Текст книги "На грани мировой войны. Инцидент «Пуэбло»"

Автор книги: Михаил Вознесенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

ЧАСТЬ IV. НАЗАД ПО МОСТУ НЕВОЗВРАЩЕНИЯ

СЕКРЕТНО: NODIS.

Вашингтон, 13 августа 1968 года, 17.30.

Меморандум встречи.

УЧАСТНИКИ:

Анатолий Добрынин, посол СССР в США,

Заместитель Госсекретаря Николас фон Катценбах,

Представитель заместителя министра Болен,

Помощник заместителя министра Роберт Хомм.

Тема: «Пуэбло».

Заместитель Госсекретаря начал с выражения нашего глубокого беспокойства малым прогрессом переговоров в Панмунчжоме. Он отметил, что прошло больше 35 дней с момента последнего совместного заседания, и подверг сомнению смысл продолжения этих встреч. Северокорейские требования признать шпионский характер миссии «Пуэбло», факт вторжения в территориальные воды Северной Кореи, принести извинения и дать гарантии от повторения подобных действий остаются неизменными.

Заместитель Госсекретаря высказал предположение правительства США, что Советское правительство, возможно, также не было бы заинтересовано, чтобы деятельность «Пуэбло» рассматривалась как шпионаж. Предоставление гарантии не составляет проблемы, поскольку американские корабли не заходили в территориальные воды КНДР и не собираются этого делать в будущем. Он подчеркнул, что для Соединенных Штатов «Пуэбло» превратился в крупную общественную и политическую проблему. Первое, о чем его всегда спрашивали в недавней поездке по Калифорнии, какие меры американское правительство предпринимает для возвращения моряков. Он обратил внимание советского посла на тот факт, что самые большие аплодисменты, которые мистер Никсон получил в ходе избирательной кампании, были по поводу рекомендаций, что необходимо предпринять для освобождения «Пуэбло», причем американская публика ассоциирует Советский Союз с Северной Кореей. Подобный способ предвыборной агитации депутата от Республиканской партии не может не повлиять на дальнейшие отношения США с Советским Союзом.

Посол Добрынин ответил, что в СССР получили иную картину происшедшего от северных корейцев, и спросил, почему советская сторона должна в них усомниться.

Заместитель Госсекретаря ответил, что корабль укомплектован хорошими навигаторами, и поэтому нет причины предполагать, что капитан нарушил приказ не приближаться к корейскому берегу ближе 13 миль или же допустил столь грубую навигационную ошибку. Заместитель Госсекретаря спросил посла, принесет ли Советский Союз при подобных обстоятельствах извинения за некие действия, в совершении которых он не уверен? Если мы нарушили границу северокорейских вод, мы, безусловно, принесем свои извинения. Мы поступали так при подобных обстоятельствах, например, когда наш самолет нарушил советское воздушное пространство в районе Курильских островов…

Посол Добрынин дал следующий комментарий: не исключено, что ответ кроется в проблеме взаимоотношений «сверхдержава – маленькая страна», и северные корейцы смотрят на проблему несколько иначе, чем большое государство. Посол Добрынин снова подчеркнул, что его правительство не имело никаких оснований усомниться в справедливости северокорейского утверждения, что «Пуэбло» задержан в их водах, и особо подчеркнул, что несколько членов американского экипажа этот факт признали.

Заместитель Госсекретаря заметил, что утверждения моряков не исключают их проверку, так как северные корейцы никому не позволяют с ними встретиться. Заместитель Госсекретаря попросил советского посла посоветовать, как решить проблему, учитывая, что Советский Союз имеет влияние на Северную Корею, а США нет.

Посол ответил, что в Северной Корее накопилось много горечи против Соединенных Штатов, но его статус посла не позволяет давать советы по проблеме «Пуэбло».

Заместитель Госсекретаря спросил, почему северные корейцы могут быть заинтересованы и дальше удерживать экипаж.

Посол Добрынин ответил, что он не может отвечать за них.

