Текст книги "Менделеев"

Автор книги: Михаил Беленький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Он обратился в физическое общество с предложением создать комиссию для рассмотрения медиумических явлений, чтобы узнать, «что в них принадлежит к области всем известных естественных явлений, что к вымыслам и галлюцинации, что к числу постыдных обманов и, наконец, не принадлежит ли что-либо к разряду ныне необъяснимых явлений, совершающихся по неизвестным законам природы…». Уже на второе заседание комиссии были приглашены Аксаков, Бутлеров и Вагнер, которых попросили описать то, что они считают медиумическими явлениями. Таковыми оказались движения неодушевленных тел при прикосновении человеческих рук (особенно поднятие предметов и изменение их веса); то же без всякого прикосновения; движения и звуки при прикосновении к предметам, имеющие характер осмысленных явлений; движение предметов в заданном направлении; диалогические явления – ответы на вопросы, писание неодушевленными предметами; медиумо-пластические явления – образование и появление частей человеческого тела, а также полных человеческих фигур. Комиссия определила сроком своей работы весь 1875/76 учебный год.

Первыми медиумами, которых Аксаков, Бутлеров и Вагнер представили комиссии, были три мальчика – братья Петти из Англии. Их сверхъестественные способности были проверены и письменно удостоверены лично Аксаковым. Способности эти состояли в том, что, во-первых, когда старшие впадали в транс, перед младшим возникали некие «медиумические капли»; во-вторых, старший, Джон, заставлял звучать колокольчик, помещенный в висящую над столом клетку, а также проникал сквозь остающийся неповрежденным занавес. В течение восьми заседаний, проходивших на квартире Менделеева, комиссия внимательно изучала всё, что делалось братьями Петти, и в конечном итоге постановила: «Принимая во внимание, что во всех случаях, когда были соблюдаемы предосторожности, никаких так называемых медиумических явлений в присутствии медиумов Петти в заседаниях комиссии не происходило и что, напротив, когда медиумы были предоставлены сами себе, без всякого контроля, такие явления наблюдались, комиссия приходит к тому заключению, что медиумы Петти постоянно стремились обмануть ее, а потому считает этих лиц обманщиками». Что касается «медиумических капель», то они оказались брызгами слюны. А о сверхъестественном умении Джона Петти проникать сквозь занавеску, не повреждая ее, можно прочитать в воспоминаниях дочери Менделеева Ольги: «Помню, как Дм. Ив. горячился и громким голосом спорил с Бутлеровым и Вагнером по поводу спиритизма, сеансы которого в присутствии иностранного медиума происходили у нас в квартире. Много неприятных минут имел этот медиум, несколько раз уличенный Дм. Ив. во время сеансов. Я, тогда десятилетний ребенок, помню только один случай, про который отец на другой день рассказывал нам за обедом. В комнате, где происходил сеанс, было темно, играл орган, приобретенный для этого по требованию медиума. Медиум, сидевший со связанными руками и привязанный к стулу, должен был очутиться в алькове, затянутом от потолка до полу материей, прибитой по краям гвоздями. В этой темноте и сравнительной тишине отцу послышался подозрительный шорох и звук распарываемой ножом материи. Недолго думая, Дм. Ив. зажег спичку, и все увидели медиума, находившегося уже в алькове вместе со стулом и преспокойно зашивающего материю по шву. Конечно, произошло смятение среди увлеченных спиритизмом и обморок медиума».

