Текст книги "В просторном мире"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Казалось, она еще не решила, – огорчаться ей по этому поводу или радоваться. Миша не знал, что ответить.
– Ну и ладно, что большой! Пускай другие так думают, а по мне ты – зюзя несчастная! – Мария Захаровна схватила сына в охапку и стала сильными руками катать по мягкой постели, раскинутой на полу дота.
Миша смеялся и, прося пощады, оправдывался:
– Мама, я ж не сказал тебе, – большой или маленький!
…Побывавший в доте мастер снова заставил Мишу подумать над вопросом: большой он или маленький?
Но он почувствовал, что решать этот вопрос надо Гавриком. Все, о чем говорила мать, о чем заставил вспомнить на минуту заглянувший в дот мастер, – все и одинаковой степени касалось и Гаврика и его… Может, сейчас вызвать Гаврика «по прямому»?
Решив, что рано тревожить друга и будить Нюську, он лег и закрылся с головой.
…Фекла Мамченко, уходя на работу и забирая с собой Нюську, чтобы по дороге завести к бабке Нефедовне, говорила лежавшему в постели Гаврику:
– И полежи, сынок! Нынче не капает над головой. С делом, говорят колхозники, вы справились.
Не открывая глаз, Гаврик улыбнулся и, перевернувшись со спины на живот, затих. Но как только за матерью закрылась дверь землянки, он заснул так, как спят люди, которые устали и справились с трудной работой. Он спал долго и проснулся оттого, что шелест листового железа, какое забрасывали кровельщику на крышу, напомнил ему про завывающий над голой степью черный ветер, а слова кровельщика: «Бросай! Бросай!» – были очень похожи на строгий приказ Ивана Никитича: «Держи! Держи!»
Открыв глаза, Гаврик убедился, что он дома и нет нужды беспокоиться, что коровы разбегутся, спасаясь от черного ветра… Он вспомнил, что Зинаида Васильевна вчера при встрече успела сказать им с Мишей:
– Школа у нас хорошая, но еще много надо сделать в ней, прежде чем начать занятия, прежде чем завуч съездит в район за книгами, тетрадями, карандашами…. Завтра приходите, решим, что нам делать.
– Алло! Алло! «Большая земля»! Не пора ли нам в школу?
Это была репетиция, проверка заспанного голоса, а дальше Гаврик хотел уже по-настоящему запросить Мишу, какой курс они должны взять, чтобы встретиться. Но, посмотрев в угол, Гаврик неожиданно прикусил язык. Трубы там не было. Лишь ямка, присыпанная свежей глиной, напоминала о ней. Он оделся и вышел из землянки. В гору по низкому полынку, вытянувшись в прямую линию, шли редкие маленькие окопчики, очень похожие на те, что нарывают кроты. Гаврик побрел сбоку этих окопчиков. Он знал, что окопчиками обозначалось место, где еще недавно под землей лежала труба. Ему хотелось итти сейчас рядом с окопчиками. Он знал, что они приведут его на бывшую «Большую землю»…
… Миша видел вернувшегося мастера, видел, какой вытянул трубу из дота и, уходя, сказал:
– Пришлось забрать… Времени нет искать другую: через полчаса мы должны быть в Некрасовке.
Миша ничего не ответил. Поймав себя на мысли, что о трубе, о снятом «прямом проводе» ему хотелось бы прежде всего поговорить – с Гавриком, он вышел из дота. От дота, как и от землянки Мамченко, цепочкой тянулись желтые окопчики – только не в гору, а под уклон. Зная, что эта цепочка приведет к бывшему «Острову Диксон», Миша зашагал вдоль нее и скоро встретил Гаврика.
…Они не сразу начали разговор, а, заговорив, трубу не называли ни трубой, ни «прямым проводом», а просто «она».
– Как думаешь, Миша, где «она»? Куда они «ее»?
– «Она» берет воду из Крутой лощинки.
– Ты «ее» видел?
– Мастер туда ее понес.
– Миша, может, пойдем посмотрим на «нее»?
– Обязательно. Только пусть мастера уедут. Вон они машину заводят.
– Посмотрим пока на стройку.
Они медленно пошли косогором. Новостройки были левее их и ниже по склону котловины. Оттуда доносился несмолкаемый разговор, стук топора, шорох сухого камыша, взвизгивающий шелест кровельного железа.