Заместитель Госсекретаря подчеркнул, что северные корейцы даже не указали, возвратят ли они команду, если извинение будет сделано.

Посол отметил, что, по его впечатлению, возвратят.

Заместитель Госсекретаря повторил свой вопрос: выгодно ли будет Советам, чтобы способ легального сбора разведывательных сведений, чем занимался «Пуэбло», получит квалификацию шпионских действий?

Посол ответил, что советские суда не занимаются этим в пределах чужих территориальных вод. Проблема «Пуэбло», сказал он, снова возвращается к факту нарушения границы. Северные корейцы говорят одно, Соединенные Штаты утверждают противоположное. Советское правительство не может и не желает выступать в роли проверяющего; к тому же северные корейцы очень хорошо знают взгляды Советского правительства. Посол, в свою очередь, спросил: на какие шаги в переговорном процессе готовы пойти Соединенные Штаты, чтобы вернуть экипаж?

Заместитель Госсекретаря повторил, что мы никогда не согласимся признать фактов шпионажа и нарушения северокорейских вод. Мы признаем лишь факт сбора разведывательной информации и дадим гарантии против будущего вторжения.

Посол Добрынин снова отметил, что главный камень преткновения – вторгался «Пуэбло»» или нет.

Заместитель Госсекретаря попросил Добрынина встать на наше место. Они удерживают наших людей в положении, когда они ничего не могут пояснить о происшедшем. Мы убеждены, что мы не вторгались. Допустим, что мы признали бы предполагаемую «вину» и извинились, а затем вернувшийся экипаж докажет свою невиновность, и окажется, что правительство США солгало. На вопрос заместителя Госсекретаря относительно того, будет ли решением наше подписание исправленной версии северокорейского проекта извинения – тот, который не признавал шпионаж, – Добрынин усомнился, что это удовлетворит Северную Корею. Но обещал довести нашу позицию до сведения Советского правительства.

ПРОВЕРКА ЗРЕНИЯ

Люди, которые отвечали за пленных в течение 11 месяцев пребывания в КНДР, имели страсть к засекречиванию всего и вся, чего американцам было невозможно постичь. Постоянное стремление держать пленников в темноте неведения проникало во все аспекты их ежедневной жизни. В результате любую вещь, в которую оказывались вовлечены американцы, всегда окутывала непроницаемая пелена секретности. По мнению Стю Рассела, это являлось следствием ненормального искривления общественного сознания несчастной страны. Наглядная иллюстрация, как все это происходило в действительности, – история с проверкой зрения баталера «Пуэбло».

Он потерял свои очки тем вечером, когда корабль был взят корейцами на абордаж. Их раздавил каблуком десантник, тащивший Рассела за шиворот на бак, куда на пинках сгоняли всю бравую команду. Баталер был вынужден мучиться отсутствием окуляров примерно восемь месяцев, пока кто-то в высшей корейской иерархии вдруг не решил. что эта проблема должна быть устранена. В этом не содержалось и тени соображений гуманности, но, поскольку мир продолжал наблюдать за развитием эпопеи с американским кораблем-разведчиком, надлежало сохранять лицо, демонстрируя признаки человечности в обращении с гражданами страны, с которой Корея не воевала.

Сам Стю Рассел тоже никогда не рассматривал потерю очков желанием корейцев осложнить ему жизнь. Некоторым морякам очки разбили на допросах, но тоже не специально. Напротив, никто из корейцев ни разу не возразил, видя, как моряк передавал для сохранности свои очки сослуживцам, понимая, что будет сейчас избит. Немало очков были разбиты корейцами в один день, когда им стало известно, что семьи моряков в Америке пытаются критически настроить общественное внимание к положению в КНДР. Однако же неправда, что разбиванием драгоценных для очкариков стекол от них пытались добиться выдачи каких-то военных тайн, утверждает Стю Рассел.