Несмотря на то что работа продолжалась и комиссия была далека от окончательных выводов, Вагнер и Бутлеров опубликовали по большой статье во враждебном университету катковском «Русском вестнике». Борьба разгоралась не на шутку. В ответ Дмитрий Иванович, с согласия комиссии, выступил с публичной лекцией на эту тему в аудитории Русского технического общества в здании Соляного городка (ранее здесь находились склады соли и вина, а теперь располагались выставочные павильоны). Это была, наверное, единственная лекция, прочитанная им с листа (готовый текст должен был уберечь оратора от излишней горячности). Он рассказал собравшимся о ходе работы комиссии и о позиции сторонников спиритизма, считавших, что непосвященные, неспособные увидеть то, что видят они, должны молчать до тех пор, пока увидят и уверуют. «…Я бы, признаюсь, и молчал, мне бы это было спокойнее, если бы спириты сами молчали. Нет, они разжигали в обществе и литературе интерес к своему учению. Публичное чтение назначалось для того, чтобы охладить пыл спиритов и публики, ими заинтересовавшейся, показать им, что в среде, где нет предубеждения ни в пользу духов, ни в пользу спиритов, ничего пока спиритического не происходит, хотя для показания этого выписаны заморские духи».

Тем временем полемика начала переходить в настоящий скандал с обвинениями и разоблачениями. К театру военных действий подтянулись литераторы. Ф. М. Достоевский, с интересом следивший за сеансами спиритов и настойчиво просивший своего приятеля Вагнера (их познакомил поэт Я. П. Полонский) добыть ему приглашение на медиумическую демонстрацию («Что у Аксакова? Будут ли, наконец, сеансы? Я готов обратиться к нему сам…: не допустит ли он меня к себе хоть на один сеанс?»), в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год пометил: «Спиритизм. Нечто о чертях. Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти». Далее он писал: «В самом деле, что-то происходит удивительное: пишут мне, например, что молодой человек садится на кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать по комнате, – и это в Петербурге, в столице! Да почему же прежде никто не скакал, поджав ноги в креслах, а все служили и скромно получали чины свои?..» По Достоевскому, спиритизм – это проделки чертей, вечно готовых одурачивать людей и сеять между ними раздор. В романе «Братья Карамазовы» он выскажется об этом совершенно конкретно: «Вот уже сколько у нас обидели людей, из поверивших спиритизму. На них кричат и над ними смеются за то, что они верят столам, как будто они сделали или замыслили что-либо бесчестное, но те продолжают упорно исследовать свое дело, несмотря на раздор… Ну что, например, если у нас произойдет такое событие: только что ученая комиссия, кончив дело и обличив жалкие фокусы, отвернется, как черти схватят кого-либо из упорнейших членов ее, ну хоть самого г-на Менделеева, обличавшего спиритизм… и вдруг разом уловят его в свои сети… – отведут его в сторонку, подымут его на пять минут на воздух, оматерьялизуют ему знакомых покойников, и всё в таком виде, что уже нельзя усумниться, – ну, что тогда произойдет?» «Странный был человек, – говорил впоследствии Дмитрий Иванович о Достоевском, – уверяет: «одновременно верю и не верю в духов». Когда говорит – сам не то смеется, не то серьезно относится – сам притом не знает, как именно. Запутанное сознание; тут и глубина, и величайшая наивность сплетаются. Нельзя никак осуждать, но и дорогу с помощью таких людей найти трудно!»

Следующим медиумом, которого Аксаков привез из дальних краев, была некая мадам Клайер. Ее добросовестность гарантировалась не только репутацией «сильного» медиума, но и тем обстоятельством, что она, получив богатое наследство, отошла от публичных показов, а в Петербург прибыла исключительно с целью помочь работе комиссии. Мадам Клайер прославилась своей способностью заставлять столы двигаться, бить ножками и даже подпрыгивать. К ее приезду научный Петербург приготовился со всей основательностью. Во-первых, был изготовлен манометрический стол с чуткой к любому физическому усилию столешницей – малейшее давление на нее снизу или сверху отмечалось приборами. Во-вторых, профессор Н. П. Петров сконструировал стол со столешницей, вообще не имеющей свесов (то есть его нельзя было приподнять, наклонить или раскачать за столешницу), и расходящимися далеко в стороны ножками, чтобы медиум не смог подсунуть под них ступню. В-третьих, решили применить прибор для улавливания медиумических стуков и звуков, а в-четвертых – весы для проверки увеличения и уменьшения веса.

