Текст книги "В просторном мире"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Они – плохие! Я не хочу их!
Расставив короткие ноги, обутые в туфли из шинельного серого сукна, Борька стал реветь. Ревел он, правда, фальшиво, без слез, но очень громко, изо всех сил раздувая широкие щеки. От его гудящего крика проснулась Нюська, вышла из землянки и, заметив на древке свою косынку, со слезами набросилась на Гаврика.
Под совместный плач Борьки и Нюськи Гаврик пожаловался своим друзьям:
– И чего это дети так не скоро растут?.. Или бы уж все время спали и не мешали нам делать дело.
Сочувствуя товарищу, Наташа сказала:
– Сейчас, Гаврик, наведу порядок.
Засучив рукава, она с быстротой, удивившей Гаврика, нашла средство, чтобы забавить Борьку и Нюську. Первому она сердито сказала, что Гаврик и в самом деле плохой и от него надо поскорей уходить. Нюське же она отдала косынку и, вытерев ей заплаканные глаза, прошептала:
– Мамка придет и Гаврика сделает хорошим. Мы пойдем за те вон камни, на солнышко. Оттуда ближе до мамки.
…Ребята составляли список товарищей, которые должны пойти в поход к Песчаному кургану. Осматривая склоны котловины, они переводили взгляды с одной землянки на другую. Отсюда все землянки, разбросанные по южному склону, казались желтыми плешинами на сивой полыни откосов и неотличимо походили одна на другую. Но по каким-то неуловимым приметам ребята безошибочно узнавали, кто в какой из них живет. В этой, например, о которой сейчас шла речь, жила Маня Маринкина, белобрысая девочка и такая веснушчатая, как будто ей лицо и руки маляр окропил суриком.
– Она же маленькая. Вы учтите, что до Песчаного кургана – три километра. Оттуда – тоже три. И не забудьте, что оттуда с грузом, – вразумлял своих помощников Гаврик.
– Она хоть и маленькая, а резвая, сильная, – говорил, точно просил, Вася Жилкин.
– Не знаю, не знаю, – отвечал Гаврик, все еще не решаясь Маню Маринкину вписывать в свою записную книжку.
– Она живет рядом с нами, сейчас качает нашу Майку, – спешил сказать Вася. Его черненькие, как жучки, глаза ежесекундно обращались за поддержкой к другу, к Саше Котикову, но Саша стоял прямой и хмурый и ни словом не поддержал товарища. Попав в помощники Гаврику, Саша так обрадовался этому, что во всем хотел соглашаться только с Гавриком, но не согласиться с Васей ему тоже нельзя было.
– Сашок, ну чего ты молчишь? – спросил его Вася.
– Не знаю, не знаю, – немного заикаясь, повторил Саша слова своего командира.
– Гаврик, Маню Маринкину смело пиши, – услышали ребята замечание Наташи Копыловой, которая, забавляя детей, прислушивалась к их разговору. – На сбор придут с детьми, а она хорошо умеет с ними…
– Согласен, – сказал Гаврик.
– Смело можно писать, – взмахнул рукой Саша.
– Она будет двенадцатая, – писал Гаврик. – Ну, а дальше… землянка Быковых?
– В ней сидит Вовка, – засмеялся Вася.
– Почему в такую погоду непременно сидит он в землянке? – чуть удивившись, спросил Гаврик.
– Сапог порвал, – подсказал Саша.
– Сильно?
– Сильно.
– Тогда запишем под вопросом и переходим к землянке, в какой живет Петя Гуда, – писал и одновременно разговаривал Гаврик.
День был ясный. С моря повевала легкая полуденка. Иногда она нагоняла пышные, как молодые сугробы снега, облака. Синева неба над заливом, над холмистой степью и над донскими гирлами становилась и чище и глубже, а солнце ослепительней играло на прибрежном мелководье. Из-за камней до Гаврика и его помощников доносилась тихая песня:
Прилетели гуси
На колени Нюсе,
И сказала Нюся:
– Я вас не боюся.
Забежал Миша. На плечах у него были вилы. Он спешил в степь.
Гаврик, обрадовавшись, стал быстро отчитываться в своей работе.
– Миша, вот посмотри наш план… Миша, погляди, как мы написали список!
– По-моему, хорошо! А что Наташа говорит? – спросил Миша.
