Текст книги "В просторном мире"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Спрятавшись за кустами татарника, ребята заспорили о том, надо ли катить мотоцикл в МТС.
– МТС в стороне от Петровского. Нам некогда заходить туда, – говорил Миша.
– А что я буду делать, когда наряд будешь получать? – настойчиво спрашивал Гаврик.
– Ты будешь ждать меня.
– А что мы будем делать два или три часа на станции?
– Сидеть и ждать поезда.
– Сидеть и сидеть.. – кисло усмехнулся Гаврик, но тут же беспомощно развел руками и не без лукавства прибавил: – Ну, да старшие знают, что делать.
Они молча прошли десятка два шагов, и Миша, разомлевший от раздумья, как бы винясь перед Гавриком в своем бессилии выбрать правильное решение, заговорил:
– Гаврик, ты не знаешь, как мне трудно быть старшим. Деда нет, и я боюсь, что у нас что-нибудь получится не точно… Боюсь тебя отпускать…
– А ты не отпускай, а дай задание: Гаврику Мамченко прибыть на станцию в восемь ноль-ноль и ждать… Потребуй пионерского честного слова…
Миша устало вздохнул, но глаза его посветлели:
– Гаврик, попробуем прокатить, сколько можем, мотоцикл.
Они вытащили мотоцикл из бурьяна на дорогу и медленно покатили его. У мотоцикла был сломан руль и катить его по затравевшему проселку оказалось не просто: он, как скользкая рыба, вырывался из рук и валился набок.
– Снимем пояса и привяжем: ты свой к передней раме справа, а я свой – слева, к заднему сиденью! – с привычным увлечением говорил Гаврик.
– Попробуем связать его, – отвечал Миша, – чтоб не очень крутился.
Мотоцикл, равномерно поддерживаемый поясами, некоторое время катился хотя и послушно, но все же очень медленно.
– Миша, ближе к развилку дело пойдет под уклон. Там только сдерживать его придется, – успокаивал Гаврик.
Но вышло совсем наоборот: тут-то как раз мотоцикл, как озверелый, стал кидаться из стороны в сторону. Приходилось и поддерживать его поясами с боков и тянуть назад. При всяком несогласованном движении он ускользал и падал в траву.
– Сразу видно, что фашистская машинка, – поднимая его, говорил Гаврик, чтобы хоть чем-нибудь подбодрить взмокшего от усталости товарища.
– Мне, Гаврик, от твоих слов не легче, – отвечал Миша, оглядывая бурые горизонты степи и с тревогой замечая, что они все больше темнеют, предвещая наступление осеннего вечера.
– Миша, дотянем до развилка.
С большим трудом дотянули до развилка. Отсюда завиднелись развалины длинных каменных построек МТС. Они находились в большом отдалении от села, прильнувшего к причудливо петлявшей речке Миус.
– Слышишь, за развалинами, где-то ниже, работает двигатель: пах-пах-пах! Это ж мастерские МТС! – говорил Гаврик, желая проверить, не согласится ли друг катить мотоцикл до самой МТС.
Но Миша ответил ему таким строгим голосом, каким он никогда еще не говорил:
– Ты, Гаврик, брось мне эти «пах-пах-пах»! Приказ тебе будет такой: забирай все шарикоподшипники и отправляйся в МТС. Живой или мертвый, ты должен а восемь ноль-ноль быть на станции. Придешь и будешь свистом давать знать, где ждешь, чтоб легче найти тебя!
Гаврик хотел сказать, что если он будет мертвым, го свистеть не сумеет, но, заметив, как дрожали у Миши его длинные руки, когда он пересыпал шарики из карманов своей шинели в карманы его полушубка, решил воздержаться от шуток. Глядя на то, как Миша без его помощи, закусив губу, несколькими свирепыми рывками затянул мотоцикл в бурьяны, Гаврик заколебался, надо ли ему итти сейчас в МТС, и он спросил товарища об этом.
– Нет, ты пойдешь туда: передашь шарики и скажешь, где оставили мотоцикл. Катить нам его на старое место некогда!
– А если что-нибудь не так? – засомневался Гаврик.
– Ты мне без «что-нибудь». Ждать меня на станции будешь столько, сколько надо! Хоть сто часов!