Примерно в это же время в рядах сторонников спиритизма произошло некоторое волнение: Вагнер, хотя и не перестал верить в него, всё более склонялся к необходимости его физического изучения, а Бутлеров с Аксаковым продолжали доказывать, что демонстрация сама по себе должна служить свидетельством реальности медиумических эффектов. «Явления непостоянны, капризны, – говорил Бутлеров, – нужно долго трудиться, чтобы случайно попадать на факты. Здесь нельзя ставить опыты так, как мы ставим их в наших лабораториях».

К началу серии опытов с мадам Клайер ситуация буквально накалилась. Спириты готовились торжествовать победу, антиспириты собирались ни в коем случае не допустить мошенничества. 13 февраля 1876 года на сеансе в доме Аксакова помимо медиума и обычных участников присутствовали писатели Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков и П. Д. Боборыкин. С самого начала «секунданты» Клайер стали настаивать на использовании простого стола. Кроме того, лишь трем членам комиссии разрешено было находиться в одной комнате с медиумом, остальных не только выдворили в соседнее помещение, но и запретили им даже оттуда делать наблюдения. И во всём остальном, как писалось в протоколе заседания, «сеансы… обставляли условиями, устраняющими удобства наблюдения, ставя медиума в условия полной свободы бесконтрольных действий». Тем не менее «один раз было прямо замечено, что госпожа Клайер подвела свою ногу под ножку стола». С большим трудом стоило усадить мадам медиума за манометрический стол, «при этом не было замечено ни качания, ни поднятия этого стола». Во время сеанса за столом конструкции профессора Петрова «этот последний ни разу не качался и не поднимался». До остальных приборов дело вообще не дошло.

Вскоре Бутлеров, Вагнер и Аксаков отказались посещать заседания комиссии (они, правда, сделали еще одну попытку сотрудничества, прислав описание и даже фотоснимки массового явления человеческих фигур среди бела дня, случившегося на американском континенте, на ферме братьев Эдди, но комиссия сочла их обманом), а состоятельная мадам Клайер перестала участвовать в споре русских ученых, найдя себе в Петербурге более приятные занятия. Бутлеров чувствовал себя униженным и подавленным, члены же противоположного лагеря были возмущены нетерпимостью спиритов к любой попытке объективно исследовать предъявленные чудеса. Комиссия завершила свою работу, придя к заключению: «…спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, а спиритическое учение – есть суеверие». Председатель комиссии, мягкий и деликатный профессор Ф. Ф. Петрушевский (впрочем, ничуть не более мягкий и деликатный, чем оказавшийся его противником профессор А. М. Бутлеров), не выдержал и дописал от себя: «…я не мог бы еще раз приступить к занятиям такого рода без чувства отвращения и даже унижения; так вся требуемая сторонниками спиритизма обстановка этих занятий странна, деспотически подавляет свободную пытливость и вообще бесконечно далека от того, чего требует точная и гласная наука».

Писатели и журналисты, втянутые в эту скандальную историю, писали о спиритизме довольно скептически, избегая категорических утверждений, но при этом весьма недвусмысленно обвиняли Менделеева и его товарищей в предвзятости и разжигании вражды к спиритам. «…В нашем молодом спиритизме, – высказался Достоевский в мартовском выпуске «Дневника», – заметны сильные элементы к восполнению и без того уже всё сильнее и прогрессивнее идущего разъединения русских людей». Взяв спиритов под условную защиту, Федор Михайлович не находил никакого оправдания Менделееву и его товарищам, заявив (чуть раньше, по следам сеанса 13 февраля): «Я думаю, что кто захочет уверовать в спиритизм, того ничем не остановишь, ни лекциями, ни даже целыми комиссиями, а неверующего, если он только вполне не желает поверить, – ничем не соблазнишь…»