– Миша, вот тот, рыжебородый, что на крыше, разбудил меня, – говорил Гаврик, рассказывая, что ему почудилось во сне.
– Гаврик, а колхозников на стройке очень много…
– И мастеров немало. Василий Александрович прислал новых.
Они стали подсчитывать и уже почти законченные и только что начатые постройки, получилось десять..
Миша и Гаврик постояли бы здесь еще, если бы из котловины не показался Алексей Иванович. Он быстро шагал и, помахивая согнутыми короткими руками, кому-то внушал:
– И сколько раз твердить ей: конь этот не Чалый, а Тигр! Тигром он будет зарегистрирован в колхозную книгу «Опись лошадей».
Уходя дальше по косогору, ребята видели, что Тигр тянул на взгорье большой воз камыша. Им управляла проворная смуглолицая мать Наташи Копыловой.
Вспоминая слова Ивана Никитича о том, что правление согласится назвать коней так, как их назовут сами ребята, Гаврик сказал:
– Миша, а председатель согласен с нами?
– Согласен, – улыбнулся Миша.
По пути к ферме им попалась стайка гусей – семнадцать штук. И вдруг передний гусь закричал так знакомо, что Миша и Гаврик остановились и стали присматриваться к нему.
Да, это был, безусловно, тот самый гусь, что громче всех кричал вдогонку золотистому петушку и беленькой курочке: «катай-катай!»
Незаметно Миша и Гаврик подошли к Крутой лощинке. На дне ее, в глинистом углублении, похожем на ковшик, кипел небольшой говорливый родник. Его прозрачная вода, стекая в загнутый кверху конец трубы, бежала по ней под уклон, к низкой постройке молочнотоварной фермы.
– Гаврик, я не угадаю: этот конец «прямого провода» был на «Большой земле» или на «Острове Диксон»?
– Миша, да что ты! Ну, конечно, на «Острове»!
– А как ты узнал?
– А ты присмотрись получше к левому краю – он же немного согнут.
Миша, не доверяя глазам, погрузил в воду два пальца и потом протяжно сказал:
– Да-а!
Гаврик рассказал, как однажды он по глупости от досады стукнул по трубе молотком:
– Что-то оперативное надо было передать тебе. Зову, а «Большая земля» заглохла, и ни звука! Я разгорячился и молотком стукнул.
Прислушиваясь к бульканью родника, ребята говорят, что теперь там, на ферме, телята и коровы пьют вкусную родниковую воду. Они договариваются обязательно скоро проведать коров и телят. Им особенно хочется увидеть телка «Трактора», посмотреть, хорошо ли ему на новом месте.
– Пошли теперь в школу. Зинаида Васильевна, наверное, уже там, – предложил Гаврик, и они направились к школе.
Войдя в коридор школы, где пахло свежей сосновой древесиной, они сразу заметили, что учеников, собравшихся для предварительной проверки, было очень мало. Это были те же самые мальчики и девочки, которые вчера встречали их. Точно стараясь заполнить просторный коридор, школьники перебегали с места на место, смеялись, спорили. Кто-то из новичков настойчиво вразумлял товарища.
– Витька, куда ты лезешь прямо в третий класс?
Ученики постарше посмеивались над Витькой:
– За день пройдет три класса, за другой – четыре..
– А потом придет за аттестатом.
Из учительской, где стоя разговаривали майор Захаров, Ольга Петровна и Зинаида Васильевна, вышел Алексей Иванович. Миша и Гаврик, зная его беспокойный характер, поспешили уступить ему дорогу, но председатель колхоза, будто понимая их мысли, сказал:
– Сейчас никуда не спешу. Майора проводить надо. Заслужил человек внимание и уважение.
Алексей Иванович был весел. Засунув руки в карманы серого френча, пошитого из шинели, он торопливыми шагами прошел к маленьким школьникам и стал их вразумлять:
– Вы же, малые, у старших спрашивайте, какой номер на дверях, на табличке, написан… А таблички прибиты вот такими гвоздиками. – Он вынул несколько гвоздиков из кармана френча и, показывая их ребятам, охотно пояснил: – Гвоздики хорошие, а найти их на голом месте было не так легко.
