Текст книги "В просторном мире"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– Поход еще только начался. Если будете помогать друг другу в общем деле, тогда легко справитесь с любыми трудностями… Помните, что в пионерских отрядах воспитывались многие лучшие сыны нашей родины. Их много-много!.. Но об одном из них я всегда думаю, когда смотрю на ту вон мельницу…
Ребята посмотрели туда, куда указывал Руденький. Вдалеке, на одном из холмов, которыми так богата примиусская степь, виднелась замшелая мельница с обрубленным верхним крылом, с пробитой боковиной.
Валентин Руденький рассказал ребятам, что это крыло изуродовано совсем недавно. На мельнице жило двое партизанских разведчиков, – один комсомолец, другой четырнадцатилетний пионер Петр Стегачев. Комсомолец крутил мельницу, а Петя Стегачев, подвязавшись к крылу, незаметно поднимался на двенадцатиметровую высоту. Отсюда он хорошо видел, что делалось на переднем крае у фашистов. Комсомолец потом относил сведения в штаб и снова возвращался к Пете Стегачеву.
– Петю фашисты расстреляли. Тогда вот и оторвало крыло и вырвало бок у мельницы. Петя был настоящим героем и знал, какое опасное задание выполняет. Я записал слова его… Он часто говорил их…
Руденький торопливо расстегнул комбинезон, из бокового кармана солдатской гимнастерки достал маленькую записную книжку и прочитал:
– «Может, поднимусь, а опуститься не удастся, считайте, что погиб за эту землю».
Так же быстро Руденький положил книжечку в карман и, торопясь, напутствовал командира отряда:
– Товарищ Мамченко, Петя Стегачев не любил много разговаривать без дела. Счастливого пути!
– Гаврик, учти, что все в степи знают – и в полеводческой и в тракторной, – волнуясь, заговорил Миша. – Дедушка Иван Никитич тоже сейчас в степи. Он сказал: «За Гаврика ручаюсь». Смотри же и ты, Наташа, тоже, – и он погрозил им пальцем.
Гаврик вздохнул, нахмурился и повел отряд дальше. Теперь шли без прежнего порядка и спокойствия: ребята оглядывались на удалявшихся Валентина Руденького и Мишу и спорили: одни уверяли, что с Петей Стегачевым был сам товарищ Руденький, другим казалось, что Руденький не мог один крутить мельницу – он еще молодой и тоненький…
Гаврик вмешался в спор:
– Ну и что ж, что тоненький? Петя Стегачев был, должно быть, еще тоньше, а смог вон какое дело делать!.. Герой – он все может!
Эти слова убедили спорящих, и в отряде стал устанавливаться порядок.
* * *
Перешли перевал, открылся Песчаный курган, похожий на плешивую голову, заросшую темным кустарником сибирька, как колючей, вихрастой бородой.
Остановив отряд, Гаврик сейчас же расставил по сторонам дороги охрану, которая должна была следить, чтобы никто без его разрешения ни шагу не ступал в сторону. Хотя поля в этом месте были очищены от мин, хотя здесь каждый день ходили колхозники, но Гаврик ничего не хотел брать на веру.
Наступил момент проверить сибирьковый участок, зажатый в кольцо, раздвоенной в этом месте проселочной дороги. Гаврик отозвал в сторону Наташу:
– Сейчас я пойду по этим сибирькам… Буду ходить взад и вперед, так и этак… Если что случится, – он посмотрел на отряд, – ты, Наташа, тогда будешь отвечать за всех. Ты их должна из похода привести..
Гаврик был немного грустный, но решительный. Он ждал ответа, чтобы потом немедленно свернуть с дороги и начать сапогами притаптывать сибирьки.
Наташа впервые заметила, что у Гаврика длинные, густые, как метелки, ресницы, а темные волосы очень идут к его побледневшему лицу.
– Гаврик, командиры сами в разведку не ходят. Ты разреши мне, – и Наташа коснулась руки Гаврика своей узенькой смуглой рукой.