Менделеев также очень энергично выступал устно и в печати по поводу завершения работы комиссии, но, читая его тексты сегодня, за их всегдашней сложностью и многословностью явственно ощущаешь некоторую растерянность автора от того громадного и непредсказуемого резонанса, который получила эта история. Он хотел помочь близкому человеку, «поскользнувшемуся» на мистицизме, а вместо этого нанес ему тяжелую обиду. Он хотел выполнить свой долг ученого и показать обществу мошенническую сущность медиумов, а вместо этого довел до истерики их поклонников и возбудил к мошенникам еще большее сочувствие. Но самое главное, он обнаружил, с какой легкостью русское образованное общество готово безоглядно идти на раскол, даже по такому далекому от политики и вообще от жизни поводу, и что доводы науки в ряде случаев не имеют никакого значения – недаром же подходящие случаю стихи Якова Полонского с одинаковой горячностью цитировали обе стороны. И он тоже их цитировал:

 
Но никаких задач науки
Всех этих душ безличный рой,
Ни их сомнительные стуки,
Ни их мелькающие руки,
Своей таинственной игрой
Не разрешат…
 

И еще Менделеев увидел, каким огромным может быть число заблуждающихся.

Подписанный всеми членами комиссии текст заключения, протоколы заседаний и вообще все материалы комиссии были переданы Дмитрию Ивановичу с правом распоряжаться ими по своему усмотрению. Он прочел по итогам работы комиссии еще две лекции, а затем издал книгу «Материалы для суждения о спиритизме». Треть сборов за лекции, которые были организованы Славянским комитетом, пошла в пользу славян, пострадавших при восстании в Боснии и Герцеговине, треть – на помощь пьющим литераторам, треть – в фонд постройки дирижабля, с помощью которого Менделеев намеревался внести бóльшую ясность в данную проблему. В суете полемики как-то само собой проявилось и его новое отношение к религии. Среди писем, которые Дмитрий Иванович получал от своих сторонников и противников, сохранилось послание некоего преподобного отца Иоанна, который, совершенно не беря во внимание то обстоятельство, что общение с духами предков суть язычество и не к лицу православному священнику, писал: «Как бы Вы ни опровергали спиритические явления, господин Менделеев, я всё равно буду в них верить, ибо святые Божий человека учили в древние времена, что души умерших людей приходят с того света к боголюбцам и духознатцам. Не трогайте мою веру, родную мать христианской религии! Пусть наука идет своим путем, а вера – другим!» На обороте письма Дмитрий Иванович написал черновик ответа: «Не трогать веру нельзя. Она – основа религии, а любая религия в наши дни – грубое и примитивное суеверие. Суеверие есть уверенность, на знании не основанная. Наука борется с суевериями, как свет с потемками…»

Менделеев был уверен, что после опубликования выводов комиссии болезненный интерес к спиритизму утих. Он говорил потом сыну Ивану: «Наше расследование, как его ни ругали, произвело в обществе решительное впечатление. С тех пор спиритизм как рукой сняло».Тут мы, возможно, имеем дело с некоей формой самовнушения, связанного с чувством научной правоты и необходимостью обретения душевного равновесия, потому что факты, о которых пишут исследователи этого вопроса, свидетельствуют: утихли разве что шумиха в печати и разговоры в университетской среде, в прочих же слоях именно с этого времени русский спиритизм начинает превращаться в массовую практику и в салонную игру. Но этого Дмитрий Иванович мог и не знать. Он сделал всё, что должен был сделать, и для себя со спиритизмом покончил.