– Миша, майор совсем уезжает? – обеспокоенно спросил Гаврик.
Миша неопределенно повел плечами. Наташа Копылова, девочка с карими, умными и чуть строгими глазами, услышав вопрос Гаврика, ответила:
– Майор сейчас уезжает в район, а оттуда – на фронт.
Алексей Иванович, выходя из учительской, дверь оставил открытой. Мише и Гаврику видно было, что Зинаида Васильевна, завуч Ольга Петровна и сейчас только подошедший к ним Валентин Руденький разговаривали с майором взволнованно, радостно и в то же время немного грустно… Так разговаривают только с близкими людьми, надолго отъезжающими из дому. Неожиданная новость вызвала у Миши и Гаврика грустное сожаление, в котором было и зло на фашистов и зависть к майору, уезжавшему на фронт.
Из учительской, касаясь нового неокрашенного пола только носками своих маленьких туфель, выскочила Ольга Петровна.
– В классы! Скорей заходите в классы! – замахала она маленькой ладонью.
Через несколько секунд в коридоре никого не осталось. В классах еще гомонили с минуту, а потом неожиданно голоса стихли.
Миша, Гаврик и Наташа Копылова стояли сейчас среди комнаты, на двери которой было написано– «6-й класс». К ним вошел Юрий Зубриков, рослый паренек с большим рыжим чубом, в сапогах, в распахнутой черной поддевочке, в бежевой куртке на застежке «молния».
– В седьмом я пока один. Другие умнее нас не возвращаются из эвакуации, – громко заговорил он и почему-то засмеялся. – Да я и сам, может, уеду опять на Урал. Тут даже сидеть-то не на чем… Желающих приглашаю. Моя тетушка там шеф школы. Скажу – со мной приехали.
Юрка встряхнул головой, чтоб показать, как рассыпается его рыжий чуб.
Миша и Гаврик уже видели настоящих шефов, знали им цену, сами мечтали скорей стать шефами и потому ничего не ответили Зубрикову.
– Наташка, поедем со мной… Там хоть и морозы, но у меня шуба и валенки… Ничего…
– А у меня валенок нет, – сказала Наташа и, отойдя от Юрки, стала между Мишей и Гавриком.
Разговор невольно оборвался. Все четверо теперь молча прислушивались к голосам взрослых. Сейчас говорил майор:
– Ребята вот за этим окном, говорят, было у вас сельпо. Туда бегали за тетрадями и карандашами… Теперь там, как и кругом, – пустое место. Кто разрушил все это?
– Гитлеры! – вдруг ответил ему заикающийся, хрипловатый мальчишеский голос, вздрогнувший на звуках «л» и «р».
В шестом классе сразу узнали, что майору за все одноклассников ответил Саша Котиков. Он был много дней под сильной бомбардировкой и стал заикаться. Порок речи сделал его застенчивым и молчаливым, и потому в шестом классе заговорили:
– Сашка-то нынче какой разговорчивый! – обрадовалась Наташа.
– Запомнил фашистов на всю жизнь, – пояснил Гаврик.
…Против раскрытой двери шестого класса неожиданно появился майор Захаров. Круто повернувшись в сторону следовавших за ним Зинаиды Васильевны, Ольги Петровны, председателя колхоза и Валентина Руденького, он настойчиво заговорил:
– Товарищи, больше я в классы не захожу. Вы незаслуженно долго прощаетесь со мной. Потом же надо спешить на станцию… Да-да! И мне надо спешить и вам, Ольга Петровна!
И он с шутливой угрозой выставил руку с наручными часами.
– Но в шестой-то класс вы хоть на секунду да заглянете, – сказала Зинаида Васильевна, не сомневаясь, что майор сделает так, как она советует ему.
– Невозможное дело – не зайти к хорошо знакомым людям, – решительно отмахиваясь от слов майора, заговорил Алексей Иванович.
Майор повернул голову и увидел Мишу и Гаврика.
Показывая Мише и Гаврику свои часы, он сделал вид, будто щелчком сбил стрелки в обратную сторону, и, обрадовавшись этому, как находке, сказал:
– А вот теперь у нас есть время, чтобы попрощаться с друзьями!
Ступив через порог, майор остановился, задумчиво глядя на Мишу и Гаврика и одновременно прислушиваясь к оживленному, веселому разговору Алексея Ивановича.