– Командиров за руки не берут, – краснея, ответил Гаврик и свернул на сибирьковый участок. Наташа пошла за ним. Остановясь, Гаврик по сурово прищуренным глазам Наташи догадался, что она и дальше пойдет за ним… Он понял, что Наташа – его ближайший боевой товарищ и друг, и если с одним из них случится беда, то другой будет сильно горевать. Может, даже украдкой здорово поплачет. Гаврик, конечно, никому бы не признался, что он хочет, чтобы Наташа по нем сильно поплакала. Но это после, не рез сто лет, а сейчас, весело усмехнувшись, он сказал Наташе:
– Зачем нам ходить по всему участку? Тут вот, с краю, видишь, сколько высоких и тонких сибирьков? Тут вот и свежие колеи проложены… Не будем напрасно рисковать.
– Не будем, – сказала Наташа и чуть заметно улыбнулась.
– Значит, начнем рубить! – уже громко, чтобы слышал весь отряд, сказал Гаврик.
– Начнем, – согласилась Наташа.
…Рубили топорами попеременно то Гаврик, то те из ребят, у кого обувь была погрубей и попрочней. Уже во время работы выяснилось, что отряд в поход за сибирьками в спешке не совсем хорошо подготовился: колючие, уже срубленные сибирьки удобней было бы сгребать, чем собирать руками, но граблей не догадались взять.
– Уй ты!
– У-ю-юй! – то и дело слышались вскрики тех, кто наколол или занозил руки.
Мешков на весь отряд оказалось только четыре. Не догадались захватить и телефонного провода, чтобы связывать сибирьки в снопики. По совету Наташи решили провод заменить гибкими прутиками молодых сибирьков.
– Наташа, ты уж за этим следи сама! – крикнул Гаврик с сибирькового участка.
Наташа, находившаяся около дороги, неожиданно стала той точкой, вокруг которой закипела и заволновалась жизнь маленького отряда. Около нее по низкому подорожнику и повители ползали маленькие дети. К ней подносили нарубленные сибирьки и, кладя их, спрашивали, как скручивать прутья, как вязать сноп… Занозивших пальцы и ладони становилось все больше, и Наташа, сердясь, успевала все же и отвечать на вопросы и вытаскивать занозы.
– Что вам тут амбулатория, что ли? Один уйдет, а двое приходят!
Она давно уже сняла с головы шаль, и ее две коротенькие непослушные косички при проворном движении рук то вздымались, как рожки, то разлетались, падая на разгоряченный лоб и на затылок.
Замечая, что около Наташи все время беспорядочная толчея, Гаврик предупреждал:
– Что-то порядку не вижу! Не скопляйтесь, а то так до вечера провозимся!
Гаврик преувеличивал трудности: рубка сибирьков уже была закончена. С участка на проселочную, затвердевшую во время войны дорогу снесли последние сибирьки… Гаврик видел, что Наташа сейчас помогала Саше Котикову и Васе Жилкину увязывать последний сноп. Сноп этот почему-то был очень большой и трудно увязывался: с одной стороны кованым каблуком сапога на него нажимала Наташа, а с другой – давили ботинками раскрасневшиеся Саша и Вася.
– Зачем такой большой вяжете? – подходя к ним, спросил Гаврик. – Будете с ним возиться не меньше часа. А по подсчету нам еще один надо связать.
– Нет, это последний, – поправляя косички, возразила Наташа.
– Этот сноп, какой вяжете, не в счет. Кто его, такой большой, понесет?
– Мы с Сашкой вдвоем потянем, – вытирая лоб, сказал Вася.
– На профиль выйдем, пылить будет, – заметил Гаврик.
– А полуденка пыль будет назад… – заговорил Саша, но, побоявшись своего красноречия, просвистал, показывая игривым взмахом ладони, как полуденка будет относить пыль.
– Нарочно сзади у нас будет батарея, – с засиявшим лукавством в черненьких глазах подсказал Вася.
Саша поспешил, как в серьезные моменты жизни, засунуть себе руки в карманы.
– Увидим, как оно получится, – ответил Гаврик и распорядился, чтобы все, у кого есть мешки и тряпки, обернули ими свои снопы и приготовились поднять их на плечи.
* * *
Алексей Иванович зашел в школу с черного хода. Он заглянул сюда проверить, хорошую ли кровать поставили директору в ее комнату.
– Анна Прокофьевна, а где же сама Зинаида Васильевна? – спросил он уборщицу.
Анна Прокофьевна развязывала скатанную постель Зинаиды Васильевны, перенесенную сюда из землянки.