К 1877 году изучение упругости газов застопорилось, поскольку Дмитрий Иванович остался без соратников. В 1875 году умер его ближайший помощник и единомышленник М. Л. Кирпичев, несший на себе огромную часть работы. Его в какой-то степени заменил В. А. Гемилиан, которого Менделеев высоко ценил как за научный талант, так и за обязательность, великую усидчивость и аккуратность в работе – качества, которых сам он был лишен. Однако через небольшой срок Гемилиан обратился к Менделееву с просьбой помочь ему занять вакантную должность профессора химии в Варшавском университете. «А он – в опытах характера чисто физического – только что взошел в силу, ведя работу, подготовился к дальнейшему делу. Но упустить случай такой, какой представлялся ему для дальнейшей судьбы, – значило испортить ему жизнь. Рад тому, что в действительности всё, что слышу из Варшавы о В. А. Гемильяне, всё оправдывает мое отличное о нем мнение».Дмитрий Иванович начал сотрудничать с Н. Н. Каяндером, пришедшим в его лабораторию еще студентом. Два года Каяндер весьма успешно вел работу по изучению расширения газов – до тех пор, пока ему не была предложена штатная должность в Киеве. Его место на полтора года занял И. Г. Богусский, приглашенный Дмитрием Ивановичем из Варшавы. Богусскому было поручено исследование упругости газов при давлении выше одной атмосферы, чем он с усердием занимался, пока не вернулся на родину.

Несмотря на частую смену помощников, Менделеев смог добиться серьезных результатов. В первую очередь специалисты называют выведение уравнения состояния идеального газа, содержащего универсальную газовую постоянную, что сыграло большую роль в дальнейшем развитии физики газов и термодинамики. (Впрочем, другие, не менее уважаемые специалисты утверждают, что данное уравнение к тому моменту уже пару лет использовалось в специальной литературе. В этом случае можно говорить о самостоятельном подтверждении полученного ранее результата.) Кроме того, Менделеев нащупал верный путь к известным в настоящее время уравнениям для реальных газов. И всё время он продолжал искать эфир. В том, что эфир существует, его убеждало, например, то обстоятельство, что у воздуха при нулевом давлении есть некоторая плотность. Что же это может быть, кроме эфира?

Под руководством Дмитрия Ивановича было создано большое количество совершенно нового оборудования, включая, например, дифференциальный барометр, пригодный не только для лабораторных исследований, но и для метеорологических целей, а также в качестве высотомера для нивелирования. Для этого прибора, выпускавшегося серийно, Менделеев написал специальное пособие, содержащее не только практическое руководство, но и большое введение с изложением теории изменения давления с высотой.

Вообще он всё больше интересовался метеорологией и атмосферным пространством, что ощущалось уже в ходе изучения спиритических сеансов: каждый раз Менделеев не забывал обратить внимание на то, какая за окнами облачность. Для него было вполне логичным, не оставляя экспериментов с газами, вплотную заняться метеорологией. А еще Дмитрию Ивановичу было важно знать, верен ли закон тяготения для малых расстояний. В этой связи он высказывает идею о влиянии химической природы вещества на гравитацию. Одновременно Менделеев продолжал заниматься проблемой соотношения атмосферного давления и высоты, для чего перелопатил большое количество данных о температуре воздуха, полученных с помощью аэростатов, пытаясь вывести эмпирическую формулу ее линейной зависимости от давления. И как всегда, он не мог чувствовать себя удовлетворенным, если общественность была не вполне информирована относительно его интересов. С целью пропаганды метеорологических знаний ученый отредактировал русский перевод известной книги по метеорологии Г. Мона, снабдив ее обширным предисловием и большим количеством собственных комментариев. Само собой, его работы порождали горячую полемику, чему он был только рад: «Я счастлив был тем, что на многие мои работы являлась критика, – значит, там было новое и внимания достойное».Особенно важной он считал проблему изучения верхних слоев атмосферы, в связи с чем начал разработку конструкции высотных летательных аппаратов, открывая для себя еще одну область деятельности – воздухоплавание.

