Текст книги "Менделеев"

Автор книги: Михаил Беленький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Менделеев был одним из немногих, кто выступил в защиту авторских прав Пеля. Проведя тщательный анализ «спермина» Пеля и образца продукции фирмы «Шеринг», он пришел к заключению об их глубоком химическом различии, после чего обратился к фирме «Шеринг» с просьбой разъяснить природу ее препарата. Немцы не решились морочить голову всемирно известному ученому и срочно сообщили о переименовании своего препарата в «пиперазидин». Впрочем, этот инцидент протекал весьма бурно. У Пеля нашлись противники не только в Германии, но и внутри Медицинского совета при российском Министерстве внутренних дел. Менделеев дважды выступал с открытыми письмами в защиту коллеги и в конце концов вышел из состава Медицинского совета в знак протеста против проявленной несправедливости. Он писал: «Считаю А. В. Пеля деятелем и умным, и полезным, а потому вступился за него, когда напали. Вышел даже я из Медицинского совета, когда тот напал на Пеля, – не жалею, потому что приобрел истинного друга».

Покуда мы не очень далеко ушли от истории с изобретением универсального русского пороха, стоит обратиться еще к одному менделеевскому проекту этого времени, тем более что он также был профинансирован Морским министерством. На работы, связанные с пороховой тематикой, министерство выделило полтора миллиона рублей, Менделеев же смог уложиться всего в треть этой суммы. На вопрос министра Чихачева, куда истратить оставшийся миллион, Дмитрий Иванович посоветовал построить опытовый бассейн для испытаний моделей судов, чтобы обкатанные в бассейне суда еще на допроектной стадии приобретали форму, оптимальную с точки зрения быстроходности и расхода топлива. Чихачев согласился с прозорливым мнением своего ученого консультанта и послал корабельного инженера А. А. Грехнева в английский город Хаслар, где находился опытовый бассейн королевского флота, построенный двадцатью двумя годами ранее инженером.

В. Фрудом. Несмотря на возраст и на перевозку с одного места на другое (вначале он был сооружен на арендованном участке в городке Торкее, а затем, когда срок аренды истек, его разобрали и заново смонтировали в Хасларе), бассейн Фруда, длиной 120, шириной 6,7 и глубиной 3 метра, давал хорошие возможности для испытания судовых моделей. Грехнев скопировал его устройство и через два года выстроил точно такой же бассейн в Петербурге. Таким образом, Россия стала обладателем пятого в мире опытового бассейна (три действовали в Англии и один на базе итальянского флота близ города Специя), значительно обогнав Францию, Германию, Японию и Америку.

А. А. Грехнев, выполнявший приказ в точности повторить английское сооружение, без изменений воспроизвел не только сам бассейн, но и станок для обстругивания моделей, бак для плавки парафина, машину с канатной передачей для буксировки моделей и все прочие механизмы, включая линовальную машину, счетный логарифмический цилиндр и многое другое. Конечно, проект бассейна имел ряд недостатков, в первую очередь связанных с тем, что был задуман в доэлектрическую эпоху. К тому же оборудование для него заказали почему-то фирме «Kelso» в Глазго, которая специализировалась на производстве высокоточных мелких механизмов. В итоге она применила не очень подходящие в данном случае материалы и технические решения. Тем не менее русское кораблестроение получило и в полной мере воспользовалось отличным инструментом моделирования будущих судов. Знаменательно, что в 1900 году руководство опытовым бассейном было поручено другу Володи Менделеева по Морскому кадетскому корпусу, будущему академику А. Н. Крылову, который когда-то внимательнее всех слушал курс химии, читаемый Дмитрием Ивановичем для своих домашних.