– Вон она, – указала Анна Прокофьевна на окно. – На ступеньках с Михаилом Самохиным сидят и тихо спорят. Вижу, Михаиле справиться с ней трудно… Треушок то на затылок сдвинет, то посунет на глаза. Случается проходить мимо них: слышу, все время говорят про пионерский отряд… Она ему ладошкой так и этак…
Алексей Иванович подошел к окну и, убедившись, что Анна Прокофьевна рассказала именно то, что сейчас происходило на школьных ступенях, сказал:
– На-днях на блок-посту встретились с секретарем райкома Василием Александровичем, ехал он поездом в Ростов… Так насчет директора школы наказывал мне: «Береги ее. Она много хорошего сделает и для школы и для колхоза. Дайте ей только поправиться после ранения. Зинаида Васильевна, – сказал он, – была в нашем отряде лучшей партизанкой…» Так что ты, Прокофьевна, перебивай и перестилай все получше, – указал Алексей Иванович на полосатый матрац, на раскрытый чемодан с постельным бельем.
– Да уж как-нибудь сама сумею. Тут председатель я – суховато ответила Анна Прокофьевна. И Алексей Иванович увидел, как полосатый матрац запрыгал в ее больших руках, как, изгибаясь, взлетел на воздух и упал на сетку. Костистая, округлая спина Анны Прокофьевны проворно склонилась над кроватью, а распростертые руки отрывистыми и мягкими движениями обтягивали матрац белой простыней.
Алексей Иванович понял, что тут делать больше нечего, что у него есть здесь надежный помощник. С порога голосом человека, признавшего свои маленькие ошибки, он громче заговорил:
– Прокофьевна, через часок я пришлю маляра рамы, подоконники покрасить… Ты уж, пожалуйста, будь тут за хозяина!
– Побуду! Присылай!
Он хотел еще спросить, не очистит ли Анна Прокофьевна вместе с ребятами задний двор от камней. Правда, камней там было навалено много, так ведь они же маленькие. Подумав, Алексей Иванович сказал:
– Прокофьевна, а когда же мы с тобой будем двор очищать?
– Без таких помощников обойдемся. И ты, Алексей Иванович, не хитри! – и Прокофьевна, прищуривая глаза, глубоко сидевшие под ее большим лбом, посеченным густыми морщинами, погрозила председателю.
– Не хитрить мне никак нельзя: людей не хватает!
И они засмеялись. На их смех подошла Зинаида Васильевна. Сегодня она была бледной, на смуглых щеках лежали резко очерченные пятна румянца, а глаза из-под треуха суховато блестели.
– Зинаида Васильевна, вам надо…
– Лежать мне надо, Алексей Иванович. Но у нас сегодня начало огромного дела, и мы так волнуемся, так ждем отряда из похода… Вы понимаете, надо, чтобы они там справились, чтобы в село входили хорошо, по-боевому. И надо, чтобы те, кто не пошел, видели, что они сделали.
И она прошлась по комнате взад и вперед. Остановившись против председателя, снова заговорила:
– Будет так, как думаем. Уж тогда мы, Алексей Иванович, за помощью обращаться к вам будем редко. Не верите? – Было что-то юношеское, жадное в ее проницательных глазах, когда она задала этот вопрос.
– Посмотрим, – улыбнулся Алексей Иванович.
– Именно, посмотрим, – уже строго сказала она и добавила, как бы осуждая себя за неосторожно сказанные слова: – Заявка сделана, а самого дела пока еще нет. А тут вот и отдохнуть надо. Только отдыхать буду со своим «нечего-спать».
Так она называла маленький будильник, который достала из чемодана, завела и поставила на круглый столик.
– Разбудишь! – сказала она ему. – Не хочу, чтобы Миша Самохин так много работал за меня и за других, – обратилась она и к Алексею Ивановичу и к Анне Прокофьевне и сняла треушок.
В коридоре Алексей Иванович, как по секрету, сказал Анне Прокофьевне:
– Прокофьевна, а ты этого «нечего-спать» потом тихонечко вынеси в какой-нибудь класс подальше… подальше. Там он потрещит и замолчит.
