. – Не боитесь так вот, не узнав броду?..

Антонина смущенно молчала. Ответил отец, осуждающе глядя на Бориса:

– Как это – не узнав броду? В Кремле-то, чай, не одну ночку посижено-подумано об этом. Не-ет, теперь дело вознесено! – посмотрел он вниз, на открытую в синюю даль степь.

Там после вчерашнего ливня густо и неправдоподобно ярко, как на детском рисунке, зазеленела трава.

– Эка, свету сколько, простора да сияния, сверкания всякого! Голова закружится!

– Это и главное! На большую вышку поднялись! И друзья и враги видят, каждый твой шажок учитывают, – сказал Полупанов, вздыхая виновато.

– Самокритикуется, – шепнул Ипат Борису. – Утопил машину-то.

Но внимание Бориса привлек Помидорчик. Алчно выпятив нижнюю челюсть, он заправил в рот большой бутерброд с маслом, не спуская с Бориса раздражающе пристального взгляда.

– Вы хотите меня о чем-то спросить? – не вытерпел Борис.

– Да, хотел бы. У нас в Ленинграде, среди окончивших десятилетку, усиленно муссировался слух, что абитуриенты, проработавшие весну и лето на целине, будут пользоваться большими льготами при приеме в вузы. В газетах об этом ничего не было?

– Нет, не было.

– Почему вы улыбаетесь? Для меня это очень важный вопрос. Вы точно это знаете, не было?

– Точно знаю. Это же чепуховина!

– А я вам говорю, не чепуховина! – почему-то обиделся Помидорчик и оскорбленно поднес к глазам, не надевая, большие черные очки.

Борису, почувствовавшему себя виноватым, захотелось сделать что-нибудь приятное парню.

– Вы, наверное, на переправе простудились? – участливо спросил он, глядя на грязное полотенце, кутавшее горло Помидорчика. – Когда из машины до берега добирались?

Глаза Помидорчика стали злыми.

– Где же ему простудиться, когда он в болото и пальчика не окунул, – сузил Ипат глаза в веселые щелки. – Его Витя на закорках с машины на берег вынес.

Мрачный Полупанов неожиданно захохотал, за ним засмеялись Тоня и Лида. А Виктор густо покраснел, отчего яснее проступил на его лице персиковый юношеский пушок.

– Вы не подумайте чего-нибудь такого, товарищ корреспондент. Он дал мне за это «Королеву Марго» почитать. А так ни в какую, не давал. Такой крот! – зло посмотрел он через плечо и, шумно захлопнув книгу, швырнул ее Помидорчику. – Ну тебя к черту! И дочитывать не буду!

Но раздражение его не разрядилось. Поглядев на девушек, он сказал зло:

– Стерли бы свои квадратные уравнения! Раскрасились!

Тоня только вызывающе посмотрела на брата, а Лида, низко нагнувшись над столом, крепко провела по губам носовым платком, разом содрав всю краску. Потом, подняв голову, потрогала разложенные Антониной карты, вздохнула:

– Ничего эти карты сказать не могут. Я так считаю. Никому не известно, что нас впереди ожидает.

– Мне, например, известно! – бросил Виктор. – А тебе чего не известно? Ты чего здесь искать приехала?

– Я, может, счастье свое искать на целину приехала, – посмотрела девушка на Виктора, и была в ее глазах открытая, но робкая любовь, ожидание и надежда.

– Ваше счастье на танцплощадках ищут или на вечеринках, – сказал насмешливо Виктор, не поняв ее взгляда.

– Ух ты, смотри какой… механизатор! – повела в его сторону надменной бровью сестра. – Тоже мне, решающая фигура!

– Ты подожди, чудовища, не встревай, – остановил ее отец. – Давай далее, Виктор.

– Даже у паровозов, которые нас сюда везли, на груди лозунги были и к подвигам нас призывали! А она со своим бабским счастьем. Мне вот интересно, какой он, подвиг? – Лицо юноши смягчилось, стало задумчивым и нетерпеливым. – Их тоже, наверное, искать надо, подвиги.