Даже эта глыба занятий не мешала ему заниматься главными своими детищами – Периодическим законом и «Основами химии». В 1875 году Лекок де Буободран на основе собственной таблицы для группы элементов открыл галлий. Не обладая целостной системой химической классификации, француз сделал вполне понятную ошибку: сопоставляя новый элемент только по ряду алюминий – галлий – индий, он определяет его плотность в 4,7. Менделеев, располагая большим числом соотношений элементов, сразу же указал Буободрану на эту ошибку. Учитывая свойства элементов еще и по ряду медь – цинк-мышьяк – селен, русский ученый предположил, что плотность галлия (экаалюминия) должна быть значительно больше. Так оно и вышло: в сентябре 1876 года в «Докладах Парижской академии наук» появилось сообщение Буободрана о том, что, улучшив технику эксперимента, он получил значение плотности галлия, практически совпадающее с предсказанным Менделеевым: 5,94.

Открывался новый этап в развитии Периодического закона, и Дмитрий Иванович уверенной рукой приступает к переработке своего учебника. Третье издание «Основ химии» (вышло в свет в 1877 году) содержит не только полное изложение нового закона, но и приобретает более совершенную структуру. Особенным изменениям подверглась вторая часть, которая получила новые главы: 27-ю, ставшую ключевой, под названием «Сходство элементов и их система», и 31-ю, посвященную свойствам галлия, индия, таллия, церитовых и гадолинитовых металлов. Изменился, стал более логичным и сам порядок изложения тем второй части. Закон помогал заполнять пустоты и выстраивать материал с невиданной по тем временам логикой.

В 1876 году Русским техническим обществом была учреждена специальная особая комиссия для рассмотрения нефтяного вопроса в России, в которую конечно же был включен профессор Менделеев (как он сам себя называл, «волонтер нефтяного дела»), в свое время много писавший о вреде откупов, то есть передачи за определенную плату государственных промыслов в частные руки. Положение на российском нефтяном рынке в то время действительно нуждалось в коренном исправлении. В 1872 году был отменен нефтяной откуп, а нефтеносные участки распроданы В. А. Кокореву, П. И. Губонину, И. М. Мирзоеву и другим таким же вчерашним откупщикам. Производство керосина тогда же было обложено акцизом по 15 копеек с пуда. Одновременно привозной керосин придавили пошлиной в 55 копеек с пуда, чтобы не мешал развиваться внутреннему производству. Менделеев в ту пору был категорически против акциза, но был вполне согласен с мерами, сокращающими ввоз керосина в страну, и считал, что, став свободным, нефтяное дело пойдет в гору. И действительно, в первые же годы после отмены откупов заработало столько новых (и старых, прежде не используемых) месторождений, забило столько фонтанов, заполнилось столько колодцев, копанок и ям, что нефть стало некуда девать. По соседству с Баку возникла сотня новых перегонных заводов. Город стал перерабатывать четыре с половиной миллиона пудов нефти, что давало рынку полтора миллиона пудов русского керосина. Но прошло совсем немного времени, и заводы стали закрываться – в начале 1876 года их осталось всего 14. Свою роль в этом сыграли акцизные формальности, не дававшие переводить предприятия на безостановочную технологию (как тогда акцизные чиновники уследят за объемами производства?); но главная причина состояла в том, что «изничтоженный» было непомерной пошлиной американский керосин всё равно начал забивать русский по соотношению цены и качества. К 1875 году американский керосин подешевел вдвое – с четырех до двух рублей за пуд; бакинский стоил 1 рубль 75 копеек, но был хуже.

Комиссии предстояло выработать рекомендации правительству. Но что, собственно, она могла рекомендовать? Убрать лет на десять акцизы? При ближайшем рассмотрении данного варианта вскрылось столько неясностей, что решено было командировать профессора Менделеева в Америку, чтобы он там выяснил, наконец, почему у них такой дешевый и качественный керосин. Тем более что в Филадельфии в это время проходила Всемирная выставка – мероприятие из разряда тех, которые он посещал с удовольствием. Дмитрий Иванович испытывает трудности с английским языком? Значит, нужно отправить с ним толкового переводчика. Кого бы вы, господин Менделеев, предложили? Он выбрал Гемилиана, который в ту пору еще был его сотрудником.