Миша рассек кулаком воздух, повернул на правый проселок, который вел к белобоким домикам села Петровского, но неожиданно вернулся.
– Гаврик, – уже миролюбиво заговорил он, – ты знаешь, что в МТС нас не посылали ни дед, ни Василий Александрович?
– Знаю, что мы действуем самостоятельно, – ответил Гаврик.
– Да. И мне, Гаврик, так хочется, чтоб у нас все вышло хорошо. Понимаешь, чтоб не сказали: в Сальских они работали неплохо, а остались одни – не получилось… Дед Опенкин еще не научил…
И Миша, с трудом угадывая, чему бы сейчас учил Гаврика Иван Никитич, продолжал:
– Гаврик, ты не запались от спешки. Побереги ноги. Вспотеешь – не напейся холодной воды… Что-то еще хотел сказать – забыл. Иди…
Они разошлись в разные стороны. Гаврику странно было, что последние напутствия Миши были очень похожи на материнские напутствия. Но когда так говорила мать, это было привычно и понятно. А вот наставления Миши беспокоили Гаврика. Казалось, что словами Миши ему сразу, сделали наказ и дед Иван Никитич, и Василий Александрович, и Пелагея Васильевна, и все колхозники… Гаврик бежал и останавливался, зная, что так он сбережет силы и легче преодолеет длинную дорогу. Он на минуту загляделся было на широкую пойму извилистого Миуса, на лучи скупого облачного заката, на меловые холмы, но, вспомнив наказ Миши, побежал дальше, успокаивая себя, что как-нибудь в другой раз посмотрит на эту красивую картину.
Он ясно не отдавал себе отчета в том, что в его душе созревало чувство ответственности. Оно помогло ему сейчас же уйти из мастерских МТС, несмотря на то, что там было что посмотреть: двигались приводные ремни, вертелись токарные станки, а за дверью сердито шипела автосварка.
Высокий, плечистый мастер с очками на закопченном носу звал Гаврика в столовую, но он не согласился пойти туда.
– Некогда? Тогда возьми с собой пару картофельных котлеток с луком…
Мастер прищурил глаз, положил Гаврику на плечо свою промасленную ладонь, на которой могло поместиться (Гаврик это видел) десять шарикоподшипников.
Мастер сказал Гаврику, что при спорой походке он непременно к восьми часам будет на станции. От мастера Гаврик узнал, что в восемь часов мастерские дают гудок и он слышен даже на станции. Не веря в спорость своего шага, он пробегал по сто, по пятьдесят метров и опять шел спокойным шагом. Было уже темно. Нарастающие волны северо-западного ветра донесли песню. Гаврик вспомнил, что когда он смотрел на пойму Миуса, на той стороне речки он видел работающих женщин.
«Огородная бригада… Домой идут», – подумал он и понял, что до развилка, где они с Мишей разошлись в разные стороны, оставалось совсем недалеко. А гудок на МТС, к его счастью, все еще не гудел…
* * *
У Миши в Петровском все Сложилось несколько трудней, чем он предполагал. Тот товарищ, кому писал записку Василий Александрович, выехал в колхозы, выехали и его заместители.
– Что бы тебе немного раньше прийти-то! Товарищ из райзо ушел, секретарша – тоже. Ну, да дорогу к ней я тебе покажу. Придется, парень, побегать на совесть, – объяснил Мише сторож райисполкома, толстый старик с подстриженной бородкой, казавшейся седым клочком на его большом круглом лице. – А может, придется и переночевать.
– Дедушка, ночевать ни за что нельзя. Дело у нас срочное, колхозное… И Василий Александрович так пишет, и дедушка Иван Никитич так приказывал.
Для Миши это была длинная речь, стоившая ему немалых усилий: он говорил сбивчиво и потел, как в бане.
– Тогда спеши к секретарше, к моей внучке Иринке Савчук. Она поможет тебе. Скажешь, что я особо прошу, – говорил старый Савчук, ведя за собой Мишу на улицу. – Если Иринка пошлет тебя к товарищу Приходько – знай, что Приходьков у нас целый батальон наберется… Так ты ищи Антона Ивановича Приходько.
Мише пришлось исколесить половину села, пока он нашел «секретаршу», потом Антона Ивановича Приходько.