«Расскажу-ка я им о Темире! – решил вдруг Борис. – Интересно, как они к нему отнесутся?» Но мысли его перебил веселый голос Воронкова, издали кричавшего:

– Тонечка, быстренько! К нам колхозники казахи пришли!

– Нашли важное кушанье! – надула Тоня губы. – На колхозников смотреть.

– Дело-то в том, что они никогда обожженного кирпича не видели! Сидят вокруг кирпичей и языками цокают! Эх, куда мы заехали! – обрадованно засмеялся он.

Глава 20
Тот же великолепный, но уже испорченный весенний день

О месте с Ильей и Тоней пошли и все остальные, кроме Помидорчика. Четыре колхозника казаха сидели на корточках вокруг белых, как сахар, кирпичей, снятых с самосвала. Чуть поодаль стояли их лошади. Их держали за поводья четыре женщины в – малиновых, синих, зеленых казакинах, в белых покрывалах – кимешек, закрывавших голову, плечи, с вырезом для лица. Колхозники осторожно, как стеклянный, брали кирпич в руки, оглядывали его со всех сторон, щупали, щелкали ногтем и, слушая сухой, хрусткий звон, складывали трубочкой губы:

– Апырмай, э?

Вокруг колхозников стояли, сидели и лежали на разостланных полушубках ленинградцы. Украдкой, чтобы не быть назойливыми, они с любопытством поглядывали на холщовые, низко подвязанные цветными платками рубахи мужчин, на их ситцевые шаровары, на яркие казакины и звонкие шолпы – серебряные украшения в косах женщин. Подошедший рябой водитель осведомился игриво:

– Из ансамбля песни и танца?

– Больной, а не лечишься, – вполголоса сказал Костя Непомнящих. – Ты это дело не запускай, Петр.

Кроме казахов, центром внимания был Сычев. Стоя на коленях, он с увлечением показывал колхозникам, как выкладывать стену и в два и в три кирпича. Тяжелые, неуклюжие кирпичи стали вдруг в руках парня необыкновенно легкими, обрели свойство летать. Они порхали в его руках и чудесно слетали с ладони в нужное место. Сычев кричал при этом колхозникам, как глухим:

– Растворный шов тяни ровненько, как струну! Рубчик должен быть тонкий и чуть выпуклый, как шнурок. Мастера по шву отличают!.. Переводи, кто по-казахски знает!

Но переводчик уже нашелся, юноша казах в шинели ремесленника. Он закричал на колхозников еще громче и так сердито, что стоявшие сзади лошади вздрогнули и запрядали ушами.

– Вот это номер! – удивленно раскрыл глаза Яшенька. – Никогда кирпичей не видали! А правду говорят, Джумаш, что они и картошку не знают?

– Картошка, картошка! – недовольно оглянулся переводчик и расстановисто сказал: – Целина, понимаешь? Поднимать надо!

Яшенька жалобно вздохнул:

– Это конечно. А нам-то как без картошки?

Все захохотали.

– А какой колхоз? Откуда гости? – закричал весело из толпы Ипат Крохалев. – Далеко или близко? Посмотреть можно? Как говорится, опытом обменяться?

– Посмотреть можно. Называется «Жаксы-Жол», – указал Джумаш вниз, на убогие мазанки, затем смутился и тихо перевел – «Верный путь» по-русски называется. Обмениваться опытом подожди. Бедный колхоз пока.

Шоферы, рядом с которыми стоял Борис, вдруг все разом оглянулись, а Костя покачал головой:

– Васька опять пьяный. Отчаянная головушка!

Борис поднялся на цыпочки и увидел Мефодина.