В мае Менделеев и его спутник доехали поездом до Парижа, оттуда добрались до Гавра, где сели на большой комфортабельный пароход «Лабрадор», направлявшийся в Нью-Йорк. Десятидневное плавание при хорошей погоде не могло не подействовать на Дмитрия Ивановича благотворно, но оно же и сыграло с ним недобрую шутку: после райского путешествия было очень трудно привыкнуть к адской жаре, которой их встретила Америка. Два дня они пробыли в Нью-Йорке, потом еще три дня в Вашингтоне, собирая с помощью русского посла Н. П. Шишкина статистику и прочую информацию, касающуюся нефтяной промышленности, затем отправились на выставку в Филадельфию. Это была первая Всемирная выставка на американском континенте, и посвящалась она столетию независимости Северо-Американских Штатов.

На семнадцати гектарах среди густой зелени свободно, без всякой симметрии, были разбросаны здания выставочных павильонов, пышный вид которых вызывал улыбки у европейцев. Тем не менее в организации выставки было очень много нового. Всеобщее внимание привлекал павильон Департамента общественных работ, построенный усилиями ряда частных компаний. В нем были устроены банкетные залы, помещение для прессы, почтовый офис, киоски с буклетами. Начиная с этого времени уже ни одна Всемирная выставка не сможет обходиться без такого павильона, объединившего в себе прообразы современных пресс– и бизнес-центров. Отдельный павильон был посвящен теме женского труда, его стенды демонстрировали борьбу (и победы) американских женщин в отстаивании своих прав. Впрочем, там же можно было умилиться рукодельным работам самой английской королевы Виктории. На самом высоком месте выставочного парка была воздвигнута 46-метровая колонна с площадкой для желающих осмотреть выставку с высоты птичьего полета. Как писала пресса, по сравнению с Венской выставкой «здесь был неизвестен раздражающий денежный прессинг. Вы можете сесть и отдохнуть везде, вас обеспечат желаемой информацией без немедленного протягивания руки». Филадельфийская выставка демонстрировала миру результаты первых шагов невиданной технической революции – рядом с мощнейшими паровыми машинами, грузокатами, молотами и пушками [39]39
  Впрочем, пушки (в частности новое крупповское чудовище) были встречены здесь не восхищением, а возгласами «какой позор!», что даже заставило немецкого комиссара сообщить в Берлин о провале германской экспозиции.


[Закрыть]впервые были показаны телефон Александра Белла и телеграф Томаса Эдисона, пишущая и швейная машинки, быстродействующие американские вязальная и штопальная машины (последняя всего за две минуты приводила дырявые носки в полный порядок). Новое монументальное искусство представляла огромная рука с факелом – часть гигантской статуи Свободы, подаренной французами к юбилею Американских Штатов. [40]40
  Бюст этого колосса работы Фредерика Огюста Бартольди (над каркасом трудился сам Гюстав Эйфель) Менделеев увидит на следующей Всемирной выставке в Париже. Что же касается всей статуи в полный рост, то она появится посреди нью-йоркской гавани еще через десять лет.


[Закрыть]Но никакой технический и художественный прогресс не мог победить жару, которая сильно ограничила число посетителей (связанный с этим убыток, по подсчетам организаторов выставки, составил около 1,9 миллиона долларов). Один из очевидцев писал о том, что «выставочные здания становились подобны жаровне и толпы посетителей устремлялись в специальный зал, в который насосы подавали раздававшуюся бесплатно охлажденную воду».