Оставив университет, сменив квартиру и, до некоторой степени, образ жизни, Дмитрий Иванович ничуть не изменил своего отношения к семье и детям. Больше всего он тревожился о находившемся в плавании Володе, с нетерпением ждал его писем и устраивал из их прочтения настоящий семейный ритуал, благо сын очень интересно описывал дальние страны с их природной экзотикой и удивительными нравами жителей. Служба Владимира Менделеева шла вполне успешно: в плавании он уже получил звание лейтенанта. Письма изучались еще и с той точки зрения, насколько Володя бодр и жизнерадостен. Ведь все знали, что он пережил тяжелый и безнадежный роман: после двух лет ухаживаний его невеста нарушила слово и вышла замуж за другого. Отец хлопотал о его зачислении на корвет «Память Азова» в надежде, что напряженная служба и новые, яркие впечатления помогут сыну избавиться от мрачного состояния духа. Дмитрий Иванович устроил ему накануне отплытия очень теплые, душевные проводы в лучшем французском ресторане у Певческого моста. Вместе с Феозвой Никитичной Менделеев приехал в Кронштадт. В тот день дул сильный ветер и добраться к стоящему на рейде судну было трудно, но они все равно поднялись на борт, чтобы еще раз обнять своего Володю. Дмитрий Иванович сфотографировался с сыном на палубе корабля. На снимке он, растроганный, в шляпе и теплой тройке, сидит, опершись рукой о скамью, а сын в мундире морского офицера, довольно полный для своих лет, стоит и преданно смотрит на отца. Так выглядят очень сердечные и очень близкие между собой люди.

Дмитрий Иванович, проводив Володю, почему-то думал, что не доживет до его возвращения. Но они, конечно, встретились. Плавание на «Памяти Азова» принесло Владимиру не только богатые путевые впечатления. Он стал участником следствия по делу о покушении на российского престолонаследника. Во время одного из четырех заходов в японский порт Нагасаки, когда цесаревич совершал поездку в городок Оцу, где высоким гостям (вместе с будущим императором Николаем II путешествовал греческий принц Георгий, «милый Джорджи», как называл его Николай Александрович) показывали великолепный храм и тысячелетнюю сосну, на него напал один из стоявших в оцеплении полицейских по имени Санзоу Цуда. Он успел саблей нанести наследнику неопасное ранение головы, прежде чем «милый Джорджи» подставил под саблю трость и сильным ударом свалил Цуда на землю. Тут же на преступника навалились двое рикш, которые везли августейших гостей, и быстро скрутили ему руки. Николай Александрович, укрывшийся от нападения безумца в толпе, был доставлен в дом губернатора, где ему оказали необходимую помощь. Несмотря на то, что буквально вся Япония всколыхнулась сочувствием к наследнику русского престола [49]49
  Пришло около тысячи телеграмм от жителей Страны восходящего солнца, подарки привозили целыми пароходами. Сам микадо с двумя принцами приехал извиняться на борт русского корвета, а вслед за ними пожалеть пострадавшего цесаревича прибыла японская принцесса.


[Закрыть]и русская сторона также решила не раздувать инцидент, необходимые следственные действия были проведены. Группа русских моряков (два офицера и два матроса) была направлена для фотосъемки места происшествия. Одним из офицеров был лейтенант Владимир Менделеев, который раньше вместе со своим известным отцом серьезно занимался фотоделом. Не дремали и местные фотографы. Тогда же в местной газете была помещена статья «Результат покушения на наследного принца России» с рисунком, сделанным по фотографии (иначе поместить изображение в прессе в то время было невозможно), и подписью, что снят русский офицер, который 15 мая 1891 года фотографировал место покушения. Несколько фотографий, запечатлевших следственные действия русских моряков, долго хранились в Историческом музее города Оцу. Затем эти снимки были переданы японскими музейщиками в Петербург, в Российскую национальную библиотеку. Впрочем, качество тогдашней фотопечати не дает возможности утверждать, что на снимке среди других запечатлен и Владимир Менделеев.