Шофер был трудно, беспросветно пьян. Он куражился на школьной спортплощадке, гонялся на подламывающихся ногах за убегавшими от него с визгом девчатами и кричал:

– Слушай, почему я в тебя такой влюбленный? Иногда он налетал на ребят, и те сторонились брезгливо и строго. Но Грушин, на которого тоже налетел Мефодин, не посторонился, взял шофера за пле-чо и крепко тряхнул:

– Опять, никак, напился, подлец? А ну, дыхни на меня!

– Но-но! – враждебно попятился Мефодин, выдавив тупой смешок. – Не нюхай, я не цветок!

Тут он увидел Чупрова и пошел на него, широко распахнув руки, собираясь не то бороться, не то дружески обнять.

– А-а, правильный человек! – путался он деревенеющим языком в неясных словах. – И, замолчав, сам себе погрозил пальцем: – «Смотри, Мефодин!» А чего смотреть? Портки спустите? Спустили уже и выпороли. Пиши, пиши, писатель-бумагомаратель, тля чернильная! – свирепо двинулся он на Бориса.

Чупров не отступил. В нем поднималось горячее чувство незаслуженной обиды и самой обыкновенной злобы. Если бы можно было, с каким злым наслаждением он трахнул бы по этой пьяной морде!

Их обжимало уже плотное кольцо людей. И лица всех были серьезны. Борис видел Ипата Крохалева, Виктора, Полупанова, Воронкова, Тоню, с тихим испугом смотревшую на злобно ломавшегося парня, темные пристальные глаза Галима Нуржановича под «горьковской» шляпой. Где-то в задних рядах он увидел презрительно сощуренные глаза Неуспокоева и мутную усмешку Шполянского.

– Увести бы его, – тихо сказал Полупанов. – Выгонят ведь, а парень не плохой.

– А-а-а… Пашечка! – услышал его Мефодин. – На моей будешь ездить?

– Приказано, Вася, – опустил глаза Полупанов.

– Ух! Бить буду вас таких, абсолютных чемпионов ленинградских! И под душу и под ребро бить буду! – пьяно взрыдал Мефодин. – Машину утопили – цветочки! А ягодки – вон они! – указал он на горы. – Загремите в пропастину, как архангелы! Туда вам и дорога!

– Мерзавец! – холодно сказал где-то за спиной Бориса Неуспокоев.

– У нас в армии за такое… – угрожающе вздохнул рядом Воронков.

Растолкав людей, выбрался в первые ряды Федор Бармаш. В руках его было брезентовое ведро, только что налитое из колодца. Он встал против Мефодина, пристально, молча разглядывая его. Мефодин притих и тоже молча смотрел на Бармаша.

– Вошь поганая, – тихо, задохнувшись, сказал Бармаш и, подхватив свободной рукой дно ведра, выплеснул его в лицо Мефодину.

Тот отшатнулся, захлебываясь, и с ревом кинулся на Бармаша:

– Разражу, сволочь!.. Вобью нос в мозги!..

Но Бармаш не допустил его до себя. Спокойно и деловито, так казалось со стороны, он ударил мокрым, тяжелым ведром в широкую скулу Мефодина. Шофер от этого спокойного удара шатнулся набок, почти падая. И сразу отрезвел. На лице его появилась смятая, виноватая улыбка.

– Аккуратненько, Федя, выдал! – с одобрением крикнули в толпе.

А Бармаш, шваркнув об землю ведро, закричал:

– Хлебом хотим засыпать людей! Не для себя ведь!.. С радостной душой шел! Думал, тут чистые руки и душа чистая будет… А тут, оказывается, пьяницы, да хулиганы, да всякая шатия-братия собралась!..

– Бармаш, отставить! – с армейской звонкостью скомандовал Воронков. – Один, может, такой, аморальное явление, и нашелся!

Федор поднял ведро, постоял, подумал и, ничего не ответив, раздвинув толпу, пошел к колодцу.