Анна Прокофьевна была и уборщицей и старым школьным сторожем. Она любила школьную жизнь, похожую на кипящий поток, который трудно сдерживать в берегах и направлять, куда нужно. Она знала, что одни учителя делали это лучше, другие хуже. Опытным взором присмотревшись, как умело и терпеливо разговаривает с ребятами Зинаида Васильевна, как много она проявляет к ним озабоченной любви, Анна Прокофьевна поняла, что в школе будет настоящий порядок. При таком порядке в школе в ее пионерских отрядах и в комсомоле воспитывались и учились два сына Анны Прокофьевны, находившиеся сейчас на фронте… И никто в колхозе ей, матери, не сделал упрека, что ее дети не так живут, не то делают, что надо.
Забрав в кладовой ведра и подтянув пеструю косынку, она сказала поджидавшему ее председателю:
– Ты, Алексей Иванович, на МТФ? Ну и хорошо. Я тоже почти туда – к роднику.
А уже дорогой Анна Прокофьевна заговорила, оглядываясь на взгорье, по которому отряд должен был возвращаться от Песчаного кургана:
– Хоть бы у них все было благополучно. Беспокоится она сильно. Даже забыла попросить у тебя прочный столбик и маленький поперечник к нему. Вроем, укрепим и подвесим наш колокольчик. Мы уж советовались с Иваном Никитичем, как это лучше сделать.
Помолчав и улыбнувшись своими суховатыми губами, она добавила:
– Подумай, зарыла я библиотечку и колокольчик, еще как фашисты подступали, а вчера откопала, и все целенькое, невредимое. Зинаида Васильевна очень всем довольна…
– Для хорошего дела мне ничего не жалко, – ответил Алексей Иванович, поняв, что будильник Анна Прокофьевна переставлять не будет и заводить об этом разговор больше нет смысла.
* * *
Миша шел темной полоской, оставленной на песке слабым ночным прибоем. Справа от него через длинные промежутки разбивались небольшие волны. Казалось, что море облегченно вздыхало. Вдали, за желтым обрывистым шпилем Куричьей Косы, на размельченной зяби покачивались осмоленные, грузноватые рыбачьи лодки со снятыми парусами. Меж ними скользили маленькие лодки. Сидевшие в них рыбаки забрасывали сети. На поверхности моря оставались поплавки, рисующие то прямые, то изогнутые пунктирные линии.
Миша видел, что рыбаки спешили, боясь упустить стаями проходившую рыбу. Боялись ее упустить и серые, белогрудые чайки. С писком, заходя полукругами, они набрасывались на отмели. Часто можно было видеть, что выхваченные ими рыбы сверкали на солнце, как осколки зеркального стекла.
Много было интересного и там, позади, где на мысу, как на острогрудом корабле, расположился большой город. Он жил необычной, напряженной жизнью. Об этом Миша мог легко догадаться по металлическому лязгу и стуку, по мощному приглушенному гудению тяжелых машин. Так же, как и рыбаки, рабочие металлургических, котельных и кожевенных заводов спешили помочь стране, фронту.
Думая об этом, Миша все больше начинал сердиться: хмурился, круто поднимал то одно, то другое плечо… Все, чем они занимались с Гавриком, казалось им обоим большим, нужным делом. Если уж говорить по совести, то поход к Песчаному кургану ничуть не легче, чем дорога через Сальские степи. Сегодня они проверяли себя: под силу ли им заниматься делом, которым занимался прославленный герой пионер Петя Стегачев? Ради этого Миша, сбиваясь с ног, оповещал школьников о сборе, бегал в тракторную бригаду к товарищу Руденькому… А после они снова с Зинаидой Васильевной обходили землянки… Оставшимся дома ученикам они наказывали, чтоб выходили встречать отряд, когда он, возвращаясь, покажется на гребне перевала.
…И вот Зинаида Васильевна поручила Мише такое маленькое, незначащее дело, которое, по его мнению, никак не было похоже на то, чем занимались рыбаки Куричьей Косы, рабочие города на мысу, колхозники и чем до сего времени занимались они с Гавриком. По настоянию Зинаиды Васильевны, он должен был где-то на берегу найти Алешу Кустова и сказать ему, чтобы и он тоже вышел встретить отряд. Миша долго отказывался от этого поручения. Об Алеше Кустове он не мог иначе думать, как об Алешке-заткни-уши, который и сам не пошел в поход и другим помешал. Утешало, что Алешка не попадался ему, что итти до впадины между крутоярыми берегами оставалось совсем немного. Впадиной он поднимется от моря и пойдет к степной дороге встречать отряд. Но как раз в этой-то впадине между кустарниками диких яблоней он заметил Алешу Кустова и Юрку Зубрикова. Они стояли на рыжей полянке и, не обращая ни на что внимания, о чем-то спорили. Миша прислушался.