– Товарищ майор, посмотрите в это окно, на бугор… и увидите тех самых коров, что они пригнали… А дальше, в степь киньте взгляд, где дым и пламя, там на конях свозят сорняки и жгут их.
У майора от этих слов вдруг на сердце стало так хорошо, что он растроганно заговорил:
– Да, Алексей Иванович, я вижу и коров и лошадей. Вижу, что колхозники жгут сорняки, а завтра придут туда тракторы поднимать зябь… Знаю, что до этого дыма – четыре километра, а от зари вы побывали там уже два раза…
– Откуда вы это знаете? – с шутливой недоверчивостью спросил Алексей Иванович.
– Френч ваш дымом здорово пропах, – ответил майор, кладя руку на плечо председателя колхоза. – Все вижу и скажу там, что вы не из таких, чтобы перед трудностями склонять голову.
Миша и Гаврик могли поручиться, что майор, глядя вдаль перед собой, думал сейчас о фронте, о пушках, об артиллерийской подготовке, и не удивились его словам:.
– Я о вас расскажу все, что знаю, артиллеристам. Обещаю вспоминать, когда из пушек будем бить по врагу.
Не привыкший говорить длинно, майор вдруг нахмурился. Быстро обшарив карманы кожаного пальто, он достал три новенькие записные книжки с вложенными в них карандашами. Одну он дал Мише, другую – Гаврику, а третью – Алексею Ивановичу.
– У больших хозяев всегда найдется что записать. Тем более, что вам, дорогие друзья, – обратился он только к Мише и Гаврику, – надо возрождать пионерскую организацию. Что и как надо делать, спросите у них, – оглянулся он на Валентина Руденького и на Зинаиду Васильевну. – Мы кое о чем уже договорились. Я знаю, что на вас можно надеяться и в самом трудном деле.
Он прощался с Мишей и Гавриком без снисходительности взрослого человека. Но под конец, когда покрасневший от нетерпения Миша сильно толкнул Гаврика и Гаврик, порывисто вздохнув, спросил: «Товарищ майор, неужели ж нам никак нельзя с вами на фронт?», он вместе со всеми засмеялся и, прежде чем выйти в коридор, успел обоим взъерошить волосы.
– Можно было бы на прощанье и мне сделать что-нибудь этакое, так у меня голова бритая! – с усмешкой сожаления проговорил он уже с порога и, сопутствуемый председателем колхоза, Ольгой Петровной и Руденьким, шумно зашагал в глубину коридора.
– Неужели мы его не увидим? – ни к кому не обращаясь, тихо проговорил Миша, не заметивший, что Зинаида Васильевна задержалась в классе.
– Нет, увидим. Только после. Непременно увидим, – заговорила она с той убежденностью и простотой, какой легко верят, и особенно ребята. Миша и Гаврик Зинаиду Васильевну видели только второй раз. Как и тогда, на правлении колхоза, где решался вопрос о посылке их в Сальские степи, в школу она пришла сегодня в солдатских сапогах, в ушанке. Попрежнему смуглое чернобровое лицо ее было худеньким, а карие глаза смотрели то строго и вопрошающе, то тепло и доверчиво. Видя перед собой расстроенных ребят, Зинаида Васильевна понимающе улыбнулась:
– Вы его еще сегодня увидите. Он пошел в правление и на станцию будет итти мимо школы. С ним пойдет и Ольга Петровна… А пока послушайте, о чем мы договорились с ним и с товарищем Руденьким.
И ребята услышали, что им, старым пионерам, нужно начинать возрождать школьную пионерскую организацию (пока только отряд) в коллективном труде, помогая школе и колхозу. Командовать отрядом, по совету майора, должны Миша Самохин и Гаврик Мамченко. Завтра или послезавтра они должны организовать поход к Песчаному кургану за сибирьками. И пусть им, прошедшим в бурю через Сальские степи со скотом, не кажется это поручение маленьким, пустячным. Тут надо отвечать за всех, за многих.
– Но почему надо итти за вениками? – огорченно спросил Гаврик.
– Гаврик, но ведь походом?! – зарумянившись, впервые заговорила Наташа Копылова.
– А если нужны веники, их же из сибирьков вяжут.