Как всегда неожиданно в камеру зашел охранник, позвал Рассела и куда-то повел. На втором этаже, в комнате для допросов его ждали корейский врач и офицер-переводчик. Приказали сесть на стул и смотреть на стену перед собой. Доктор открыл маленький саквояж, достал какой-то прибор и надел его на голову моряка. Это оказалось устройство для проверки зрения. Окулист поместил в держатель две линзы и велел читать таблицу. Но стекла оказались слишком слабы, и Рассел не мог разобрать даже самой большой буквы Е. Когда он жестами объяснил, что ничего не в состоянии разглядеть, доктор что-то недовольно пробормотал и заменил линзы. Снова Стю ничего не увидел. Доктор окончательно расстроился, офицер тоже. Возможно, подумал Рассел, стандарты зрения в Корее несколько выше, чем в американском флоте. Новая перемена линз – и новая неудача.

Офицер решил, что пациент просто обманывает их, и закричал, что проклятый американский империалист бросил им вызов, обозвал Рассела свиньей и распалял себя все больше и больше. Боже, подумал Стюарт, никогда в жизни мне так не хотелось прочитать эту чертову таблицу окулиста! Еще перемена линз, затем еще. Офицер кричал в одно ухо, доктор в другое! «Уникальная ситуация, – размышлял Рассел со своей неистребимой иронией, – сделаться глухим в процессе исправления близорукости!» Вставлена еще пара новых линз. Теперь пациент, во всяком случае, видел таблицу и понимал, что перед ним не буквы. Но что тогда? Крик военно-медицинского дуэта тем временем перерос в настоящий визг, из коридора уже не раз заглядывали конвоиры – не пора ли, мол, засучить рукава?

В отчаянии доктор достал что-то уже с самого дна своего «сака», и Стюарт вдруг ясно различил, что перед ним четыре ряда букв, размешенные вертикально: корейские, китайские и русские. Четвертый ряд содержал разорванные кружочки – для абсолютно неграмотных. «Вот кто я есть на самом деле», – подумал баталер и начал показывать пальцем, в каком направлении разорваны кружки. Вправо, влево, вверх, вниз… В комнате повисла тишина. Американец не врал, до этой пары стеклышек он в самом деле ни черта не видел! Доктор с облегчением вынул линзы из держателя и вручил их офицеру. Тот с чувством исполненного долга почти торжественно унес куда-то злосчастные стекла, счастливца Рассела отвели в камеру небитым.

ЦЫГАНСКАЯ ЧАЙНАЯ

В конце сентября произошло событие, которое неожиданно доставило американцам самую большую ложную надежду… Не всех, но большинство членов экипажа «Пуэбло» по очереди вывозили из тюрьмы в неизвестное место, которое американцы прозвали между собой «Цыганская чайная». Там с ними встречались незнакомые северные корейцы, с очевидной офицерской выправкой, но в добротных, хорошо пошитых гражданских костюмах. Американских моряков угощали сладостями и вполне приличным местным пивом, за столом прислуживали женщины в национальных нарядах. Каждого члена экипажа подробно расспрашивали о состоянии его здоровья, интересовались его впечатлениями от Корейской Народной Демократической Республики. Были еще вопросы – неожиданные и странные. Например, не пожелал бы моряк в будущем вновь посетить Корею в качестве туриста, возможно с семьей? Но самым интригующим стало следующее предложение, высказанное в сослагательном наклонении. Как бы вы отнеслись… не стали бы возражать, если бы с вами захотел встретиться человек по имени… ну, скажем, Ким? Количество Кимов в Корее пропорционально не уступает числу Джонов в Америке (в конце концов, опекавшего их генерала тоже звали так). Однако ни у кого не вызывало сомнений, о каком Киме может идти речь! Но высочайшего приглашения так и не последовало. В верхах что-то снова разладилось.

В октябре моряков «Пуэбло» посадили в автобусы и повезли в Пхеньян к Большому народному театру, который был заполнен корейскими военнослужащими. Переводчики расселись среди команды, чтобы сподручнее переводить содержание оперы «Как великолепна Родина». Состоялось еще несколько экскурсий, одна за другой: на представление цирковых акробатов (с некоторой политической сатирой на коварных империалистических агрессоров США), культвыход в концерт – хор и духовой оркестр Народной Армии Кореи, и даже внезапная поездка на поезде в музей злодеяний империализма в Синчоне.