– Они глазастые. Ни одной землянки не пропустили, – ответила Наташа.
– Миша, мы тут с помощниками, – Гаврик сначала посмотрел на Наташу, потом на Сашу и Васю, – не захотели Юрку Зубрикова вписывать… Он и не пионер…
– Давайте мне список. Со степи забегу к Зинаиде Васильевне и спрошу ее.
– Мы договорились с восходом солнца скликать на сбор, – сказал Гаврик, обращая внимание Миши на участие ребят в общем деле.
Саша и Вася впервые молчаливо отчитывались перед старшим товарищем в своей, пусть совсем маленькой, работе для будущего пионерского отряда. Они волновались и потому, что этим товарищем был Миша Самохин, только вчера вернувшийся из Сальских степей, откуда он пригнал для колхоза коров и привел лошадей. Они волновались, когда Миша назвал их «молодцами», волновались, когда Гаврик отвечал ему: «Кадры, Миша, хорошие».
В эти минуты Саша Котиков почему-то краснел, вытягивался и, хмурясь, часто поправлял белобрысый чуб, стараясь упрятать его под козырек черной кепки, а Вася Жилкин, умиленно глядя из-под белой овчинной шапки, нетерпеливо переступал с ноги на ногу. На предупреждение Миши и Гаврика о том, что завтра утром как только над крышей землянки взовьется флажок, надо бежать сюда за распоряжением, Вася сказал:
– Я побегу, как мотоцикл.
– Я тоже не от-ста-ну, – растягивая слова, сказал Саша и гуще покраснел.
Завидев Ивана Никитича, взбиравшегося от мастерских на южный склон, Миша побежал догонять его. Убежали домой и Саша с Васей. Гаврик и Наташа, забрав детей, пошли к землянке Копыловых.
– Я лучше сразу сварю кашу и для Борьки и для Нюськи. Дров тоже пойдет меньше, – говорила Наташа.
Гаврик молчал. Он стыдился признаться, что завтрашний день его тревожил значительно больше, чем любой из самых трудных дней похода через Сальские степи. Он теперь должен был думать, будет ли и завтра такая солнечная и теплая погода, кто и почему завтра может не прийти на сбор, где достать еще один топор… Да и поточить их надо, чтоб легче было рубить сибирьки…
* * *
– Мама, мы с тобой мало разговариваем.
– Мы и видимся редко.
Этими словами поздно вечером начался коротенький разговор между Мишей и Марьей Захаровной.
Миша сидел на полу дота. Перед ним стояла зажженная лампа и лежала развернутая записная книжка. От матери его отделяла железная печка. В ней догорали дрова, а на сковороде жарился картофель. Помешивая его ножом, Марья Захаровна продолжала:
– Ты вот сегодня у Зинаиды Васильевны был… С Иваном Никитичем совсем не расстаетесь. Оба они – хорошие наставники. В матери меньше нуждаешься. Забот у тебя стало больше.
И хотя Мария Захаровна все это сказала так просто и с такой хорошей улыбкой на своем загорелом, обветренном лице, Миша заметил, что она чем-то была встревожена, – встревожена так, как вчера, когда удивленно спрашивала его: «Мишка, неужели ты стал большой?»
– Правда, мама, забот стало больше, – устало, но весело усмехнулся Миша. – А что в тебе не нуждаюсь – это ты придумала.
– Картошки жареной давно не ел? – шутливо спросила мать.
– Давно.
– Ну, а больше я тебе ни на что не нужна.
– Неправда. Я тебя сильно ждал. Утром мы выбросим флажок к сбору.
– От Руденького слыхала.
– Ну вот… И мне надо с тобой посоветоваться. У Зинаиды Васильевны температура. К ней не пустили, а товарищ Руденький, сама знаешь, в тракторной бригаде.
– Давай советоваться, – ответила мать.
– Мама, а если ребят соберется мало-мало!
– Ну, сколько мало?
– Вот столько, – вздохнул Миша, показывая матери кончик пальца.
– Да, это мало, – согласилась Марья Захаровна и подумала. – Только вы с Гавриком не дожидайтесь, пока полсотни соберется. Те ребята, что первыми придут, большей частью будут надежными хлопцами. С ними и начинайте. Робкие потом придут.