Зинаида Васильевна, подхватывая слова Миши, заговорила:
– Вы не слышали, на расширенном правлении колхозницы жаловались, что некогда за сибирьками ходить, нечем доты и землянки подметать… Да и нам двор надо расчистить так, чтоб ни соринки…
Из глубины коридора донесся обеспокоенный и веселый голос Ольги Петровны:
– Зинаида Васильевна, ученикам я наказала приходить через три дня, в понедельник. Сама ухожу! Вон и майор спешит из правления!
– Раз майор спешит, то и вам надо спешить… Чего не поняли, найдете меня и спросите, – сказала Зинаида Васильевна.
Ребята быстро вышли из школы.
Около террасы еще толпились малыши. Ольга Петровна, на бегу прикалывая берет к волосам, непривычно тоненько кричала:
– Товарищ майор, вы можете немножко потише?
– Ольга Петровна, вы идите прямо на станцию!
– Я вас догоню! – ответил майор и, повернув к мастерским, побежал, сверкая кожей тесноватого пальто.
– Миша, он к деду! Прощаться будет! – заволновался Гаврик. – Может, яром пробежим поближе, чтоб и не мешать и около побыть?
– А как же Наташка спрыгнет? – озадаченно спросил Миша.
– Миша, не знаю, как ты, а я так спрыгну…
Немедля она заложила свою ситцевую юбку так, что из нее получились цветные широкие шаровары, короткие, до колен. Зажав ладонями лицо и считая шепотом: «раз, два, три», она на каблуках, как на лыжах, скатилась под откос. Следом за ней покатились туда Гаврик и Миша.
Скользя по мягкой глине, Гаврик смеялся:
– Миша, а Наташка, как гражданка, щечки закрыла, а ногу не боялась подвернуть!
Со дна яра Наташа весело сказала:
– А тот гражданин, наверное, боится чуб растрепать, – и указала на Юрку Зубрикова, который, обходя яр, направлялся домой.
…Через минуту ребята были около мастерских. Сидя на обочине яра, поросшей застаревшим полынком, они слушали последний разговор майора Захарова с другим, близким их сердцу человеком, с Иваном Никитичем Опенкиным.
– Иван Никитич, как это старинные люди говорили: сначала надо пуд соли вместе съесть, а потом уж в друзья навязываться?
– Товарищ майор, это старая брехня! – весело ответил Иван Никитич. – Сколько времени вы у нас тут прожили?
– Пятнадцать дней.
– Так вы ж отнимите от них тринадцать… Те, что мы с ребятами в дороге были. Выходит, что совместной жизни у нас с вами всего только два-три дня?
– А и в самом деле маловато?.. – шутливо спрашивал майор.
– Вполне достаточно, чтобы кинуть этот молоток и проводить вас на станцию, – сказал Иван Никитич, и ребята услышали отрывистый звон железа о железо.
– Дедушка и за нас его проводит, – сказал Гаврик.
– Где дедушка, там считай и мы, – заметил Миша, и они замолчали.
В яру ничто не мешало молчать и думать. Здесь было тихо, сюда не проникал людской глаз, зато отчетливо доносились голоса даже негромко разговаривающих.
Вот послышался голос председателя колхоза, с опозданием возвращавшегося из школы:
– Марья Захаровна, как там в степи?
– Вил не хватает!
– После обеда пару пришлю. Иван Никитич сделает держаки – и пришлю!
– Алексей Иванович, взрослых не отрывай от стройки. Пока дует полуденка, пока солнечно, тепло – надо спешить строить. С моим Мишей пошли вилы! Раз начал делать колхозные дела, так пусть уж не отрывается от них.
Донесся до слуха ребят свисток паровоза: отрывистый, хвастливый, точь-в-точь похожий на тот свисток, какой издавал паровоз, что увозил Мишу и Гаврика в Сальские степи. Но этот свисток предназначался не им, а майору Захарову, «богу войны», уезжающему на фронт.
Гаврик по обочине яра быстро прополз повыше и, выглядывая из яра, видел потемневший от дождя и от времени маленький кирпичный вокзал. Около него темнели акации и белели корой голые тополя с обезображенными войной верхушками. Миша устремил взгляд на потрескавшееся глинистое дно яра, а Наташа задумчиво разглядывала сломанный стебель сухого полынка… Но думали все трое об одном, и когда поезд, уже отправляясь со станции, стал постепенно набирать скорость, Наташа сказала:
– Зашумел. На дождь похоже.