В спешке и в темноте все дороги неровны. К тому же все время приходилось думать о Гаврике, и Миша, часто спотыкался. Мучила мысль, что он забыл сделать товарищу какое-то очень нужное предупреждение.
«Секретарша» уже собиралась ставить печать на наряд. Усталый Миша, считая свое дело завершенным, еще больше стал беспокоиться о Гаврике.
«Секретарша» дважды спросила, где его товарищ, Миша не слышал ее вопросов.
– Ты, мальчик, должно быть, по облигации уйму денег выиграл и не знаешь, как с ними быть?
Миша не мог признаться, что в это время он с упреком думал о себе: «И как это я не предупредил Гаврика, что носок у его правого сапога ощерился?. Чтоб по бурьянам и по камням не вздумал ходить!»
* * *
Темнело, загорались над Миусом одинокие звезды и прятались под покровом низко клубившихся облаков, когда Гаврик пришел на станцию. Убедившись, что Миши там не было, он прошел мимо станционных построек и заметил, что невдалеке тяжелым нагромождением возвышались стянутые сюда подбитые фашистские танки. Гаврик взобрался на самый высокий из них и через железнодорожные пути, через эстакады и длинные амбары смотрел на пешеходные стежки, что тянулись из Петровского к железной дороге.
Темнело все больше. Уже пришел и ушел девятичасовой поезд. Проводив его, Гаврик опять взобрался на танк и стоял там на поднявшемся ветру, с тревогой ожидая Мишу.
Гаврик свистал, но свист его заметно менялся, постепенно переходя от бодрого и веселого к задумчивому и, наконец, к грустному… И вдруг, как это и должно было случиться, уже потерявший надежду Гаврик услышал особенный ответный свист, какой мог сорваться только с губ Миши.
Миша свистал так, что было ясно: дела у него хороши и на сердце радостно.
– Гаврик, а я тебя уже давно вижу! Я сразу догадался, что на башне – это ты!
– Миша, а я знал, что ты непременно подойдешь к танкам! – крикнул Гаврик, пытаясь скатиться с башни на землю.
– Постой! Постой! – остановил его Миша. – Я тоже хочу взобраться. Нам надо посидеть там вместе.
Они уселись на башне танка. Рассказали о том, как трудно было и одному и другому.
– Забот было много, – смеясь, вздохнул Миша.
– Действовали самостоятельно, – сказал Гаврик и тоже засмеялся.
Они осмотрели пробоину танка. Вспомнили о майоре Захарове и пожалели, что заботы не позволяют остаться здесь на денек и постараться встретиться – ним или хоть бы издали посмотреть на него…
Потом они сошли с танка и направились на станцию искать дежурного.
* * *
Станция уцелела от войны, но все здесь живо напоминало о недавнем хозяйничании захватчиков. Эстакады, маленький перрон, похожий на все перроны степных станций, железнодорожные пути – все было подгружено в темноту облачной и ветреной октябрьской ночи. Лишь в самой большой комнате, где раньше пассажиры покупали билеты и ожидали своего поезда, тускло светила керосиновая лампа. От ее света в комнате становилось неприглядней и неуютней: сразу видно было, что, помимо голых, грязных, потрескавшихся стен, тут ничего не осталось…
Осеннему степному ветру легко было находить входы и выходы: дверей не было, а крыша и потолок зияли широкой пробоиной. Сквозняк вкривь и вкось гонял по комнате свои извилистые, холодные струи, пугая пламя лампы.
Ожидающих было мало – десять-двенадцать человек. Это были женщины-колхозницы. Мише и Гаврику узнать в них колхозниц не представляло особого труда по одежде, удобной и для дождливой и для морозной погоды, для работы топором, лопатой и за рулем автомобиля и трактора.
Женщины кучкой стояли около самой стены, где меньше дуло.
Переступив порог, Миша и Гаврик стали присматриваться, нет ли здесь человека в железнодорожной форме, чтобы спросить его, скоро ли будет рабочий поезд, и потом уж найти дежурного, добиться у него разрешения проехать до разбомбленного моста.
Одна колхозница рассказывала, как по книге читала:
– Теперь каждая баба для бригады – капитал. А думаете, не правда?
Но никто с ней не спорил и не собирался спорить, и она продолжала:
– Колхозница запрет детишек в землянке, а сама в поле – окопы, траншеи ихние зарывать, сорняки косить, жечь… Наш-то председатель долго решал – посылать или не посылать за картошкой. Вот послал нас двух и этого хлопца на придачу… Да ты, Трушка, случаем, не замерз? – неожиданно спросила она.
Миша и Гаврик увидели мальчика в дубленом длинном полушубке, в высокой конусом шапке, нахлобученной на уши. Он был значительно меньше Миши и Гаврика, но в торчащей шапке и в высоко подпоясанном полушубке, с мешком за поясом походил на молчаливого старичка.
– Это соседкин. Четвероклассник, – пояснила словоохотливая колхозница. – Маленьким, что в первом и во втором, построили флигелек, учатся, а те, что постарше, помогают: одни – в поле, другие – дома.
– В военное-то время и с малых большой спрос, – заметила другая колхозница. – Вот те, видать, сами себе план составляют, – указала она на Мишу и на Гаврика.
А Миша и Гаврик с озабоченным видом подходили то к одной, то к другой боковой двери, пробуя их открыть. Они искали железнодорожника, искали самого старшего на этой станции.
– Не дергайте, закрыто. Если нужен дежурный, то идите вдоль линии, подальше идите, – объяснила словоохотливая колхозница. – Увидите костер, там много людей… камни грузят на платформы…
Миша и Гаврик вышли на перрон и, медленно удаляясь от станции, еще некоторое время слышали разговаривающую, как читающую книгу, колхозницу. Она рассказывала о Трушке, что он сын ее соседки, что у соседки, помимо него, маленьких еще двое… Трушка поможет колхозу привезти картошку, а колхоз выделит ему за труды… Семье и будет подспорье…
– Самбекские, – заметил Миша.
– Самбекские или из Курлацкого. Как мы, в дотах обогреваются, – проговорил Гаврик.
Они миновали штабели новых шпал и под защитой кустарников пошли вслед за неярко поблескивающими из темноты рельсами, похожими на два прямых ручейка, скованных бесснежным морозом. Но прямизна рельсов была обманчивой: они не видели самого костра, а видели только слабые отсветы его розового беспокойного пламени; они не видели платформы, работающих людей, но слышали гудящий стук перегруженных автомашин, глуховатый звон камней и требовательные, простуженные голоса.
– Спешат, – сдержанно заметил Гаврик.
– Сердиты. Сейчас под руку к ним с разговорами нельзя, – сказал Миша.
Впереди из-за смутно темнеющих голых веток защитных насаждений внезапно показался устало шагавший пожилой человек. Он был в черной шинели железнодорожника. В руке у него раскачивался зажженный фонарь.
– А мы к вам, дядя… спросить, – заговорил Миша и, на ходу пристроившись к железнодорожнику, стал объяснять ему, зачем он им нужен.
Железнодорожник спокойно ответил.
– Паровоз вот-вот прибудет с моста за этими платформами, что на втором пути. Если придет поезд с теплушкой, первыми посажу вас. А не будет теплушки – не мечтайте уехать. Так-то, товарищи из колхоза «Первый Май»!
Он ускорил свой усталый, шаркающий шаг, тем самым показывая, что сказал все и не нужно мешать ему думать о чем-то своем.
Миша и Гаврик в недоумении остановились.
– Дядя, нам никак нельзя оставаться! – сказал Миша.
– Мы все равно уедем, хоть на камнях! – сказал Гаврик.
Железнодорожник обернулся.
– Я думал, в первомайском колхозе все люди ответственные… Но двое нашлось таких: им все равно, что железная дорога, что хала-бала.
Миша и Гаврик увидели, как при слове «хала-бала» фонарь его описал замысловатую дугу.
– Пойдем на тот камень… видишь, белеет, – подавляя вздох, проговорил Миша. – Перемотаем портянки. Может, до Желтого Лога пешком придется. Они уселись на большой плоский камень.
– И запасы харчей проверим, – заметил Гаврик.
– Проверим. Месяц как раз выглянул, бесплатно посветит.
Они выложили харчи и на опустевших сумках подсчитали их: три пышки, два кукурузника, девять печеных картофелин и две картофельные котлеты.
– Неужели эти котлеты из МТС? Тогда, Гаврик, тебе их обе съесть!
Хлебосольный Гаврик, отмахиваясь, возражал товарищу:
– Нет, тебе, потому что ты старший!
– А старшие отвечают за младших, чтоб в дороге не зачахли!
– А кто дороже – старший или младший? – приставал Гаврик. Считая себя победителем в споре, уже подносил Мише котлету. – Вот она, сама в рот лезет.
Сбоку послышался тонкий робкий смешок. Это смеялся тот самый худенький мальчик, которого Миша и Гаврик видели в ожидалке опустошенной станции. Это был Трушка, спутник словоохотливой колхозницы в поездке на Украину за картошкой для колхоза.
– Кто дороже и кому есть котлеты, про то старший знает! – твердо заявил Миша, взял из рук Гаврика котлету и отдал ее Трушке.
– Ох и хитрюка ты, Мишка! – кинулся Гаврик к Мише, и друзья несколько секунд барахтались на земле.
– Хлопцы, вы тоже за картошкой? – спросил осмелевший Трушка.
– Нет, мы по колхозному делу, и за коровами, и… за конями, – ответил Гаврик.
– Сами? – удивляясь, поинтересовался Трушка и, узнав, что ребята сами получали наряд на коней и сейчас сами направляются в Желтый Лог, с печальной завистью проговорил: – Вот бы мне с вами, хлопцы, за конями… Это ж не за картошкой. А мой отец, хлопцы, в кавалерии.
Миша и Гаврик, сочувственно взглянув на Трушку, ничего ему не ответили. Изголодавшись за день, они молча ели.
…Из ожидалки стали выходить колхозницы. Появился на перроне уже знакомый ребятам пожилой железнодорожник с фонарем.
Послышался предостерегающий свисток паровоза и прилетел оттуда, где при свете костра работали люди. Ребята вскочили, накинули на плечи сумки и, готовясь погрузиться в поезд или отправиться в путь пешком, стояли и ждали.
Вот уж стали слышны вздохи приближающегося паровоза, и, наконец, из-за кустов показался и сам паровоз.
Заглядывая ребятам в глаза, Трушка сказал:
– Хорошо бы нам до моста вместе. Хоть на тормозе. Я терпеливый на холод. Мамка всегда так говорит.
Паровоз шел, двигаясь задним ходом. И ребятам видно было, что он не притащил с собой теплушки.
– Гаврик, подождем еще минутку, а потом.
Железнодорожник с фонарем, – он здесь, наверное, был и дежурным и сцепщиком, – цепляя платформы к паровозу, нараспев спрашивал машиниста:
– Иван Николаевич, как там на линии?
– Работа горячая. Принажмут – завтра можем открыть путь, – также нараспев отвечал машинист с паровоза.
– Наших районных руководителей там не видал?
– Секретарь, Василий Александрович, и сейчас там. Просил посадить на паровоз двух пассажиров – ребят из первомайского колхоза. Где они?
– Сейчас были, а куда девались – не знаю, – ответил железнодорожник.
– Тут мы! – с темного перрона закричал Миша.
– Оба налицо! – поспешая за Мишей, дал знать о себе и Гаврик.
Не отставая от них, торопился к густо фыркающему паровозу и маленький Трушка. Но тут, как назло, раздался громкий голос словоохотливой колхозницы:
– Трушка! Трушка! Вот горе мое! Да где ж ты пропал? Ехать же надо!
Она стояла на тормозной узкой площадке и всплескивала руками. А Трушка, прячась за Мишу и Гаврика, крутил головой, вздыхал, не зная, откликаться ему или промолчать, пока не погрузится с ребятами на паровоз.
Железнодорожник и сошедший с поезда машинист, присвечивая фонарем, читали записку Василия Александровича.
– А третий откуда взялся? – строго спросил железнодорожник, наводя фонарь на Трушку.
– Он тоже по колхозному делу. Пропустите его, – попросил Миша.
– Он из Курлацкого, разоренный. С теткой, что, слышите, кричит, ищет его, – торопился пояснить Гаврик.
Машинист согласился взять на паровоз и Трушку.
– Раз согласился взять всех троих – значит, все трое и поднимайтесь. Это вам не хала-бала, а железная дорога. Скоро начнет действовать на полный ход, – пояснил железнодорожник поднимавшимся на паровоз и, успокаивая разволновавшуюся колхозницу, крикнул: – Гражданка, Трушка невредим! Отправляем его с почестью – на паровозе! Ну, а тебе придется на тормозе.
– Родной! Да где ты его видишь? – спросила колхозница.
На этот раз ей с паровоза ответил сам Трушка.
– Тетенька Поля, я тут – на самой вышине!
– Он с нами, – помахал шапкой Гаврик.
Колхозница еще что-то радостно прокричала, но паровоз засвистел, сердито фыркнул и, набирая скорость, побежал в степную темноту.
* * *
От моста на «газике» Василия Александровича Миша и Гаврик доехали до Желтого Лога. С Иваном Никитичем они встретились на каком-то захламленном разбитыми вагонами пустыре, окутанном сумраком пасмурной ночи.
Иван Никитич ждал ребят и при встрече был разговорчив. Чтоб не казаться нежным к своим походным друзьям, он разговаривал с ними, как ссорился:
– Ну, и справились с задачей. А как же иначе? Вам доверие оказал и колхоз и секретарь районного комитета партии. Еще бы вы не выполнили задания! Да случись так, мне бы тогда только и оставалось сквозь землю от стыда провалиться!
Зная, что ребята измучены деловыми заботами и длинной дорогой, старик, желая доказать, что он тоже не сидел сложа руки, показывал им оборудованное помещение: бесколесный товарный вагон, в котором ярко горел большой каганец.
Гаврик с усмешкой удивления сказал:
– Не каганец, а целый каган сделали из паровозной масленки.
– Дедушка, а где же ночуют коровы? – спрашивал Миша, глядя на чугун, вмазанный в кирпичный настил на полу.
На этой наспех сделанной Иваном Никитичем печке, пуская тонкие, как паутины, струйки пара, подогревалось какое-то варево, а на жестяном столе (кусок вагонной кровли на кирпичных стойках) лежали ложки.
– Михайло, коровы и телята опередили вас на целых двенадцать километров: они под присмотром Надежды Васильевны Коптевой ночуют на ферме колхоза «Заветы Ильича»… Кормом обеспечены, ждут нас. И нам надо быть во всем попроворней. Садитесь и с места в карьер угощайтесь, а потом поплотней закрывайте глаза и спите.
Иван Никитич устроился на соломе: сел, подвернув под себя ноги так, как это делают чабаны у костра. Он проглотил несколько ложек похлебки, отодвинулся от стола, достал из кармана врученное ему Мишей требование на лошадей, посмотрел на него через очки и, удостоверившись, что оно в полном порядке, сказал:
– Ешьте, ешьте на доброе здоровье! А я сейчас вернусь…
Иван Никитич проворно встал и вышел. Когда он открывал дверь, ребята увидели, что над крышей вагона на секунду повис небольшой клочок неба с редкими звездами.
Они удивились, что не заметили, как в течение минувшего дня менялась погода, как долго крутил ветер, не зная, с какой стороны ему дуть. Теперь он дул тише и дул с запада, донося до ребят свист паровоза, лязг буферных тарелок, строгие мужские голоса. Один голос настойчиво говорил, что «не пройдут», а другой утверждал, что «пройдут», надо только тянуть с умением и осторожностью.
– Станцию очищают, – проговорил Миша, намекнув Гаврику на слова машиниста: «Теперь, ребята, узкое место Желтый Лог. Все силы надо положить, чтоб скорей очистить эту станцию».
– А у нас узкое место – кони. Наверное, дед пошел за ними. Успеха ему! – сказал Гаврик.
– А нам – спокойной ночи, – устало усмехнулся Миша.
Они убрали со стола, разделись и, прижавшись друг к другу, затихли.
* * *
Проснулись ребята, когда было так светло, как бывает светло в конце октября в поздний час утра.
Открыв глаза, Миша и Гаврик огляделись: Ивана Никитича в вагоне не было.
– Миша, а мы опять проспали! Может быть, дедушка уже получил коней и они стоят тут близко, – сказал Гаврик и босой кинулся к двери.
Миша, видя, что товарищ его, высунувшись за дверь, недоумевающе поводил плечами, выразил догадку:
– А по-моему, дедушка нашел себе работенку там, где, слышишь, целую ночь штурмовали и теперь штурмуют. Одевайся, Гаврик, и пойдем поищем.
Они оделись, натянули треухи и вышли искать своего деда. За дверью вагона они сразу остановились, высматривая Ивана Никитича среди работавших на путях. Но в трудовой сутолоке военных людей и людей, одетых в форму железнодорожников и в одежду колхозников, не так просто было разобраться.
Они пошли по путям, присматриваясь, как укрепляют шпалы, подбивая их кирками, как стягивают гайками рельсы, как нагружают автомашины, тачки, подводы кирпичом, жестью, железным ломом – остатками начисто разбитой бомбами и снарядами станции. Они видели, как синевато-белыми, как ртуть, ослепительными снопами вспыхивало там, где начинали работать аппараты автогенной сварки.
Маневровый паровоз переводил на запасные пути изрешеченные снарядами и осколками товарные вагоны, два гусеничных трактора упорно тянули платформу под некрутой откос. У платформы уцелели только два колеса, и потому казалось, что она прилегла, вцепилась в землю и ни за что не хотела двигаться на свалку.
Все было интересно, все хотелось посмотреть, а кое о чем и подумать… Но где же дед Иван Никитич? Однако искать его не пришлось, – вскоре он сам нашелся. Из-под откоса, под который трактористы стягивали искалеченную платформу, послышался такой знакомый, такой особенный голос, что ребята узнали бы его и в море других голосов:
– Гражданочка, я к женщинам с нижайшим почтением, но в помощницы вы мне не того… не надо! Покорнейше благодарю за внимание!
За вежливыми словами своего деда Миша и Гаврик уловили раздражение.
– Поглядите на него! Да чего ты, дед, кипишь? Что я твоему коню сделала?
– Пока ты ему, гражданка, ничего особенного не сделала. Только самую малость рельсой ногу царапнула. А могла искалечить!.. Что я тогда сказал бы колхозникам, если они ждут этих коней, как самых дорогих гостей?.. Давай, гражданка, без объявления войны обойдемся.
Миша и Гаврик уже бежали к Ивану Никитичу. Они видели, что в левой руке он держал за повод одну лошадь, а правой вырывал другую лошадь у плечистой женщины. Вид у деда был воинственный. Но и женщина, хотя несмело, упиралась, не выпуская повода. Обращаясь к трактористам за сочувствием, она кричала:
– Вы только поглядите на него! Может, угадаете, какая деталь у него сломалась?.. Сам взялся помогать, а теперь забастовал. Вот и пойми этого дедка…
– Давай по-хорошему разойдемся, – с тихой настойчивостью предупредил Иван Никитич.
Женщина выпустила повод и, растерянно глядя на трактористов, проговорила:
– Как же я теперь выполню задание бригадира?
– Ты, гражданка, займи на возвышении свой пост и распоряжайся, а я с помощниками, как обещал, работу завершу, – заявил Иван Никитич, вручая лошадей подбежавшим Мише и Гаврику.
Женщина, выйдя из рабочего строя, поднялась на пригорок и, чувствуя неловкость, присматривалась к Ивану Никитичу и к его странным помощникам.
А Иван Никитич уже вышел с ребятами из котловины и разговаривал с ними так оживленно, как будто был в своей плотницкой.
– Михайло, Гаврик, мы тут поработаем, пока фураж привезут, и станционное начальство, просило, и председатель райисполкома, и полковник, к кому мы с Василием Александровичем ходили за лошадьми. Учтите, что мастеровых людей в наш колхоз уже послали… Гражданка, – обратился он к женщине, – какие же две рельсы мы потянем сейчас? Не молчи: на путях старшая ты, а на тяге – я, Михайло и Гаврик.
Женщина указала на первые попавшиеся на глаза ржавые рельсы. Она сделала это больше затем, чтоб только посмотреть на работу старика и ребят.
На обеих лошадях – хомуты, постромки, соединенные прочным вальком. На каждом вальке – «кочет» – железный крюк.
В руках у Ивана Никитича тонкий трос. На концах его и крюк и петля. Петлю он набрасывает на «кочет» валька, а крюк продевает сквозь отверстие в рельсе.
У Ивана Никитича есть время отвечать ребятам на их вопросы.
– Дедушка, правда же, что кони наши?
– Кони, Михайло, наши, колхозные!
– Дедушка, по наряду коней надо получить три, а их только два? – спрашивал Гаврик.
– Гаврик, третья лошадь сейчас в командировке за фуражом.
Однако валек и рельс уже соединены тросом. Пришла очередь стягивать рельс под откос. Миша первый должен повести лошадь.
– Разговорам конец! – строго сказал Иван Никитич. – Михайло, поведешь не прямо вниз, а наискосок, чтоб рельса на коня не накатилась. Я закричу «верни», и ты поворачивай в гору. Трос на секунду ослабнет, и я крюк из рельса вон! Дальше пусть рельса сама катится на свалку и не морочит нам больше голову!
– Глядите, дедок репетицию устроил, – сказала женщина трактористам.
– Чего ж репетицию смотреть? Сейчас спектакль начнется, – ответил тракторист, щуря глаз, чтобы не попадала в него струйка дыма от папиросы.
Первый рельс пошел под откос не так плавно и не так удачно: Миша взял несколько неверное направление. Второй рельс спустили быстрее, но на повороте Гаврик был тороплив и споткнулся. А уж третий и последующие рельсы, из которых Иван Никитич выхватывал крюк точно в тот момент, когда Миша или Гаврик останавливали лошадь, поворачивая ее в гору, легко заскользили под откос, ворочая то задним, то передним концом, как рыба хвостом. Набирая скорость, рельсы со звоном падали на сваленный в котловине железный лом.
Дело, которым занимались старый плотник и его помощники, с каждой минутой приобретало все большую организованность, легкость и последовательность во всех движениях. Казалось, что по звону сваленных рельсов, повторяемому через равные промежутки, как по звону часов, можно было определять время.
Тракторист, швырнув в сторону давно погасшую папиросу, загадочно улыбнувшись, сказал женщине, показывая на Ивана Никитича:
– Этого деда надо понять. Он любит работу с музыкой, чтоб кровь загоралась… Гляди, и ребят этому научил. Видать, что ребята не одну щепотку соли с ним съели.
– Я, признаться, сразу его не поняла. Побегу, свое начальство попрошу, чтоб задержали его на моем участке, – обеспокоенно проговорила женщина и побежала через пути к красному товарному вагону, который выкатили на перрон, сняли с колес и украсили нарядными плакатами, мелко дрожащими на осеннем ветру. Этот вагон сейчас заменял собой вокзал.
* * *
Через час Иван Никитич с ребятами уже работали по другую сторону полотна железной дороги.
Мише и Гаврику здесь было еще интересней и веселей: с перрона, откуда они теперь убирали щебень и битые кирпичи, видно было все, что на путях делали колхозники, бойцы и железнодорожники. На перроне попадались командиры и станционное начальство. Перед глазами маневрировал паровоз, не давая ни минуты покоя товарным вагонам. Этот паровоз, по мнению Миши и Гаврика, подавал какие-то особые свистки: казалось, что он сердито кричал на вагоны: «Уй-ди, задав-лю!» И вагоны все дальше и дальше отступали от главных путей станции.
Миша и Гаврик уже не водили лошадей, а ездили с грузом в просторной пароконной повозке, которую они получили вместе с бедаркой и третьей лошадью.
Иван Никитич устроился в затишье лесной полосы рядом с тюками сена и с мешком ячменя. Здесь стояли бедарка со всеми пожитками, недавно перенесенными сюда из вагона, и распряженная лошадь. Старый плотник у кого-то достал небольшой топорик и, сердито похаживая вокруг бедарки, придирался к ее недостаткам: стучал, критически покачивал головой, готовясь в дорогу.
Миша и Гаврик работали на глазах у Ивана Никитича. Провозя мимо него груз или возвращаясь с порожней повозкой, они каждый раз затевали короткий и ясный разговор, какой можно услышать на дорогах, когда встретившимся нет времени остановиться.