К ОТВЕТУ ЗА ПАЛЕЦ

Наступил ноябрь 1968 года, и сразу резко похолодало. Причем это касалось не только температуры воздуха. Предсказание генерала о репатриации в октябре не сбылось, как, впрочем, и многие его предыдущие прогнозы. Американцы окончательно перестали верить корейским обещаниям. Отношения узников со своими тюремщиками заметно напряглись. Что-то пошло неправильно. Но почему нельзя было объяснить – что? Все выглядело так, будто корейцы готовы забрать назад все свое дружелюбие, продемонстрированное в октябре, и вернуться к своему истинному обличию. К черту публичный имидж! В тюрьме повисло грозное затишье, предвещавшее бурю.

– Палец, который вы все время тычете вверх на своих фотографиях, что он обозначает? – неожиданно дежурные офицеры начали донимать американцев одним и тем же вопросом. Пленные продолжали настаивать на неустойчивой версии, что это, мол, старинный жест дружелюбия этнических гавайцев, но сами чувствовали, что их положение вот-вот станет полностью адекватно значению непристойного жеста. Отговорки лишь ненадолго оттягивали время неминуемой расплаты, все ощущали это физически. Обращение с пленными резко ухудшилось. Виктор Эскамилла и Билл Хилл были жестоко избиты за нарушение правил распорядка дня, которое еще недавно сочли бы незначительным. В отличие от Пасхи день Благодарения не был отмечен никак, просто – обычный день. Корейские «ком-ми» продолжали выведывать правду о злополучном пальце и в праздник.

Чарли Ло был предупрежден Бучером, что корейцы догадались: узникам удалось разрушить усилия их пропаганды. Командир предупредил команду, что им следует готовиться к самому плохому. Условия содержания ужесточились, качество скудной кормежки вообще покатилось под откос. Моряки понимали, что если им предстоит провести здесь еще одну зиму, до весны доживут немногие.

Вместе с ужасом перед новыми истязаниями и болью к морякам вернулось очень реальное предчувствие смерти. Видимо, корейцы были заинтересованы в нагнетании животного ужаса, поскольку неожиданно в тюрьму возвратился надзиратель по кличке Медведь. Он отсутствовал в течение последних полутора месяцев, и его появление служило предзнаменованием самых грустных последствий. Довольный произведенным эффектом, Медведь методично обошел все камеры и лично удостоверился, что о его возвращении узнал каждый и сделал правильные выводы. Первое групповое избиение состоялось 7 декабря.

Четверо парней из камеры № 13, с той известной фотографии, на которой палец подняли все восемь, предстали перед Роботом. После коллективного допроса американцев начали выводить в коридор по одному. Моторист Говард Бленд был первый, кого «разукрасил» Медведь: лицо в крови, щека раздулась, один глаз почти весь спрятался в складках опухоли. Сравнительно легко, дежурной оплеухой отделался старшина 1-го класса Джим Лейтон. Корейцы уважали его как мастера на все руки. Беренс тоже пострадал в средних пределах, а вот Монро Голдмену досталось по полной программе. К несчастью для ветерана Корейской войны, его послужной список, хранившийся в корабельной канцелярии «Пуэбло», был с пристрастным вниманием изучен корейскими товарищами. В деле «мастер-чифа» были особо выделены заслуги по минированию акватории порта Вонсан. Голдвина избивал Опоссум. Он разорвал ветерану губу и до половины надорвал правое ухо.

Потом вдруг наступило затишье до полудня субботы. Генерал уехал в Панмунчжом на официальные переговоры. Американцам объявили, что они снова проявили неискренность и будут сурово наказаны.