– Мама, а если сделать так, как ты, когда первый раз повела колхозников в поле зарывать окопы: «А ну-ка, храбрые, за мной!» Алексей Иванович сейчас же за тобой, дедушка Опенкин за тобой… Потом другие, потом еще и еще, и потянулись в степь с лопатами, с носилками, с косами, – широко взмахнул рукой Миша.
– Можно и так, если лучше не сумеете придумать, – улыбнулась мать.
Подумав, Миша сказал:
– Гаврик что-нибудь придумает. По военным делам он, мама, куда умнее меня. Он как настоящий командир!.. Мы только не могли с ним придумать, надо ли звать в поход к Песчаному кургану таких; как Юрка Зубриков и Алеша Кустов.
– А почему же не звать? – удивилась Марья Захаровна.
– Как же их звать, если про Зубрикову и про бабку Кустову дедушка Иван Никитич рассказывал такое…
Мише пришлось рассказать, как они с Иваном Никитичем по дороге в степь зашли на южный склон. Там Иван Никитич жарко заспорил с женой Зубрикова. Зубрикова называла старика бездушным и в конце сказала, что она со своей усадьбы никуда не тронется: сядет посреди двора, протянет ноги и ни за что не встанет. Старик ей строго ответил, что «если на этом месте решат всем колхозом сажать сад, то всем колхозом нам нетрудно будет тебя поднять и переселить туда, где все люди живут».
– Мама, а мне дедушка сказал, когда отошли от южного склона: «Михайло, – говорит, – Зубрикова и бабка Кустова – бабка Гуля точь-в-точь похожи на воробьев: клюют, где рассыпано!»
Марья Захаровна, внимательно прослушав сына, засмеялась:
– А по-моему, смеяться тут вовсе нечему, – немного обижаясь за невнимание к тому, что было сказано Иваном Никитичем, протяжно проговорил Миша.
– Миша, я смеюсь, что дед Опенкин за словом в карман не лезет. Но про Юрку и Алешу он тебе ничего не говорил… Если бы спросил, он бы тебе сказал: ребят надо звать.
– Мама, а почему ты Зубриковых и Кустовых не зовешь в степь, в бригаду? – краснея с затылка до ушей, заволновался Миша.
Марья Захаровна заметила это. Собирая на стол, она в эту минуту неожиданно ощутила большую материнскую радость: колхозные дела, интересные люди, общая с ними работа вводили ее сына в круг серьезных вопросов. Сын со дня на день становился взрослей, умней и серьезней. От нее, от матери, теперь требовалось значительно больше, чтобы в жизни быть сыну и самым близким советчиком и самым хорошим наставником. Верно, поэтому она заговорила с какой-то особой осторожностью, как будто ей трудно было подбирать нужные слова:
– Зубриковых и Кустовых я звала… А уговаривать невыгодно: подумают, что без них колхоз не обойдется. Да и время такое, что на уговоры тратить его невыгодно… А ребят зовите. Зовите раз, зовите другой раз и третий… Вы обязаны и Юрку делать хорошим школьным товарищем. Не умеют это делать отец, мать, бабка, так вы сделайте.
Правое плечо матери немного приопустилось, а глаза, сузившись, холодновато заблестели. Миша твердо знал, что мать сейчас сердилась на Зубриковых, но сдерживалась. Над ее прищуренными глазами, изламываясь, вздрагивали темные густые брови.
– Мама, я тебя понял. Давай теперь есть картошку, – сказал Миша, весело потирая ладонь о ладонь.
– Ешь на здоровье. Договоримся, что трудные вопросы будешь задавать мне заранее, чтоб было время подумать или спросить у товарищей совета. Нам теперь вместе учиться.
– Мама, значит, мы с тобой будем в шестом классе?
– В шестом.
И они оба весело рассмеялись.
После ужина Марья Захаровна вышла из дота встряхнуть и взбить Мишин матрац. Над заливом на чистом небе висела полная луна. Размеренный ночной прибой тихо шумел. В городе на мысу гасли огни. Ясно слышались долетавшие оттуда, шумящие, частые вздохи парующих паровозов и гул каких-то тяжелых, позванивающих машин.
– Мама, металлургию так слышно, будто она за стеной землянки работает. Погода, наверное, хорошая.
– Погода что надо. Постелю мягко, и спи покрепче. Может, утром в поход.
Гаврик вскочил на глинобитную крышу землянки и остановился, держа подмышкой древко свернутого флажка. Он видел бегущего к нему с горки Мишу и особыми, выразительными взмахами шапки старался спросить его, можно ли выбрасывать флажок – сигнал к сбору штаба отряда.
Миша предостерегающе погрозил пальцем и, подбежав к землянке, сказал, указывая на вереницей уходивших в степь колхозников:
– Подождем, Гаврик, пока они уйдут. Они начнут свое дело, а мы – свое…
Гаврик догадался, что скрывалось за этими словами его осторожного друга.
– Ты думаешь, что у нас не получится по-настоящему?
– Получится. Обязательно получится.
С крыши землянки Гаврик посмотрел на Мишу, а Миша снизу вверх взглянул на своего товарища, и они празднично, понимающе улыбнулись друг другу. Не сговариваясь заранее, они оба сегодня впервые повязали свои багряные галстуки и начистили сапоги.
– Долго будем ждать?. Может, уже довольно? – спросил Гаврик, видя, что Миша загорается нетерпением.
– Гаврик, и правда, сколько же еще ждать? Выбрасывай. Только дай я сначала зажмурюсь, чтобы потом сразу его увидеть…
Когда Миша открыл глаза, флажок уже был выброшен и едва заметно трепыхался подворачивая то нижний, то верхний свободные концы. Гаврик, сбежав с крыши землянки, стоял рядом с товарищем… Будто навстречу флажку, из-за придонских камышей вставало такое же алое и немного трепещущее солнце.
– Красиво, хорошо! – сказал Миша и обеспокоенно заторопился. – Ты оставайся, а я пойду к Наташе. Почему-то ее нет… От нее пойду с наказом по северной стороне. Прибегут Сашок и Вася – посылай их на южную… Сбор будет тут, у вашей землянки. Ничего против не имеешь?
– Иди, иди, – ответил Гаврик, которого выставленный флажок сделал тоже более обеспокоенным и строгим. – Миша, Наташу сейчас же присылай сюда. Тут у нас найдется дело!
…Миша узнал, что Наташа Копылова задерживалась из-за того, что Борька, всегда поднимавшийся рано, чтобы поесть каши и опять лечь в постель, сегодня крепко спал и сердито мычал, если Наташа пробовала его будить.
– Как же нам быть? Гаврику ты срочно нужна, – с сожалением заметил Миша.
– Разбуди Борьку, так он полдня будет реветь, – сердито ответила Наташа.
Они стояли при входе в землянку и вместе обдумывали трудное положение. Подвернулись бежавшие на сбор штаба Саша Котиков и Вася Жилкин, который держал на руках Майку, – с такими же умиленно улыбающимися, черненькими, как у брата, глазами.
Договорились, что нянькой надо оставить Сашу Котикова.
– Ты будешь не так нянькой, как сторожем. Проснется – попробуй накормить кашей, потом сейчас же приходи с ним… Каша в чугунке, на угольках. А уголькам не давай совсем затухать.
– Я Майку нянчил, – заявил Саша.
– Правда, нянчил, – подтвердил Вася.
– Борька – это вам не Майка. Он у меня – парень громкий, – пригрозила Наташа и вместе с Васей Жилкиным пошла к землянке Мамченко, а Миша зашагал дальше по северному склону. Сейчас он спешил зайти в землянку Быковых. В списке, составленном Гавриком, против «Вова Быков» стоял вопросительный знак и было сбоку приписано: «Сапог порвал».
* * *
Алеша Кустов, большеглазый, приземистый мальчик с немного вздернутым кверху широким носом, задумчиво шагал, обходя котловину села с юга на север. Задумчивая молчаливость не была ему по характеру. Обычно в общении с товарищами он выделялся из всех своей крикливостью, навязчивостью. В горячую минуту недовольства товарищи называли его Алешкой-заткни-уши.
Последние несколько дней Алеша сильно скучал и душевно томился, и вовсе не без причин. Все эти дни его бабка, моложавая, опрятная старушка Гулия Петровна, или бабушка Гуля, не переставая, хныкала, крутила головой, пряча нос в кончик шерстяной зеленой шали… Причитая, она жаловалась Алеше на несчастье, что внезапно повисло над их головами. Бабушка Гуля все время держала Алешку в землянке, как на цепи, и твердила ему, что они пропадут, если их переселят с южного склона в котловину.
– Ты пойми, Алешенька, что тут и роднички, и солнце, и ветер с полудня, а земля-то какая – золото!.. Иди и скажи матери, чтоб ни за что не соглашалась переселяться. Она ж незаменимый тракторист. Должны ей уступить… Ведь ты ж сам помнишь, какой овощью и фруктой я тебя кормила, и всегда ели все на целый месяц раньше других…
И вот Алеша, посланный бабкой в тракторную бригаду, шел, едва переступая с ноги на ногу. Он еще не решил для себя: надо ли итти к матери или где-нибудь посидеть, поглазеть и, вернувшись, сказать бабке то, что ей недавно говорила мать:
– Вы, мама, не приставайте ко мне с усадьбой. Не буду я за нее спорить. Вы тут сидите в закутье, а я работаю на колхозном миру. Стыдно мне от людей. Предупреждаю, не заводите со мной больше про это разговоров!
…Алеша рос под надзором бабушки Гули в просторном дворе, на отшибе от поселка, на родниковом южном склоне, в соседстве с Зубриковыми. За высоким забором, незаметно для прохожего, росли у бабушки Гули яблоки, абрикосы, виноград… Алеша не раз видел, как быстро бабушка умела закрывать от глаз тех, кому надо было войти во двор, и желтизну зреющих абрикосов и лиловую дымку винограда. Пока пришедший стучал в калитку, на которой было написано: «Во дворе злая собака», – бабушка Гуля успевала так ловко разбросать на десятке развешанных во дворе веревок белье, одеяла, матрацы, что чудесным образом исчезали из вида и абрикосы, и яблоки, и виноград.
– Собачка-то у меня с виду – ни рыба ни мясо, а вредная. Может и молчком укусить. Так я ее на цепь посадила. Не гневайтесь, что подождать пришлось, – открывая калитку, ласково объясняла бабушка Гуля.
Алеша вначале удивлялся, что бабушка про черненького Куцика, безобидную собаку, говорила неправду. Но бабушка потом объяснила ему, что все хорошее во дворе надо скрывать от людей, чтоб не завидовали. Доверием у бабушки пользовалась только соседка Зубрикова – высокая рыжая женщина с учтиво сложенными губами. Мать Алеши не любила Зубрикову, и та при ней никогда к Кустовым не заходила.
Алеша смутно помнил отца. Он тоже был трактористом и внезапно для него куда-то уехал. Потом он узнал от колхозников, что отец уехал на большое строительство. Почему?.. Алеша смутно догадывался, что во внезапном отъезде отца виновата была бабушка Гуля. Как-то рассерженная на бабку мать выскочила из хаты и крикнула в открытую дверь:
– Мать ты мне?! Кривая мать! Своей хитростью ты и с мужем меня развела!
Заметив стоявшего у порога Алешу, мать кинулась к нему и, взяв его на свои сильные загорелые руки, нежно заговорила:
– Подрастай скорей, Алеша! Мы с тобой тоже можем уехать на какую-нибудь большую стройку, где много-много людей и все делают одно дело!
Когда мать говорила о людях, Алеша невольно начинал любить людей доверчивой любовью матери. Но с матерью ему приходилось бывать редко, а бабушка Гуля на каждом шагу учила его не доверять людям.
…Перейдя камыши и речку, Алеша Кустов издали увидел Сашу Котикова. Алешу удивило, что Саша один сидел около землянки Копыловых. Держа на коленях Борьку, он кормил его кашей. Долго молчавший Алеша рад был случаю поговорить и забыть о скучных поручениях бабушки Гули. Но бабушка Гуля все-таки сумела, особенно за последние дни, вдолбить ему в голову, что все колхозники завидуют им и хотят для них плохого. «Может, и Саша Котиков такой?..» От этой мысли Алеше стало неловко, досадно, и он закричал:
– Гляньте, нянька! Сашка, ты давно к Наташке нанялся?
Саша Котиков, не зная, что у Алеши было на душе, хорошо помнил слова Наташи, что если Борьку обидеть, он будет полдня реветь и мешать делу.
– Ты не крутись тут. Разговоры не заводи, а то что-нибудь получишь, – заикаясь от волнения, сказал Саша и, считая разговор законченным, ласково заговорил с Борькой – Пошли в землянку. Там поедим каши…
Захлопнув за собой дверь, Саша громко запер ее на крючок.
Алеша подбежал к порогу землянки, стал на колени и заговорил через щелку в двери, допытываясь: – А что мне будет? Чего молчишь? Что я получу?
– Аванец, – вместо «аванс» сказал Саша.
– Я люблю аванец! Ох, и люблю!
Алеша болтливостью платил Саше за свою скучную домашнюю жизнь.
– Чего ж молчишь? – снова спросил он.
Борьке, привыкшему есть кашу и слушать ласковые разговоры сестры, не понравилась надоедливая перебранка ребят, и он заревел.
Саша посадил Борьку на подстилку и шагнул к двери.
Все, что произошло в следующую за этим минуту, было недоразумением. Во-первых, Алеша не видел, что Саша Котиков стоял перед дверью с круто выгнутой спиной, держал руки глубоко в карманах, а левую ногу отставил чуть вперед и повернул немного вовнутрь. А если бы Алеша все это мог видеть, он бы понял, что Саша не на шутку разозлился и постарался бы удалиться от двери. Во-вторых, Алеша не услышал последнего предупреждения Саши уже не по своей вине, а потому, что Саша от волнения не мог его выговорить – лишь заикнулся и пожевал губами. И, наконец, в-третьих, не в меру разболтавшемуся Алеше не надо было так плотно прижимать свой нос к дверной щели. Он не подумал, что расплющенный кончик его носа, если смотреть на него из темной землянки, очень был похож на розовый поросячий пятачок. Может, именно поэтому Саша Котиков не сумел сдержать накипевшей обиды и не сильно, но отрывисто носком ботинка толкнул жиденькую дверь. Вздрогнули доски, и за дверью раздался завывающий плач Алешки:
– Ай-яй-яй! Он мне нос! Он мне нос!
– Ну, довольно. Какой ты, право, нежный и крикливый. Немного крови есть. Ну и что? А на войне? Замолчи, я буду вытирать…
Алеша сразу затих.
С Борькой на руках из землянки вышел Саша и увидел Зинаиду Васильевну. Саша считал во всем виноватым только Алешу Кустова. Боясь, что Зинаида Васильевна начнет расспрашивать, из-за чего и как они поскандалили, а ему трудно будет объяснить, Саша решил незаметно ускользнуть.
– Подожди. Ты за что его? – донесся до Саши ровный голос Зинаиды Васильевны.
Обернувшись, Саша молчаливо слушал, как Алеша без остановок на запятых и точках рассказывал директору, что и как произошло в минувшую минуту. Для собственной выгоды Алеша говорил о себе: «Я ему ничего – ну, ни капельки, а он… Я только спросил, а он… Аж огни засверкали!»
Без колебаний Саша решил молча выслушать все, что ему скажет новый директор.
– Ты помощник командира отряда. Тебе надо быть примером для других… Почему не отвечаешь, за что ты его? – говорила Зинаида Васильевна и своим проницательным взглядом как будто притягивала к себе Сашу. И он бы пошел к ней, если бы она дальше не сказала:
– Раз ничего не можешь сказать в свое оправдание, то сейчас же извинись перед ним, – указала она на Алешу.
Покраснев и неестественно вытянувшись, Саша сказал:
– Вы ж его не знаете… Он за минуту наврет… на трехтонку не заберешь… И ты, Заткни-уши, подожди улыбаться. Мы с тобой еще поговорим!
И Саша, перекинув Борьку с одной руки на другую, пошел к желтевшим приречным камышам.
– Котиков, а, может быть, ты все-таки вернешься и толком объяснишь, что у вас тут произошло? У помощника командира выдержки и терпения должно быть больше, – вдогонку сказала Зинаида Васильевна, и голос ее, спокойный и ровный зазвучал с большой настойчивостью.
Саша обернулся, но позже, чем надо было: Зинаида Васильевна уже не смотрела в его сторону. Держа Алешу за руку, она говорила ему что-то внушительно и негромко:
Вырываясь, Алеша крикливо отвечал:
– Пустите! Не пойду!
Зинаида Васильевна, отпустив Алешу, сказала:
– Пожалуйста, иди. Только знай, что я все равно узнаю, кто из вас виноват! И мы это обсудим…
…Алеша пошел было в степь, но на перевале, отделявшем южную сторону котловины от северной, остановился. С этого высокого места он увидел, что над крышей землянки Мамченко колышется красный флажок, а около самой землянки было заметное оживление. Зоркий глаз Алеши безошибочно угадал, что среди ребят, собравшихся около Мамченко, помимо Гаврика, были Наташа Копылова, Вася Жилкин, Саша Котиков и Петя Гуда. Ребята живым маленьким колечком окружили Гаврика, казавшегося отсюда среди остальных большим, рослым. Иногда кто-нибудь из ребят на секунду отбегал в сторону кучи камней, где на большой подстилке играли дети, и сейчас же возвращался. Из этого Алеша понял, что Гаврик, от поры до времени размахивая руками, рассказывал что-то важное.
«Что они собираются делать?» – спросил себя Алеша, спускаясь в яму, где еще недавно под укрытием терновых кустов стояла зенитная пушка. «Наверное, что-то очень интересное…» Он вздохнул, облокотился о край ямы и стал наблюдать. Скоро от землянки Мамченко отделились Саша Котиков и Вася Жилкин. Обгоняя один другого, они побежали куда-то сюда, где находился Алеша. Скрывшись на несколько минут за выступом уклона, они потом появились так близко около ямы, что Алеша, вспомнив о своей ссоре с Сашей, даже присел, чтоб его не заметили. Когда он поднял голову, ребята уже были далеко…
В доме Зубриковых мать Юрки уже несколько дней сердито доказывала отцу, что он всю жизнь был неумным, безвольным человеком и они с сыном всегда из-за него переносили трудности. Зубрикова посылала мужа в район.
– Ты докажи ответственным, чтобы людей с насиженного места не снимали. Птице, и той гнездо не разоряют, – повторяла Зубрикова.
Первые дни грузноватый, немного плешивый, чуть прихрамывающий Зубриков молча выслушивал жену, а сам укладывал в узлы одежду, готовясь вернуться на Урал, к своим родственникам… А когда жена начала ругать и всех его родственников за нерасторопность и нераспорядительность, он побледнел, сердито развязал узлы, пораскидал одежду и на все укоры жены со злым хладнокровием отвечал:
– Ага, а ты сама поезжай в район и найди там тех ответственных товарищей, что единоличное дело ставят выше колхозного. Мои родственники знают, что таких трудно найти… Поезжай. Там и скажешь, что ты перелетная птица… и разорять твоего гнезда не положено… А обо мне не беспокойся: перейду жить в поселок, туда, где все живут.
Юрке надоело слушать споры отца с матерью, и он ушел на улицу. За терновыми кустами, в яме, он заметил скучающего Алешу Кустова. Подошел к нему и сразу догадливо заговорил:
– Ты смотришь туда, – указал он на землянку Мамченко, где теперь ребят было больше. – Собираются в поход за сибирьками… к Песчаному кургану.
– Откуда знаешь? – спросил Алеша.
– Сашка и Васька прибегали за мной и за тобой. Мама выгнала их. Нет у меня такой одежды рваной, чтоб сибирьки рубить и на плечах носить их.
Забрасывая рыжий чуб на затылок, Юрка поиграл застежкой «молния» на своей бежевой курточке.
– Юрий, а, может, пойдем в поход с песнями. Я все песни знаю от начала до конца. У меня поддевка старая: я понесу сибирьки и за тебя и за себя! – оживился Алеша.
Но Юрка даже не заметил, какой волнующей радостью загорелись глаза Алеши. Словами матери Юрка чванливо ответил:
– Была охота подчиняться Гаврику Мамченко! И знай, Алешка, что нас тут не любят. И вам и нам надо уезжать отсюда… А сейчас, чтоб не скучно было, пойдем к морю… Зови и вон тех ребят… Они идут на сбор к Мамченко, а ты приглашай их на наш сбор, – засмеялся Юрка, вылезая из ямы.
Алеша Кустов, давно тосковавший по живому делу, не задумываясь, охотно подчинился Юрке. Выскочив из ямы, не жалея ног, он стал бегать по окраинным улицам и переулкам. Встречая школьных товарищей, он звал их на южный берег моря, обещая им показать что-то очень интересное. Он упрашивал ребят горячо, старательно. Иногда срывал с головы кепку и, ударяя ее о землю, говорил:
– Вон хоть спросите Юрия Зубрикова! Он в седьмом классе!
* * *
Гаврик не знал, что происходило на южной стороне. Видя, что оттуда никто не пришел, он решил, что во всем виноваты Саша Котиков и Вася Жилкин: они не сумели хорошо оповестить товарищей о важном сборе. Гаврик сердито ходил перед строем и отчитывал стоявших в стороне Васю и Сашу:
– Как можно поручить вам серьезное дело, если с пустяком не справились?!
Гаврик остановился. Перед ним в двух шеренгах молчаливо стояло восемнадцать школьников. За землянкой Наташа забавляла малышей.
– Наталья Копылова, – обратился к ней Гаврик, – вот этих двух, – указал он на Сашу и Васю, – возьми себе в «обоз»!
Саша и Вася пошли было к «обозу» (к малышам), но остановились: из-за прибрежных камышей вдруг вынырнула Маня Маринкина, белобрысая, совсем маленькая девочка. Добежав до землянки и размахивая кухонным ножом и мешком, она рассказала, как Юрка Зубриков и Алеша Кустов увели ребят на берег моря.
Наташа подошла к Гаврику.
– Может, мне сходить за ними?.. И поговорить заодно с Юркой?
– Некогда. Да без тебя «обоз» и не сможет двигаться… Котиков и Жилкин, становитесь в строй, – смягчаясь, проговорил он. – Наташа, а ты возьмешь себе в помощницы Маню Маринкину. Ждать нам теперь некого. Мишу Самохина Зинаида Васильевна послала в тракторную…
Гаврик скомандовал «направо», а потом «шагом марш», и отряд от землянки двинулся к речке. За ним потянулся и «обоз» – четверо малышей. С первой же минуты «обоз» стал отставать.
– С Борькой отойду в сторонку на одну секунду, – сказала Наташа.
Гаврик обернулся. Засунутый за его пояс топор был очень похож на громоздкий револьвер.
– Ничего не поделаешь: раз надо – значит надо, – сказал он, и отряд остановился, подождал и снова двинулся дальше.
На крутом подъеме немного разбрелись, заговорили.
– Без разговоров, товарищи! Выравнивайтесь! – крикнул Гаврик и взглядом повел по отряду так, будто он протянулся на целый километр. Гордость за отряд у Гаврика сильно уменьшилась, когда он поближе присмотрелся к каждому школьнику, к каждой мелочи в его одежде и обуви. Оказалось, что большая половина не могла ходить по кустам колючего сибирька: у одних была обувь непрочной, у других порванные чулки… Гаврик утешил себя тем, что тремя топорами, которыми располагал отряд, легко было нарубить сибирьков… Приходилось думать о более трудном: как походным порядком пройти три километрa до Песчаного кургана и три километра обратной дороги?
…К проселочной дороге, по которой все время шел отряд, из степи, легко размахивая рабочим чемоданчиком, приближался тракторист Валентин Руденький, а с ним, стараясь не отстать, торопливо шагал Миша Самохин.
– Остановись! – скомандовал Гаврик.
Отряд остановился, и все ребята видели, как Гаврик выбежал навстречу Руденькому и о чем-то с ним и с Мишей долго разговаривал.
– Ну, конечно, верно, – услышали ребята одобрительный голос Руденького. – Да мы сейчас вместе посмотрим! Кое-что исправим. Пошли!
И все слышали, что Валентин Руденький, осматривая отряд, называл Гаврика то товарищем Мамченко, то товарищем командиром. Между разговором он достал из своего рабочего чемоданчика моток тонкого шпагата и на ходу сделал Мане шнурок для туфли, чтоб не болталась и не натирала пятку, а Саше и Васе – подвязки, чтобы брюки, вобранные, как у велосипедистов, не вылезали из чулок.
– Вас тут, старых пионеров, только двое, – сказал Руденький, заметив, что, помимо Миши, галстуки багряно краснели только у Гаврика и у Наташи. – Ну, да это ж пока школу не открыли. Откроют – и пионеров сразу прибавится. Мне, старому комсомольцу, это хорошо видно, – и он своими догадливо засветившимися глазами осмотрел, как пересчитал по одному, каждого школьника.
И всем стало ясно, что товарищ Руденький подумал о каждом из них.