К Мефодину, тупо смотревшему в землю, снова подступил Грушин, поднял сбитую водой «бобочку», встряхнул и, напялив на Васины кудри, сказал негромко, уговаривая:

– Уходи, Василий, не срамись. Посмотри на себя, какой у тебя моральный облик. Не на должном, брат, уровне.

– Ладно, дядя Степа, – не поднимая глаз, ответил шофер. – Для тебя только… Васька Мефодин ушел!

Он хотел молодцевато повернуться, но его качнуло, и он ринулся головой вперед.

И, словно это было командой, люди с громким разговором и смехом, стали расходиться. Баянист, самозабвенно закрыв глаза, растянул уже баян, и снова закружились по спортплощадке пары, пока еще девушка с девушкой и парень с парнем.

Борис остался с Воронковым, Антониной, Виктором и Лидой смотреть на танцы.

– До чего же нехорошо получилось с Мефодиным, – вздохнул Илья. – До чего же нехорошо! Не охватили парня, не дали ему твердую установочку.

– Э, бросьте вы, Илюша! – отмахнулась Тоня. – Так ему и надо! Хулигану городскому!

Илья удивленно посмотрел на девушку, и та ответила ему взглядом насмешливого вызова:

– А после вашей установочки он и пить перестал бы и хулиганить? Тоже мне! Из пса солонины не будет!

– Я тоже считаю, что цацкаться с ним нечего, – солидно оттопырил губу Борис. – Еще вчера я думал о нем лучше, чем он есть. Сегодня я хотел говорить с директором, просить оставить Мефодина на машине, оставить в совхозе во всяком случае. Хорош я был бы, если бы полез к директору! Просто законченный алкоголик и хулиган. Слышали, как он обкладывал меня? – Чупров помолчал и добавил мстительно: – У него и в прошлом было что-то такое…

Воронков медленно повел на Бориса глазами, посмотрел так внимательно, что Чупров вспыхнул и обиженно поджал губы.

– Нет, мы его не выбросим из наших стройных рядов. Обсудить, конечно, придется на общем собрании, но мы его оставим и перевоспитаем! – послышалась звонкость в тенорочке Воронкова. – В таком разрезе я буду говорить о Ваське и с Грушиным, и с директором, и с Курман Газизычем. – Илья поднял глаза на небо. – А день-то какой! Эх, и денечек же! Испортили такой день, дурошлепы! Пошли танцевать, что ли, Тонечка?

– Тоже мне, танцплощадка! – поджала высокомерно губы Тоня. – Я уже пробовала, ногу ушибла.

– До свадьбы заживет.

– Долго ждать. Женихов что-то не вижу.

– А вы меня возьмите… В сваты, – бросил Илья на девушку быстрый взгляд. – У меня во взводе тридцать шоферов, я тридцать первый. Все молодые, все холостые, все красивые.

– Тоже мне, муж-шофер! – тоненько смеялась Тоня. – Жоржики городские, набалованные. Ни за что за шофера не пойду!

– А шофер вас выкрадет, – взял Илья девушку под руку, приблизил губы к ее уху и пропел: – «Подлечу, прозвеню бубенцами и тебя на лету подхвачу!» В машину, само собой. И с ветерком! Попробуй, догони шофера!

Тоня смеялась, откинув голову, Илья опять запел про бубенцы, Лида тащила Виктора танцевать, тот упирался:

– Что ты, что ты! Я как медведь танцую. Не пойду!

Все забыли про Бориса, хотя он стоял рядом. А его жгла обида, уязвленное самолюбие. Получилось, что Воронков будто бы оборвал его. Нет, так дело оставить нельзя.

– Воронков, послушай, – начал он.

– Погодите! – остановил его Илья, к чему-то прислушиваясь. – Кого это он исповедует? Прораб.

Голос Неуспокоева доносился издалека. Он был ровен, спокоен, но тем неожиданнее были произносимые слова:

– Воруешь, подлец? Воруешь, скотина тупорылая?

Борис повернулся и быстро пошел на голос прораба. Потом побежал.