Алеша Кустов, отступая, говорил:
– Никуда я с тобой не пойду. Не рассчитывай. И куда итти?
– Дальше. Итти, абы весело было, – заявил Юрка.
– Ну и весело!.. – покрутил головой Алеша: – Ребята разбежались по домам. Весело глядеть, как ты это делаешь, – и Алеша показал, как Юрка взмахом головы закидывает рыжий чуб на затылок. Затем Алеша, передразнивая Юрку, заложил руки за спину, прищурился и сказал:
– «Заткни-уши, а ну-ка, принеси мне камешек. Попробую вот ту птицу… Я б ее, конечно, подбил, но она догадалась и улетела… На другой раз, когда велю что, так живей поворачивайся», – и Алеша, рассмеявшись, снова показал Юрке, как он закидывает на затылок свой рыжий и длинный чуб.
– Заткни-уши, ты ничего больше не покажешь? – наступая, спросил Юрка.
Отбегая от него подальше, Алеша сказал:
– Хочешь, покажу, как ты застежкой играешь?. «Нет у меня такой рваной одежды, чтоб за сибирькамн ходить!» – И Алеша, вытянув шею, поиграл пальцами так, как будто распускал и собирал застежку-«молнию». – Много можно показать, но артисты не все показывают бесплатно.
Миша, переходя от куста к кусту, следовал за Юркой и за Алешей. Он едва сдерживал смех; ему нравилось, как Алеша Кустов с неподражаемым искусством высмеивал важничанье и кривлянье Юрки Зубрикова. За это Миша готов был простить Алеше очень многое. Замечая, что обозленный Юрка забирал по косогору все левей и левей, намереваясь прижать Алешку к крутой яме и тут поймать его, Миша следил за ним и не отставал от него ни на шаг.
На косом выступе обрывистого берега ямы Юрке Зубрикову удалось поймать Алешу Кустова, и он спросил его:
– Что ты еще мне покажешь? – и ткнул Алешу в потный побледневший лоб.
– Уйди! Из-за тебя я ребят обманул, навредничал! Уйди! Ты мне надоел! – крикнул Алеша и, сжавшись в колючий комок, приготовился защищаться.
Юрка приловчился снова ударить Алешу, но Миша, выступив из-за куста, плечом оттолкнул его.
– Ты пришел сюда драться? – поднимая плечи, сердито спросил Юрка.
– Не было мне такого задания, – недружелюбно ответил Миша и поправил на голове Алеши его измятую черную кепку. – Задание у нас с Кустовым другое – итти встречать отряд. Хочешь с нами? – обернулся он к Юрке.
Юрка промолчал, провожая уходивших в степь Мишу и Алешу. Обернувшись, Алеша закричал ему:
– Понимаешь, задание другое! Не понимаешь? – и голос Алеши зазвучал так радостно и так весело, будто он, долго томясь в неволе, вдруг вырвался на свободу.
Мать всегда держала Юрку около себя, балуя его и любуясь на него. Юрка никогда не был пионером. Круг школьного товарищества, взаимной ответственности и взаимной товарищеской поддержки он не мог по-настоящему понять и оценить. Ничем не занятая в колхозе, мать всегда готова была оправдать сына перед школой и за то, что он не пришел на школьный огород – вскапывать грядки, сажать рассаду, не был со школой на первомайской демонстрации, не ходил с преподавателем ботаники на очистку лесной полосы… И мать выручала его из всех повседневных затруднений.
Слабовольный, грубоватый отец иногда говорил Юрке не то с сожалением, не то с озлоблением:
– Вырастешь ты около мамы кривулякой… Люди будут по дороге итти, а ты стороной…
Казалось, что отцу надо было бы начать исправлять ошибки сына, исправлять их в каждой мелочи и на каждом шагу. Но отец меньше бывал дома, чем мать, и он никогда и ни в чем не мог переспорить жену. Юрка знал, что все в их семье должно быть так, как захочет мать. Старшинство матери в семейной жизни выгодно было Юрке тем, что всегда и во всем мать сочувствовала только ему.