МАТЕРИНСКАЯ МУДРОСТЬ

Первый уик-энд декабря помощник госсекретаря Соединенных Штатов провел дома за письменным столом, извел впустую изрядную стопку писчей бумаги, опорожнил целый кофейник и открыл вторую за день пачку сигарет. Когда он не вышел в столовую к ужину, миссис фон Катценбах, встревоженная беспрецедентным попранием семейного уклада, сама поднялась к мужу в кабинет.

– В чем проблема, Ник?

– Не могу подобрать гибкую формулировку. Корейцы настаивают, чтобы мы извинились за шпионаж и множественные нарушения их морской границы, которых американский флот не совершал. Мы не можем пойти на это. Я не знаю, как построить фразу, которая устроила бы их и сохранила лицо Америки.

Жена присела к столу и внимательно посмотрела на супруга, выдерживая паузу. Потом тихо сказала:

– Вспомни свою мать, сколько слез она пролила за каждый твой день в немецком плену. Окажись среди этих восьмидесяти двух парней наш Джон, ты так же спокойно изгибал бы дипломатические формулы? Скажи им прямо, что нам не за что извиняться.

– Без извинений они не отдадут парней…

– Тогда, черт возьми, подпишите все, о чем они просят! А потом хлопните дверью и объявите на весь мир, что имели дело с грязными ублюдками, которые шантажом заставили лгать великую нацию. Это будет честно. Вернуть наших мальчиков домой – вот спасение лица Америки.

…В 2001 году по мировым экранам с успехом прошел фильм «Война Харта» с Брюсом Уиллисом – единственный, пожалуй, где «крепкий орешек» не истреблял пачками «плохих парней», спасая сразу все человечество. Это серьезная военная драма, поднимающая серьезные проблемы – предательство, расизм – и извечный вопрос, особенно актуальный сегодня: какие жертвы и издержки можно признать допустимыми, когда речь идет о спасении большого числа людей? «Война Харта» поставлена по роману Джона Катценбаха. Книга о положении американских военнопленных в Германии написана на основе воспоминаний отца. Не только в России, но и в самой Америке многие зрители пребывали в недоумении от футбольных матчей, кинопросмотров и театральных постановок за колючей проволокой у нацистов. Режиссеру пришлось специально объясняться с критиками, демонстрировать фотографии и письменные свидетельства очевидцев – так было. Плен для американцев был совсем не тот, что для русских. Но что такое азиатский плен, Николас фон Катценбах совершенно себе не представлял, страдая декабрьским вечером 1968 года над очередным меморандумом руководству страны. Ясно, что парням приходится несладко. Но ведь не к самураям же они попали. Помощник госсекретаря не ожидал, что ад можно создать и без ритуального поедания печени конвульсирующего врага…

СЕКРЕТНО: NODIS.

Меморандум помощника Государственного секретаря

фон Катценбаха президенту Джонсону.

Вашингтон, 3 декабря 1968 года.

Предмет: USS Pueblo.

Проблема.

Северные корейцы продолжают натаивать, чтобы мы подписали их вариант документа, признающий шпионаж, многократные вторжения, а также извинения за эти «преступления» и обещания не повторять подобного впредь. Они отвергли наш вариант «дополнения», где генерал Вудворт должен был собственноручно вписать фразу о получении экипажа. С их стороны нет категорического отказа; скорее, они просто уклонились, чтобы иметь возможность атаковать нас этим в будущем, и не выказали пока никаких признаков смягчения своих требований.

Встречи в сентябре прояснили нам, что северные корейцы желают передать нам экипаж одновременно (или почти одновременно) с нашим подписанием документа. Здесь могут возникнуть некоторые процедурные проблемы, но они выглядят решаемыми.

Встречи в октябре ясно дали понять северным корейцам, чего они, возможно, недопонимали: мы не готовы подписать их документ, но можем дать им подтверждение, что такой документ получен. Мы не объяснили им подробно, что мы намерены, после того как экипаж будет отпущен, денонсировать документ, мотивируя отказ различием между «подписанием» и «квитанцией, подтверждающей, что экипаж нам вручен», и заявим, что мы подписали лишь то, что генерал Вудворт написал своей рукой. Нет сомнения, что они разгадали это намерение. Они заявили, что это «мелкая хитрость», направленная на уклонение от наших «обязательств», и определенно стремятся нас эту лазейку прикрыть.