Российские корабли с экспонатами опоздали на неделю, поэтому в организации русского раздела было много беспорядка и неразберихи, часть экспонатов была выставлена без подписей. Несмотря на это и на построение русской экспозиции по уже обкатанному принципу – богатства недр, оружие, ремесла и промыслы, чугунное литье, выполненные в одном экземпляре поразительные механизмы, ювелирные изделия, макеты будущих кораблей, – она была самой посещаемой на выставке. Американцы буквально ломились к ее стендам. Золотые и серебряные изделия московских и петербургских мастерских Хлебникова, Овчинникова, Сазикова, Чичелева, а также работы из папье-маше А. Лакутина, бронзовые вещи Феликса Шопена, мозаики Адлера, эмалированные изразцы и блюда с заливной живописью в русском и восточном стиле Л. П. Бонафеде, жостовские подносы Егора Беляева – всё это, несмотря на высокую цену, раскупалось нарасхват. Менделеев потом напишет: «Россию знать желают. Верят, что так или иначе она не одною своей физической силой, а своими народными идеалами окажет, рано или поздно, свою долю влияния на судьбы цивилизации…»

На выставке он пробыл девять дней, после чего отправился осматривать нефтяные и газовые месторождения, а также предприятия по переработке углеводородов. Собранная информация позволила ему не только выяснить причины дешевизны американского керосина (в 1870 году в Северо-Американских Штатах были отменены акцизный сбор с сырой и переработанной нефти и подоходный налог с нефтяных предприятий), но и точно предсказать скорое падение его производства. Этого не могло не произойти при объемах производства, превышающих потребление. Склады были забиты под завязку. Число нефтепромышленников становилось всё меньше, а цена, пока еще сбивавшая с ног русских торговцев нефтью, неизбежно должна была поползти вверх. К тому же Дмитрий Иванович сделал вывод о том, что большое количество американских скважин находится на грани истощения, а разведка и освоение новых месторождений тем более удорожат нефтепродукты, и этим надо непременно воспользоваться русскому правительству, потому что России выпадает шанс обойти пенсильванские скважины размерами добычи кавказской нефти: «При развитии же у нас нефтяного дела керосин внутри России естественно достигнет возможно низких цен (вероятно, до 1 р. 30 к. – 1 р. 50 к. за пуд). Затем должен родиться вывоз в Европу, и в этом последнем отношении, если устроятся, как в Америке, железные трубы и особые баржи и вагоны для передвижения нефти, нам можно будет с выгодою соперничать с Америкою».

В записке, которую Менделеев сразу же по приезде подаст министру финансов Михаилу Рейтерну, в докладе на заседании Русского технического общества и в появившейся на следующий год книге «Нефтяная промышленность в североамериканском штате Пенсильвания и на Кавказе» Менделеев будет настаивать не только на отмене акциза на фотонафтиль (одно из названий русского керосина) и сохранении протекционистского таможенного налога на привозной керосин, но и на других срочных мерах. Во-первых, он потребует, чтобы были пересмотрены правила пожарной безопасности, которые должны «по возможности не стеснять торговлю и промышленность, а помогать ей». Во-вторых, он считал необходимым «особенно настоятельно подвергнуть технически-химическому исследованию нашу нефть для определения правильных условий производства из нее смазочных масел. Сжигание на пароходах… нефтяных остатков доставляет ныне нефтепромышленникам сбыт и содействует экономии дровяного топлива, но производство смазочных масел из нашей нефти обещает несравненно важнейшее применение, особенно как предмет для отпускной торговли».В-третьих, надлежало разработать правила отчетности для нефтепромышленников, «потому что нефтяное дело при своем развитии регулируется только одними статистическими данными. Охота рыть новые колодцы и ценность нефти и разных из нее продуктов определяются выходами нефти из имеющихся колодцев, качеством добываемой нефти, количеством спроса, запасов и предложений». Он настаивал также на том, чтобы качество русского керосина не уступало американскому. В-четвертых, в-пятых, в-десятых…