…Миша и Алеша были уже далеко на бугре.
Миша шел не оглядываясь, а проворный маленький Алеша, отсюда похожий на катящийся шар, все же изредка оглядывался и помахивал кепкой. И Юрке чудилось, что он ясно слышит его торжествующие слова: «Понимаешь, задание другое! Не понимаешь?»
Обиженный Юрка вспомнил о матери и зашагал к морю, чтобы берегом пройти домой.
* * *
Гаврик, перевалив с отрядом через последний некрутой гребень, увидел школу и школьников, собравшихся около ее каменной, во многих местах развороченной изгороди. Гаврик заволновался, забеспокоился, угадывая среди школьников Ивана Никитича, Алексея Ивановича, Зинаиду Васильевну… Уставшие, запыленные ребята заговорили, затолкались. В «обозе» из-за поднятой на дороге хворостинки поцарапались Борька Копылов с Нюсей Мамченко. Оба ревели, а няньки уговаривали их:
– Мы его, Борьку, этого реву, больше не возьмем с собой.
– Нюся, послушай, что скажу: будешь реветь, солнышко схоронится. Не любит, если ревут…
Гаврик кричал:
– Товарищи, не вижу порядка!
Но порядок не наступал. Завидев Мишу, подбегавшего с Алешей к отряду со стороны Куричьей Косы, Гаврик схватился за голову:
– Миша, выручай! Это же похоже на базар! А там смотрят на нас!
– Гаврик, начинайте песню! Вот тебе лучший запевала! – показал он на Алешу.
– Где ты нашел такого запевалу? – покосился Гаврик на Алешу, намекая на то, что он не забыл про Алешины утренние проделки, помешавшие собрать большой отряд.
– Гаврик, я тебе кое-что потом расскажу про него… Парень он горячий – отработает…
И Миша потащил смущенного, улыбающегося Алешу Кустова в первые ряды сбивчиво шагающего отряда. А когда Миша снова вернулся к Гаврику, из первых рядов до них донеслась песня. Начал ее низковатый, но звонкий ребяческий голос. Это запел Алеша, не торопясь и отчеканивая каждое слово:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед…
– Под песню: левой! левой! левой! – командовал Гаврик.
Чтобы с боя взять Приморье,
Белой армии оплот,—
недружно загудели усталые, но приободрившиеся ребята.
Песня заглушила и голоса плачущих детей и уговаривающих нянек. Песня внесла порядок в движение: плавно заколыхались на плечах снопы, мерно закачались свободные руки. Песня донеслась до школьной изгороди и там взволновала всех: школьники кинулись оттуда к отряду. Миша и Гаврик встречали их и пристраивали к двигавшейся колонне. Приближаясь к школе, отряд вырастал и вырастал, а вместе с ним росла и ширилась песня.
…Отряд уже проходил мимо школьной изгороди. Миша и Гаврик заметили, что Иван Никитич, чтобы лучше видеть, взобрался на круглый камень. Около него стояла Зинаида Васильевна с заспанной, покрасневшей щекой и с весело улыбающимися глазами. Тут же взад и вперед с полусогнутыми руками суетливо расхаживал Алексей Иванович.
За школой, под крутобережьем, виднелось «Приморье», пусть вовсе не то, о котором рассказывалось в песне, но все равно – воды азовского приморья помогали ребятам живей представить себе боевое прошлое отцов и дедов. Оглядываясь, Миша и Гаврик видели, что сноп, который тянули Саша и Вася, оставлял за собой густые волны пыли. Солнечная полуденка, играя в этих волнах, клубила их, разрывала, окрашивая в светлодымчатый цвет.
– Здорово! Как будто наши пушки бьют по «белому оплоту»! – прошептал Гаврик Мише.
– И «оплоту», прижатому… некуда податься, – заговорил было Миша, но ему помешала Зинаида Васильевна.
– Миша, а ведь Кустов поет хорошо! – и она шутливо ему погрозила.
Растянувшийся отряд, заворачивая, с песней входил в просторный двор школы.