Мы запросили последнюю встречу (31 октября) очень быстро по следам предыдущей, чтобы закрепить нашу позицию. Прежде, чем согласиться, они колебались в течение трех дней, но в беседе проявили несговорчивость и упрямство, возможно, сбитые с толку необычной скоростью нашего продвижения… Теперь их очередь инициировать сессию, но они не сделали этого, начиная с 31 октября…

АДСКАЯ НЕДЕЛЯ

«Адская неделя» началась 12 декабря. Пленников из камеры № 13 развели по разным местам для допроса. «Поче-мувы не говорите нам всей правды?», «Кто из вас является агентом ЦРУ?», «Назовите своих подстрекателей!», «Что ты сделал, чтобы заставить нас потерять лицо?», «Кто готовил побег из тюрьмы?» – эти и подобные вопросы градом об-рушились на моряков. Северные корейцы на этот раз были настроены очень серьезно и, видимо, имели полномочия не церемониться с американцами. Заключенных избивали кулаками, сапогами, палками по всем частям тела. Один за другим были допрошены с пристрастием подозреваемые «подстрекатели» – в результате каждый член экипажа в течение Адской недели был допрошен и избит. Затем разнообразные экзекуции опять временно прекратились. В это время обитателей камеры № 13 расселили, якобы для того, чтобы обустроить импровизированный павильон для фотографирования. Корейцы, наверное, проклинали себя за «излишнюю мягкость». Сделанные в тюрьме фотографии после использования в пропагандистских целях пленные имели возможность отправить в письмах своим семьям – в доказательство гуманного обращения в КНДР.

Моряки тайно надеялись, что наступивший день станет последним, а избиения и издевательства наконец закончатся. Но конца все не было. Заключенные и их тюремщики ждали одного – когда у кого-то из американцев сдадут нервы. Это случилось 12 декабря после завтрака. Как всегда неожиданно ворвался Робот («папа» их камеры). Американцы стояли, ожидая разрешения сесть.

– Некоторые из вас снова оказались бессовестными лжецами, и теперь их ожидает наказание, – начал Робот свою ежеутреннюю воспитательную «лекцию». – У вас еще осталось немного времени, чтобы всерьез задуматься о своих тяжких преступлениях. Ваши товарищи, которые тоже применили этот постыдный жест, уже сознались. Теперь ваша очередь.

Робот разрешил сесть всем, кроме тех, кто увлекался пальцевой сигнализацией. Остались стоять Шинглтон, Хейс, Шиллинг, Кроув и Рассел. Робот сокрушенно вздохнул и сказал, что оказался непростительно мягким и доверчивым человеком. Он имел глупость заблуждаться, когда верил, что курируемая им камера № 12 считается лучшей в тюрьме! Надзиратель окинул всех свирепым взглядом, затем неожиданно спокойно спросил Рассела, почему тот, образованный молодой человек, допустил хулиганство с пальцем на своих фотографиях.

Рассел хотел было объяснить, что это всего лишь старая привычка времен учебы в колледже, но сообразил, что безыскусная отговорка разозлит корейца еще больше. Однако же надо что-то отвечать, и следующая идея Стю оказалась еще менее блестящей: он, дескать, пытался условным знаком дать знать матери, что у него все о’кей… Тут надзиратель взорвался окончательно:

– Ты посылаешь сигнал Fuck You… своей матери?!