Окончательно излечиться от любовной тоски Владимиру Дмитриевичу удалось старым отцовским способом, хотя можно с большой вероятностью предположить, что Дмитрий Иванович ничему подобному сына не учил. Сестра Ольга в воспоминаниях пишет: «После его первого плавания в Японию, уже в его отсутствие, у него родилась там дочь от жены-японки, с которой он, как и все иностранные моряки, заключил брачный договор на определенный срок стоянки в порту. Как относился Володя к этому ребенку, я не знаю, но отец мой ежемесячно посылал японке-матери известную сумму денег на содержание ребенка. Девочка эта вместе с матерью потом погибла во время землетрясения в Токио, уже после смерти Володи». «Временную жену» звали Така Хидесима. Сохранились два ее письма в Россию – мужу и свекру. Така диктовала их знакомому толмачу, а тот как умел записал по-русски:

«Нагасаки.

Дорогой мой Володя!

Я нестерпимо ждала от тебя письм. Наконец, когда я получила твое письмо, я от восторга бросилась на него и к моему счастью в то моменту Г. Сига приехал ко мне и прочитал мне подробно твое письмо. Я узнав о твоем здоровье успокоилась. Я 16 января в 10 ч. вечера родила дочку, которая благодаря Бога здравствует, ей я дала имя за честь Фудзиямы – Офудзи. Узнав о моем разрешении на другой день навестили меня с «Витязя» г. Рутонин вместе с Бенгоро, г. Петров с г. Эбргадрм (так в оригинале. – М. Б.) и Отоку-сан и командир «Бобра» с Омац и кроме того от многих знакомых дочка наша Офудзи получила приветствующие подарки. Все господа, которые видели милую нашу Офудзи говорили и говорят, что она так похожа на тебя, как пополам разрезанной тыквы. Этим я крайне успокоился мрачный слух, носившийся при тебе. Теперь я получила благодаря хлопота г-на Сиги от Окоо-сан присланные от тебя 21 ен 51 сен; за это благодаря тебя. Какая я несчастливая, представь себе на кануне моего разрешения т. е. 15/27 января у меня умерла мать моя. С того времени как ты уехал из Японии не от кого получать деньги, а между тем матушка моя долго лежала от болезни в постели наконец ее пришлось хоронить да родилась дочка – эти все требовались расход, а мне не у кого достать деньги. Так я вынуждена была просить г-на Петрова, у него, по всей вероятности, также не были свободные деньги, потому что он давал мне заимообразно по 10 ен в три раза и кроме того 10 ен он подарил нашей дочке, так что от г-на Петрова я получила всего 40 ен. С того время как ты оставил Нагасаки я заложила свои часы, кольцо и прочие вещи и заняла у знакомых слишком 200 ен. Не умею объяснить тебе как я <м>училась не получая от тебя ни разу письма. У нас в Японии когда родится ребенок устраивают ради новорожденной праздник, одевают ее <в> новый костюм и посылают в храм, <с> родственникам <и> знакомым, приглашают родных и знакомых на обед; все это деньги я не имея денег до сих пор не могу это сделать. Так мне крайне стыдно перед знакомыми. Имея твоя дочка мне нельзя и не желаю выйти другим замуж и потому после смерти мати я с дочкою буду ждать тебя. Так как мать умерла, то мне должно возвратить дом, где мы живем, и купить дом, где будем жить. Мы с дочкою будем ждать тебя <и> от тебя извести. Я желаю послать тебе как можно поскорее фотографическую карточку нашей дочки, но теперь еще не сделана, а пошлю при следующем письме. Когда будешь писать или пр<и>шлешь мне деньги пр<и>шли всегда через г. Сиги. Мы с дочкою молимся о твоем здоровье и чтобы ты нас не забывал либо ты есть наша сила.