…Юрка Зубриков стоял на противоположном склоне котловины. Через село он хорошо видел и отряд, и встречающих его людей, слышал песню. В хоре голосов он узнавал отчетливо и весело звучавший голос Алеши Кустова. Прислушиваясь к нему, Юрка вспомнил ссору свою с Алешей и почувствовал себя одиноким. К матери он не спешил, потому что смутно чувствовал, что ей не расскажешь о своих мыслях и огорчениях.
* * *
Миша и Гаврик по поручению Алексея Ивановича и Зинаиды Васильевны ехали на коне Тигре, впряженном в возилку, за бурьяном.
– Тут вам на кручу не подниматься, с кручи не спускаться. В остальном на вас надежда полная. Только будьте со вниманием! – сняв шапку, напутствовал Алексей Иванович отъезжающих от школы ребят.
Зинаида Васильевна догнала возилку, влезла на нее и под стук колес говорила Мише и Гаврику:
– Уголь можем получить не скоро. Бурьяном будем топить… Как же с Котиковым? В штабе отряда ему быть рановато. Без выдержки. С него пример будут брать другие.
– Что Кустову нос немного разбил, так уж и без выдержки? – обиженно усмехнулся Гаврик.
– Мнение Гаврика мне ясно, – улыбнулась Зинаида Васильевна и перевела вопрошающий взгляд на Мишу.
– Зинаида Васильевна, решите сами. Там есть кому решать: Наташа, Вася, Петя Гуда… Видите, сколько их много!
Миша указал на школьный двор. После похода к Песчаному кургану теперь там все время было оживленно. Одни ребята приходили, другие уходили и снова возвращались. Школьный двор напоминал улей с озабоченно кружившими над ним пчелами. От землянки Мамченко сюда перенесли отрядный флажок. Укрепленный над парадной дверью, он всякую работу ребят делал как бы праздничной. Помогали ли школьники Анне Прокофьевне очищать задний двор, исправлять изгородь или врывать у крыльца столб для колокола, – все это они делали охотно и весело.
– Будем решать сами, – сказала Зинаида Васильевна, слезая с возилки.
В полдень на ступенях школы, на солнечной стороне, окружив Зинаиду Васильевну и Наташу Копылову, сидели Вася Жилкин, Петя Гуда – черноголовый пятиклассник с крупными чертами лица, с большими насмешливыми глазами, Саша Котиков и Алеша Кустов.
Зинаида Васильевна, рассказав, что произошло между Сашей и Алешей, спросила:
– Кто из вас мог бы сделать так, как сделал Саша Котиков? – и повернулась к Пете Гуда: – Ты бы толкнул дверь ногой?
Почесав затылок, со вздохом и усмешкой Петя ответил:
– Может, не ногой, так рукой… Чем-нибудь толкнул бы… Зинаида Васильевна, да Гуличкин Алешка всякого доведет, – отмахнулся Петя.
– Ну, а ты, Наташа, как бы сделала?
Зарумянясь, Наташа ответила:
– Зинаида Васильевна, с Гуличкиным Алешкой трудней, чем с нашим Борькой. Борька – маленький, и то шлепать его приходится.
Ребята засмеялись. Наташа, грозя им пальцем, сама не удержалась от смеха.
Зинаида Васильевна, не осуждая развеселившихся ребят, теперь уже задала этот же вопрос Васе Жилкину.
– Зинаида Васильевна, – точно упрашивая директора, заговорил черноглазый худенький Вася, – ведь Сашок Котиков – мой друг, а Алешка – это ж… Заткни-уши, – невольно вырвалось у Васи.
Ребята снова засмеялись, а Зинаида Васильевна, заткнув свои уши, серьезно сказала:
– Вот я и заткнула уши, чтобы не слышать, как ты называешь своего товарища, чтобы не слышать, что ребята смеются над тем, над чем вовсе не следует смеяться.