Рассел бормотал, что тогда это показалось ему хорошей идеей. Робот игнорировал ответ и спросил, кто зачинщик этой безобразной провокации. Баталер ответил, что это спонтанный жест, организаторов не было. Робот резко обернулся к Доктору – почему тот ни разу не поднял палец на своих изображениях? Герман Белдридж пожал плечами: для этого не было причины. Зачем портить фотографию, обижать и тревожить своих близких? И все-таки, не унимался «Робот», здесь организованный акт сопротивления. Доктор ответил отрицательно, Шинглтон тоже. Они были правы – зачинщиков нет, никто никого не принуждал. Они даже апеллировали к аналогии зоопарка: разве бывает зачинщик у обезьян в вольере, когда они начинают корчить рожи, повторяя реакцию соседа? Но Роботу был необходим виновник, организатор, враждебно настроенный к установленному порядку, – иного его культура не признавала. Надзирателю надоело выслушивать объяснения Джона Шинглтона, и он вызвал из коридора солдат охраны. Вошел Медведь и увел с собой Джона.

Робот продолжил свою «воспитательную работу», объясняя, насколько серьезно их положение. Право, это оказалось излишним: само появление именно Медведя выглядело избыточно красноречиво.

Американцы продолжали стоять, Рассел почувствовал, что ноги у него уже подгибаются, словно каучуковые, с кончиков пальцев капает пот. Открылась дверь, Медведь пихнул в камеру избитого Шинглтона. Его лицо выглядело словно поджаренным на солнце, к тому же оно стремительно распухало. Робот позволил всем сокамерникам оценить визуальный эффект, затем обернулся к Хейсу:

– Кто?

– Не знаю.

Снова был вызван Медведь… Хейс предусмотрительно снял очки и передал их кому-то.

Робот картинно развел руками – вы сами упускаете шанс быть искренними. Шанс за шансом! Наконец, случилось то, чего так долго ждали надзиратели и откровенно опасались пленники. Один из американцев сделал шаг вперед и сказал Роботу, что хулиганство с пальцами действительно было организовано, и он пытался его пресечь. Как номер второй по воинскому званию в камере, он приказал, чтобы пальцы не показывали, но ему ответили бойкотом.

Это заявление подбросило дровишек в костер гнева. Робот кричал, брызгая слюной, и угрожал жестокой расправой всем. Открылась дверь, в камеру втащили Хейса. Как потом выяснилось, Медведь сломал ему челюсть и несколько ребер. Робот рванулся к Хейсу и закричал, что среди американцев нашелся, наконец, единственный порядочный человек, который рассказал правду о преступном сговоре. Робот кивнул Медведю, тот снова потянул Хейса в коридор. Но моряк уцепился свободной рукой за дверной косяк и начал кричать в лицо Роботу:

– Вы можете избивать меня, сколько вам захочется. В конечном счете я скажу вам все, что вы только захотите услышать. Хотите, чтобы я сказал, кто организовал историю с этими дурацкими пальцами, – пожалуйста! Но это будет полное дерьмо. Если кто-то вам признался, то лишь для того, чтобы спасти собственную рожу от побоев.

Краем глаза Рассел увидел, что Хейса колотит, как эпилептика в припадке. Робот спросил, почему он сам не признался раньше. Хейс прямо сказал, что боялся избиения.

Хотя все корейцы рассматривали экипаж как своих заклятых врагов, иногда чувствовалось, что Робот испытывал некоторое подобие уважения к отдельным пленникам как к военным профессионалам. Но независимо от исповедуемой вами политики, никто не уважает предательства. И старый трюк типа «Будь мне братом, я так хочу жить!» окончательно вывел Робота из себя. Он орал так, что смысл был понятен всем без перевода – переводчик отступил к стене камеры и молчал – этот Хейс настоящее ничтожество! На самом деле Робот и все остальные прекрасно понимали, что ничтожество здесь вовсе не Хейс.

Теперь американцы напряженно думали, что им делать с новой проблемой. Предатель знал слишком много, он слышал каждый день все, что говорилось в камере. Инициативная четверка – Хейс, Рассел, Шиллинг и Кроув – решили, что должны убить сокамерника. Чтобы защитить себя от любых последствий, нужно обставить смерть старшины как самоубийство. По их мнению, разозленные северные корейцы не стали бы сильно упорствовать в связи с фактом суицида.

Обсуждали много вариантов. Например, выбросить приговоренного через окно камеры во двор. Но где гарантия, что он, падая с третьего этажа, разобьется насмерть? А если предатель выживет и даст показания? Кто-то предложил сначала задушить его подушкой, а потом выбросить в окно. Возобладал третий вариант – дать бедняге шанс искупить вину. В конце концов, как они ни были злы на старшину, никому не хотелось по возвращении в Штаты предстать перед военным трибуналом по обвинению в убийстве первой степени с отягчающими обстоятельства-ми (по предварительному групповому сговору с заранее обдуманным намерением).

Решили тянуть жребий.

Самую короткую соломинку вытянул Рассел, и теперь именно ему предстояло сообщить сокамернику, что жизнь его сильно сократится, если он сам не укоротит собственный язык.

Рассел отвел отступника в сторону и предупредил, что если тот еще раз позволит себе подобное, его придется убить. Старшина был намного старше Стю, настроен по-прежнему воинственно и заявил, что если они хотя бы пальцем попробуют его тронуть, он дома напишет обо всем начальству. Он все еще не понимал… Расселу пришлось во всех подробностях разъяснить, что речь не идет о банальном избиении, а о том, чтобы лишить его жизни, и подробно описал варианты сценариев – с подушкой и без нее. До старшины начал постепенно доходить ужасный смысл, на него стало жалко смотреть, но Стю выполнил миссию до конца. Теперь старшина стал изгоем навсегда. Даже последующее благополучное возвращение из плена не смягчило отношения к нему соплавателей. К их чести, однако, по страницам мемуаров (7 книг воспоминаний вышли с 1969 по 1971 год, всего в писательстве попробовали себя 20 моряков) невозможно вычислить «коллаборациониста» – ни намеками, ни методом исключения. Дело в том, что число старшин на «Пуэбло» превышало две трети списочного состава!

После полудня снова пришли охранники и вынесли из камеры койки, стулья, стол – всю убогую тюремную утварь. На сей раз администрация снизошла объяснить, что происходит. Население 12 камеры решили развести по другим, чтобы допросить заново уже в присутствии других членов экипажа. Предательство заразно… Восьмерку, давшую слабину, корейцы решили раздробить. Шиллинг, Кроув, Эллис и Рассел оказались на втором этаже – в камеру N 1 натолкали 12 человек. Места для стола уже не осталось. Всюду вдоль стен стояли кровати, в ногах – стул. Американцам приказали сидеть: глаза вниз, ноги вместе, локти прижать к туловищу, спину – к спинке стула. Не двигаться и молчать. Охрана в дверном проеме строго следила, чтобы все сохраняли именно такую предписанную позу. За ослушание быстро и неотвратимо наказывали кулаками.

Гражданского океанолога Гарри Иридэйла отвели в комнату для допросов, где стоял длинный канцелярский стол, за которым со стороны окна стояли четыре стула, а напротив – всего один. В комнате находился также еще один маленький круглый столик. Вскоре Опоссум, куратор камеры N 13, прибыл в сопровождении трех дежурных офицеров и одного солдата-конвоира.

Иридэйлу приказали сесть.

Опоссум долго распространялся (через посредство офицера-переводчика) о гуманном отношении народа Кореи к американским преступникам, затем последовал град давно опостылевших вопросов: «Почему ты не искренен? Кто из вас агент ЦРУ? Кто зачинщик сопротивления? Кто заставляет вас дурачить нас?» Иридэйл отвечал, что не понимает, о чем идет речь. После этого офицеры вышли, и охранник начал избивать ученого – чтобы понял. Офицеры вернулись через полчаса. Те же вопросы, тот же ответ. Снова избиение, только на этот раз били уже офицеры, чего никогда не случалось прежде. После этого Иридэйлу приказали сесть, хорошенько подумать о своем будущем и изложить ответы письменно. Остаток дня и всю ночь Иридэйл провел за круглым столиком, вспоминая все, что уже писал прежде, а также собственную краткую биографию. Периодически врывались охранники, надеясь подловить океанолога уснувшим.