– Счастливого пути, товарищ майор, – проговорил Миша.
– Говорить надо было в школе. Теперь он не услышит, – заметила Наташа.
– То-ва-арищ май-о-ор, – тихо и певуче стал выкрикивать Гаврик, – возьми-и-те нас троих с собой на фро-онт! Мы будем снаряды подносить, пушки чистить, будем бегать, куда пошлете по военному заданию!..
Гаврик не высказал и половины тех чувств, что были у него на сердце в эту торжественную прощальную минуту, как мать позвала его издалека:
– Гаврюша, Гаврик!. Даша, ты не знаешь, куда он девался? – спросила мать у соседки. – Нюську я накормила. Отправить ее к бабке Нефедовне как-то неловко. А его нет.
– Может, он майора провожает? – неуверенно ответила соседка.
– Так уж поезд умчался. Да вон Иван Никитич со станции идет.
Услышав это, ребята встревоженно встали. Они вдруг поняли, что майор уже уехал, что люди делают свое дело, что им тоже надо приниматься за работу.
– Я пойду к дедушке в мастерские. Пока он будет делать держаки к вилам, я обстругаю маленькое древко… Отряду в поход без флажка, по-моему, нельзя.
– Конечно, нельзя, – согласился Гаврик и, показывая Наташе записную книжку, сказал: – А мы с тобой сделаем так: возьмешь Борьку, придешь к нам, и будем составлять список, кого в первую очередь взять в поход к Песчаному кургану.
И они разошлись.
* * *
Когда Миша вошел в плотницкую мастерскую, Иван Никитич обстругивал доску шириной немного больше двух ладоней и посредине вогнутую так, что она сильно походила на большой козырек. В озабоченных легких движениях старого плотника была все та же пленительная для Миши сила, толкающая его стать рядом, засучить рукава и попробовать самому так работать.
Подходя к верстаку, Миша спросил:
– Дедушка, что это вы делаете?
– Мелочь. Щиток к лобогрейке.
– Тот, что около полевого колеса?
– Совершенно верно.
– А прихватывается он к краю полка болтами.
– Болты, Михайло, не наше дело. Болты делают кузнецы.
– А дыры для них вертят плотники.
Старый плотник и Миша весело смеются: они поняли друг друга.
– Михайло, как тебе не совестно, – не век же ты будешь дырки вертеть. В нашей Советской стране в плотницких мастерских нет «дыркачей». Михайло, надо итти дальше в гору. К щитку вон нужен предохранитель, плотная линейка, сточенная с одного конца на конус. Бери вон рейку и начинай, без прений начинай!
– Дедушка, а вы про держаки к вилам не забыли?
Миша в нескольких словах передал разговор Алексея Ивановича с матерью, который он слышал из яра. Оказалось, что старик об этом разговоре уже знал; знал и о том, что вилы понесет в степь Миша.
– Михайло, в степь сходим вместе: посмотрим, как пашут, как убирают сорняки…
– Всегда бы с вами вместе, – признался Миша. Он положил на угол просторного верстака рейку, отмерил от края метр и стал пилить. Шум пилы и шорох рубанка, сливаясь, как будто поднимали потолок, раздвигали каменные стены. И мастерская в воображении Миши становилась огромной и невольно заставляла думать то о степном, то о морском просторах, над которыми неустанно шумят волны свежего ветра. На таком просторе громкий разговор кажется оправданным, а самая длинная беседа ничем не похожа на болтовню.
– Иван Никитич, будешь итти в степь, непременно пройди мимо южного склона! Посмотри, какой там краснозем! Под южным ветром и под южным солнцем… Спрашивается: когда же там посадим большой колхозный сад? Зубриковых и Кустовых надо переселить в котловину, где все живут. Их подворья мешают большому общему делу.
– Мин Сергеевич, я слышу. Согласен с тобой.
Через окно Миша видит Мина Сергеевича, колхозного агронома. Из-под фетровой, выгоревшей на солнце шляпы он смотрит в мастерские сердитыми черными глазами.