Саша Котиков, сидевший на ступеньках ниже других товарищей, все время сильно краснел, и оттого белый чуб его, свисавший из-под задранного козырька, казался еще белей и заметней. Он знал, что все ребята были на его стороне, но он, впечатлительный мальчик, по многим мелочам догадывался, что Зинаида Васильевна будет защищать Алешу Кустова. Не случайно, по мнению Саши, Алеша сидел рядом с новым директором, не случайно Зинаида Васильевна иногда клала на плечо Алеше свою руку. Особенно ясно стало Саше, что его догадка верна, после того, как Зинаида Васильевна, выслушав мнения ребят, назвавших Алешу Кустова и «Гуличкиным Алешкой» и «Алешкой-заткни-уши», потянулась к нему маленькой смуглой рукой, сняла с него кепку и, взъерошивая волосы, ласково и протяжно сказала:
– «Гуличкина Алешки» больше у нас не будет. Будет Алексей Кустов, Алеша Кустов… И почему в самом деле «Алешка Гуличкин»? – строже, но не порывая нити товарищеского, откровенного разговора, продолжала Зинаида Васильевна, обращаясь теперь уже ко всем ребятам и отдельно к каждому. – У него, ребята, есть мать, Александра Михайловна, замечательная трактористка. Это, ребята, пожалуйста, запомните. Повторять не буду… Ну, а теперь давайте разберемся, хорошо ли со мной, с директором школы, разговаривал Саша Котиков, когда я хотела его остановить и расспросить…
Саша не мог оставаться спокойным. Он заподозрил директора в пристрастном, несправедливом к нему отношении и, не давая Зинаиде Васильевне договорить, заикаясь от волнения, спросил:
– А что делал Алешка? Он что делал? – указал он на спокойно улыбающегося Алешу.
– Ты у нас в штабе отряда. Ты помогаешь старшим по отряду товарищам. С тебя мы должны спросить больше, – проговорила Зинаида Васильевна.
Саша обижался на Зинаиду Васильевну за то, что она, не зная ребят, сравнивала его с Алешкой. А тут еще, в довершение обиды, Алеша еще ближе пододвинулся к Зинаиде Васильевне и, поставив локти на колени, а подбородок положив на ладони, задрал свой широкий, немного вздернутый нос, чувствуя себя превосходно.
– Сашок, ты понял, что ты в штабе? Ты понял, что с тебя надо требовать больше?. Вот столько надо с тебя требовать, – быстро заговорил Алеша, показывая руками, как много нужно требовать от Саши Котикова.
Саша думал, что уж теперь-то директор сердито остановит разболтавшегося Алешу, но Зинаида Васильевна, откидывая голову, засмеялась и сказала Наташе:
– Алеше долго не давали слова. Вот он решил и за прошлое сразу поговорить…
– Он вам еще наговорит, – с угрозой заметил Саша и, внезапно поднявшись, пошел прочь от школы.
– Сашка! Котик! А ну-ка, вернись сейчас же! Или я тебя сама догоню. – Наташа вскочила, хотела уже сорваться с места, но, вспомнив, что рядом сидит Зинаида Васильевна и наблюдает за ней, опустилась и, покусывая обветренные губы, больше уже не смотрела на удалявшегося Сашу.
Ребята неловко молчали.
– А я все-таки была права, – сказала Зинаида Васильевна, – Саше Котикову рановато быть в штабе. Пойдемте встретим Мишу и Гаврика, поможем им… – указала она на дорогу, по которой к школе подъезжала возилка, нагруженная бурьяном.
* * *
Саша Котиков, уходя из отряда, был уверен, что Наташа Копылова, Вася Жилкин и другие ребята сейчас же скажут Зинаиде Васильевне, что она ошиблась, что Саша несравненно лучше Алешки. Дальше Саше представилось все так: за ним сейчас же прибегут Наташа и Вася, схватят его за руки и потянут в школу. А он даже немного будет упираться: пусть знают, что я им друг, а не Алешка!.. Эти мысли показались Саше настолько правильными, что на полдороге к своей землянке он остановился и стал ждать минуты, когда покажутся идущие за ним Наташа и Вася.
Только через час на стежке, ползущей в гору, на северный склон, где жил Саша, появился Вася Жилкин. Оглядываясь, он бежал очень быстро. Саша решил, что так бежать он мог только за ним, и приготовился встретить друга похолодней и построже: пусть почувствует, что они с Наташей оказались не особенно надежными друзьями… Но странно, Вася, заметив его около развалин каменной стены, не выразил ни радости, ни удивления. Не завернув к Саше, он побежал дальше в гору.
– Вася! Васек! Я тут! Фи-вив! – закричал и засвистал Саша.
Не останавливаясь, Вася развел руками и виновато прокричал:
– Сашок, некогда! Дела мно-ого! Веники собрались вязать! Бегу в бурьяны поискать телефонного провода!