Твоя верная Така перевел А. Сига

^{Нагасаки 6/18 апреля 1893 г.».}

Второе письмо попало в Музей-архив Д. И. Менделеева случайно. Его принесла О. Г. Ржонсницкая в июне 1983 года. Ее покойный муж получил это письмо и фотографию Таки с дочерью в качестве подарка за помощь в разборе личного семейного архива Менделеева от его вдовы Анны Ивановны. Причем с Б. Н. Ржонсницкого было взято слово никогда их не публиковать. Видимо, Анна Ивановна не хотела видеть никаких «лишних» черт в образе своего покойного мужа, да и сама по себе возможность существования японских потомков Менделеева казалась ей неприемлемой. Версия о гибели японской семьи Владимира Менделеева ничем, как пишут исследователи, не подкреплена, никакого сообщения на этот счет не было, и, вполне возможно, в Японии продолжают жить правнуки Дмитрия Ивановича. Вот это письмо:

«Нагасаки.

18/6 Июля 1894 г.

Глубокоуважаемый Дмитрий Иванович, Прося Вас извинение за долгое молчание осмеливаюсь осведомиться о Вашем здоровий. Мы с дорогою и милою нашею Офудзи здоровы и она уже стала ходить; вот при сем препровождаю нашу с нею группу. В замен этого прошу Вас прислать нам Ваш портрет. От Владимира Дмитриевича я получила в Ноябре прошлого года письмо от 24 сентября 93 года письмо, написанное на крейсере «Память Азова». С того времени уже прошло много времени да он ничего не пи<ш>ет, даже чрез его товарищей, которые часто навещали Офудзи, н<и> слова от Володи не добьюсь. Так долго не имея известия от Володи я крайне мучусь. Поэтому <з>аставите быть чрезвычайно обязан<н>ой Ваше Прев<ос>ходительство, если поставите меня хоть в известность об дорогом моем Володе Вашим ответом. Желая от души Вам доброго здоровья, остаюсь преданною и готовое к услугам Вашим Така Хидесима».

В то время когда писались эти письма, лейтенант Владимир Менделеев уже совершал второе плавание на «Памяти Азова», на этот раз в составе русской эскадры в Средиземном море. Это был ответный визит в Тулон после посещения французской эскадрой Кронштадта. Ничто не предвещало, что этот поход, сопровождавшийся многочисленными праздничными мероприятиями, окажется для него чреват крупными неприятностями.

Корветом «Память Азова» командовал капитан 1-го ранга Г. П. Чухнин – человек жесткий и въедливый, но по праву считавшийся одним из лучших командиров флота. (Речь идет о том самом Чухнине, который в 1905 году подавит восстание на Черноморском флоте и уже после наведения порядка будет убит севастопольским матросом.) Сначала судно направилось к испанскому побережью, близ которого его должны были ждать возвращавшиеся из США крейсера «Адмирал Нахимов» и «Рында», а также броненосец «Император Николай I». 28 сентября корвет вышел из Картахены, чтобы на широте Барселоны соединиться с поджидавшей его эскадрой. Как писал один из очевидцев, «по неясно поднятому сигналу «Адмирал Нахимов» вместо того, чтобы вступить в кильватер корвету «Память Азова», для чего «Рында» оставил место за крейсером, пытался вступить в кильватер броненосцу «Император Николай I», то есть идти впереди крейсера». Дело могло кончиться таранным ударом в борт «Памяти Азова». В морской историографии считается, что катастрофа была предотвращена исключительно искусством, опытом и самообладанием Чухнина. В резолюции состоявшегося впоследствии суда сказано: «Благодаря правильным и решительным действиям командира крейсера «Память Азова» столкновение ограничилось легким прикосновением и незначительными повреждениями». О стоявшем в тот момент за штурвалом вахтенном начальнике Владимире Менделееве нигде не говорится ни слова.

Между тем Ольга Дмитриевна, описывая этот эпизод в своих мемуарах, со слов самого Владимира Дмитриевича сообщает, что Чухнина на мостике не было вообще. Он должен был находиться позади вахтенного, но почувствовал себя плохо и незаметно удалился. Лейтенант Менделеев, заметив угрожающий маневр фрегата «Адмирал Нахимов» и убедившись в отсутствии Чухнина, дал два звонка в капитанскую каюту, но командир не появился. Понимая, что, кроме него, принимать решение некому, лейтенант отдал команду «Полный назад!». Экипажи остальных кораблей, уже не сомневаясь в неминуемом столкновении, начали спускать на воду шлюпки и катера. Между тем суда, опасно накренившись и касаясь бортами, все-таки разошлись. Владимир Дмитриевич, пока еще твердо владея собой, отстоял свою вахту до конца, но затем разыскал капитана и высказал ему всё, что считал нужным. Разговор получился настолько тяжелым и опасным, что лейтенанту оставалась единственная дорога – под суд.

Дмитрий Иванович, в ту пору тесно общавшийся с Морским министерством, узнал о случившемся одним из первых. Он немедленно отправился к министру и упросил его немедленно списать Владимира с судна и вернуть на родину. После возвращения из своего последнего плавания тридцатилетний Владимир фактически махнул рукой на морскую карьеру. В 1896 году он сделает предложение Варваре Лемох, дочери старого друга Дмитрия Ивановича, академика живописи, передвижника Кирилла Викентьевича Лемоха. У них родится сын Дмитрий. Много повидавший и испытавший Владимир станет нежным отцом. В 1898 году Владимир в 33 года выйдет в отставку и получит место инспектора по мореходному образованию при Министерстве финансов. В том же году старший сын Дмитрия Ивановича Менделеева умрет от инфлюэнцы. А Така и Офудзи останутся только на фотографии, в перечне расходов старого ученого да еще в статьях нескольких авторов, не теряющих надежды найти их след.

В 1892 году, в разгар работ по организации производства пироколлодийного пороха, тайный советник Д. И. Менделеев вновь возвращается на государственную службу. Он принимает предложение И. А. Вышнеградского возглавить Депо образцовых мер и весов, которому Министерство финансов отводило важнейшую роль в деле промышленного подъема страны. Дмитрий Иванович, имевший на всё, включая структуру правительства, свой собственный взгляд, взялся за это дело, несмотря на то, что выступал за создание самостоятельного Министерства торговли и промышленности, которому естественнее было бы руководить подобным учреждением. Впрочем, вскоре он получил возможность убедиться в том, что личность значительно важнее названия должности, поскольку в этом же году (и Менделеев вполне мог об этом знать заранее) Министерство финансов вместо его уравновешенного однокашника И. А. Вышнеградского возглавил С. Ю. Витте, сам по себе олицетворявший идею ускоренного развития. В том, что они были единомышленниками и сторонниками не разрушающего страну промышленного ускорения, постепеновец Менделеев имел возможность убедиться еще во время совместной работы с Сергеем Юльевичем в Тарифной комиссии. 43-летний Витте не собирался проводить ни «продворянскую», ни «антидворянскую» политику. Он был протекционистом, сторонником индустриализации и противником крестьянской общины с ее косностью и круговой порукой. Витте, сделавшему в короткий срок блестящую карьеру, [50]50
  Служба Витте большей частью прошла на железной дороге, где он с молодых лет получил известность благодаря феноменальному знанию тарифов (по образованию он был математиком) и безбоязненному исполнению служебного долга, даже если оно шло вразрез с «врожденным» правом первых лиц страны. Например, он отказался пропустить царский поезд, следовавший с превышением скорости. Его решение было, конечно, отменено угодливым начальством, но о правоте молодого путейца вспомнили в 1888 году, когда поезд с царем и свитой все-таки потерпел крушение.


[Закрыть]было суждено стать одним из главных действующих лиц крутого экономического подъема 1893–1900 годов, но вызвать весьма невнятные толкования нескольких поколений историков. Действительно, как можно было однозначно оценивать одного их самых активных членов реакционного катковского лагеря (именно оттуда пришли в правительство и он, и его предшественник Вышнеградский), более того – одного из организаторов Священной дружины, тайного монархического общества, ставившего своей целью борьбу с террористами с помощью их же методов (правда, он немедленно покинул эту организацию, как только увидел, какие мерзавцы и карьеристы встали в ее ряды), при котором объем промышленного производства вырос в два-три раза, причем не только за счет ситца, но в первую очередь за счет модернизированной тяжелой промышленности? Как можно было воздавать ему должное, если результаты его деятельности напрямую противоречили устойчивой до сих пор мысли, что индустриализация России возможна только в условиях и методами тотальной диктатуры?

Усилиями Витте в России были проведены денежная, налоговая, таможенная и алкогольная реформы. Их реализация имела, как водится, свои достоинства и недостатки, порой весьма существенные и ведущие к неспокойному будущему, но при Витте беспробудно спящая страна вдруг ожила и двинулась вперед. Главного чуда – всплеска экономической инициативы со стороны широких масс населения – конечно, не произошло, но в казну и промышленность потекли деньги. Русские модернизаторы впервые учили деньги работать. А русские это деньги или иностранные – значения не имело, главное, чтобы они работали на Россию. Как и Менделеев, Витте был активнейшим сторонником привлечения зарубежных капиталов. В ходе его «семилетки» в России ежегодно открывалось по 20–25 компаний с иностранным капиталом. Его агенты искали займы и инвестиции по всему миру, и активнее всего во Франции, Германии, Англии, Голландии и Америке. Один из его представителей даже уговорил банкира Ротшильда приехать в Петербург, где была подготовлена его встреча с Николаем П. Аудиенция была очень успешной, и за ней последовало резкое усиление потока французских капиталов в Россию.

Не менее деятельной была его восточная политика. Витте был одним из авторов концепции евразийства, не имеющей, кстати, ничего общего с одноименными идеологическими поделками нашего времени. Евразийство Витте – это проекты Транссибирской и Туркестано-Сибирской железных дорог, это сеть русско-азиатских банков, таких как Персидский учетно-ссудный банк, выкупленный Министерством финансов у частного владельца, превращенный в инструмент надежного финансирования торговли русских и персидских промышленников и ставший настолько авторитетным, что шах даже доверял ему чеканку персидских монет. Еще одно славное детище Витте – Русско-китайский банк, пайщиками которого стали шесть французских (в том числе «Париба» и «Креди Лионе») и четыре русских банка, успевший до начала кризиса 1900 года профинансировать строительство огромного участка Транссиба – до самых берегов Байкала. С тех пор прошло более ста лет. Магистрали, задуманные Витте, были достроены во времена советской власти. Но множество позиций русской финансовой политики на Западе и Востоке оказались утраченными, хотя, скажем, прививка доверительного сотрудничества, сделанная во времена Витте французским партнерам, каким-то чудом сказывается до сих пор; например, вышеназванные французские банки в постперестроечные времена одними из первых вернулись на русский рынок.

То, что Вышнеградский и Витте хотели видеть Менделеева во главе метрологической службы, говорит не только о том, что они стремились привлечь в сферу своей деятельности авторитетного, разносторонне одаренного и во многих отношениях полезного ученого. Он и без того откликался практически на любую их просьбу. Речь в данном случае шла о работе огромной важности – о подготовке империи к постепенному переходу на метрическую систему, без которой полноценное международное сотрудничество было невозможно. Эта подготовка должна была состоять не только в сверке и уточнении хранящихся в России метрических эталонов (у нас их предпочитали называть прототипами), но главным образом в создании научно обоснованной системы их изготовления, хранения и использования, распространении филиалов метрологической службы по всей стране. Начинать надо было, конечно, с русских мер длины и веса, с определения их соотношения с метрическими единицами – это был единственно возможный шаг к метрологической унификации отечественной экономики и торговли. Имея точную методику и необходимые для ее применения технические возможности, можно было с традиционных русских единиц измерения перейти на метрические. При этом, как всегда, когда речь касалась дел государственного масштаба, сопряженных с необходимостью достучаться до национального сознания, поистине бесценными оказывались масштаб личности, известность и публицистический талант Дмитрия Ивановича Менделеева. Но насколько ему самому было важно оказаться на этом месте? Почему он, едва успев подышать воздухом свободной, не скованной служебными рамками жизни, дал согласие занять сопряженную с многими хлопотами должность?

Первое, что приходит в голову, – это его глубокое (как отмечалось многими, на грани фанатизма) желание увидеть Россию вставшей на рельсы промышленного развития, его стремление подтолкнуть, ускорить этот процесс. Безусловно, он не мог остаться равнодушным к возможности оказаться рядом с молодыми, могущественными единомышленниками, такими как Витте и его ближайший сотрудник, директор Департамента торговли и мануфактур В. И. Ковалевский (вспомним восторженный отзыв Дмитрия Ивановича о работе в Тарифной комиссии). Тем более что Менделеев не был намерен – да просто не был способен – ограничиться исключительно метрологической реформой, осуществляемой в контексте событий поистине исторического масштаба. Ему было мало задач, связанных с преобразованием Депо образцовых мер и весов в крупный, государственного значения научный центр со специальными лабораториями, изготовлением новых русских эталонов, в том числе таких, к которым и само слово «изготовление» не подходит (например, изготовить эталон секунды невозможно, зато можно создать условия для хранения этой единицы времени, и Менделеев со своими сотрудниками первым в мире решит эту проблему), и разработкой нового закона о мерах и весах. Менделеев намеревался включить этот огромный труд в общую массу своих беспрерывно умножающихся интересов и свершить его в условиях полной творческой свободы, будучи хозяином своего времени.

Второе соображение связано с тем, что в России любой, даже самый выдающийся деятель без должности, как правило, имеет очень мало возможностей. Вне университета Менделееву практически негде было заниматься лабораторными исследованиями, не говоря уже о том, что без служебного положения любая задача усложнялась едва ли не до крайности. Коллега Дмитрия Ивановича С. Ф. Глинка пишет об одной из встреч с «безработным» Менделеевым: «Однажды весною 1891 или 1892 года, ранним утром, в холодную и ветреную погоду я, взглянув в окно своей квартиры, которую имел в одном из зданий Института инженеров путей сообщения, увидел, к своему удивлению, Менделеева, который в шубе нараспашку бегал по обширному двору института и, видимо, кого-то разыскивал. Я поспешил к нему на помощь. Увидев меня, Д. И. сказал: «Вот полюбуйтесь, до чего я дожил на старости лет – вчера до 12 часов ночи сидел в заседании, теперь рано утром (было не более 9 часов) бегаю; не знаете ли вы, где живет N.(oн назвал одного из живших в институте, который раньше был в Баку на нефтяных заводах)?»Я указал ему, где живет N, с которым он хотел посоветоваться по вопросу, затронутому на бывшем накануне заседании. Эпизод этот случайного характера открыл мне ту обстановку, в которой должен был жить и работать Дмитрий Иванович в возрасте, близком к 60 годам».

Тут вдобавок нужно иметь в виду, что перестройка службы мер и весов в недалекой перспективе не могла обойтись без строительства новых лабораторных площадей и, рядом с ними, жилья для него и его сотрудников. Для Дмитрия Ивановича это было важным и привычным условием научного труда – вспомним хотя бы его письмо в Морское министерство по поводу жилья для работников Научно-технической лаборатории. Конечно, он там ничего не писал о квартире для себя лично, но это вполне понятно, ведь тогда он являлся временно привлеченным консультантом из штатских. Безусловно, эта мысль звучит несколько приземленно, но Менделеев никогда не стеснялся добиваться условий, делавших его труд максимально эффективным. В конце концов именно эта схема организации работы в Палате будет использована им через несколько лет.

Кроме того, его не могла не заинтересовать сама возможность универсального культурологического воздействия на труд и быт расхристанного, не знающего ни в чем меры русского человека, у которого всё вразнобой и ни в чем нет единообразия, который беззащитен перед каждым, кто ему наливает, отмеряет, взвешивает и отсчитывает, для которого общепринятые и гарантированные законом вес и мера поистине могли стать вестниками мировой культуры. В этом отношении призвание к метрологии было сродни его стремлению «осветить и смазать всю Россию».

В пользу принятия предложения Витте работали, вероятно, также склонность Дмитрия Ивановича к систематизации, к складыванию элементов в единое целое, тяга к собственно метрологическим занятиям – достаточно вспомнить его дотошность в проверке точности разновесов, когда-то поразившую Саллерона, или тщательную работу по сличению заказанных им копий с французскими оригинальными эталонами длины и веса в период исследования упругости газов, не говоря уже о множестве сконструированных им точных измерительных приборов. Впрочем, этот аргумент (как, наверное, и все остальные перед лицом своих контраргументов) теряет свою убедительность в свете того факта, что список научных занятий Менделеева к этому времени был столь многообразен, что обоснованным и последовательным можно было бы считать любое его занятие.

Есть еще одно, возможно, самое интригующее предположение. В последние годы в среде российских и зарубежных менделееведов высказывается догадка, что Дмитрий Иванович, чаще всего подчинявшийся лишь собственным, подчас непонятным окружающим, мотивам принятия решений, пошел в метрологию ради той же задачи, которую решал, занимаясь упругостью газов: он продолжал искать мировой эфир. Тем более что работа над этой тематикой в Главной палате мер и весов будет документально зафиксирована, да и сам Менделеев публично заявит о ней как о приоритетной лично для него научной задаче. Может быть, это действительно где-то рядом: система химических элементов (которые Менделеев классифицировал только по атомным весам), способы точного измерения веса – и неуловимый, всепроникающий мировой эфир, почти невесомый, но, не исключено, способный оставлять после себя следы, которые можно взвесить?

Дмитрий Иванович Менделеев был третьим по счету хранителем Депо образцовых мер и весов, созданного в 1842 году под непосредственным руководством тогдашнего министра финансов Е. Ф. Канкрина. Впрочем, заниматься практическими метрологическими проблемами Канкрин начал еще за пять лет до того, как на территории Петропавловской крепости им было построено здание для первого в России метрологического учреждения. Хранителем Депо министр назначил академика А. Я. Купфера, при участии которого были созданы и утверждены первые государственные эталоны, которые еще долгие годы называли на старый манер прототипами. Купфер пришел со многими дельными проектами по улучшению русской метрологической службы, но судьба их оказалась несчастливой, поскольку они не нашли понимания у быстро сменявших друг друга новых назначенцев на пост министра финансов. Еще большую министерскую чехарду пережил преемник Купфера, профессор Института инженеров путей сообщения В. С. Глухов, который, вероятно, в силу своего упорства и более трезвого, нежели у предшественника, понимания русских бюрократических порядков сумел усовершенствовать работу вверенного ему учреждения.

Глухов добился выделения средств для приобретения земельного участка на Забалканском проспекте и строительства на нем нового, приспособленного здания. Он специально ездил в Германию, чтобы детально ознакомиться с проектом и оборудованием нового берлинского поверочного учреждения. В результате удалось возвести и обустроить здание с термостатированными хранилищами для эталонов, которое до сих пор служит домом для Всероссийского научно-исследовательского института метрологии. Оно было расположено в сорока шести саженях от ближайшей улицы, его стены опирались на каменные устои, которые в свою очередь покоились на сваях, достигающих твердого грунта. Боковая поверхность свай была изолирована от вибрации зыбких пластов воздушными камерами. Каменные столбы, на которых были установлены точные приборы, также упирались в мощные, защищенные от внешней вибрации устои. Основные лаборатории первого этажа (мер длины и мер массы) были окружены специальными коридорами и системой помещений, защищавших центральную часть от перепада температуры. Отопление первого этажа было водяным, причем горячие трубы были проведены по всему периметру наружных стен. Имелась башня для астрономических наблюдений с термоконстантным подвалом, в котором размещались точные часы.