– Мин Сергеевич, непременно посмотрю! – охотно отвечает старик.
Агроном отходит, но вдруг его запыленные сапоги, покатые плечи и вся невысокая подвижная фигура снова поворачивается к мастерским.
– Через три-четыре дня тракторы будут работать на ближнем поле. Заодно можно и под сад вспахать… Давай сегодня же на правлении поставим этот вопрос!
А через несколько минут к окну подходит председатель колхоза. Он постучал в стекло так, что Иван Никитич, не оборачиваясь, громко спросил:
– Чего тебе, Алексей Иванович?
– Агроном заходил? – Заходил.
– Как же это вы без меня договорились, что на правлении сначала надо о саде говорить? – расстроенно спрашивает Алексей Иванович.
– Никто с ним не договаривался. Это ему так хочется. А по-моему, самый первый и самый жгучий вопрос – детские ясли!
– Да, разумеется, так, – слышит Миша уже веселый голос Алексея Ивановича. – А то я было загоревал. Думаю, устроят мне колхозницы бесплатное кино – и будут правы: дети-то целыми днями тоскуют в дотах да в землянках.
Как и агроном, как и все люди, обеспокоенные горой внезапно навалившихся дел, он уходит, но сейчас же возвращается и спрашивает старого плотника, какое украшение, по его мнению, надо сделать над крылечком домика, в котором должны быть детские ясли.
– Звездочку! Красивую звездочку на граненой легкой рейке! Сам ее сделаю.
– Вот и хорошо! Хорошо! – уже издали долетает голос председателя.
Но не проходит и полчаса, как к мастерским он идет уже не один, а с бригадиром тракторной бригады Петром Васильевичем Волковым и с Мишиной матерью. Миша видит, что медвежковатый Петр Васильевич и мать, на ходу размахивая руками, о чем-то горячо спорят.
– Трактористы делают свое дело! Они на тракторе и день и ночь, и сутки прочь! – своим гулким, как падающие камни, голосом возражает бригадир. – А в полеводческой бригаде об этом, дорогая Марья Захаровна, не думают. Начнешь тянуть их за душу: почему на очистку мало вышло? Всегда ответ найдется: та у них рубашечки перестирывает, другая юбкам ремонт дает…
– Дорогой Петр Васильевич, зазнаешься! Твою работу тебе видно, а работу других не замечаешь. Ты не злись на людей: тракторы железные, и те на ремонте бывают… Вот когда своей работой мы будем задерживать работу тракторов, тогда жалуйся на меня!
Миша видит, что правое плечо матери немного приопустилось, обветренные щеки покраснели и смотрит она на бригадира Волкова прищурившись и как-то снизу вверх. Миша догадывается, что спор будет длинным.
– Дедушка, мне надо уходить, – говорит Миша и кладет рубанок на верстак.
– Почему?
– К вам идут почти все члены правления.
Иван Никитич и сам знает, кто идет к нему и зачем идет.
– Жалко, Михайло, что ты не член правления. Не нужно было бы уходить. Положим, это же будет коротенькое, летучее совещание. Мы его там, на пустыре, проведем. Занимайся своим делом, – и он, накинув полушубок, вышел из мастерской.
* * *
Миша давно уже убедился, что плотницкая мастерская всегда служила местом летучих совещаний. Он вначале думал, что мастерская притягивает сюда людей только тем, что здесь просторно, что здесь пахнет древесиной, что под ногами шуршат мягкие стружки, а окна мастерских смотрят на простор морского залива. Но сегодня, обстругивая древко для флажка, он задал себе вопрос: ну, а если бы вместо Ивана Никитича в мастерских работал другой плотник, совсем на него не похожий? Тянуло бы его, Мишу, и всея людей в мастерскую так сильно, как теперь?.. Вопрос этот показался ему до того нелепым, что он тихо засмеялся.
Вернувшийся с совещания Иван Никитич с помощью транспаранта карандашом намечал углы срезов на оконных рамах. Он подготавливал очередную работу для своего помощника.
– Михайло, ты в мастерских? – строго спросил он.
– Я, дедушка, в мастерских.
– Если в мастерских, то чему один смеешься?.. Можно подумать, что спина моя в смех тебя бросает… Знаю, что с годами она немного повелась, как дерево, когда в сучок идет…
Иван Никитич стоял спиной к Мише, и нельзя было видеть, что выражало в этот момент его лицо, но в голосе старика чувствовались и сожаление и тихая досада.
– Чего же молчишь? – снова спросил Иван Никитич и, отшвырнув карандаш на подоконник, резко повернулся к Мише.
На этот вопрос смущенно задумавшийся Миша ответил не сразу и не прямо.
– Дедушка, вот если бы я пришел завтра в мастерские, глянул на верстак, а около него не вы, а другой плотник. – с трудом подбирая слова, заговорил Миша.
– Почему другой? А что бы делал я? Скуки ради воробьев гонял?
– Без вас, дедушка, мастерские заглохнут. Я первый из них убегу. Наверное, и другие редко будут заглядывать.
– За твои слова, Михайло, тебе спасибо. Только все, что ты сейчас сказал, – безделица. Другому плотнику за нашим с тобой верстаком места не найдется? И почему думаешь, что к другому в мастерские будут меньше ходить?.. А, может, этим другим плотником будешь ты – Михайло Самохин? Почему же, спросить тебя, ты будешь таким плотником, что люди стороной от мастерской ходить станут?.. Значит, плохой я учитель, а ты ученик! – Иван Никитич потянулся к подоконнику за карандашом и, заметив идущих к нему колхозниц, сказал: – В эту минуту ко мне, видишь, только двое нужду имеют… А ты должен стать таким, чтобы десятки и сотни людей хотели поговорить с тобой о любом хорошем деле!
Выслушав деда, Миша вздохнул: он очень хотел быть таким человеком, о котором говорил сейчас Иван Никитич, и он знал, что быть таким человеком непросто.
* * *
В землянке спала Нюська, а за землянкой на осеннем безветреном солнцегреве Гаврик и еще два мальчика, третьеклассники Вася Жилкин и Саша Котиков, решали организационные вопросы.
В вытянутой левой руке Гаврик держал небольшую квадратную дощечку. Он только сейчас написал на ней карандашом крупными буквами:
«ПЛАН ДЕЙСТВИЯ…
Отряду завтра, 27 октября, отправиться в поход за…»
Вася Жилкин – худенький, длиннорукий, в овчинной белой шапке, из-под которой виднелись коротко остриженные черные волосы, – сидел по правую руку от Гаврика. Саша Котиков – мальчик с серыми живыми глазами, с белобрысым чубом, в черной кепке, сдвинутой чуть набок и на затылок, – сидел с левой стороны.
И Вася и Саша, не отрываясь, смотрели на диктовую дощечку, в который раз уже прочитывая то, что на ней было написано, а Гаврик, строго присматриваясь то к одному из них, то к другому, ждал, что они скажут.
В темных, как маленькие жучки, глазах Васи замерло нежное удивление, и он сказал:
– Все, Гаврик, так хорошо, что лучше не может быть… Только не дописано, что «за… сибирькамн». Сашок, ведь правда же?
– Правда, – ответил Саша и, чтобы не заикаться лишний раз, хлопнул себя ладонью по ладони.
– А я бы «за» зачеркнул и больше ничего не писал. И так знаем, что за сибирькамн. Но вас двое, а я один.
И, без особого желания написав слово «сибирькамн», Гаврик начал объяснять, почему в штабе отряда будет старшим не начальник штаба, а командир отряда:
– Время-то военное. И все надо называть по-военному. Пока Миша Самохин будет работать в мастерских, командовать отрядом буду я. Заместителем будет – Наталья Копылова, а помощниками – Василий Жилкин и Александр Котиков.
Разговор иногда приходилось прерывать: Вася Жилкин бегал в свою землянку, чтобы проверить, спит ли сестренка Майка. Гаврик ходил на МТФ за молоком – Нюське на кашу. А Саша Котиков, который не был ничем обременен по дому, сбегал к Мише в мастерские и принес оттуда свежеобструганное легкое древко для флажка.
Гаврик пробрался в землянку, вынес оттуда Нюськину красную косынку, привязал ее к концу древка.
– На крышу флажок выставим завтра.
Пришла Наташа и привела с собой маленького брата – Борьку. Первые слова, которые пробубнил Борька Копылов, увидев Гаврика, Васю и Сашу, были:
